Социально-антропологическое истолкование юридической деятельности 3 страница

Публичный способ отношения к неприемлемому и вредоносно­му в контексте повседневной жизни мог возникнуть в результате длительной исторической эволюции архаических обществ. Его

⁹3ак 4184

258____________________________________________________ Глава 2

штамповка и чеканка, с точки зрения установления методических приемов по исключению и вытеснению разрушительных действий индивидов из социальной ткани, происходила первоначально, как уже было показано через соотношение между Священным и насили­ем, за счет ресурсов социально-антропологической фармакологии. Осуществляемое архаическим сообществом в специфической риту­альной форме жертвоприношение уже не воспринимается в качестве разрушительного акта, оно существует как действие, осуществляе­мое во имя коллективного блага и направленное на восстановление благополучия в общине.

Именно в таком действии, ориентированном на другой тип при­сутствия, которое находится за пределами обычного человеческого существования, могла быть воссоздана методика и техника обраще­ния с негодным и неприемлемым для повседневной жизни. Эта ме­тодика построена на представлении о том, что это негодное, отвра­тительное и разрушительное, персонифицированное в образе жерт­вы, может оказаться пригодным для невидимого пространства как радикально отличного пространства, где сосреточено все в равной степени-полнота блага и пустота лишения и утраты. Это простран­ство как средоточие всех сил универсума находится за пределами повседневности. Оно представляет собой пространство Священного поскольку наделяется признаками абсолютного могущества, власти, всеведения. В то же время оно недоступно для какого-либо физиче­ского воздействия, непостижимо для понимания. Оно одновременно обладает признаком универсального динамического присутствия во всем, что окружает человека. И в то же время оно отсутствует в ка­ком-либо его реальном предмете, который мог бы считаться его полным воплощением. Иными словами, в такой модификации Свя­щенное есть не что иное, как единство положительного и отрица­тельного всемогущества. Священное есть максимум могущества и власти, мирское как профанное лишено таких качеств и находится в состоянии постоянного дефицита.

В связи с этим исключение и вытеснение негодного как не­приемлемого из «тела» общины возможно в пространство, кото­рое может в силу присущего ему всеобъемлющего характера сим­волическим образом вместить в себя это негодное, разрушитель­ное, неприемлемое, вредоносное. При этом в процедуре древнего

философская антропология юридической нормы 259

жертвоприношения жертва выступает в качестве носителя этих качеств.

Иными словами, признак публичности как властного местопре­бывания, находящегося на максимально возможной для мирского пребывания человека дистанции, обретается через ритуализацию действий индивида и общины по отношению к Священному. Это наглядно видно из исторической эволюции такой процедуры как жертвоприношение. Под ритуалом следует понимать общий способ обращения архаического сообщества со всем мирозданием, поэтому он так разнообразится при переходе от одного сообщества к друго­му. При этом человеческое жертвоприношение в таком сообществе выполняет всеобщую антропологическую функцию внесения в об­щину благополучия. Процедура жертвоприношения служит средст­вом освобождения человеческого сообщества от какого-либо соци­ального недуга (патологии, болезни) и аномалии, жертвоприноше­ние выполняет восстановительную функцию и через его реализацию жизнь в общине приходит в состояние здоровья и нормы, при этом человеческое сообщество, восстанавливая либо обретая состояние нормы, одновременно освобождается от аномалии.

Мы видим, что вменение в этом случае формируется на уровне общины как единого субъекта действия, индивид же не признается за такого субъекта и представляет собой количественное содержи­мое общины как объемного родового целого. Такое коллективное вменение рода формируется в ритуальном процессе жертвоприно­шения, где создается представление о всеобщей вине рода перед всем сущим. Поскольку именно в номинации Священного сущее олицетворяет все свое могущество, то ответственность формулиру­ется по отношению ко всему роду в целом.

Вина рода может быть искуплена, по логике архаического мыш­ления, только за счет антропологического материала и. следователь­но, человеческой жертвы. В качестве жертвы мог быть использован как член родового коллектива, так и фармакон как представитель общины.

Именно в фигуре искупительной жертвы община выполняет Функцию вытеснения и исключения из своего тела вредоносного, разрушительного, неприемлемого, негодного для нормального су­ществования начала, т. е. здесь моделируется фармакологическая ситуация излечения недута, источник которого кроется внутри рода.

260____________________________________________________ Глава 2

В этом способе восстановления нормы существования человече­ского рода коренятся истоки таких видов уголовной ответственно­сти, как лишение свободы, смертная казнь, самой идеи преступления и наказания. В идее преступления присутствует представление о пе­реходе через принципиальное ограничение, которое устанавливает и сохраняет социальное качество как норму. Именно через обретение социального качества утверждается отличие коллективного сообще­ства вида Homo sapiens от всего остального мира живых существ. Через установление социальной нормы формулируется неприятие всей серийности индивидуальных действий, обладающих разруши­тельным эффектом для человеческого рода, а не только для какого-либо частного способа, качества существования индивидов, основы­вающихся на индивидуальном усмотрении.

В связи с этим насилие по отношению к социальной негативно­сти базируется на представлении о трансцендентном пространстве как властном феномене, управляющем окружающей действительно­стью и применяющем свое могущество в целях благополучия рода. Именно это пространство выступает в качестве инстанции, способ­ной удовлетвориться жертвоприношением как акцией искупления и снять проклятие, которое довлеет над родом.

Дальнейшая социальная эволюция укореняет подобное транс­цендентное начало посредством его представительства в социальном институте политического господства. Это политическое господство реализуется в тех или иных исторических формах государственной власти. Процесс рационализации политического господства напря­мую связан с тем, что анонимное всеприсутствие Священного в че­ловеческом сообществе заменяется его предметной локализацией в целой исторической череде его земных форм представительства. Это представительство в контексте религиозного отношения к миру реа­лизуется через своеобразный «естественно-теологический» процесс: от анимизма — через политеизм — к развитым формам монотеизма. Опредмечивание Священного, например в Ветхом Завете, происхо­дит в публичных персонификациях царей, пророков и судей, кото­рые олицетворяют его универсальное могущество и власть над всем сущим посредством Закона как Священного Писания. Этот закон через представителей единого Бога дается в различных знаковых обозначениях: сверхчеловеческих сил и способностей царей, проро-

философская антропология юридической нормы 261

ков и судей, письменах, знаковых обозначениях природных стихий, изменении внутреннего состояния дел в общине.

Иными словами, абстрактное могущество природных сил, кото­рое воспринимается профанным сознанием как проявление разру­шительных стихий, начинает истолковываться. Действию этих при­родных стихий придается определенное значение в пропозициях власти как антропологического феномена. Динамику божественной власти и проявление Священного в мире архаическое сознание на­чинает воспринимать в контексте зависимости и подчинения. Ины­ми словами, природные процессы наделяются признаками кратоло-гических явлений , на которые можно повлиять, если исполнять предписания этой власти, следовать ее указаниям и начертаниям и соблюдать указания, приходящие в сферу коллективного сознания общины через названных представителей божественной воли. Спо­соб прочтения наличного состояния общины в горизонтах соблюде­ния закона как совокупности нормативов универсума приводит к тому, что внутри человеческого сообщества создается естественный нормологический процесс публичной институционализации. Этот процесс превосходит возможности консолидации, которыми обла­дают естественное кровнородственное начало и порожденные им институты семьи и рода. Эта консолидация основывается на знании всеобщего установления, руководящего всем человеческим сущест­вованием. Такое знание, исходя из представлений архаического соз­нания, приходит в этот мир через отдельных индивидов, обладаю­щих сверхчеловеческим предназначением и соответствующими ин­дивидуальными ресурсами знания, разума и воли в определении устойчивости рода в его способности к самосохранению, безопасно­сти и благу.

Не случайно религиозное сознание на стадии монотеизма уко­реняется в таких интеллектуальных очевидностях, как вера и убеж­дение, поскольку именно они дают опору для самообладания и при­обретения власти над окружающим обстоятельствами. Посредством веры в единого бога создается общая платформа для согласия в об-Щине и основа для следования определенному пути в общем деле благосозадания. Вера и убеждение создают первичные базовые ус­ловия для восприятия Закона как всеобщего установления и для по­следующего освящения его нормативных ресурсов через рецептив-ность и селекцию. Регулятивный потенциал Закона приводит к пози-

262____________________________________________________ Глава 2

тивному утверждению приемлемого, совместимого, полезного и со­зидающего коллективное благо в телесном диалоге прав и обязанно­стей через связное единство нравов. Одновременно через систему запретов происходит исключение и вытеснение из этой сферы всего негодного, разрушительного, вредоносного, неприемлемого и несо­вместимого с Законом

Закон наделяется признаком святости, поскольку признается в качестве божественного установления и представляет собой в этом отношении предметное воплощение Священного в мирской жизни. Другими словами. Закон представляет собой воплощение устойчи­вого начала, регулятивное воздействие которого воссоздает порядок r обшине Именно Закон учреждает систему коллективного обязы-вания и подчинения, свойственную обществу. Это динамическое состояние ползает закрепляющее воздействие со стороны Закона, которое коренным образом отличается от того вида подчинения и зависимости, которые характерны для сферы внешней безопасности и нормы самопребывания. Это подчинение связано с сохранением целостности индивидуального организма или рода в условиях оби­тания и поддержания жизни за счет собственных усилий в непред­сказуемом природном окружении, постоянной опасности смерти от телесного недуга и болезни.

Последнее означает, что политическое господство, или публич­ная власть, является результатом естественного расслоения антро­пологического внутри себя, преобразования и трансформации спе­цифического сегмента подчинения в надприродное законосообраз­ное русло. Это как раз и указывает на наличие эволюции в коллективном родовом пребывании людей, свидетельствуя о том, что в социальной философии XVII-XVIII вв. было зафиксировано как эпохальный переход из так называемого естественного в обще­ственное состояние.

Только вступление на почву Закона дает общине возможность организовать всеобщее констр\ктивное упорядочивающее усилие по воспроизводству и социальному наследованию принципов нравст­венности и права как массивов коллективной нормативности. В свя­зи с этим язык нравов и права, который реализуется в отношениях между людьми как неустойчивый кратологическии процесс, начина­ет инспектироваться обществом с помощью письменного законода­тельства как публично обозримого средства. Закон оставляет сферу

философская антропология юридической нормы 263

устного обыкновения, рассчитанную на взаимопонимание, согласие и мирное разрешение возникающих в общине конфликтов. Он как установление получает предметный, письменный способ существо­вания, который рассчитан на адекватность его восприятия всеми ин­дивидами. Закон рассчитан на длительное и прочное бытование, по­скольку обладает ресурсами максимальной определенности следо­вания ему, выступая как начертание («скрижали»). Отступление от Закона, переход через его черту как пограничное установление с точки зрения сообщества воспринимается как нарушение нормы су­ществования, как грех и преступление.

Письмо здесь не только восполняет ограниченные возможности устной традиции в учредительном процессе законосообразности в поведении людей и воссоздании правового и нравственного качества отношений между ними, оно выполняет функции хранилища нормы в ее чистоте, неизменности, устойчивости и силе. Иными словами, письмо обеспечивает чистоту и безопасность Закона, а само законо­дательство как связное, согласованное целое (corpus) приобретает свойства телесного образования, которое действует по принципам саморегуляции живого организма. Письмо обеспечивает неруши­мость Закона и создает условия для возникновения особой сферы юридической профессиональной деятельности как области его тол­кования и применения.

Отсюда можно отчетливо увидеть, что в грамматологии Закона реализуется общий принцип языка, заключающийся в единстве трех компонентов его рецептивности — публичности, открытости и глас­ности. Именно через письмо как предметное воплощение языка За­кона осуществляется учредительная акция политического господ­ства. Через Закон происходит официальная, т. е. публичная, проис­ходящая на виду у всех, и властная манифестация политического господства как учреждение системы всеобщего подчинения его тре­бованиям. При этом происходит включение в контекст обществен­ных отношений текста Закона как неорганического нормативного средства, несущего в себе ресурсы устойчивой универсальной регу­ляции. Такой динамический способ включения одновременно ис­ключает неопределенность, спор о двусмысленности устного и ли­нейного языка функционирования нормы как речевого и предметно-практического обыкновения, стандарта, стереотипа в области нравов и традиции.

264 Глава 2

Иными словами, юридическое письмо и политическая власть находятся в непосредственный генеалогической связи, где запись Закона разрывает локальные границы частной сферы жизни и созда­ет надындивидуальное средство согласования общественных инте­ресов Записанный закон устанавливает механизм эффективной социальной ответственности, поскольку ответственность как устой­чивое динамическое образование в жизни общества может сущест­вовать только тогда, когда налицо представленный на всеобщее обо­зрение и всеми признаваемый нормологический способ ориентации в совершении всякого индивидуального действия. Только при такой манифестации Закона нарушение его требований может оцениваться как вызов и асоциальное действие, поскольку именно здесь возмож­но четкое определение факта ненормативности Такого рода ненор­мативность подлежит исключению из социального контекста, т е. текст Закона включается в этот контекст с целью приведения его в состояние нормы. Письмо в этом случае выполняет фармакологиче­скую функцию излечения патологии в сфере отношений между людьми и устранения социальной аномалии в процессе применения законодательства государственной властью.

Вопрос заключается в том, что в каждом конкретном случае применения Закона государственной властью его следует «оживо­творять», т. е использовать в согласовании с общественными нра­вами, соблюдая методическое, фармакологическое и герменевтиче­ское правило: буква омертвляет, а дух животворит В юридическом письме общество одновременно самоудостоверяет свое местопребы­вание в сфере блага и свободы, т. е оно публично выражает свой потенциал в этих пропозициях, выказывая качество публичной вла­сти с точки зрения нравов и права. В связи с этим Закон может быть использован в двух силовых конфигурациях — консервативной и перспективной.

Позитивность консервативного начала состоит в удержании смысла в его однозначности, определенности и стабильности. В этой своей модификации Закон \страняет излишек текучести смысла в праве и обязанности, выставляя в качестве препятствия этой текуче­сти свою формальную определенность и незыблемость Отрицатель­ный аспект консервативности выражается в том, что Закон по самой своей форме не допускает расширения его значения и смысла, его обеднения или обесценивания. Он рассчитан на применение в кон-

философская антропология юридической нормы 265

кретных общественных условиях и его регулятивный потенциал обусловлен их устойчивостью. При их изменении в качественную сторону он уже не может сохранить прежний уровень своего регуля­тивного воздействия.

В связи с этим юридическое письмо представляет собой течение или постоянное изменение предшествующей записи Это запись, которая стирает предыдущее нормативное написание Нормативная запись закона должна обновляться, получая материал живого языка нравов и права, который воздействует на норму, исчерпавшую свой регулятивный потенциал. Можно констатировать, что общество ну­ждается в публичной рецептивности языка права, где право перцеп­тивно представляется в качестве феномена, предметного явления и вещественного образования в виде текста, рассчитанного на дли­тельное использование Таким образом, устная речь, голос и слово, в силу ограниченности принадлежащих им ресурсов нормологическои коммуникации, воспроизводства общественного самоудостоверения и убежденности в правильности восприятия, через Письменный За­кон получают по отношению к себе властное официальное средство регулятивного воздействия. Это воздействие направлено на обеспе­чение и воссоздание универсального закон опое лушания.

Господство Закона означает одновременно утверждение ограни­чительного и насильственного средства политической власти, кото­рая не может пребывать в состоянии дискуссии по поводу общест­венных устоев и применения ответственности в обществе. Отсюда Закон по его социально-антропологическому свойству рассчитан на безусловное подчинение требованиям общества По понятиям тра­диционного общества, а также при господстве тоталитарных режи­мов, святость и незыблемость Закона связаны с непогрешимостью Законодателя, что приводит к установлению цензуры и максималь­ному ограничению свободы слова как фактора, который может ос­лабить или разрушить законопослушание. Сам феномен политиче­ской власти в этих случаях наделяется ореолом святости и непри­косновенности Обсуждение состояния политической власти и действующего законодательства не допускается. Последнее лишний раз подтверждает взаимопротиворечивость нормологического соот­ношения между письмом и словом как речью Такое нормологиче-ское соотношение обусловлено естественной оппозицией между ин-

266 Глава 2

ституциональными и внеинституциональными способами существо­вания языка как универсального средства общения между людьми.

В связи с этим со времен Платона письмо выступает в качестве средства насилия, искажения и ограничения ресурсов устной речи, средствам властного политического воздействия внутри человече­ского сообщества. Для Ж. Ж. Руссо, которого можно считать одним из родоначальников современной политической антропологии, про­блема письма являлась одной из самых актуальных и обсуждалась в рамках глубинной антропологии. Он проблематизирует антрополо­гическое разделение органов чувств человека и указывает: «Цвета — украшение неодушевленных предметов; ведь всякая материя обла­дает цветом. Но звуки возвещают движение, а голос обличает суще­ство чувствующее, ибо поют только одушевленные тела. Отсюда видно, что живопись ближе к природе, а музыка больше связана с человеческим существом. Мы чувствуем также, что она вызывает больший интерес, чем первая, так как больше сближает человека с человеком и всегда дает нам какое-то понятие о подобных нам. Жи­вопись часто изображает мертвые и неодушевленные предметы; она может перенести вас в дебри пустыни, но как только звуки голоса поразят ваш слух, они возвестят существо вам подобное. Звуки го­лоса — это своего рода органы души, и, даже изображая пустынный пейзаж, они в то же время говорят, что вы там не одиноки... Пись­менность, которая как будто должна закрепить в языке установив­шиеся формы, как раз меняет его. Она искажает не слова, а дух язы­ка, подменяя выразительность точностью. В разговоре мы передаем свои чувства, а в письме — мысли. Когда мы пишем, нам приходит­ся брать все слова в их общем значении, говорящий же изменяет их с помощью интонации и определяет значения произвольно; он менее стеснен ясностью, и потому речь его более энергична. Язык, на ко­тором пишут, не может долго сохранять живость, присущую языку

Я

лишь разговорному».

Если применить к юриспруденции, родственной лингвистике, поскольку обе они относятся к области нормативных наук, ту мето­дику, которая используется в науке о языке, то можно сказать, язык права и нравов есть живой язык частного нормативного мышления, а письменный язык Закона есть предметный след публичного нор-

Руссо Ж. ж. Избранные сочинения. В Зт. М., 1961. Т. 1. С. 250, 260, 261.

философская антропология юридической нормы__________________ 267

дативного мышления, в котором фиксируется, если брать область установленного действующего законодательства, унифицированная, равным образом относящаяся ко всем членам общества, норматив­ная лексика публичного и частного правового мышления.

Естественно, юридическое письмо омертвляет правовую жизнь, но оно же создает институциональное публичное законопослушание как согласованный и равный для всех способ ориентации по отно­шению к законодательству в виде индивидуального следования его положениям и соблюдения его требований. Таким образом создается то, что в теоретической юриспруденции получило обозначение пра­вовой культуры.

Длительность использования юридических норм с точки зрения человеческой истории можно признать мгновенной, но антрополо­гические основания права и сама идея юридического закона сущест­вуют «вечно», насколько можно признать таковым существование самого человека с его правом на жизнь, свободу и собственность.

Регулятивную восприимчивость и нормативность действия юридической нормы в ее силовой конфигурации можно уподобить действию лота при измерении морских глубин. В этом сравнении присутствует и существенное различие, которое связано с тем, что в случае применения и использования юридической нормы осуществ­ляется, фигурально говоря, не только погружение измерительного прибора в динамическое состояние вод. но происходит социально-защитное юридическое «погружение» в текущее состояние общест­венных дел. Оно сопровождается диагностикой, т. е. определением как количественного, так и качественного его соответствия праву и закону. В случае установления факта правонарушения правоохрани­тельные органы и правосудие применяют юридическую ответствен­ность и тем или иным способом осуществляют процесс защиты на­рушенного права.

Таким образом, в результате такого «погружения» текста или догмы права в социальный контекст со стороны правоприменителя производится работа по локализации юридического конфликта в це­лях осуществления судебной защиты нарушенного права, которая организуется как процесс производства по делу. Такое дело является пространством осуществления профессиональной юридической дея­тельности. Эта деятельность носит публичный характер и при уста­новлении факта правонарушения должна завершиться применением

268____________________________________________________ Глава 2

юридической ответственности к виновному лицу. Эта ответствен­ность видоизменяется в зависимости от характера правонарушения и по своим силовым конфигурациям может представлять собой при­нуждение, которое фиксируется актом государственной власти, со­держащим в себе санкцию в ответ на правонарушение. Эту санкцию можно оценивать как акт наказания в случае производства по уго­ловному делу и считать штрафной санкцией при осуществлении производства по делу об административном правонарушении. Одна­ко признака санкции как ответного силового реагирования государ­ства на факт правонарушения нельзя усмотреть при возложении обязанности возвращения сторон по сделке в первоначальное поло­жение, взыскания денежных сумм в качестве вочмешения вреда в гражданском праве. В случае уголовно-правовой ответственности принуждение направлено на то, чтобы обеспечить правовое качество общественных отношений через сам факт применение силы госу­дарственной властью в виде ответной реакции на совершенное пре­ступление. Это применение силы как проявление отрицательной со­циальной рецептивности воспринимается в качестве п\бличного жеста государственной власти по отношению к лицу, виновному в совершении преступления, и выглядит как парирование преступного посягательства.

Уголовно-правовая и административная санкции — это способ ответного воздействия государства на соответствующие факты пра­вонарушений. По своему внешнему выражению и принудительности их включения в социальный контекст они могут быть охарактеризо­ваны как определенные виды реакции на эти правонарушения. Их динамическое проявление в сфере общественных отношений с пози­ций эмпирической аксиологии может быть оценено как удары раз­личной физической силы. В пропозиции телесного диалога >-дар есть выражение отрицательного дара или негативного вознагражде­ния со стороны общества по отношению к отрицательной заслуге индивида.

Таким образом, юридическая ответственность как таковая со­держит два компонента характеристики — внешний и внутренний С точки зрения внешнего проявления она есть не что иное, как ответ­ный импульс на указанные типы правонарушений, обладающий признаками элементарной биологической реакции. Внутренний компонент юридической ответственности располагается в области

философская антропология юридической нормы 269

индивидуального вменения и связан с интеллектуальным отношени­ем лица к содеянному. Вменение лица, совершившего преступление, в его динамическом аспекте может быть представлено как выход за пределы нормативного способа организации телесного диалога в области права, которым обладает Другой.

Поскольку такой шаг есть не что иное, как переход границы, ко­торая установлена законом, то такое движение свидетельствует о реализации выбора, «ИЛИ-ИЛИ», а значит и об осознании послед­ствий этого выбора, т е. того, что за ним может последовать. Этот выбор, несмотря на угрозу наказания, осуществляется, и лицо, со­вершающее преступление, уже имеет внутренний отчет относитель­но осуществляемых им действий. Поэтому ответственность в стро­гом смысле не есть способность отвечать за свои действия, хотя этот компонент вменения необходим для привлечения к ответсвенности и связывается с правоспособностью лица Внутренний компонент отвественности располагается глубже и заключается в том, что лицо. совершающее преступление, знает о губительности и разрушитель­ности его действий для общества, но тем не менее делает это Лицо, совершающее преступление, выбирает для себя пространство ответ­ственности перед обществом и государством, покидая обычное нор­мативное состояние обязанности соблюдать требования закона и сферу повседневного течения дел, в контекст которой оно было включено до этого.

В письменной экспозиции уголовно-правовых запретов, кото­рые представляют собой описание, таксономию, классификацию, сериацию преступлений, законодатель устанавливает наказание как публичное обещание применения санкции в качестве негативного вознаграждения за содеянное. Такое деяние обладает признаками противоправности и опасного разрушительного для всего общества поведения. Подобная нормативная экспозиция выступает в виде публично обозримого свода отрицательной рецептивности, т. е. пре­ступление воспринимается обществом как неприемлемый способ поведения.

«Соматически» аксиологический и одновременно политический принцип расчета законодателя по отношению к прест\плснию как общественно опасному деянию при определении анти ценностного стандарта юридической ответственности, ее публичной угрозы и степени адекватности наказующей реакции государства по отноше-

270 Глава 2

нию к преступлению еще в XVIII в. предложил всемирно известный итальянский юрист-мыслитель Ч. Беккариа: «Наказание достигнет своей цели, если страдания, им причиняемые, превысят выгоды от преступления. Причем такой расчет должен включать в себя неиз­бежность наказания и потерю выгод от совершаемого преступления. Сдерживающим фактором людских деяний служит постоянно по­вторяющееся, а потому и известное им, зло, а не то, что им неиз­вестно». ⁹

В связи с этим сдерживающим фактором для преступной воли является опасность подвергнуться в случае совершения преступле­ния наказанию, которое бы выступило в качестве мощного противо­действия вменению, имеющему расчет на выгоду при совершении этого зла. Такой утилитарно экономический расчет, который абст­рактно теоретическим образом приписывается преступной воле, мо­жет, по мысли Ч. Беккариа. явиться средством, путем использования которого возможно исключение из социального контекста такого неприемлемого, вредоносного действия как преступление. Такой рецепт устранения преступности связан с уверенностью в том, что в индивидуальное вменение можно на антропологическом уровне, равноценном базовым потребностям индивида, укоренить страх на­рушения уголовно-правового запрета. Такую позицию можно ква­лифицировать как оптимистический рационализм в сфере уголовно-правовой теории, поскольку она основывается на представлении о том, что манифестацию отрицательной рецептивности уголовно-правовой нормы и установление санкции за совершение преступле­ния как одного из актов, принадлежащих к этой рецептивности, можно причислить к публичному установлению некой реальной причинной связи между преступлением и наказанием. Такой пуб­лично-правовой оптимистический детериминизм основан на усмот­рении прямой аналогии между причинностью в природе и причин­ностью в сфере общественных отношений, которую И. Кант назвал причинностью из свободы.