Из истории «Ста дней реформ» 1898 г

Формулировка Стратагемы № 11 использована — как в отношении братьев, так и в чисто поэтическом смысле — ученым, государственным деятелем и дипломатом Хуан Цзуньсянем (1848–1905) в стихотворении о событиях «Ста дней реформ» 1898 г.:

Сливовое дерево засыхает за персиковое; Деяние младшего из братьев трогает до слез.

Как поясняет Цянь Чжунлянь в комментарии к этим строкам, речь идет о Кан Гуанжэне (1867–1898), который после провала реформы его старшего брата Кан Ювэя (1858–1927), прогрессивного реформатора, покончил с собой в надежде, что из-за его смерти Китай пробудится к реформам.[166]

Подмененное платье короля

Во время освободительной войны Вьетнама (1418–1427) при китайской династии Мин (1368–1644) вьетнамская армия под командованием крестьянина Ле Лоя в 1419 г. попала в окружение под Чилином (нынешняя провинция Тханьхоа в Центральном Вьетнаме). Тогда его подчиненный Ле Лай сказал Ле Лою: «Дайте мне вашу одежду! Нарядившись в нее, я выйду из лагеря».

Когда китайцы увидели его, они приняли его за Ле Лоя, взяли в плен и убили. Благодаря этому настоящий Ле Лой смог спастись и впоследствии войти в историю как король Ле Тхай То, основатель вьетнамской династии Ле (1428–1793). Доныне пословица «Ле Лай спас короля» и название улицы — «улица Ле Лая» — в бывшем Сайгоне, нынешнем Хошимине призваны напоминать об этом вьетнамском применении Стратагемы № 11 (см.: Вьетнам су луоч (Очерк истории Вьетнама). Сайгон, 1971.T. 1.C.219).

Ненастоящий маркиз на гильотине

В 1775 г. Шарль Сент-Эвремонд, почувствовав отвращение к тирании французской аристократии, и в особенности к своему дяде, маркизу Сент-Эвремонду, эмигрировал в Англию. Там он под именем Чарлза Дарнея преподавал французский язык. Позже он женился на Люси, единственной дочери французского врача Александра Манетта. Когда разразилась Великая французская революция, Шарль предпринял мужественную, но необдуманную попытку спасти от мести революционеров верного слугу своего семейства, для чего отправился в Париж. По доносу трактирщицы Дефарж, семью которой погубил дядя Шарля, Шарль был приговорен к смерти казни. Сам доктор Манетт, последовавший за ним в Париж вместе Люси, не сумел ему помочь, хотя был на хорошем счету у революционеров. Спасение Шарля организовал спешно прибывший в Париж из Лондона английский чиновник Сидней Картон. Поразительно схожий с Шарлем внешностью, Картон уговорил англичанина Барсада, поступившего к революционерам на службу и работавшего сторожем в тюрьме, впустить его в камеру Шарля за несколько часов до казни.

Шарль, под воздействием могучей воли Картона, надел его сапоги поменялся с ним галстуками и дал снять у себя с волос ленту и взъерошить волосы так, как они обычно торчали на голове у Картона. Затем Картон с помощью наркотика погрузил Шарля в бессознательное состояние, поменялся с ним одеждой, завязал волосы лентой и вызвал Барсада, которому приказал отнести потерявшего сознание «англичанина» в приготовленную карету, где ожидали Люси Манетт, ее отец и ее дочь, а также английский банкир Джарвис Лорри. Лорри заранее получил от Картона его паспорт и пропуск. В качестве Сиднея Картона Шарль Сент-Эвремонд в бессознательном состоянии покинул Париж. Картон был гильотинирован вместо него.[167]

Излишне было бы указывать на то, что, согласно китайскому стратагемному анализу, Сидней Картон сыграл роль сливового дерева, а Шарль Сент-Эвремонд — персикового.

Арест Чан Кайши

После великого похода Красной армии (1934–1935) и ее прибытия в Северную Шаньси Чан Кайши (1887–1975) предпочел борьбу с «коммунистической опасностью» противостоянию захватившим Китай японцам. Поэтому он отправил в Сиань, столицу провинции Шаньси, группу генералов для действий против коммунистов; они должны были уничтожить вынесенные за пределы Яньани опорные пункты. Обладавшим наибольшей властью среди них был Чжан Сюэлян (род. 1898). Для тогдашней ситуации была характерна, с одной стороны, нарастающая волна патриотизма и призывов к борьбе с японцами, а также прекращению гражданской войны; с другой стороны, Коминтерн хотел организовать единый фронт коммунистов и некоммунистов.

Таким образом, войска в Сиани находились под непосредственным воздействием лозунга, брошенного Компартией Китая: «Китайцы не должны убивать китайцев, но должны объединить все силы для борьбы против японцев».

Чжан Сюэлян разделял эту точку зрения и в июне 1936 г. объединился с Чжоу Эньлаем (1898–1976), заключив с ним тайное соглашение о фактическом прекращении военных действий. В августе 1936 г. в штаб Чжан Сюэляна был послан неофициальный представитель Коммунистической партии Китая. Информация об этом достигла Нанкина, тогдашней столицы Китая, и побудила Чан Кайши в конце октября отправиться в Сиань, как раз в момент японского наступления в Суйюане.[168]Это наступление вызвало многочисленные антияпонские забастовки, прежде всего в Шанхае и Циндао. Военные представители из Гуанси и Гуандуна потребовали от Чан Кайши прекратить внутрикитайские стычки и организовать сопротивление Японии. Эти требования Чан Кайши отклонил, так же как и требование Чжан Сюэляна об образовании единого антияпонского фронта. Точно так же он отказался перевести хотя бы часть гарнизона из Сиани в Суйюань. 4 декабря, находясь в Сиани, Чан Кайши призвал ко всеобщему походу против коммунистов с 12 декабря, но его обращение к Чжан Сюэляну и Ян Хучэну, который в это время исполнял функцию так называемого комиссара примирения в Шаньси, не возымело успеха. Когда Чан Кайши 10 декабря 1936 г. лишил Чжан Сюэляна поста, оппозиция перешла в наступление. 12 декабря 1936 г. отборная группа личной гвардии Чжан Сюэляна арестовала Чан Кайши.

Затем Чан Кайши было предъявлено восемь требований и указано на важность единого фронта против Японии.

Арест Чан Кайши вызвал большой отклик в Китае и во всем мире. Руководство Коммунистической партии Китая немедленно направило в Сиань делегацию во главе с Чжоу Эньлаем. После долгих и сложных переговоров Чан Кайши принял поставленные ему требования и 25 декабря 1936 г. в сопровождении Чжан Сюэляна вернулся в Нанкин, где Чжан Сюэлян предстал перед судом, был лишен всех званий и приговорен к десятилетнему заключению. Это заключение уже после 1949 г. продолжалось на Тайване. Теперь (в 1988 г.) Чжан Сюэлян продолжает жить на Тайване как более или менее свободный человек.[169]

Гонконгская книга о стратагемах предполагает, что Чжан Сюэлян взял на себя перед военным судом полную ответственность за захват Чан Кайши, чем спас своих сообщников, в особенности Ян Хучэна.[170]Как подчеркивает издатель гонконгской книги, этим благородным делом Чжан Сюэлян сходен со сливовым деревом, которое жертвует собой за персиковое.

Но не во всех более чем многочисленных примерах использования Стратагемы № 11 сливовое дерево приносит свою жертву добровольно. По этому поводу можно привести один исторический и один литературный пример.

Пожар в Чанша

Во второй половине 30-х годов, когда китайцы боролись с японскими захватчиками, губернатором провинции Хунань, имевшим резиденцию Чанша, был Чжан Чжичжун (1890–1969). В тайбэйской книге о стратагемах, в главе о стратагеме «Сливовое дерево засыхает вместо персикового дерева», приводятся детали некоего происшествия из хунаньских лет Чжан Чжичжуна, не попавшие в официальные исторические труды.

После того как японцы в октябре 1938 г. захватили город Ухань (провинция Хубэй), положение Чанша, где находился Чжан Чжичжун, стало выглядеть шатким. На основании неверного толкования донесений Чжан Чжичжун решил, что японские войска уже заняли Синьцянхэ, находящийся всего в нескольких километрах от Чанша. В панике он приказал поджечь Чанша, чтобы таким образом разделаться с войсками противника, закрепившимися в Цинъе. И 12 ноября 1938 г. столица Хунани была охвачена пламенем. Пожар удалось потушить только 14 ноября; погибли более 30 000 жителей.[171]

Но никаких японцев и в помине не было. Более точная разведка показала, что речь в предыдущем донесении шла о находящемся в нескольких дюжинах километров от Чанша опорном пункте Синьхэ, а не Синьцянхэ.

Безрассудное сожжение Чанша возбудило всеобщее возмущение. Для Чжан Чжичжуна требовали смертной казни. Начальство начало расследование. Но Чжан Чжичжун защитился с помощью стратагемы. Он обратился к коменданту гарнизона Фэн Ти, начальнику полиции Вэнь Чжунфу и командиру группы безопасности Сю Куню: «Этот промах — наш общий. Мы не можем уйти от ответственности. Но если мы все окажемся под арестом, это будет конец. Потому лучше будет, если вы сейчас возьмете все на себя, а я отправлюсь в Центр и там приведу все в порядок. Наверняка еще можно спасти положение».

Трое подчиненных согласились. Так Чжан Чжичжун избежал ответственности. Он отправился в Чунцин, тогдашнюю столицу Китая, где, конечно, ничего не стал предпринимать, чтобы спасти своих подчиненных, а, наоборот, еще подлил масла в огонь. По его настоянию они были расстреляны, и таким образом он избавился от свидетелей своего промаха.

В этом случае три сливовых дерева были одурачены персиковым и принесены в жертву. А Чжан Чжичжун сделал впоследствии головокружительную карьеру в КНР.

В «Энциклопедическом словаре новейшей истории Китая» (Пекин, 1985) вина за пожар в Чанша и казнь троих мнимо виновных приписана гоминьдановскому правительству, которое якобы свалило все с себя на трех козлов отпущения. О Чжан Чжичжуне сказано только, что он «также был наказан».

Вышитая туфелька

Стратагемой № 11 воспользовался также Пу Сунлин (1640–1715)[172]в своем знаменитом произведении — собрании 490 рассказов под заглавием «Странные истории из кабинета Ляо», в новелле «Яньчжи».

Жил в Дунчане знахарь-ветеринар Бянь. Его дочь Яньчжи была образованна и красива, и он хотел выдать ее замуж за ученого. Но из-за его низкого положения и бедности это желание не могло исполниться. Так Яньчжи дожила до пятнадцати лет и все еще не была сговорена.

В доме напротив жила госпожа Ван, супруга Гуна, подруга Яньчжи. Госпожа Ван была женщина легкомысленная и любила розыгрыши. Однажды, когда Яньчжи провожала бывшую у нее в гостях госпожу Ван до ворот, она увидела проходившего мимо молодого человека, одетого в белое. Яньчжи будто пламя охватило. Глаза ее следовали за юношей неотрывно. Когда он удалился, она еще раз взглянула ему вслед. Госпожа Ван заметила это. Она шутливо сказала Яньчжи, что это был бы для нее подходящий муж. Яньчжи покраснела, но ничего не ответила. Госпожа Ван сообщила, что раньше жила на той же улице, что и родители этого молодого человека, что его зовут E Цючжунь и что нет человека более покладистого и мягкого по характеру. У него умер отец, а недавно также и жена, поэтому он носит траур. Она могла бы обратиться к E Цючжуню и уговорить его просить через посредника руки Яньчжи. Яньчжи ничего не сказала, и госпожа Ван, смеясь, ушла домой.

С тех пор прошло много дней, а ничего не происходило. Яньчжи начала сомневаться, выполнила ли госпожа Ван свое обещание. А может быть, она, Яньчжи, слишком низкого рода? Она начала грустить, ничего не ела и не вставала с постели. Тут к ней пришла в гости госпожа Ван. Она осведомилась о причине болезни. Яньчжи отвечала, что не имеет об этом понятия; после последнего посещения госпожи Ван она дурно себя почувствовала и теперь лежит при смерти и не знает, что будет с нею завтра.

Госпожа Ван сказала, что ее муж уехал по делам и потому она еще не передала господину E весточки. Может быть, поэтому Яньчжи заболела? Услышав это, Яньчжи покраснела. Госпожа Ван пошутила: «Если твои дела обстоят так и ты из-за этого болеешь, что поделать! Я позову господина E прийти к тебе ночью, дабы вы с ним счастливо соединились. Он не сможет тебя отвергнуть».

Яньчжи отвечала: «В нынешних обстоятельствах стыдиться мне нечего. Если мое положение не слишком для него низко и он пришлет посредника, ко мне тут же вернется здоровье. Но на личную встречу с ним я никак не могу согласиться».

Госпожа Ван ушла от нее, покачивая головой.

С юных лет госпожа Ван имела связь со своим соседом Суцзе.

В замужестве она часто посещала Суцзе, когда ее муж бывал в отъезде. Как раз в это время Суцзе пришел к ней, и она рассказала ему историю Яньчжи в качестве забавного анекдота. Суцзе знал, что Яньчжи очень хороша собой. Он решил воспользоваться обстоятельствами, чтобы достигнуть своей цели, но, боясь ревности госпожи Ван, не выказал интереса, однако выведал у нее, как расположена комната Яньчжи. На следующую ночь он взобрался по стене к окошку Яньчжи и постучал в окно.

«Кто там?» — спросила она.

«Е Цючжунь».

Яньчжи сказала: «Днем и ночью думаю я о вас, желая вместе с вами состариться и поседеть, но не наслаждения одной ночи. Если вы меня действительно любите, срочно пришлите посредника для законного заключения брака. Тайно же быть с вами наедине я не соглашусь».

Суцзе ничего не оставалось, как для начала с нею согласиться. Однако он настаивал на том, чтобы хотя бы пожать ей руку в знак заключения брачного договора. Яньчжи не хватило духу противоречить ему во всем; она с трудом поднялась с постели и отворила окно. Суцзе ворвался в комнату, обнял ее и попытался принудить к любви. Яньчжи была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Она упала на пол и тяжело дышала. Суцзе хотел поднять ее, но она пригрозила, что закричит.

Суцзе боялся, что его ложь раскроется, и не решился больше ничего предпринять. Он лишь просил назначить день следующего свидания, Яньчжи сказала, что этим днем будет день их свадьбы. Тогда Суцзе схватил ее за ногу, сорвал вышитую туфельку и исчез.

После этого он отправился прямо к госпоже Ван. В то время как он лежал у нее в постели, он вдруг вспомнил про туфельку и попытался нащупать ее у себя в рукаве, но напрасно. Туфли там не было. Он все обыскал, но безуспешно. Наконец пришлось ему во всем признаться госпоже Ван, но даже общими усилиями туфельку не нашли.

На той же улице проживал один бездельник по имени Мао Да. Он одно время безуспешно ухаживал за госпожой Ван и знал о ее связи с Суцзе. Он хотел как-нибудь поймать их тепленькими, чтобы потом шантажировать госпожу Ван. Тем вечером он подошел к ее дому, открыл садовую калитку и на цыпочках прокрался в сад. Вдруг он наступил на что-то мягкое. Поднял: женская туфля! Мао Да подкрался к окну и услышал в точности, что рассказывал

Суцзе о своем визите к Яньчжи. После этого он, удовлетворенный, ушел.

Еще через несколько дней Мао Да вечером перебрался через стену сада при доме Яньчжи. Плохо ориентируясь, он оказался близ комнаты ее отца. Тот выглянул наружу и увидел мужчину. Отец сразу подумал, что тот явился к его дочери. Распалившись гневом, он схватил нож и выскочил наружу. Мао Да испугался и побежал. Только он хотел перебраться через стену, как отец его догнал. Мао Да повернулся и отнял у него нож. Тут еще мать Яньчжи подняла крик. Загнанный в угол, Мао Да убил отца Яньчжи и сбежал.

Яньчжи прибежала с фонарем, увидела мертвого отца и рядом, у подножия стены, свою туфлю. Мать спросила ее о туфле, и она, плача, рассказала, как было дело, только не решилась вмешать госпожу Ван и говорила только о E Цючжуне.

На следующий день окружной суд поднял дело против E Цючжуна. E был арестован; ему было всего 19 лет, и во многих отношениях он был как дитя. Когда его заковали, он ошалел от страха, а представ перед судом, не знал, что сказать. Он ничего не отрицал, а только дрожал. Суд все более убеждался, что E и есть преступник. Его подвергли допросу с пытками, так как в императорском Китае приговорить можно было только того, кто признался в преступлении. Молодой ученый не выдержал боли, взял все на себя и получил смертный приговор. Приговор был отправлен на утверждение высшей инстанции в Цзинань.

Цзинаньский начальник полиции с первого взгляда на E усомнился в его виновности. Он тайно подсадил к нему в камеру агента, чтобы E получил возможность высказаться не под давлением. Полученная таким образом информация еще укрепила веру начальника полиции в невинность молодого человека. Очная ставка Яньчжи с E Цючжуном и последовавший допрос госпожи Ван навели наконец на след любовника госпожи Ван Суцзе. Тот признался в своей авантюре с Яньчжи, но отрицал, что убил ее отца. Но под пыткой он признал убийство и был приговорен к смерти. В отчаянии он письменно обратился к почтенному наместнику Ши Юшаню. Последний пришел к убеждению, что в деле концы с концами не сходятся, и затребовал к себе все бумаги.

С помощью дальнейших допросов госпожи Ван Ши Юшань узнал имена еще нескольких мужчин, ухаживавших за ней, и среди них имя бездельника Мао Да, которого сразу же заподозрил в преступлении. Но поскольку Мао Да не сознавался, Ши Юшань сказал: «Теперь пусть духи храма покарают преступника».

Все приятели госпожи Ван должны были с голыми спинами зайти в неосвещенный буддийский храм и встать у стенки. Там Ши Юшань объявил им: «На спине виновного дух поставит знак». Через некоторое время он вызвал всех мужчин из храма и осмотрел их спины. После этого он указал на Мао Да и сказал: «Ты — убийца». Дело в том, что Мао Да крепко прижимался спиной к вымазанной перед тем золой стене, чтобы дух не смог коснуться его спины. Так Ши Юшань добился от него признания.

В решении суда Ши Юшань, в частности, утверждал, что Суцзе пытался засушить сливовое дерево вместо персикового, назвавшись E Цючжунем при ночном свидании с Яньчжи. Мао Да, по его выражению, будучи захвачен на месте преступления, попытался надеть шляпу Чжана вместо головного убора Ли — то есть свалить свое злодеяние на Суцзе, оставив там вышитую туфлю.

До сих пор во всех приведенных примерах действовали две стороны. Либо сливовое дерево жертвовало собой ради персикового по собственному побуждению, либо персиковое вынуждало его к жертве. На следующем уровне интерпретации Стратагемы № 11 в действие вступает третья сила, которая навязывает одному из участников роль сливового дерева.

Утаенный наследник

В 607 г. до н. э. князь Лин из Цзинь (620–607) погиб от руки одного из представителей могущественного аристократического рода Чжао.[173]Любимца убитого князя Ту Аньцзя[174]преемник убитого князя Цзин через несколько лет назначил главным смотрителем Уголовной палаты. Тогда Ту Аньцзя решил отомстить за смерть своего покровителя, князя Лина, и истребить род Чжао.

Один из военачальников, не одобрявший этого плана, выдал его главе рода Чжао. Тот не видел выхода из положения и решился пожертвовать своей жизнью, а свою беременную жену, принцессу из дома князя Цзина, отправил в княжеский дворец. Вскоре войска Ту Аньцзя взяли родовое гнездо рода Чжао и перебили все семейство. Спаслась только жена главы рода, отправленная во дворец.

Вскоре она родила сына. Ту Аньцзя сразу же послал во дворец своих людей за младенцем, но матери удалось спрятать его. Ту Аньцзя подумал, что его увезли из дворца. Он приказал разыскать ребенка.

Два верных вассала рода Чжао, Гунсунь Чуцзю и Чэн Ин, придумали, как спасти новорожденного, единственного наследника рода Чжао. Чэн Ин нашел мальчика того же возраста, Гунсунь Чуцзю поместил его в хижину в горах. Затем Чэн Ин выдал Ту Аньцзя их укрытие. Младенца и присматривавшего за ним Гунсунь Чуцзю нашли и убили. Ребенка из семьи Чжао после этого вернули во дворец и, не подвергая опасности, воспитали в безвестности.

Когда ему исполнилось 15 лет, князь Цзин восстановил в правах семейство Чжао. Молодой Чжао открылся князю Цзину, и тот разрешил ему отомстить Ту Аньцзя. Ту Аньцзя был убит вместе со всем его родом.

Эта история из гонконгской книги о стратагемах приводится в уже многократно цитированных «Исторических записках» Сыма Цяня. В эпоху Юань (1271–1368) ею воспользовался Цзи Цзюнсян в драме «Мудрое дитя Чжао».[175]Это одна из первых китайских пьес, переведенных на западные языки. Французский пересказ П. Премаре под названием «Сирота Чжао» вышел в книге «Description géographique, historique, chronologiqu, politique et physique de L'Empire de la Chine et de la Tartarie Chinois (T. 3. Париж, 1735), изданной иезуитом Жаном Батистом Дюгальдом (1674–1743).[176]Он вдохновил Вольтера (1694–1778) на трагедию «Китайский сирота».[177]

Невинное дитя, отдавшее жизнь вместо спрятанного наследника, чтобы тот мог расти в безопасности, было назначено на роль сливового дерева вассалами Гунсунь Чуцзю и Чэн Ином. Одновременно добровольно взял на себя роль сливового дерева Гунсунь Чуцзю. Спасенное персиковое дерево — последний отпрыск рода Чжао.

Что касается поведения Гунсунь Чуцзю, оно невольно заставляет вспомнить высказывание, приписываемое Конфуцию, которое соответствует конфуцианской добродетели абсолютной «верности»:

«Если ты чей-то подданный и тебе могут отрубить голову вместо твоего владыки — пусть будет так».