Берегись своих желаний: передозировка сдержек и противовесов

Есть много способов поддерживать порядок в среде, где власть распылена, эфемерна и подвержена распаду. Среди них федерализм, политические союзы и коалиции, международные организации, всемирно принятые (и устанавливаемые) правила и нормы, взаимное ограничение ветвей власти, моральные и идеологические узы, осененные знаменами христианства, ислама, социал-демократии, социализма и так далее. Все это решения одной старой проблемы, восходящей к античным полисам. Однако нынешний упадок власти еще не вызвал к жизни новых компенсирующих механизмов: инноваций в устройстве общественной жизни, которые позволили бы нам во всей полноте использовать персональную автономию, порождаемую сверхраспределенной властью, и одновременно оградили бы от создаваемых ею весьма реальных и страшных опасностей.

Чтобы лучше понять последствия упадка власти для общественного благополучия, представьте график в виде перевернутой подковы. Он изображает упадок власти: слева она концентрирована, справа распылена – в отношении к состоянию широко востребованных ценностей, таких как политическая и социальная стабильность, достойные общественные установления и прочная экономика.

Рис. 10.1. Упадок власти: перевернутая подкова

Горизонтальная ось, где отмечаются степени упадка власти, начинается (с левого края, у начала оси) с максимальной концентрации власти в руках немногих. В этой области находятся тирании, монополии и другие формы жесткого контроля в политике и экономике, при которых уровни социального благополучия несоразмерны. На другом конце оси власть максимально распылена и размыта. Здесь распад систем оборачивается анархией, и ситуация в обществе столь же мало приемлема, сколь и в начале оси, где концентрация власти высока и нормой остается политическая и экономическая монополия.

Фокус в том, чтобы научиться держаться в середине графика, в зоне стремительных и всеохватывающих перемен. Наша терпимость – насколько широка эта средняя зона, где мы готовы находиться, – будет варьироваться. В экономике равно не подходят ни монополии, ни разрушительная гиперконкуренция, но здесь речь все же не идет о жизни и смерти, в конце концов, мы можем жить при множестве разных моделей, пусть даже оставляющих желать много лучшего. Но в политике, если эта область, растягиваясь, захватывает экстремизм и насилие, на кону оказываются куда более серьезные вещи. И когда военный порядок в мире рассыпается и армии могущественных стран терпят поражения от пиратов, террористов, партизан, мафиозных картелей и государств-изгоев, ставки поднимаются выше некуда.

Перед нами встают громадные проблемы, такие как распространение ядерного оружия и глобальное потепление, которые просто не могут быть решены, если мировое сообщество будет расшатываться и дробиться и все больше терять способность к коллективному действию. Упадок власти обостряет эти проблемы – тем более когда все новые страны запускают ядерные программы или обретают способность создавать сложные программы-вирусы, которыми можно поражать противника и на своей территории, и за границей. В свою очередь не способствует поиску решений и ослабление ведущих игроков: миновали времена, когда одна-две супердержавы могли просто диктовать остальным свою волю.

Сообща бороться за сохранение мира, противостоять терроризму, обеспечивать международную экономическую координацию для роста мировой экономики, искоренять болезни, сдерживать климатические изменения, распределять дефицитные ресурсы, преследовать мошенничество и отмывание денег, защищать редкие виды животных и растений – все это работа на общее благо. Иначе говоря, от их успеха выигрывает каждый, включая и тех, кто никак не помогает их осуществлению. В этом состоит классическая дилемма, которую социологи именуют проблемой коллективных действий[380].

Ни один из участников не в силах в одиночку осуществить изменения, но каждый старается, не тратя своих ресурсов, выжидать, пока нужную работу выполнят другие. В итоге изменения так и не происходят, хотя от них выиграл бы каждый. Упадок власти усугубляет проблему коллективных действий. Он уже происходит на международной арене, где то в одной, то в другой области все более и более “мелкие” страны налагают вето, требуют особого рассмотрения, тормозят или вовсе останавливают действия “больших” наций. Между тем сами большие нации получают новые возможности преследовать свои интересы. В XX веке для заботы о благе всех народов и людей человечество придумало глобальные организации: от ООН и ее специализированных учреждений до Всемирного банка, Международного валютного фонда и региональных групп. Однако эти новые организации сплошь и рядом едва поспевают за ростом требований и возникновением угроз в тех областях, которые они призваны регулировать.

Одно из решений – коалиция могущественных стран (“Коалиция доброй воли”), которая действует в обход международных организаций, напрямую, как США и их союзники в Ираке. Но даже эта схема не избавлена от упадка власти: во-первых, потому что другие страны все легче могут сопротивляться таким коалициям и вмешиваться в их планы, но еще и потому, что политические коалиции становятся все менее сплоченными, а общественное мнение все менее склонно их поддерживать и одобрять, даже в странах, которые их инициируют. Волна за волной, размывающие власть – и не только политическую, – обрушиваются на нас, все обостряя ситуацию. Та же страна, правительство и армия которой пытаются навести порядок где-то в далеких краях, для чего организуют международную коалицию, может давать приют фондам и организациям, передающим врагу деньги и информацию, интернетсайтам, транслирующим позицию врага и вербующим для него солдат. Возможности малых игроков для инвестиций, кампаний, пожертвований, учреждения своих информационных агентств, обеспечивающих влияние, растут, но позитивные следствия этого – плюрализм, демократия, инициатива, ощущение осмысленности – одновременно создают новые препятствия, мешающие бороться с кризисами, определять цели и доводить замыслы до воплощения.

Пять рисков

Какой бы аспект мы ни взяли, упадок власти создает риски, которые могут в скором времени подорвать общественное благополучие и качество жизни отдельного человека и в дальнейшем обернуться бедствиями, если не катастрофой. Помимо политического паралича и других негативных последствий, о которых мы говорили, есть еще пять следствий упадка власти, представляющих серьезную опасность.

Хаос

Гоббс и другие классики политэкономии говорили об этом давно, и их прозрения – вернемся к первой главе – до сих пор актуальны. Многим людям свойственна – по меньшей мере, так считается – врожденная тяга к власти. Но в конструкции социума власть – это ответ на проблему хаоса. Мы подчиняемся власти государства, потому что она должна обеспечивать нам минимальный уровень стабильности и предсказуемости, необходимый нам, чтобы вести осмысленную жизнь. Нормы, регламентирующие деловые отношения, законы о клевете, пассивное избирательное право и международные конвенции равно призваны сглаживать непредсказуемость жизни и ограждать нас от опасностей хаоса и анархии.

Что мы уступаем этим общественным институтам и людям, которые ими управляют, и чего требуем от них взамен, варьируется со временем и от общества к обществу в ходе эволюции человеческих ценностей и ожиданий. Революции множества, мобильности и ментальности побуждают миллиарды людей ожидать и требовать большего. Сегодня у нас есть более совершенные инструменты контроля. И все же в основе нашего согласия с властью лежит ее главное обещание – что она обеспечивает порядок. Упадок власти, о котором идет речь в этой книге, подрывает этот договор, как не подрывает его ни политическая борьба, ни рыночная конкуренция, ни даже мировые войны XX века. Последствия очевидны: хотя лишь немногие сообщества надолго впадали в анархию, высокая степень распада власти вполне может парализовать социум. При таком повороте даже развитые и зрелые демократии могут стагнировать и терять способность отвечать требованиям и вызовам XXI века. Как мы уже отмечали, неспособность Европы своевременно и успешно противостоять катастрофическому кризису в экономике являет нам прискорбный пример того, как разлагающе действует гибель власти. Еще более гибельными последствиями чревато наше неумение решительно бороться с выбросами парниковых газов, разогревающими нашу планету.

Деквалификация и утрата знания

Централизованные иерархические организации неслучайно доминируют в мире уже более ста лет. Политические партии, крупные корпорации, церкви, фонды, государственная бюрократия, армия, знаменитые университеты, культурные учреждения накапливают в своих стенах опыт, технологии и знания: там хранят историю успехов, насаждают среди своих членов или сотрудников обычаи, культуру и сумму навыков. В мир распыленной власти все это переходит не без некоторых – зачастую значительных – потерь. Идея замены политических партий создаваемыми по случаю “движениями”, временными предвыборными коалициями и даже узкоспециализированными неправительственными организациями (“зеленые”, пираты, малое правительство) симпатична миллионам избирателей по всему миру, сытых по горло коррупцией, идеологической стагнацией и государственной беспомощностью многих политических партий. Но хотя грехи большинства партий явны и несомненны, их упразднение обернулось бы исчезновением важного хранилища крайне специального знания, которое непросто будет воссоздать милым новичкам – среди которых обнаруживается немало тех, кого швейцарский историк Якоб Буркхардт называл “непроходимыми упрощенцами”, демагогов, в корыстных целях эксплуатирующих гнев и обиды людей и дающих радужные, но “кошмарно упрощенные” и в итоге лживые обещания[381]. То же самое верно в отношении опыта крупных фирм в роли нанимателей и инвесторов. Микробизнесы, импровизированные магазинчики, венчурные фонды, социальные сети и тому подобные предприятия с немалым трудом нарабатывают интеллектуальный капитал, уже имеющийся у крупных фирм. Радикальная децентрализация знания – от Википедии до программного обеспечения с открытым кодом и размещения в интернете бесплатных учебных материалов Массачусетского технологического института – одна из самых интересных граней упадка власти. Но способность этих новых источников знания потягаться с корпоративными конструкторскими бюро или сохранять историю организации в лучшем случае нестабильна. В среде, где власть слишком распылена, человек не всегда делает лучший или более надежный выбор образования и трудоустройства. Выраженная дезинтеграция организаций может быть такой же помехой для создания и разумного применения знаний, как и косная среда, которая складывается, если власть слишком концентрирована.

Банализация общественной активности

Общественные и политические события в наши дни обрастают “фолловерами”, которые их “лайкают” в разных цифровых медиа. В социальных сетях полчища подписчиков и “френдов” могут создавать впечатление, что та или иная группа представляет собой мощную силу. Иногда это действительно так. Хотя роль Фейсбука и Твиттера в событиях “арабской весны”, возможно, и переоценена, нет сомнений, что социальные сети так или иначе расширили возможности антиправительственных сил. Но это не самый обычный случай. Для большинства людей на Земле общественная или политическая активность в интернете едва ли предполагает что-то кроме щелчков мыши. Может, с несколько большей пользой они делают небольшие пожертвования – например, пять долларов Красному Кресту после какого-нибудь землетрясения или иного стихийного бедствия – путем отправки текстового сообщения на условленный номер. Это не пустяк, но подобные поступки не сравнятся с той опасной деятельностью, которая служила мотором столь многих крупных общественных движений. Публицист Евгений Морозов называет эту новую, не требующую самоотречения и жертв, борьбу словом “слактивизм”. Это, пишет Морозов, “идеальная форма деятельности для инертного поколения: к чему ходить на пикеты, где тебе угрожает арест, жестокость полиции, истязания, когда можно столь же громко возмущаться в виртуальном пространстве?” Слактивизм, по мнению Морозова, плох не тем, что складывается из крошечных и почти безопасных шажков – в конце концов, это тоже, так или иначе, от чистого сердца, скорее дело в том, что увлечение онлайновыми петициями, подсчетом фолловеров и лайков уводит потенциальных участников и оттягивает ресурсы у организаций, выполняющих по-настоящему опасную и плодотворную работу: “Стоят ли успехи в паблисити… организационных потерь?”[382]Как писал о том же Малкольм Гладуэлл, это течение, сопутствующее фетишизации социальных сетей, наглядно свидетельствует об опасности обессмысливания, которую несет упадок власти[383]. Возможность заявить о проблеме, выложить петицию или даже сделать что-то более серьезное: открыть свой электронный магазин на Amazon или eBay, отправить деньги нуждающемуся в другой конец мира или улицы – это тоже некоторый уровень свободы и самореализации. Однако стремительное размножение малых дел и краткосрочных инициатив привносит опасность того, что мы больше не сможем создавать настоящие сильные объединения, добивающиеся четко определенных политических целей. Считайте, что тема коллективного действия перешла на субатомный уровень.

Поверхностность и нарушение концентрации

Благодаря миллионам сетевых активистов тысячи различных тем попадают в фокус общественного внимания, но те же активисты задают такой уровень “шума” и отвлекающих сигналов, при котором тот или иной случай не может долго удерживать внимание публики и сохранять сколько-нибудь значительный вес. Для общественно-политических процессов гиперконкуренция может быть столь же губительной, сколь и для бизнеса, где переизбыток конкурентов вынуждает уменьшать масштабы компаний и ограничивает их возможности.

Более того, чем слабее держат власть политики, общественные институты и организации – то есть чем эфемернее становится характер их власти, – тем больше они руководствуются сиюминутными стимулами и страхами, тем хуже планируют долгосрочную перспективу. Первые лица государств избираются на короткие сроки, главы корпораций не заглядывают дальше итогов следующего квартала, генералы сознают, что успех военного вмешательства, как никогда, зависит от поддержки переменчивой публики, которая больше не хочет мириться с потерями, – все это примеры того, как сжатие временной перспективы связывает руки власть имущим. На уровне личности упадок власти парадоксален тем, что, даже сужая спектр возможностей человека, он дает ему больше инструментов для жизни здесь и сейчас. Одновременно с этим становится понятно, что у большинства наших внутренних и международных проблем не может быть быстрого решения и что их смягчение и устранение требуют постоянной и упорной работы. В мире, который не противится упадку власти, терпение будет, пожалуй, самым дефицитным из ресурсов.

Отчуждение

Власть и ее институты существуют так давно, и стены, ограждающие власть, всегда были столь высоки, что даже смысл своей жизни – что делать, что принять, а что отвергнуть – мы определяем в этих обстоятельствах. Крупные перемены с непредсказуемыми последствиями нередко порождают отчуждение – разобщение и отдаление людей друг от друга, от предметов, когда-то важных для них, а в чрезвычайных случаях даже разлучают человека с его осознанием самого себя, идентичностью, которая определяет его в собственных глазах. Вообразите, что происходит, когда коммерческая компания меняет владельца, сливается с другой или реструктуризируется, что бывает, когда противоборство религиозных доктрин приводит к церковному расколу или когда глубинные изменения в политической системе перераспределяют власть в стране. Перемены в структуре власти, в привычной иерархии, предсказуемых нормах и всем известных правилах неизбежно влекут растерянность и рост тревожности. И могут привести даже к аномии, которая есть полный разрыв социальных связей между индивидом и сообществом. Французский социолог Эмиль Дюркгейм описывал аномию как “правило, состоящее в отсутствии правил”[384]. Бомбардировка технологиями, взрыв цифровой коммуникации, онлайновые мнения, аттракции и шумы, отказ от безоговорочного приятия традиционных авторитетов (президенты, судьи, начальство, старшие, родители, священники, полиция, учителя) вызывают дисбаланс, имеющий далекие и малопонятные последствия. Как отразится на политике, экономике и на обществе то обстоятельство, что домовладений с единственным проживающим в США в 1950 году было меньше 10 %, а к 2010-му их доля выросла почти до 27 %? Семья – это тоже уровень власти, и здесь власть тоже рассыпается: те, кому она принадлежала (обычно родители, мужчины и старшее поколение), сегодня сталкиваются с небывалыми прежде ограничениями. Что говорят нам о доверии между людьми результаты многочисленных опросов, показывающих, что среди граждан развитых стран все меньше людей имеют близкого друга и все больше – жалуются на одиночество?[385]

Если XXI век и готовит какую-то пока неявную опасность для демократии и свободного общества, то она исходит скорее не от признанных жупелов нынешнего (Китай) или вчерашнего (радикальный ислам) дня, а изнутри сообществ, в которые пробралось отчуждение. Для примера обратимся к усилившимся общественным движениям, отражающим или использующим протестные настроения, – от новых ультраправых и ультралевых партий в Европе и России до Движения чаепития в США. С одной стороны, каждое из этих растущих течений есть показатель упадка власти, ведь они не имели бы того влияния, если бы не падение стен, ограждавших истеблишмент. С другой стороны, изначальное недовольство, которое они канализируют, происходит в значительной мере от отчуждения, когда исчезают из вида привычные знаки порядка и экономической стабильности. И их поиски ориентиров в прошлом – ностальгия по Советскому Союзу, прочтение американской конституции в трактовке XVIII века, продвигаемое персонажами в костюмах той эпохи, проповеди Усамы бен Ладена о возрождении халифата и пеаны Уго Чавеса Симону Боливару – показывают, насколько пагубным и деструктивным может быть упадок власти, если мы не сможем приспособиться к нему и направить его на благо общества.

Глава 11