Религия: девять миллиардов имен Бога
“Они воруют нашу паству”. Так один иезуит описал радикальные перемены, захлестнувшие христианство в Латинской Америке, которая долгое время считалась оплотом католичества[326]. “Они” – это кто? Новоевангелисты, пятидесятники и харизматичные протестантские церкви, заполонившие за последние тридцать лет США, Африку, другие уголки планеты, поносят католическую церковь и быстро лишают ее прихожан. Проведенное в 2005 году исследование установило, что за десять лет (с 1995 по 2005 год) доля латиноамериканцев, относящих себя к католикам, упала с 80 до 71 процента. И, что уж совсем неутешительно для церкви, лишь 40 % заявили о том, что они исповедуют свою веру не только на словах. Для континента, где много веков доминировал католицизм, это сродни катастрофе. В той же, например, Бразилии ежегодно покидают церковь полмиллиона католиков. Если в 2000 году 73,6 % населения причисляли себя к католикам, то в 2010-м этот показатель достиг отметки 64,6 %.
Сегодня лишь две трети колумбийцев называют себя католиками, треть гватемальцев покинула церковь за время, прошедшее с 1980-х годов, и эти цифры продолжают расти[327].
В Ла-Пасе, фактической столице Боливии, часть бывших католиков поведала журналистам, что им казалось, будто церковь “отреклась” от них. “Для меня ее как будто вовсе не было”, – признался один из опрошенных. Сегодня они входят в Ministerio del Nuevo Pacto Poder de Dios – харизматическую церковь, члены которой каждое воскресенье проводят по несколько богослужений, в которых одновременно участвуют по десять тысяч человек.
Подобные явления не редкость для Латинской Америки. Но паству никто ни у кого не уводил. Просто паства перестала быть паствой: прихожане стали потребителями и польстились на более яркий продукт на рынке спасения душ[328].
Своими корнями современные евангелистские движения восходят к появившейся на заре XX века негритянской миссионерской организации с названием “Азуза”, приверженцы которой делали упор на молитву о пробуждении и ожидание даров Духа Святого, как в день Пятидесятницы. Возникшее движение пятидесятничества охватывает широкий круг крупных конфессий и независимых поместных церквей, разделяющих ряд основных представлений о личном искуплении индивида (через рождение заново). Но независимые церкви, собиравшие миллионы приверженцев и ставшие, таким образом, серьезной социальнополитической силой в США, Бразилии, Нигерии и многих других странах, – это не только пятидесятники: есть и другие разновидности евангельских и “харизматических” групп. Ни в одной из них не обходится без самозваного пророка или апостола, но это не мешает им оперативно образовывать собственные отделения и иерархии. Многие проповедуют так называемое евангелие преуспевания, согласно которому Бог приветствует накопление богатства в этой жизни, а материальные пожертвования в пользу церкви будут вознаграждаться процветанием и чудесами. И правда, в ходе недавно проводимого Pew Global Attitudes исследования религиозных настроений в США, где в настоящее время в основе 50 из 260 крупнейших церквей лежит идея процветания, 73 % всех верующих латиноамериканцев согласились с утверждением, что “Бог награждает финансовым преуспеянием каждого верующего, чья вера достаточно сильна”[329].
Шествие пятидесятников и харизматических христианских церквей, причем не только по тем странам, где преобладают католики или протестанты, приобрело ошеломляющий размах. Оценки этого явления разнятся, отчасти из-за размытости терминов и границ, но их влияние не вызывает никаких сомнений. Согласно оценке Pew Global Attitudes за 2006 год, доля “возрожденцев” – как пятидесятников, так и харизматов – составляет 11 % в Южной Корее, 23 % в США, 26 % в Нигерии, 30 % в Чили, 34 % в ЮАР, 44 % на Филиппинах, 49 % в Бразилии, 56 % в Кении и 60 % в Гватемале[330]. Даже в “нехристианской” Индии возрожденцы составляют 5 % населения; иначе говоря, в Индии проживает более 50 миллионов пятидесятников и харизматов, а в Китае, по некоторым оценкам, их больше как минимум вдвое. Многие возрожденческие церкви – только для местного населения, с крохотными приходами, такие часто встречаются в иммигрантских и черных кварталах больших американских городов. Другие же отпочковались от больших организаций с сотнями представительств и зарубежным присутствием.
Хотя первые пятидесятники и появились в США, американские миссии типа “Ассамблей Бога” уже не так быстро распространяются по миру. Сегодня крупными странами-экспортерами на рынке спасения души являются Бразилия и Нигерия. Вселенская церковь Царства Божия, основанная в Рио-де-Жанейро в 1977 году пастором Эдиром Маседо, сегодня в одной только Бразилии насчитывает пять тысяч представительств. В 1986 году она добралась до США, а сегодня присутствует почти во всех странах мира. Один из последних планов, одобренный правительством Бразилии, это строительство в Сан-Паулу грандиозной церкви, вмещающей 10 тысяч человек и равной по высоте 18-этажному зданию, созданной по образу и подобию храма Соломона. “Можете не сомневаться, мы потратим кучу денег”, – заявил Маседо[331].
Другая крупная бразильская организация – Церковь возрождения во Христе – была основана в 1986 году супружеской парой, известной как апостол Эстевам и епископесса Сони. У этой церкви есть свои газеты, радиостанции, телеканал. В 2005 году она финансировала только что созданную Республиканскую партию Бразилии, которая на выборах 2006 года объединилась в коалицию с Партией трудящихся, которую возглавлял президент Бразилии Лула да Силва. И еще одна бразильская церковь возникла как результат прозрения серфингиста и бывшего наркомана по имени Риналдо Перейра. За временной отрезок в десять лет его Bola de Neve (по-португальски “снежный ком”) открыла более ста отделений по несколько тысяч членов в каждом. Вполне подходящее название для массовой, стремительно обрастающей поклонниками евангелистской церкви[332].
Тем временем нигерийская Искупленная христианская церковь Божья, основанная в Лагосе в 1952 году, но реально начавшая свое шествие по миру в начале 1980-х, действует в сотне стран. Ежегодное молитвенное собрание, проводимое церковью в “Лагере искупления”, расположенном вдоль трассы Лагос – Ибадан, собирает около миллиона ее почитателей. По утверждениям представителей церкви, в США на сегодняшний день насчитывается порядка трехсот приходов, объединяющих 15 тысяч прихожан, и эти цифры продолжают расти.
Точно в фарватере новоявленных лидеров транснационального духовного рынка движутся и многие другие церкви – божественное следствие революции множества, мобильности и ментальности[333]. В реальности же 2,2 миллиарда всех христиан так рассеяны по планете, что, как гласит один из последних отчетов Pew Global Attitudes, “ни один континент или регион не сможет безапелляционно утверждать, что он – центр мирового христианства”[334]. Например, доля христиан в населении тропической Африки возросла с 9 % в 1910 году до 63 % столетие спустя[335]. Вот и революция мобильности: в 2010 году христиане составляли почти половину из всех 214 миллионов мировых мигрантов, что создавало новые возможности для распространения веры, причем даже в местах, недосягаемых для централизованной религиозной власти[336].
Как я уже говорил, обсуждая в предыдущих главах появление микровласти, дело не в том, что эти новые претенденты начнут теснить мегаигроков. А в том, что они будут лишать их вариантов выбора, которые в прошлом воспринимались крупными игроками как должное. Например, новые харизматические церкви не стремятся выбить почву из-под ног Ватикана или англиканской церкви. Но сужать коридор их возможностей и ослаблять их власть они будут.
Успех новых конфессий неизбежно наносит удар по основным протестантским группам, таким как англикане и лютеране, но более всего – по католической церкви. Еще несколько десятилетий назад основными проблемами Ватикана были постепенное обмирщение Европы и стареющее священство. Это были серьезные проблемы, и церковь стремилась идти в ногу со временем. Так, среди решений Второго Ватиканского собора было требование вести мессу не на латыни, а на языках тех стран, где проводится богослужение. И в то же время Ватикан оказался совсем не готов к соперничеству со стороны пятидесятников и харизматических церквей, причем не только на задворках своей власти, но и в той же Латинской Америке, долгое время считавшейся оплотом католичества. Уже в 1970-х и 1980-х годах церковь столкнулась с внутренним инакомыслием, когда в Бразилии и прочих странах континента зародилась теология освобождения. В наши дни угроза со стороны теологии освобождения ослабла, не в последнюю очередь благодаря демократизации региона в целом[337]. Однако распространение новых конфессий и большая активность возрожденческих религиозных организаций (больше людей посещают церковные службы, которые стали длиннее, и все больше аспектов их жизни приводится в соответствие с церковными требованиями) исподволь разрушают влияние всесильной когда-то католической церкви. “Если церковь не изменит своей централизованной структуры и властного тона своих посланий, то за каких-нибудь пятнадцать лет в Латинской Америке ее ждет полный крах”, – так оценил ее перспективы Элио Масферрер, председатель Латиноамериканской ассоциации религиоведения[338].
Ученые и аналитики не спешили принимать во внимание масштаб тенденции. Возможно, им мешала легкомысленная вера в то, что культ пятидесятников – не что иное, как чудачество или экзотика. Но теперь им приходится взглянуть правде в глаза, так как евангелистские сообщества обрели политический вес (выдвигая кандидатов на государственные посты в таких странах, как Бразилия) и собственные СМИ (начав радио– и телевещание во многих странах мира). Ни католическая церковь, ни основные протестантские конфессии не изобрели противоядия ни от экспансии этих мелких и быстрых соперников, ни от бегства своих прихожан, что далеко не лучшим образом сказывается на размерах получаемых пожертвований и делает католицизм не столь востребованным.
Почему так происходит? Отчасти вина за этот неуспех лежит на догмах и на способности евангелистских течений предложить повестку, основанную на идее благосостояния и ярком ритуале – сопровождаемом чудесными исцелениями, избавлениями и так далее, – что резко контрастирует с аскетичными и однообразными богослужениями у католиков. Но ключевое преимущество, то самое, что делает возможными все остальные, лежит в организационной плоскости. Трансформирование содержательной и церемониальной компонент христианства – не что иное, как проявление серьезного упадка власти крупных иерархических, централизованных образований в пользу целой плеяды небольших и подвижных автономных игроков, сравнительно недавно заявивших о себе.
Существенное преимущество пятидесятников и евангелистов заключается в том, что появление их представительств не требует никакой предварительной иерархии отношений. Здесь отсутствуют поучения, нет нужды получать наставления или ждать посвящения, одобренного Ватиканом, архиепископом Кентерберийским или каким-либо еще представителем верхушки церковной иерархии. В классическом варианте пастор, если он (или она) до этого не состояли в уже существующей евангелистской церкви, просто назначает сам себя на должность (если в католицизме до сих пор запрещено принимать сан священника женщинам, то в харизматической церкви уже немало женщин-апостолов, епископесс и пророчиц) и организует свой приход. В этом церковь больше всего напоминает небольшую фирму, которая функционирует в конкурентной среде, не имея финансовой подпитки из центрального источника. И ей приходится преуспевать за счет привлекаемых поклонников, предоставляемых им услуг, церковных сборов и пожертвований, которые они будут согласны платить[339]. Джон Аллен, корреспондент, освещающий события в Ватикане, и основатель Церкви Будущего, в связи с этим заметил: “Как всем известно, входные барьеры на рынок пятидесятничества низки. Любой пятидесятник, которого не устраивает то, что предлагает его церковь, может спокойно перейти в другую и даже основать свою в каком-нибудь подвале или гараже”[340].
Успеха добиваются те церкви, которые приспосабливаются к местным реалиям, воссоздавая образ действия до мелочей продуманной нишевой компании. В расчет берется все, от догматов нового вероучения до мест проведения и длительности богослужений, создания комфортной обстановки и оказания услуг единоверцам, таких как уход за детьми, помощь при поисках работы, содействие различным группам, а также поддержка деловых и просветительских инициатив. Иммигранты, коренные жители (как майя в Гватемале) или же иные общины с потребностями, до которых нет дела ни политическим лидерам, ни главенствующим церквям, – вот идеальные мишени для новых церквей. Во многих странах Латинской Америки в силу исторически сложившихся связей между католическими епископами и политической элитой первые не столь чувствительны к условиям, в которых живут бедняки, не говоря уже о коренном населении[341]. Жесткая церковная иерархия и необходимость получать по разным богословским вопросам разрешения от Ватикана лишь мешали церкви приспосабливаться к конкретным реалиям, что давало хорошую фору евангелистским конгрегациям. Недвусмысленное толкование достатка и процветания, акцент на поведении личности и искуплении грехов формируют среду, где бедность и отчужденность становятся нормой. Тогда как евангельские церкви значительно лучше откликаются на запросы своих прихожан, живо реагируют на события в экономике и политике, перенимают местные культурные обычаи. Один евангелистский пастор из боливийского города Потоси заметил по этому поводу: “Наши церкви более открыты, в песнях используются местные мотивы, а я каждый день бываю у своих прихожан”[342].
Тем временем барьеры, которые доселе не позволяли самозваным церквям оказывать влияние за пределами своих районов или, допустим, своей этнической общины, окончательно рухнули. Революция в системе коммуникаций и появление частных СМИ покончили с преимуществом больших организованных церквей в распространении посланий, предоставив любому самопровозглашенному пастору возможность обращаться к телезрителям, радиослушателям и пользователям Сети, благословлять прихожан за рубежом и принимать от них пожертвования. С расширением доступа к мировым медиаплатформам обрела популярность модель, впервые примененная американскими телепроповедниками. Высокая миграция и частые переезды людей также способствуют распространению возрожденческих церквей с более гибкой идеологией. И чем больше приверженцев они обретут, тем меньшей будет тяжесть порицания, исключения или отлучения от католической церкви. Издержки ереси снижаются[343].
Другие мировые религии, такие как ислам или индуизм, кажутся менее уязвимыми перед лицом харизматического христианства, вполне возможно, благодаря лежащей в их основе культурной специфике. Где больше, где меньше, но ислам, индуизм, иудаизм, даосизм, синтоизм и другие течения по степени централизации и иерархизации немногим уступают католичеству или же главным протестантским церквям. Главный раввин Израиля, великий муфтий Каира и старший жрец в крупном индуистском храме пользуются определенным моральным авторитетом у себя в стране или регионе и нередко выступают в роли мудрого правителя, способного принять решение и дать совет. Но и у них есть лидеры-соперники в среде единоверцев, которые способны на любой вопрос ответить несколько иначе. Например, в исламе под воздействием политических факторов преобладает ряд тенденций (сунниты против шиитов, ваххабиты против более либеральных толкователей ислама); кроме того, видные ученые предлагают приверженцам веры из разных стран соперничающие друг с другом видения веры, нередко с помощью сложных медиаопераций. Например, родившемуся в Египте катарскому имаму Юсуфу Аль-Кардави внимают около 60 миллионов постоянных зрителей его программы на канале Al Jazeera[344]. В то же время индуизм всегда был сильно децентрализован, имел множество субтрадиций, сект, религиозных общин и обходился без единого органа власти. Уступая в объеме, индийский религиозный экспорт, от обществ веданты до кришнаитов, при посредничестве Аммы, Саи Бабы, Ошо и Махариши, обладает рядом организационных преимуществ, характерных для общин пятидесятников, и пользуется ими с неменьшим успехом.