Почему победы на выборах, абсолютное большинство и сильные полномочия оказались под угрозой?

Упадок власти в национальной политике

Сущность политики – власть, сущность власти – политика. Начиная с античности классический путь к власти пролегал через политику. Власть для политиков – все равно что солнечный свет для растений. Политики по-разному распоряжаются властью, однако тяга к ней – их общая черта. Как писал почти столетие назад Макс Вебер: “Тот, кто деятельно занимается политикой, стремится к власти либо как к средству для других целей, идеалистических или же эгоистических, либо к «власти ради власти», то есть чтобы наслаждаться ощущением престижа, которое она дает[113].

Однако это “ощущение престижа” – чувство хрупкое. А в наши дни – еще и преходящее. Возьмем, например, американскую политику последнего десятилетия, которое политолог Рон Браунштейн назвал “эпохой нестабильности”. В 2002 и 2004 годах избиратели передали республиканцам управление Конгрессом и Белым домом, а в 2006 и 2008-м – отобрали, лишь затем, чтобы в 2010 и 2012-м снова вручить им бразды правления палатой представителей. До этого на пяти выборах с 1996 по 2004 год одной политической партии удавалось получить в нижней палате максимум девять мест; в 2006-м республиканцы потеряли тридцать мест, в 2008-м демократы получили двадцать одно место, а в 2010 году они же потеряли шестьдесят три. Американских избирателей, зарегистрированных в качестве независимых, регулярно больше, чем тех, кто поддерживает республиканцев и демократов[114]. В 2012 году стало очевидно, что представители испаноязычного населения играют важную роль.

И это не только американский феномен. Основа политической власти повсеместно становится все более шаткой, и большинство голосов уже не гарантирует возможности принимать решения, поскольку множество представителей “микровласти” могут налагать на них вето или откладывать их. Власть утекает от диктаторов и однопартийных систем вне зависимости от того, поддерживают они реформы или нет. Власть распространяется от крупных авторитетных политических партий к мелким, узкоспециализированным или с ограниченным особым электоратом. Партийные лидеры, которые принимают решения, выбирают кандидатов и разрабатывают за закрытыми дверями политическую платформу, уступают бунтарям и аутсайдерам – новым политикам, которые продвинулись по карьерной лестнице не за счет партийной машины и никогда не присягали ей на верность. Новый путь к власти прокладывают те, кто никогда не состоял ни в какой партии, и те, кто обладает харизмой: одни с помощью состоятельных сторонников, не принадлежащих к классу политиков, другие – на волне поддержки, которую обеспечивают новые средства мобилизации и обмена сообщениями, причем участие партии для этого совершенно не требуется.

Однако политики, какими бы путями они ни попали в правительство, обнаруживают, что срок их службы сокращается, а возможность формировать политику уменьшается. Политика всегда была искусством компромисса, но сейчас она в тупике, так что иногда кажется, будто политика – это искусство не делать вообще ничего. Все чаще встречаются препятствия на всех уровнях принятия решений в политической системе, причем во всех сферах управления и в большинстве стран. Коалиции терпят крах, выборы проводятся все чаще, а “полномочия” оказываются все более расплывчатыми. Децентрализация и переход власти приводят к появлению новых законодательных и исполнительных органов. В свою очередь, из этих более сильных муниципалитетов и региональных ассамблей выходит все больше политиков и выборных или назначенных должностных лиц, которые отбирают часть власти у ведущих столичных политиков. Свою лепту в этот процесс вносят даже судебные органы: судьи все с большим рвением берутся за дела в отношении политических лидеров, препятствуют или дают обратный ход их решениям, привлекают их к расследованиям, касающимся коррупции, и все это мешает политикам заниматься их основной деятельностью. Победа на выборах по-прежнему остается одним из самых значимых и радостных событий, но пользы от нее все меньше. Даже пост главы авторитарного правительства уже не обеспечивает прежней безопасности и власти. Профессор Минсин Пей, один из ведущих мировых специалистов по Китаю, рассказывал мне: “Члены Политбюро теперь открыто рассуждают о старых добрых временах, когда их предшественникам в руководстве Коммунистической партии Китая не приходилось тревожиться из-за блогеров, хакеров, международных преступников, непокорных местных лидеров или активистов, которые каждый год организуют 180 тысяч публичных протестов. У вождей прошлого хватало власти справиться с любыми соперниками. Нынешние лидеры пользуются влиянием, но уже не таким, как их предшественники несколько десятков лет назад, и их власть постоянно уменьшается”[115].

Что ж, сильные утверждения. Однако разнообразие мировых политических систем по-прежнему поражает воображение. Существуют централизованные, федеральные системы и множество промежуточных вариантов, а некоторые страны являются частью наднациональной политической системы, такой как Европейский союз. В государствах с диктаторскими режимами однопартийная система, хотя формально, пусть и для вида, она многопартийная или внепартийная, диктатуры бывают военные, традиционные, при поддержке этнического или религиозного большинства или меньшинства и так далее. В демократиях все еще разнообразнее. Президентская и парламентская системы делятся на многочисленные подразделения, которые проводят выборы в соответствии с различными планами, включают в себя меньшее или большее количество партий и подчиняются сложным законам, регулирующим совместную работу, представление интересов, финансирование выборов, систему сдержек и противовесов и многое другое. Уклад и традиции политической жизни варьируются в зависимости от региона, даже уважение к политическим деятелям и степень привлекательности политической карьеры зависит от множества меняющихся факторов. Поэтому как можно обобщать и говорить, что политика дезинтегрируется, что политическая власть повсеместно сталкивается с ограничениями и становится все более эфемерной?

Взять хотя бы ответы самих политиков. Каждый политик или глава государства, с которым я беседовал, перечислял силы, которые ограничивают возможности управления: это не только фракции в составе партий и правящих коалиций или несговорчивые законодатели и все более независимые судьи, но и настойчивые владельцы облигаций и прочие представители мировых рынков капитала, международные регулирующие органы и финансовые организации, журналисты, занимающиеся независимыми расследованиями, инициаторы кампаний в социальных сетях и растущее число активистов. Лена Хьельм-Валлен, бывший заместитель премьер-министра Швеции, министр иностранных дел и министр образования, которая на протяжении многих лет была и остается одним из ведущих шведских политиков, рассказывала мне: “Не перестаю удивляться, как сильно и как быстро изменилась политическая власть. В 1970-е и 1980-е мы смогли сделать много такого, что сейчас практически невозможно представить, учитывая множество новых факторов, которые сокращают и замедляют способность правительств и политиков действовать”[116].

Авторитетные политики также сталкиваются с совершенно новыми действующими лицами в коридорах законодательной власти. Так, на выборах 2010 года в Бразилии максимальное количество голосов по всей стране получил клоун – самый настоящий клоун по имени Тиририка, который и во время предвыборной кампании не снимал клоунского костюма. Программа у Тиририки была совершенно аполитичная. “Я понятия не имею, чем занимается представитель в Конгрессе, – сообщал он избирателям в роликах на YouTube, которые набрали миллионы просмотров, – но если вы меня туда пошлете, я вам расскажу”. Еще он объяснял, что его цель – “помочь беднякам по всей стране, но особенно своей семье”[117].

Макс Вебер считал, что политика – это “призвание”, ремесло, которое осваивают политики и которое требует дисциплины, определенного склада характера и значительных усилий. Но по мере того как традиционный “класс политиков” теряет доверие общественности все в большем количестве стран, успеха все чаще добиваются аутсайдеры вроде Тиририки. В Италии комик Беппе Грилло, который критикует политиков на чем свет стоит, ведет самый популярный блог в стране и собирает стадионы. “Зовите его комиком, клоуном или шоуменом, но Беппе Грилло – самый интересный деятель в итальянской политике”, – писал Беппе Севернини в 2012 году в статье в Financial Times. На муниципальных выборах в том году движение Грилло набрало около 20 % от общего числа голосов, а члены его партии заняли посты мэров нескольких городов[118]. В Канаде Роб Форд, чьи прошлые прегрешения дали его оппонентам повод написать на плакатах в знак протеста: “Пьяницу, который бьет жену, и расиста – в мэры”, – в 2010 году стал мэром Торонто. В Испании Белен Эстебан, скандальная телезвезда, публично открывавшая свои самые интимные тайны, сколотила группу последователей, от которой не отказались бы многие авторитетные политики.

Возникшее в США Движение чаепития[119](партия, равно далекая как от стихийного движения, так и от любой традиционной политической организации) привлекло кандидатов вроде Кристин О’Доннелл, которая, как утверждают, занимается колдовством и официально выступает против мастурбации (причем это главный пункт ее программы). Даже когда О’Доннелл и ее коллега по Движению чаепития, республиканка из Невады Шаррон Энгл (она как-то заявила, что единственный способ наладить работу Конгресса – это “воспользоваться правом, которое обеспечивает Вторая поправка”, то есть прибегнуть к вооруженному восстанию[120]), проиграли выборы, их победа в праймериз республиканской партии в 2010 году подчеркнула растущую неспособность традиционных партийных лидеров контролировать процесс выдвижения кандидатов. Традиционные лидеры республиканцев не только не смогли ограничить ожесточенное соперничество среди кандидатов на пост президента от партии, но и не сумели на праймериз 2012 года защитить нескольких действующих сенаторов (например, сенатора от Индианы Ричарда Лугара, который занимал этот пост не один год) и взращенных партией кандидатов в сенат (вице-губернатора Техаса Дэвида Дьюхерста) от выскочек из Движения чаепития, которым удалось одержать верх над соперниками.

Политические кумиры все чаще и чаще выходят за рамки не только партий, но и организованной политики в целом. Они накапливают власть и влияние не обязательно для того, чтобы занять политический пост, но чтобы привлечь внимание к тому, за что они выступают. Таков Алексей Навальный, российский адвокат и блогер, который стал одним из лидеров антипутинской оппозиции, такова Тавакуль Карман, мать троих детей, получившая Нобелевскую премию мира за усилия в деле распространения свободы и демократии в Йемене, таков Ваиль Гоним, лидер египетской революции (и, как и Карман, знаковая фигура “арабской весны” в целом), ранее работавший менеджером среднего звена в египетском подразделении компании Google.

Разумеется, какими бы впечатляющими ни были подобные истории, это всего лишь единичные случаи. Чтобы систематизировать метаморфозы власти в политике (в особенности ее упадок), необходимы дополнительные данные и объективные доказательства. В этой главе я постараюсь доказать, что во многих странах (и с каждым годом их все больше) четко выраженные центры власти прошлого прекратили свое существование. Вместо центров теперь множество различных игроков, каждый из которых обладает властью влиять на политические результаты и действия правительства, однако ни у кого из них нет власти единолично их определять. Может показаться, что это и есть здоровая демократия и система сдержек и противовесов. В каком-то смысле это так. Однако во многих странах раздробленность политической системы порождает ситуацию, при которой невозможность принять окончательное решение, и стремление обходиться полумерами негативно сказывается на качестве государственной политики и способности правительства соответствовать ожиданиям избирателей или решать наболевшие вопросы.