Власть, взвешивая общественные затраты и выгоды аналогич­но законодательным собраниям? 4 страница

Я знаю, что эта линия рассуждений неприемлема для тех, кто ждет немедленных результатов решения, а значит и проиг­норирует долгосрочные последствия права судей освобождать себя от ответственности. Трудные решения всегда непопуляр­ны. В литературе прославляют хитроумное умение судей при­думывать некоторые уловки, с помощью которых судящийся может быть лишен своих прав, когда публика думает, что для него неправильно утверждать эти права. Но я верю, что судеб­ное освобождение от ответственности в долгосрочной перс­пективе принесет больше вреда, чем трудные решения. Труд­ные случаи могут даже иметь некоторую нравственную цен­ность, возвращая людям понимание их собственной ответст­венности в отношении права, которое, в конечном итоге, — их творение, и напоминая им, что не существует принципа лич­ной благости, которая может исправить ошибки их представи­телей.

Более того, я намерен пойти дальше и утверждать, что изла­гаемые мной принципы не только наиболее здравые в наших нынешних условиях, но если бы этим принципам мы следовали с самого начала, то унаследовали бы лучшую правовую систему от наших предков. Например, если бы по отношению к само-

обороне как оправданию, нащи суды твердо придерживались формулировок статута, результатом, несомненно, был бы его пересмотр законодателями. Такая ревизия опиралась бы на по­мощь натурфилософов и психологов, в результате чего предпи­сания по этому вопросу получили бы понятные и рациональные основы, вместо мешанины слов и метафизических различений,

которые возникли из рассмотрения его судьями и профессиона­льн ыми юристами.

Заключительные ремарки, конечно, выходят за пределы мо­их обязанностей по отношению к данному делу, но я включаю их, потому что чувствую: мои коллеги недостаточно осознают опасности, присущие тому пониманию обязанностей судьи, которое поддерживает мой брат Фостер. Я заключаю, что при­говор должен быть оставлен в силе.

Судья Хэнди. Я с изумлением слушал вымученные мудрст­вования, которые породило это простое дело. Я никогда не устаю поражаться способности моих коллег набрасывать тем­ный покров легализмов на почти каждое дело, представленное им для решения. Сегодня мы слушали высокоинтеллектуаль­ные рассуждения о различии между позитивным и естествен­ным правом, формулировками статута и целью статута, функ­циях судебной и исполнительной власти, судебном и законо­дательном законодательстве.

Какое отношение все это имеет к данному делу? Проблема, стоящая перед нами, в том, что мы как представители власти должны решить, что сделать с этими обвиняемыми. Это во­прос практической мудрости, и она должна проявляться в кон­тексте не абстрактной теории, но человеческих реалий. Если данное дело рассматривать в таком свете, оно станет, я думаю,

одним из самых легких из когда-либо представавших перед этим судом.

Перед тем, как высказать мои собственные выводы о дан­ном деле, я хотел бы вкратце обсудить некоторые из затронул тых им фундаментальных проблем — проблем, по которым

мое мнение и мнение моих коллег расходится с того момента, как я занял эту должность.

Я никогда не мог дать моим коллегам понять, что государ­ство — это дело рук человеческих и что людьми правят не сло­ва на бумаге или абстрактные теории, но другие люди. Правят

хорошо, когда правители понимают чувства и представления масс, правят плохо, когда такое понимание отсутствует.

Из всех ветвей государственной власти, судебная больше всего подвержена опасности потерять контакт с обычными людьми. Причины, конечно, вполне очевидны. Массы, реаги­руя на ситуацию, обращают внимание на некоторые ее яркие особенности, мы любую представшую перед нами ситуацию разбираем на мелкие части. Обе стороны нанимают юристов, чтобы анализировать и критиковать. Судьи и адвокаты сопер­ничают друг с другом в том, кто сможет обнаружить больше трудностей и различений в одном наборе фактов. Каждая сто­рона пытается найти примеры, реальные или вымышленные, которые поставят в неловкое положение доводы другой сторо­ны. Чтобы избежать этой неловкости, изобретаются и привно­сятся в эту ситуацию иные различения. Если набор фактов подвергается такой обработке достаточное время, все жизнен­ные соки вытягиваются из него, и перед нами остается лишь горсть праха.

Я понимаю, что везде, где есть правила и абстрактные принципы, юристы хотят быть в состоянии делать различения. До некоторой степени то, что я описывал, есть неизбежное зло, сопровождающее любую формальную регуляцию дел челове­ческих. Но я думаю, что размеры той сферы, которая действи­тельно нуждается в такой регуляции, сильно преувеличены.

Конечно, есть несколько фундаментальных правил игры, их следует принять, чтобы игра вообще продолжалась. Я бы включил в них правила, регулирующие проведение выборов, назначение официальных лиц и продолжительность пребыва­ния в должности. Признаю, что здесь чрезвычайно важны не­которые ограничения на произвол и освобождение от ответст­венности, некоторая приверженность форме, некоторая скру­пулезность в отношении того, что подпадает и что не подпада­ет под правило. Возможно, сфера фундаментальных принци­пов должна быть расширена и включить некоторые другие правила.

Но за пределами этой сферы, я полагаю, все официальные лица, включая судей, лучше справятся со своей работой, если будут рассматривать формальности и абстрактные понятия как средства. Я думаю, что в качестве нашей модели мы должны

взять хорошего администратора, способного приспосабливать процедуры и принципы к конкретному делу, выбирая из воз­можных формальных процедур наиболее пригодные для до­стижения должного результата.

Самое очевидное преимущество этого метода управления в том, что он позволяет нам работать над каждодневными за­дачами эффективно и со здравым смыслом. У моей привер­женности этой философии, однако, более глубокие корни. Я верю, что только с тем видением, которое это философия дает нам, мы можем сохранить гибкость мышления, принци­пиально важную для того, чтобы удержать наши действия в разумном согласии с чувствами тех, кем мы правим. Больше всего было разрушено государств и причинено несчастий лю­дям из-за отсутствия такого согласия. Стоит один раз вбить клин между массами и теми, кто руководит их правовой, поли­тической и экономической жизнью, и наше общество погибло. Тогда ни естественное право Фостера, ни верность писаному праву Кина не спасут нас.

Используя эти концепции, решить наше дело совершенно легко. Чтобы продемонстрировать это, я должен охарактеризо­вать некоторые реалии, которые мои братья посчитали умест­ным обойти молчанием, хотя они столь же прекрасно осведом­лены о них,как и я.

Первая реалия — данное дело вызвало огромный обществен­ный интерес в нашей стране и за границей. Почти каждая газета и журнал опубликовали статьи о нем; колумнисты поделились с читателями конфиденциальной информацией о следующих шагах правительства; напечатаны сотни писем редактору. Одна из крупнейших газет провела опрос общественного мнения. На вопрос: «Как вы думаете, что Верховный суд должен сделать со спелеологами?» — примерно девяносто процентов ответили, что они должны быть помилованы или получить символическое наказание. Таким образом, совершенно ясно, что думает обще­ственность об этом деле. Конечно, мы могли заключить это и без опроса, на основании здравого смысла, или даже заметить, что в этом суде примерно четыре с половиной человека — те же девяносто процентов — разделяют общее мнение.

Это делает очевидным, как мы должны поступить, чтобы сохранить разумное и достойное согласие между нами и обще-

ственным мнением. Объявляя этих людей невиновными, мы не обязаны прибегать к каким-то недостойным уловкам или трю­кам. Не требуется никакого принципа конструирования стату­та, несовместимого с предыдущей практикой этого суда. Несо­мненно, ни один обычный человек не подумает, что, отпуская этих людей, мы толкуем это статут более расширительно, чем наши предки, оправдавшие самооборону. Если требуется бо­лее подробная демонстрация того, каким способом можно примирить наше решение со статутом, я могу довольствовать­ся аргументами, изложенными во второй, менее визионерской части мнения моего брата Фостера.

Я знаю, мои братья придут в ужас от предложения, что­бы суд учитывал общественное мнение. Они скажут, что об­щественное мнение основано на эмоциях и капризно, что оно базируется на полуправде и прислушивается к свидетелям, не­пригодным для перекрестного допроса. Они скажут, что суды окружают рассмотрение подобных дел продуманными мерами предосторожности, разработанными для того, чтобы истина стала известна, и каждое рациональное соображение, касаю­щееся этого дела, было учтено. Они предостерегут, что все эти предосторожности обратятся в ничто, если мнению массы, сформировавшемуся за пределами этой системы, будет позво­лено иметь хоть какое-то влияние на решения суда.

Но посмотрим честно на некоторые реалии отправления на­шего правосудия. Когда человек обвинен в преступлении, для него есть, говоря в общем, четыре пути избежать наказания. Один из них — решение судьи, что, согласно действующему законодательству, обвиняемый не совершил преступления. Это, конечно, решение, принимаемое в довольно формальной и абстрактной атмосфере. Но посмотрим на три других пути избежания наказания: решение прокурора не просить о предъ­явлении обвинения; признание присяжными обвиняемого не­виновным; помилование или смягчение наказания исполнитель­ной властью. Может ли кто-нибудь делать вид, что эти реше­ния принимаются в рамках жесткой и формальной системы правил, предотвращающей фактические ошибки, исключаю­щей эмоциональные и личностные факторы и гарантирующей, что все формальные процедуры права будут соблюдены?

Конечно, в случае с присяжными мы пытаемся ограничить их обсуждение сферой юридически релевантного, но не нужно

обманывать себя по поводу того, что эти попытки действитель­но успешны. При обычном ходе событий дело, которое перед нами, перешло бы прямо к присяжным. В этом случае мы мо­жем быть уверены: имело бы место признание невиновными или, по крайней мере, голоса разделились, что сделало бы вы­несение приговора невозможным.

Если бы присяжных проинструктировали, что голод и со­глашение людей не защищают от обвинения в убийстве, их вердикт, по всей вероятности, проигнорировал бы эту инст­рукцию и содержал еще больше искажений буквы закона, чем то решение, которое может искушать нас. Конечно же, единст­венная причина, что так не случилось при рассмотрении дан­ного дела, — то случайное обстоятельство, что председатель присяжных оказался юристом. Его образование позволило ему найти формулировку, которая освободила присяжных от от­ветственности.

Мой брат Таттинг раздражен тем, что прокурор, не требуя предъявления обвинения, в сущности, не решил дело вместо него. Будучи таким строгим в соблюдении требований теории права, он вполне удовлетворен возможностью решить судьбу этих людей прокурором за пределами суда на основании здра­вого смысла. Главный судья, с другой стороны, хочет отло­жить применение здравого смысла до самого конца, хотя, как и Таттинг, он не хочет никак лично участвовать в этом.

Это подводит меня к заключительной серии моих замеча­ний, которые относятся к помилованию, осуществляемому ис­полнительной властью. Перед тем, как прямо перейти к обсуж­дению этой темы, я хочу сделать ремарку по поводу опроса об­щественного мнения. Как я сказал, девяносто процентов опро­шенных хотели бы, чтобы Верховный суд полностью оправдал обвиняемых либо назначил им номинальное наказание.

Десять процентов несогласных с решением большинства представляют собой очень причудливую группу людей с крайне странными и непохожими друг на друга взглядами. Хотя поч­ти каждое мыслимое мнение и оттенок мнения были представ­лены в этой группе, не было, насколько мне известно, среди них никого, кто сказал бы: «Я думаю, было бы прекрасно, если бы суды приговорили этих людей к повешению, а затем другая ветвь государственной власти вмешалась бы и помиловала

их». Но именно это решение так или иначе доминировало в на­ших дискуссиях, и его наш Главный судья предлагает как спо­соб избежать несправедливости, в то же время сохранив ува­жение к закону.

Можно уверить Главного судью в том, что, если он заботит­ся о сохранении чьего-то морального духа, то это его собст­венный моральный дух, а не публики, ничего не знающей о проводимых им разграничениях. Я упоминаю об этом, так как хочу еще раз подчеркнуть риск заблудиться в стереотипах нашей мысли и забыть, что шаблоны часто не отбрасывают ни малейшей тени на внешний мир.

Теперь я подхожу к самому важному факту этого дела, фак­ту, известному всем нам в этом суде, хотя мои братья, похоже, считают удобным скрывать его под своими мантиями. Речь идет о пугающей вероятности того, что если вопрос передать Президенту, он откажется помиловать этих людей или смяг­чить приговор. Как мы знаем, наш Президент — человек весь­ма преклонного возраста и очень строгих принципов. Протес­ты публики обычно действуют на него так, что он принимает решение, противоположное требуемому от него. Как я говорил моим братьям, случайно оказалось так, что племянница моей жены — близкий друг секретаря Президента. Я узнал этим косвенным, но, я полагаю, вполне надежным путем, что он твердо настроен не смягчать приговора, если будет установле­но, что эти люди нарушили закон.

Должен признаться, что чем старше я становлюсь, тем боль­ше меня поражает отказ людей решать проблемы права и госу­дарства с позиции здравого смысла, и этот подлинно трагиче­ский случай углубил мое разочарование и смятение. Я желаю только убедить братьев в мудрости тех принципов, которые я применял на посту судьи с самого начала вступления в долж­ность, и заключаю, что эти люди невиновны и что обвинение и приговор должны быть отменены.

Так как мнения членов Верховного суда разделились по­ровну, обвинение и приговор суда по общим делам остаются в силе. Решено, что исполнение приговора будет иметь место в 6 часов утра в пятницу 2 апреля 4300 г., в каковое время го­сударственному палачу указано приступить к повешению каж­дого из обвиняемых за шею до наступления смерти.

Постскриптум. Теперь, когда суд вынес решение, читате­лю, удивленному выбором даты, можно напомнить, что нас от­деляет от 4300 г. примерно столько же веков, сколько прошло со времен эпохи Перикла. Видимо, нет необходимости гово­рить, что «Дело спелеологов» замыслено не как сатира и не как предсказание в сколько-нибудь обычном смысле слова. Судьи, являющиеся членами суда Трупенни, конечно, настоль­ко же мифические, насколько и факты, и прецеденты, с кото­рыми они работают. Это дело было сконструировано исключи­тельно, чтобы привлечь внимание к различным философиям права и государства. Эти философии ставят перед людьми жи­вотрепещущие вопросы, требующие выбора со времен Плато­на и Аристотеля. Возможно, они будут продолжать делать это и после того, как наша эпоха скажет о них свое слово. Если в данном деле есть элемент предсказания, оно не выходит за рамки предположения о том, что эти вопросы принадлежат к числу вечных проблем человечества.

Тема III. ВЛАСТЬ ЗАКОНА