Изучение сталинизма на Западе в ХХ в.: эволюция теоретических построений
Сегодня, когда о сталинском времени написано огромное количество работ, охватывающих как теоретические, так и практические стороны этого феномена, может возникнуть вопрос: а что же еще остается непонятым, неисследованным в нем? Можно, конечно, встать на позицию, что все уже совершенно ясно и понятно в этом периоде; все акценты уже расставлены; общество, пережив шок от открывшейся ему информации, смогло преодолеть самые страшные последствия сталинского времени и больше никогда не вернется к подобному состоянию. Однако все чаще звучащая ностальгия по порядку, бывшему при Сталине, призывы к укреплению роли государственной власти, своеобразный отказ граждан от участия в управлении страной и др. – все это еще раз подтверждает, что общество пока не перешло рубеж, за которым станет реальным утверждение, что повторение сталинизма невозможно.
Одним из серьезных факторов, влияющих на современное общественное и научное восприятие сталинизма, является следование в русле сложившихся на Западе оценок и подходов. Основания для этого весомые: детальное и критическое изучение истории нашей страны за рубежом шло параллельно происходящим событиям; именно там впервые были сформированы и разработаны основные теоретические подходы к его оценке. Отсутствие к периоду перестройки стройной системы взглядов, характеризующих сталинское время, привело к прямому заимствованию как фактического материала, так и теоретических обобщений из иностранной научной литературы.
Следует отметить, что в нашей стране под воздействием потока научной литературы, опубликованной на русском языке в конце 1980 – первой половине 1990-х гг., массовое распространение получила оценка этого явления исключительно с позиций теории тоталитаризма. Такое восприятие не вполне адекватно реальному состоянию восприятия сталинизма западными исследователями.
Само использование термина «сталинизм», как и любого другого понятия в научном исследовании, требует строго выверенного категориального аппарата и сложившегося аналитического инструментария. В ином случае исследователи не имеют возможности договориться о единстве характеристик и описаний отдельных элементов изучаемой системы, а следовательно, и сформулировать на этой основе некие обобщения.
Понятие «сталинизм» как историческое обобщение впервые возникло лишь в 1970-е гг. Именно тогда началось систематическое, детальное изучение этого явления в отдельных его областях и подобластях. Таким образом, изучение этого феномена прошло еще не столь длинный путь, и пока рано говорить об устоявшихся единых подходах в его оценке. Известный немецкий специалист по этой проблеме Ш. Плаггенборг следующим образом характеризует состояние данной проблемы: «Сталинизм … построение более поздних исследований, при котором личность, определившая облик этого периода советской истории, находится в центре поля самого понятия. Так как отсутствовало такое самонаименование режима, как сталинизм, западные исследователи должны были сначала разработать аналитический инструментарий, который был бы в состоянии описать специфику представляемого Сталиным периода. Как обозначение этого периода "сталинизм" натурализовался, хотя едва ли имеется другой более неопределенный "-изм", чем этот»1.
Таким образом, следует отметить, что изучение сталинизма прошло еще не столь длинный путь, чтобы можно было говорить об устоявшихся взглядах и подходах к изучению этого феномена. Это утверждение в полной мере относится как к отечественным, так и к зарубежным исследованиям.
При самом общем взгляде на работы, посвященные изучению проблемы сталинизма, можно выделить три основных подхода: приближенный к теории тоталитаризма, социально-исторический и, пока только зарождающийся, – культурно-исторический. Именно такая классификация сегодня принята на Западе, что подтверждается ее применением в ведущих реферативных обзорах 1990-х гг.2
Одной из первых попыток обобщения элементов и истоков тотального господства на примере национал-социализма и деятельности партии большевиков предприняла Ханна Арендт в 1951 г.3, выделяя при этом в качестве главенствующих факторов идеологию и террор. Ее последователи достаточно сильно изменили и расширили эту концепцию. Особо следует отметить Карла Фридриха и Збигнева Бжезинского, которым принадлежит авторство шести критериев, по которым до сего дня в гуманитарных исследованиях определяется тоталитарная сущность государства. К этим критериям отнесены: 1) наличие официальной идеологии; 2) однопартийная система, возглавляемая вождем; 3) пропаганда в средствах массовой коммуникации; 4) централизованная плановая экономика; 5) терроризирование населения с помощью политической полиции; 6) контроль над вооруженными силами.
Однако после появления этих универсальных критериев, их стали употреблять, в первую очередь, не только для описания сталинского режима, а совершенно в духе подозрительности и антикоммунизма, столь свойственных периоду «холодной войны», по отношению ко всей истории Советского Союза и его союзников. Характерным примером подобного подхода является подготовленное западными советологами 6-томное справочное пособие «Советская система и демократическое общество»4.
Таким образом, еще на ранней стадии осмысления обнаружился кризис изучения сталинизма в рамках теории тоталитаризма, выход из которого был простимулирован, опять же, политическими событиями. Развернувшиеся в конце 1960‑х гг. антивоенные выступления по поводу Вьетнама и студенческие волнения 1968 г. привели к возрождению интереса к обновленному прочтению марксизма и усилению критики теории тоталитаризма. Молодое поколение историков все реже стало обращаться к инструментарию этого теоретического построения и при изучении отдельных вопросов советской истории все чаще стало заниматься социально-историческими исследованиями. Но и здесь вопросы сталинизма оказались мало востребованными, поскольку в эйфории революционных потрясений молодых авторов интересовали прежде всего проблемы революций, а не сталинская или послесталинская эпоха. В немалой степени этому способствовала недостаточная информированность, поскольку советские архивы были закрыты для исследователей.
В период, когда теория тоталитаризма была еще интеллектуальным вызовом, т. е. в первые годы, последовавшие за выходом исследования Х. Арендт «Элементы и истоки тоталитарного господства», теория демонстрировала неоспоримые достижения. С ее помощью удалось описать основные механизмы господства при национал-социализме в Германии и в советской системе. Необходимо при этом отметить, что в исследованиях этого времени, посвященных Советскому Союзу, ничуть не ограничивались сталинским периодом, а имели в виду всю систему. Одной из наиболее удачных попыток описания советской системы как системы господства является вышедшая в 1953 г. работа Мерла Файнсода «Как управляли Россией»5.
Конечно, сегодня более наглядно видно, что в этом обширном исследовании период сталинизма отдельно не рассмотрен. Безусловно, все надлежащие черты тоталитарного государства в работе продемонстрированы, но адекватность описания реального сталинского режима вызывает сомнения. М. Файнсод, как отмечают его критики, «интересуется, прежде всего, не происхождением исторических феноменов, а их связью с теорией тоталитаризма, поскольку она подразумевается нормативно»6. Кроме того, он представляет сталинизм как форму господства, а не как «социально-экономическую систему, которая создавалась в контексте коллективизации и форсированной индустриализации»7. Сегодня подобным образом сформулированная критика теории тоталитаризма с позиций социально-исторических подходов уже устарела, но, все же, отчетливо демонстрирует недоучет исторической действительности в исследованиях, основанных на постулатах этой теории. Это подтверждается еще и тем, что сторонники данной концепции не видят различий между ленинским и сталинским этапами, форсированной индустриализацией и коллективизацией, но, тем не менее, выделяют новый – тоталитарный – период советской истории8.
Сегодня уже вряд ли найдется историк сталинизма, который серьезно считал бы, что теория тоталитаризма (в том виде, в котором она формулировалась в 1950–1960-е гг.) может служить пригодной программой при изучении сталинизма. Сильная сторона этого подхода находится в области проведения функциональных параллелей с другими режимами (итальянским фашизмом, германским национал-социализмом и др.), т. к. при всех них устанавливались однотипные структуры, включающие однопартийную систему, культ руководителя, идеологию и террор. Но непосредственно за этими параллелями вновь начинаются вопросы о совершенно различных исторических процессах, которые привели к тому, чтобы эти феномены смогли казаться похожими9.
Ханс-Хеннинг Шрёдер, опубликовавший в 1996 г. статью по этому вопросу, попытался актуализировать применение теории тоталитаризма в изучении сталинизма. В принципе не отрицая наличия у сталинского режима всех шести признаков тоталитарного государства, он предлагает оценить с позиций этой теории, казалось бы, не самые главные, но активно рассматриваемые в социально-исторических исследованиях проблемы: истоки и причины формирования сталинского господства, которое опиралось на идеологические традиции русской интеллигенции, политическую культуру еще царской России, на модель догоняющей индустриализации, на сильную роль государства и отсутствие гражданского общества; эволюционные и революционные изменения идеологической составляющей; взаимоотношения между режимом и обществом, включающие манипулирование снизу; проблематичность тотального контроля; развитие террора и его влияние на установившуюся модель «общественного поведения»; личный вклад Сталина в установлении «сталинизма»10.
Однако для освещения названных проблем теория тоталитаризма, в общем-то, не требуется. Эта теория смогла в определенный момент убедить западное общество во внешней схожести тоталитарных режимов, но сегодня явно прослеживаются проблемы с ее применением как руководства к действию для историков. Но она по-прежнему остается исходным пунктом при рассмотрении проблем сталинизма с историографической точки зрения, хотя ее аналитический инструментарий не может заменить современные исторические методы. Таким образом, теоретическое обоснование изучения сталинизма с позиций тоталитарных подходов оказывается ограниченным по времени11.
С конца 1970 – начала 1980-х гг. изучение сталинизма получило новый толчок в развитии. Это было связано с появлением ряда исследований, в которых ученые отстаивали социально-исторический (так называемый ревизионистский) подход к изучению советского времени12. К главным особенностям этих работ следует отнести изменение приоритетов в рассмотрении темы, которое связано с отходом от сухих политологических схем к позициям социальных историков. В сталинизме их интересует, в первую очередь, взаимодействие отдельных социальных групп с правящим режимом.
До сего дня противоречия между «ортодоксами»-тоталитаристами и «ревизионистами» концентрируются вокруг другой группы вопросов: 1) Как нужно оценивать роль Сталина? – «Ортодоксы» видели опасность в приуменьшении его роли. 2) Как террор в рамках «сталинизма» оценивается «снизу»? – «Ортодоксы» боялись, что это не соотнесется с определяющими признаками «сталинизма». 3) Как можно добиться сочетания примата политического с социальной историей? 4) Какую картину сталинизма хочет отразить «новая» когорта? – «Ортодоксы» думали, что террористические условия сталинизма социальными историками будут нормализованы путем выявления протеста в обществе, который возрастал по мере отдаления от центра и Сталина и, в свою очередь, оказывал влияние на политику властей13.
В результате дискуссий сформировался широкий круг исследователей, рассматривающих историю СССР с позиций «ревизионизма». В США это – М. Левин, Ш. Фицпатрик, Арч Гетти14; в Европе – Х.-Х. Шрёдер, С. Мерл, Р. В. Дэйви, Г. Риттершпорн и др.15. Расширение круга социально-исторических исследований в 1970-е гг. выявило еще одно направление в изучении сталинского режима – культурно-историческое. Одним из первых с этих позиций подошел к истории СССР Роберт Такер16, который рассматривает сталинизм как некую «революцию сверху», а если проще, «закрепощение» после недолгого периода НЭПа. Роберт Майер провел исследование стахановского движения, связывая социальную историю и историю ментальности17. Уже упоминавшиеся нами Х.-Х. Шредер и Ш. Фицпатрик также обращались к проблемам ментальности различных социальных групп при Сталине18.
Достаточно интересным представляется опубликованное в 1995 г. исследование Стивена Коткина «Магнитная гора»19, в котором автор предлагает цивилизационную интерпретацию сталинизма в локальном преломлении. Город Магнитогорск выступает у С. Коткина в качестве некоего социалистического микрокосма, через который делается попытка выявления всей совокупности внутренних связей. Однако и здесь есть ряд проблем: отсутствует четкий понятийный аппарат, исследовательский инструментарий и др. Есть и более явные противоречия с тоталитарной концепцией, например, проблема насильственной смерти в работе С. Коткина рассматривается даже в меньшем объеме, чем вывоз городского мусора20. А как же утвердившееся уже давно положение, что если речь идет о сталинизме, то в первую очередь следует поднимать вопросы террора и смерти? – Пока еще эта молодая теория ответов не предлагает.
Итак, со второй половины 1980-х гг. социально-исторические подходы к изучению сталинизма стали главенствующими как в англосаксонской, так и в немецкоязычной литературе. Однако многочисленные работы, вышедшие за 20 лет, так и не дали нам никакой новой теории в исследовании этого феномена, поскольку все они, в той или иной степени, опираются на теорию тоталитаризма. В ситуации постсоветской России, когда западные исследователи получили доступ к архивам, теоретические вопросы на неопределенное время отошли на второй план, уступив место публикации конкретных, основанных на документах, работ.
_____________________
1 Plaggenborg S. Die wichtigsten Herrangehenweisen an den Stalinismus in der westlichen Forschung // Stalinismus: Neue Forschungen und Konzepte. Berlin, 1998. S. 13.
2 Baberovski J. Wandel und Terror: die Sowjetunion unter Stalin. 1928–1941. Ein Literaturbericht // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1995. № 43. S. 97–129; Schröder H.-H. Stalinismus «von unten»? Zur Diskussion um die gesellschaftlichen Voraussetzungen politischer Herrschaft in der Phase der Vorkriegsfünfjahrpläne // Die Umwertung der sowjetischen Geschichte. Göttingen, 1991. S. 133–166; Bonwetsch B. Der Stalinismus in der Sowjetunion der dreißiger Jahre. Zur Deformation einer Gesellschaft // Jahrbuch für historische Kommunismusforschung. 1993. № 1. S. 11–36; Hildermeier M. Interpretationen des Stalinismus // Historische Zeitschrift. 1997. № 264. S. 655–674; Graeme G. Stalinism. Houndmills; L., 1990; Fitzpatrick Sh. Constructing Stalinism. Chanding Western and Soviet Perspective // The Stalin Phenomenon. L., 1993; Plaggenborg S. Neue Literatir zum Stalinismus // Archiv für Sozialgeschichte. 1997. № 37. S. 444–459.
3 Arendt H. Elemente und Ursprünge Totaler Herrschaft. München, 1986 (первое издание этой работы на английском языке было осуществлено в 1951 г.).
4 Sowjetsystem und demokratische Gesellschaft. Eine vergleichende Enzyklopädie. 6 Bde. / Hrsg. v. C. D. Kernig. Freiburg; u. a., 1966–1972.
5 Fainsod M. How Russia is ruled / Russian Research Center Studies 11. Cambridge, Mass., 1953. В нашем случае мы опираемся на текст этой же книги на немецком языке: Fainsod M. Wie Rußland regiert wird. Köln, 1965.
6 Zeitgeschichtliche Kontrolversen um Faschismus, Totalitarismus, Demokratie. München, 1984. S. 36.
7 Schröder H.-H. Der «Stalinismus» – ein totalitäres Regime? Zur Erklärungskraft eines politischen Begriffs // Osteuropa. 1996. № 46. H. 2. S. 160.
8 Cohen S. Bolshevism and Stalinism // Stalinism. Essays in Historical Interpretation. N.-Y.; L., 1977. P. 3–29.
9 Schröder H.-H. Der «Stalinismus» – ein totalitäres Regime… S. 162.
10 Ibid. S. 160.
11 Ibid.
12 Это движение зародилось с конца 1970 – начала 1980-х гг., и в его основание были положены исследовательские подходы известного социального историка Моше Левина (Lewin M. Russian Peasants and Soviet Power. A Study of Collectivization. N.-Y., 1968; ders. The Making of the Soviet System. N.-Y., 1985). Последующее развитие ревизионизма связано с именем Ш. Фицпатрик и обсуждением в 1986 г. ее программной статьи на страницах журнала «Русское обозрение» (Fitzpatrick Sh. New Perspectives on Stalinism // Russian Review. 1986. № 45. P. 357–373).
13 Plaggenborg S. Op. cit. S. 22.
14 См. ссылку 12, а так же: Getty A. Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered. 1933–1938. Cambridge, 1985; ders. The Politics of Repression Revisited // Stalinist Terror. New Perspectives. N.-Y., 1993. P. 40–62.
15 См., напр.: Schröder H.-H. Der «Stalinismus» – ein totalitäres Regime…; Merl S. Die Anfänge der Kollektivierung in der Sowjetunion. Der Übergang zur staatlichen Reglamentierung der Produktionsß und Marktbeziehungen im Dorf (1928–1930). Wiesbaden, 1985; ders. Bauern unter Stalin. Die Formierung des sowjetischen Kolchossystems. 1930–1941. Berlin, 1990; Davies R. The Socialist Offensive. The Collectivization of Soviet Agriculture. 1929–1930. L., 1980; ders. The Soviet Economy in Turmoil. L., 1989; Rittersporn G. Simplifications staliniennes et complications sovietetiques. Tensions socials et conflicts politiques en U. R. S. S. 1933–1953. Paris, 1988.
16 Tucker R. Stalinism as Revolution from Above // Stalinism. Essays in Historical Interpretation. N.-Y.; L., 1977. P. 77–108; ders. Stalin in Power. The Revolution from Above. 1928–1941. N.-Y.; L., 1990.
17 Maier R. Die Stachanov-Bewegung. 1935–1938. Der Stachanovismus als tragendes und verschärfendes Element der Stalinisierung der sowjetischen Gesellschaft. Stuttgart, 1990.
18 Schröder H.-H. Industrialisierung und Parteibürokratie in der Sowjetunion. Ein sozialgeschichtlischer Versuch über die Anfangsphase des Stalinismus (1928–1930). Berlin, 1988; Fitzpatrick Sh. The Commissariat of Enlightenment: Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharsky. Cambridge, 1970; ders. Education and Social Mobility in the Soviet Union. 1921–1934. Cambridge, 1979; Stalin’s Peasants. Resistance and Survival in the Russian Village after Collectivization. N.-Y., 1994 и др. работы. Исследование 1994 г. было переведено на русский язык: Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня / пер. с англ. Л. Ю. Пантиной. М., 2001. 422 с.
19 Kotkin S. Magnetic Mountain. Stalinism as a Civilization. Berkeley, 1995.
20 Plaggenborg S. Neue Literatir zum Stalinismus // Archiv für Sozialgeschichte. 1997. № 37. S. 450–452.
Н. Г. Костромина (Кемерово)