Этапы становления революциологии.
Основными теоретическими блоками для осмысления революционных потрясений (и тем самым для становления революциологии) послужили в той или иной степени «теория естественного права» и концепция «общественного договора».
У истоков революциологии в этой связи вполне можно считать таких мыслителей и политических деятелей как Дж. Мильтон, Дж. Лилберн, Дж. Локк, Т. Гоббс, позднее - Ж-Ж. Руссо, Дж. Вашингтон, Т. Джефферсон, М. Робеспьер и др.
«Естественные права» существуют раньше и стоят выше всякого положительного закона - гласили программные документы Английской революции. Таким образом, борьба за эти права абсолютно правомерна, как правомерна и революция во имя этих прав.
Первоначально была сформирована революциология апологирующего типа - апологирующая относительно Революции. Однако буквально следом за данным направлением в учении о революции дали себя знать концепции антиреволюционного толка. Конец ХVIII века четко зафиксировал и противопоставил друг другу две эти линии в становящейся "науке о революции".
В 1790 г. вышла книга английского государственного деятеля, эстетика, философа, консерватора Эдмунда Берка "Размышления о революции во Франции...", выдержавшая за год более 10-ти изданий и вошедшая в историю как "библия европейской контрреволюции" (ныне книга переиздана на русском языке). И почти одновременно Томас Пейн - сам участник и Великой Французской революции, и Американской войны за независимость огромным тиражом (ибо есть спрос! ) издает основательный труд в защиту революции и революций вполне конкретных. Речь о работе "Права человека".
Впрочем, и в рамках "апологирующей революциологии" достаточно скоро стали обнаруживаться определенные ограничители. Видимо, несколько упрощая, эту динамику можно зафиксировать как движение от полного (даже восторженного) оптимизма к оптимизму сдержанному - оптимизму, "ограниченному благоразумием". Свою роль в подобных трансформациях (помимо прочего) сыграла, несомненно, и антиреволюционная составляющая в изучении (и просто в восприятии) революций, концентрировавшая внимание на широком спектре разрушительных, кровавых, антигуманных и проч. Акций в процессе революционных событий. Однако куда серьезнее были причины так сказать "внутреннего происхождения".
Действительно, уже левеллеры в ходе Английской революции оказались в явном противостоянии "умеренным", обнаружив, что "естественные права" вполне однозначно лимитируются в революционной стране отношениями собственности. И не случайно лидер левеллеров Сексби негодовал :
"...мы готовы поплатиться жизнью и имуществом...чтобы вернуть прирожденные права...англичан. И что же? Оказывается...у кого нет постоянной собственности, лишен всякого права в королевстве...".
То есть, в процессе самих революций выяснялось, что замечательные идеи неотъемлемых прав человека, идеи свободы, а особенно - равенства и братства (идеи, заметим, вдохновлявшие и поднимавшие на революционную борьбу тысячи и тысячи людей) . есть понятия весьма и весьма относительные... И потому уже, скажем, Дэвид Юм соглашается лишь "в некоторых случаях" признать правомочие революции, поскольку "несомненно, что при обычном течении дел человеческих ничто не может быть более пагубным и преступным" и вообще "нет ничего более ужасного, чем революция народная". Исход Великой Французской революции в диктатуру Наполеона Бонапарта заставил немалое число недавних сторонников революции усомниться в ее конструктивном потенциале, пополнил ряды скептиков и даже противников революционного способа общественных преобразований (хотя, безусловно, одновременно революционные события активнейшим образом "работали" на развитие, упрочение прореволюционной составляющей революциологии, причем как в предельно оптимистическом, так и осторожно-благоразумном ее вариантах) .
Во второй половине ХIХ в. широкое распространение в интеллектуальных кругах Европы, вообще Запада, и России получают идеи эволюционизма, в частности концепции социальной эволюции (см. Г. Спенсера, О. Конта) . Зафиксируем коротко и упрощенно смысл представлений отмеченных философов (сторонников некоего "социально-биологического" или "социально-физического" подхода к анализу общества) : социальные эволюции - норма, благо; революции - все равно что голод, эпидемии, а в общем - это "общественные изменения ненормального характера", патология.
Однако суть, содержание упоминавшихся нами революций Нового времени были столь значительны ("в результате этих революционных процессов сформировались уникальные типы социальных преобразований, приведшие... к созданию новой цивилизации...цивилизации Нового времени, - подчеркивает Ш. Эйзенштадт) , что не могли не повлечь за собой интенсивнейших разработок в рамках оптимистического направления в революциологии. Речь об изысканиях социалистов и анархистов разного толка, лидеров национально-освободительного движения и т.п., о поисках, в частности, представителей русского "крестьянского социализма", народничества, а до того - "декабристской" и околодекабристской мысли и наконец - о разработках марксистов (в том числе, если не в первую очередь, российских социал-демократов) , неонародников, а в определенной степени - и российских либералов. Особняком в течение второй половины - последней трети ХIХ начала ХХ вв. формируется тенденция религиозно-философского осмысления Революции Революций - Революции Духа, Революции Человеческой, Революции как прорыва к последнему Третьему антропологическому Откровению.
Наиболее сильно, ярко, глубоко эта тенденция дала знать о себе в России, на русской православной основе. Однако данная религиозно-философская, с одной стороны, и материалистически-революционная линия, с другой, оказались в России 1917-1920-го и последующих годов фактически противопоставленными друг другу ( что в дальнейшем привело к очень существенным трагическим последствиям... См. подробнее: Бердяев Н. А. Русская идея. Гл.10; Кантор К.М. История против прогресса…*; Шепелева В. Б. Историческая наука и русская религиозно-философская мысль второй половины ХIХ -первой половины ХХ века//Диалог со временем: Альманах интеллектуальной истории. Вып.4. М.: УРСС, 2001. С.232-245) .
Между тем, конец ХIХ - начало ХХ вв.: в мире пробовал свои силы "капиталистический империализм", пробивались ростки ГМК - государственно-монополистического капитализма, разворачивалась "промышленная цивилизация" - "индустриальное общество". Известный французский социолог, революциолог, обществовед Гюстав Лебон писал в этой связи: "Особые условия настоящего времени увеличивают в громадных размерах толпу неприспособленных. Эта масса неспособных, обездоленных и ( ... ) выродков грозит серьезными опасностями всякой цивилизации... Это армия, готовая на всякий переворот, так как терять ей нечего, а выиграть она может все" (последнее - едва ли не цитата из Маркса! ). А в целом, если марксисты (ортодоксы) считали, что мир вступает в эпоху революционных потрясений, эпоху социалистической прежде всего революции, то Лебон и др. разрабатывали теорию нового - "массового общества", писали, что мир вступил, вступает в "эру толпы". И все эти соображения, концепции есть несомненный вклад в процесс развития революциологии.
Весьма красноречивым представляется предупреждение 1913 г. американского ученого Б. Адамса о том, что "принцип власти опасно подорван" и "нужна мирная революция ... направленная к укреплению государства". Отметим: правящие круги царской России на такую " мирную революцию " оказались неспособны...
Однако при всём при том и Октябрь 1917 г. сначала многими (и за рубежом и в самой России) был воспринят как некий казус, непродолжительный эксперимент и не более. Но по мере того, как "казус", "эксперимент" обретал плоть и кровь, становился живой реальностью, не только большевики и их сочувственники, а и прямые оппоненты Октября, Советов должны были как-то реагировать на новую реальность. Появляется, как отмечал известный советский обществовед Ю. А. Красин, целая череда революциологических работ, направленных на предупреждение революций, в частности исследования Л. Эдвардса, П. Сорокина, Д. Питти и т.д.
Коротко смысл их: "История учит, что... все глубокие и реально прогрессивные достижения были результатом познания мира, солидарности, сотрудничества и любви, а не ненависти, жестокости и безумной борьбы, которые неизбежны во всякой большой революции". В целом, в 1920-1930-е годы, и особенно после 2-й мировой войны, в западном обществоведении со всей определенностью дают себя знать анти-, негативно- и “превентивнореволюционные” изыскания.
В частности, с конца 1950-х годов пристальному вниманию и пересмотру оказалась подвергнута вся история социальных движений сначала в США, затем в Англии; события 1960-х годов "спровоцировали" концентрацию ревизирующих усилий заметной группы исследователей и вокруг проблем Великой Французской революции и т.д.
Пожалуй, всю совокупность высказанных в данной связи соображений можно свести, упрощая, к трем позициям. Первая из них имеет отношение или проистекает из концепции массового общества ( см. Г. Лебона) и потому гласит, что все выступления народных масс реакционны, террористичны. Поясним: наступившая с конца XIX в. в истории европейского общества "эра толпы" означала, по определению французского социолога, "замену сознательной деятельности индивидов бессознательною деятельностью толпы", при том, что само общество есть сумма "разнородных и однородных толп". Таким образом, "эра толпы" означает "начало упадка цивилизации...деперсонализацию, деиндивидуализацию... Закон духовного единства толпы" (помимо "избыточно эмоционального поведения") влечет за собой превращение "индивидов в безвольные автоматы с подавленным рациональным началом".
Основные признаки толпы, по Лебону: "зараженность общей идеей, сознание непреодолимости своей силы, утрата чувства ответственности, нетерпимость, догматизм, восприимчивость к внушению, готовность к импульсивным действиям, бездумное следование за лидером".
В "Великом Красном Октябре" (1976г.) известный американский советолог Р. Даниелс (существуют иные транскрипции фамилии ученого с вариантами относительно первой и последней гласных) , фактически следуя за Г. Лебоном, утверждал, что "человек массы - естественный тоталитарист", плодотворная почва для демагогии и прямого пути к тоталитарной власти, поскольку разгул - господство через социальный взрыв этой тоталитарной массы в состоянии унять лишь предельно тоталитарная сила.
Вторую позицию можно увязать с построениями Ж. Эллюля, который в весьма привлекательном, даже логически красивом, но далеко и далеко небесспорном дискурсе доказывает, что по самой генетике своей, т.е. исходно, революции реакционны. Ход его рассуждений: революция есть стремление реализовать, возвратить естественные права, т.е. она - реакция, она обращена вспять. Да и прямое предшествие ее - бессмысленные, кровавые реакционные бунты, крестьянские войны, - в общем здесь, по оценкам французского обществоведа, выхода-спасения нет. "Революция ( социальная, политическая революция) , - говорит он, - это опиум для народа"...
Третью позицию есть смысл обозначить как позицию "термидорианскую", т.е. акцентирующую внимание, сводящую все дело к термидорианскому исходу революций. В данном случае особенно показательна концепция "замкнутой схемы революционного процесса" одного из крупнейших в мире революциологов - Крейна Бринтона.
Ученый выделяет пять этапов революционного процесса: 1.предреволюционный; 2.взрыв насилия свержение старого режима; 3.последовательный переход власти ко все более левым; 4.установление наконец диктатуры крайне левых и затем, (добавим) если общество жизнеспособно - 5.термидорианский переворот - "возврат к исходному пункту, - пишет автор, - затишье после шторма, выздоровление после лихорадки". Мы, правда, склонны усматривать и в самом определении данной концепции, и в ряде формулировок ее серьёзные противоречия.
"Выздоровление после лихорадки" - это никак не "возвращение к исходному пункту"; уж коли выздоровление, значит организм нечто существенное приобрел и взошел на новую ступеньку в своем развитии. Но тогда и " замкнутая схема" далеко не точна... При этом сам К. Бринтон подчеркивает: "...термидор есть неотвратимое следствие попыток (крайне левых) свести небо на землю, для чего они устанавливают жесткую диктатуру. Термидор же - это избавление от гнета террористической диктатуры экстремистов". Но, следовательно, термидор здесь не контрреволюция, а лишь отсечение недопустимого, гибельного для общества, того, что готово губить общество во имя неких утопических, противоречащих реальности схем.
Несомненно, перекликается с концепцией Бринтона так называемый "закон двойного развития революций" Ф. Боркенау - обществоведа из ФРГ. Последний построен на оппозиции анархии и бюрократии на всех этапах революции, причем автор различает бюрократию старую и "более сильную новую", что опять-таки невозможно подвести под формулу "возврат к исходному пункту". Подчеркнем, что с учетом отмеченных уточнений-корректировок обе концепции, особенно бринтоновская, могут быть весьма и весьма продуктивны при анализе реальных революционных процессов, что, к сожалению, далеко не всегда признавалось, фиксировалось советской гуманитаристикой (сказывались, издержки идеологизации в научной полемике) .
Однако, так или иначе, но последовательными и непреклонными "спасателями", как пишет уже упоминавшийся нами отечественный учёный Ю. А. Красин, спасателями революционных массовых социальных движений, в т.ч. буржуазных революций, выступали в этот период "холодной войны" советские, а за пределами СССР - марксистские и промарксистские исследователи (помимо ученых просто добротного академического объективистского толка) .
В заключение первого сюжета-вопроса темы подчеркнем: становление и развитие революциологии происходило в борьбе, дискуссиях и диалоге противоположных и просто отличающихся направлений и концепций, причем сама ситуация активного противостояния должна (помимо прочего) рассматриваться как серьезный фактор углубления, уточнения, восходящего развития революциологии в целом.