Генералы и полковники-коммунисты

После ряда крупных боев на участке N-ской дивизии наступило затишье.Люди отдыхали. Первый N-ский полк стоял в дивизионном резерве. Мотовилов сБарановским лежали на солнце около винтовок, составленных в козлы. Фома накостре кипятил чай. Саженях в двухстах от офицеров плотное кольцо солдатокружило аэроплан, у которого возился авиатор француз. -- Я, Иван, в германскую войну вольнопером служил, видал виды, но скажутебе прямо, что так гадко, как здесь, я себя никогда там не чувствовал, таку меня нервы еще не трепались, -- говорил Мотовилов. -- Обстановка этойвойны -- сплошной кошмар. Черт знает что такое -- вступаешь в бой и незнаешь, кто у тебя сосед справа, кто слева. Нет уверенности, что тамустойчиво, что тебя не обойдут. Хорошо, если из штаба сообщат хоть об одномсоседе. Ну, а о другом-то мы сами догадаемся. Как только скажут, что соседсправа неизвестен, уж так и знай, либо Николай угодник, либо красные. Аэроплан плавно поднялся вверх, разорвав кольцо солдат, треща мотором,полетел в сторону первой линии. Барановский молча курил, смотрел на облака,серыми клочками пуха плывшими по небу. -- Вообще ничего в этой войне нет похожего на ту. Артиллерии мало, опозиционной борьбе и речи нет, техника вообще слаба, но страху гораздобольше. Я никогда, например, в германскую войну не боялся попасть в плен, атут холодею от одной мысли только засыпаться к красным. Какая тут к чертутехника, обученность солдат, когда и мы, и комиссары во время боя стоим вцепи, расхаживаем, даже на лошадях ездим, и ничего. Попадают в нас оченьредко. Нервность какая-то чувствуется у всех, стойкости почти никакой,панике все поддаются очень легко. Нет, тут в этой войне не оружие играетпервую роль, а что-то другое, какие-то непонятные для меня духовные причины.Все теперешние наши победы и поражения построены на чем-то внутреннем,неуловимом. Я прямо даже затрудняюсь объяснить, что это такое. Почему мыиногда бежим после двух-трех минут перестрелки и другой раз держимся днями всамой отвратительной обстановке? Помнишь, под Шелеповым три дня в болотележали под каким обстрелом? Барановский не ответил. Фома снял котелок, стал разливать чай. Пилидолго, молча. Мотовилов клал себе в кружку сахар по нескольку кусков.Аэроплан вернулся из разведки, с треском опустился на прежнее место. Отнечего делать офицеры побрели к нему. Француз снял теплую шапку, стоял соткрытой головой и, поправляя пенсне, рассказывал на ломаном языкеобступившим его солдатам о своих впечатлениях во время полета: -- Видите пуль, пуль. Красный пуль! Летчик показывал на крылья своей стальной птицы, сплошь изрешеченныепулями. -- Жаль гранат не взял. Револьвер пук, пук! Пухлая белая рука француза трясла черный браунинг с закопченнымстволом. Агитатор вытащил из рукоятки пустую обойму. -- Все пуль пук, пук. Красных пук, пук. Жаль, жаль гранат не быль.Много красный, можно быль пук, пук. Барановский брезгливо опустил концы губ. -- Не люблю я этих французов. Каждый из них приехал с собственнымаэропланом, приехал, как на охоту, дикарей русских пострелять. Черт знаетчто такое. Видишь, его послали воззвания раскидывать на фронте, а онувлекся, стрелять стал из револьвера. Жалеет, что гранат не было, гадинаупитанная. Не перевариваю этих жуиров, искателей приключений, охотников зачерепами. -- Нечего здесь философствовать, Иван, по-моему, чем больше с нашейстороны дерется, тем лучше. А как и кто, не все ли равно. Солдаты разглядывали машину, щупали круглые дырки в тонких пленкахкрепких крыльев. В обед офицеры поехали в штаб дивизии на доклад пленного командиракрасной бригады. По приказанию Мочалова, пленный информировал офицеров остроительстве Красной Армии, об условиях, жизни в тылу, в Советской России.Эти вопросы живо интересовали офицеров, и каждый с нетерпением ждал очередисвоей группы. Ездили на доклад по нескольку человек, группами, так как всехнельзя было снять из части. Мотовилов ехал с Барановским в одном ходке, насобственной лошади, захваченной его ротой в последнем бою. Мотовилов ехал излорадствовал: -- Вот, воображаю, порядочки-то у красных. Вот уж, наверно, балаган-торазвели товарищи. -- Не думаю, -- неопределенно возражал Барановский. -- Чего там, не думаю, -- сердился Мотовилов, -- забыл разве? Не жили,что ли, мы при них в 17-м году? -- Теперь не 17-й, а 19-й, Борис. -- Все равно, один черт. Я думаю, что и в 19-м году кашевар не сможеткомандовать полком, а волостной писарь вести дипломатическую переписку ссоседними державами. -- Не знаю, -- задумчиво тянул Барановский. Мотовилов разозлился. -- Это черт знает на что похоже, Иван. Неужели ты думаешь, что этисиволапые всему выучились за два года? Разве я когда-нибудь поверю тому, чтоможно в два года выучиться командовать армией и управлять огромной страной?Ерунда! Никогда этого не может быть! Офицер злобно ткнул кулаком в спину своего вестового, сидевшего накозлах. -- Куда ты, олух, едешь? Я же тебе приказывал к школе, а ты к поповудому поехал, болван. Кучер сделал небольшой круг на площади и остановился у дверей школы. Докладчик, пожилой полковник, уже пришел и стоял за кафедрой, сверкаяновенькими золотыми погонами. -- Скотина, уже успел нацепить два просвета,-- ворчал Мотовилов, садясьза парту, и мысленно продолжал: "Я бы ему, мерзавцу, никогда не позволилпогоны надеть. Пускай носил бы свои красные тряпки, чтобы видели все, что онза птица. Я бы ему красную звезду в пол-аршина на спину нашил и заставил бытак ходить". Докладчик начал: -- Господа офицеры, прежде чем приступить к развитию моей сегодняшнейтемы -- Советская Россия и Красная Армия,-- должен предупредить вас, что ядаром слова не обладаю, а потому прошу задавать мне вопросы обо всем том,что я пропущу или не сумею передать связно. -- Заправляет Петра Кириллова Зеленого: "Говорить не умею!" -- подинасобачился на митингах-то в Совдепии, -- язвил вполголоса Мотовилов. -- Ну-с, мы, конечно, здесь, господа, одни, без свидетелей, истесняться не будем. Смело вскроем наши недостатки, разберемся в них,проведем небольшую параллель между нами и ими,-- полковник показал рукой назапад. -- Должен сказать, господа, что воюете вы скверно. Уж я подставлял,подставлял вам свои фланги, думаю, пускай потреплют товарищей. Нет, какнарочно, с вашей стороны полнейшая бездеятельность. Тогда я плюнул и простоодин, со штабом, приехал к вам. -- Врешь, -- довольно громко сказал Петин. -- Однако, не обижайтесь, господа. Это я сказал только потому, чтохотел пояснить вам, как ваш покорный слуга попал из Совдепии в Сибирь. Полковник слегка наклонил голову и приложил руку к груди. Аудиториямолчала. -- Начнем с главного. Вся Советская Россия объявлена осажденным военнымлагерем, а раз так, то вся жизнь в стране регулируется строжайшей железнойдисциплиной. (Офицеры обменивались недоумевающими взглядами). Неудивляйтесь, господа, -- заметил докладчик, -- Советская Россия совсем нето, что знали вы в 17-м году. Из хаоса разрушения на обломках старого теперьвоздвигается новое здание государственного порядка. И надо отдать даньдолжного нашим противникам-большевикам: в деле государственногостроительства они преуспевают. Единая руководящая идея кладется ими в основувсей жизни Республики, все для победы над буржуазией и разрухой, все дляборьбы. В этом они, пожалуй, похожи на немцев, которые в свое времяговорили: "Все для отечества, все для кайзера". Если хотите, господа, они ипроводят в жизнь, осуществляют свои идеи с немецкой методичностью иупорством. В этом отношении отличаются особенно коммунисты, которые сталитеперь совершенно непохожими на прежнего русского человека с ленцой ипочесыванием затылка. Работа, работа и работа -- вот их лозунг! Страна --военный лагерь, ну, а в лагере ведь живут солдаты, следовательно, вСоветской России все граждане -- солдаты, только не боевой армии, атрудовой. Так они и называются: солдаты или работники Великой Армии Труда. -- Скажите, полковник, -- перебил докладчика какой-то капитан, --трудовая армия разбита так же, как и красная, на роты, батальоны? -- Как вам сказать, не совсем так. Трудящиеся там организованы впрофессиональные союзы, и вот эти-то профессиональные союзы считаются такимиротами, батальонами, бригадами, которые выполняют разные боевые задачи натрудовом фронте. -- Значит, профессиональные союзы есть вторая советская армия теперь?--спросил опять капитан. -- Вот именно так. Да, да это верно, -- подтвердил полковник. --Профессиональные союзы теперь являются экономическим фундаментом Республики.Все они выполняют определенные задачи центра, так что работа по изготовлениюразного рода продуктов носит строго организованный характер. Всепроизводство организовано в общегосударственном масштабе и регулируется,конечно, с одной стороны, потребностями Республики, а с другой --наличностью запасов топлива, сырья, рабочей силы. В последние трех тамбольшой недостаток. Но все же, поскольку имеется в их распоряжении всегоэтого, постольку там и идет работа. Фабрики пущены. Не все, правда, и неполным ходом, но все же прежней безалаберности в этой области нет. Ни окакой товарищеской дележке фабричных механизмов, как то наблюдалось в 17-м,начале 18-го годов, и помину нет. Митинговый большевизм уже изжил себя.Самое важное, господа, то, что производство организовано у них, конечно, невполне еще, но уже во всяком случае оно в крепких руках государственнойвласти. Я считаю, господа, огромным завоеванием и победой красных тот факт,что промышленность, производство в Советской России в целом не пали и непадают. И если не двигаются вперед, то удерживаются от гибели главнымобразом за счет трудового героизма масс, за счет повышения ихсознательности. Когда адмирал Колчак был по ту сторону Урала, а генералДеникин развивал свое наступление, Советская Россия буквально варилась всобственном соку: ни топлива, ни хлеба, ни сырья не было, и все же красныеотбили наступление и с юга, и с востока, и с севера. Сделали это они потому,что на их стороне были трудовые массы, потому, что к тому времени у них былотак или иначе налажено производство и распределение и организован, отличноорганизован, аппарат государственной власти. Да, господа, у красных теперь,несомненно, есть сильный, недурно организованный государственный аппарат,промышленность и армия. На последнем вопросе, вопросе о Красной Армии, ееорганизации я останавливаюсь подробнее. Офицеры сидели, внимательно слушая, и не знали, верить или не веритьполковнику. Многим из них казалось невероятным, чтобы в Совдепии мог бытькакой-нибудь порядок, а тем более дисциплина, да еще трудовая. -- Для борьбы с разрухой у Советской России есть трудовая армия, дляборьбы с буржуазией, выражаясь модно, с Антантой,-- Красная Армия. КраснаяАрмия, как и трудовая армия, спаяна железной дисциплиной, причем дисциплинатам не только, как говорится, сверху, но и снизу. Командирам, комиссарам вбою и в строю беспрекословное подчинение, за ослушание или умышленноенеисполнение приказания, невыполнение боевой задачи -- тягчайшая кара,вплоть до расстрела. Кроме того, неисполнительного, неаккуратногокрасноармейца тянут свои же товарищи. Здесь нужно отметить роль коммунистов:они именно, организованные в ротные ячейки, и являются такими сознательнымивоинами, которые тянут за собой всю красноармейскую массу, налаживают этудисциплину снизу. Красная Армия тем и отличается от всех других, что в нейдисциплина не только сверху, внешняя, но и внутренняя, снизу, сознательная.Дисциплинированность масс в армии наших врагов создается общими усилиямикомандного состава и самих красноармейцев, и основывается она не только нанасильственных мерах воздействия, но и на поднятии культурного уровнясолдат. В Красной Армии организован, как нигде, аппарат по политическомувоспитанию солдатской массы, по поднятию ее сознательности. Государствозатрачивает на культурно-просветительную и политическую работу в армииогромные средства. Красная Армия вся оплетена сетью политических ипросветительных организаций, учреждений с громадным кадром работников.Прежде чем пустить стрелка в цепь, красные обрабатывают его, обучают нетолько военному делу, но и политической грамоте. Воспитание солдат тамсводится к тому, чтобы каждый из них, когда ему будут командовать направо,налево или вперед, не только бы слепо выполнял приказания командира, но былбы убежден, знал бы твердо, что ему нужно именно идти туда, а не сюда.Красные так воспитывают своих солдат, что когда им скажут о назначении их нафронт, о выступлении на позицию, то каждый знает, что туда идти ему нужно,что идти и драться он обязан и не за страх только, а и за совесть. В этомогромная, страшная сила Красной Армии. Полковник, человек военный до мозга костей, говоря о сильной иорганизованной армии, невольно любовался ей, от этого речь его делаласьживей, начинала захватывать слушателей. В школьном классе было тихо. Все снапряженным и все возрастающим вниманием следили за докладом. -- Для культурно-просветительной работы в армии красные мобилизовалилучших работников, стянули лучшие партийные силы. Для постановки же чистотехнической, военной стороны дела привлечены специалисты старой школы. Почтивесь наш генеральный штаб теперь работает в Красной Армии. -- Прохвосты! Продажные шкуры! -- закричало несколько голосов с мест. Полковник немного смутился, покраснел, опустил голову, стал искать вкарманах портсигар. -- Все специалисты великолепно обеспечены, в их распоряжении удобные ибольшие квартиры, выезды, прислуга, им платят огромные оклады. Дляпривлечения их к работе красные не скупятся на расходы. -- Покупают подлецов, как продажных тварей, -- опять крикнул кто-то сместа. -- Но есть, господа, и среди военспецов, как их называют красные, средивоенных специалистов, люди, работающие в армии не из-за материальных выгод,не из страха, а по убеждению, есть среди них и настоящие коммунисты, членыРоссийской Коммунистической партии. -- Ерунда. Не может быть. Полковники, генералы -- коммунисты! Ха, ха,ха! -- заволновались, зашумели слушатели. -- Негодяи, предатели, от них всего можно ждать. Пошли в Красную Армию-- полезут и в партию. До чего мы дожили! Генералы без погон, члены партиибольшевиков и дерутся против таких же генералов, дерутся за власть, заторжество этой серой скотинки. Боже мой, боже мой! Подполковник Иванищев схватился руками за голову, обращаясь кдокладчику, стал извиняться: -- Виноват, полковник, перебил вас, но, знаете, сил нет слушать, когдаговорят о таком подлом предательстве. Докладчик закуривал папиросу и молча, как бы соглашаясь с говорившим,кивал головой. -- Опыт старых специалистов широко используется красными. Онизаставляют их не только работать непосредственно в армии, но и создаватькадр новых красных специалистов и командиров. Красные военные училища, илишколы командного состава и красная академия генерального штаба там работаютвовсю. Нужно сказать, господа, что в деле организации и строительства армиикрасные оказались на высоте своего положения. Широта размаха,предприимчивость, поощрение всякой разумной инициативы в какой бы то ни былообласти -- вот отличительные черты наших противников. Куда бы вы нивзглянули, господа, какую бы область их работы ни взяли -- везде выпоражаетесь грандиозностью и глубиной замысла. -- Ну, а скажите, господин полковник, -- поднялся Мотовилов, --кашевары у красных командуют полками? Полковник улыбнулся. -- С этим дело обстоит так: выборность командного состава отменена вармии, так что красноармейцы, если бы и хотели видеть своего кашевара в роликомандира полка, не могли бы этого сделать, так как назначают на такиедолжности людей, знающих военное дело. Но, однако, это не исключаетсовершенно возможности вчерашнему кашевару стать начальником дивизии. И вКрасной Армии есть несколько теперь уже славных имен командиров,выдвинувшихся своей талантливостью из рядов солдатской массы. Здесь красныезанимают совершенно правильную позицию: с одной стороны, дают возможностьталантам, самородкам применить свои силы, а с другой -- создают кадркомандиров и работников путем обучения в школах, на курсах. -- А офицеры жиды есть у красных? -- полюбопытствовал подпоручик Петин. -- Командиры евреи, конечно, есть, их даже очень много. Евреи, господа,в Красной Армии -- большая сила. Нам пора уже забыть старые анекдоты, чтоевреи стреляют из кривых ружей. Я вам скажу, господа, по личному опыту, чтоевреи очень серьезные враги, дельные, энергичные, смелые. Когда, например, уменя комиссар был русский, я чувствовал себя ничего. Мы с ним сжились,свыклись, официальностей у нас никаких не было. Откровенно говоря, я егозаставлял частенько под свою дудочку поплясывать. Но потом его сменили заслабохарактерность -- так, кажется, было мотивировано смещение. Его убрали,а ко мне прислали жида, этот прямо задушил меня, буквально не спускал с меняглаз, я шагу не мог сделать без его ведома. В класс вошел начальник штаба и, извинившись перед докладчиком, передалофицерам приказание начальника дивизии немедленно отправиться в полк, таккак было получено распоряжение сегодня же к вечеру перейти в наступление.Офицеры неохотно встали. Докладчик, сходя с кафедры, напомнил слушателям: -- Не забывайте, господа, что теперь на фронте вы имеете дело не сбандой товарищей, а с хорошо организованной армией. У красных теперь,повторяю и подчеркиваю, есть государство и армия. На крыльце офицеры немного задержались, окружив полковника, задавалиему вопросы: -- Скажите, вот мы теперь имеем дело с серьезным врагом, ну, а как жебороться с ним? И неужели в Совдепии все обстоит так благополучно, какговорите вы? -- спрашивал полковник Иванищев. -- Далеко нет, господа,-- отвечал докладчик. -- Я и не говорю этого,вернее, я не успел поговорить об этом с вами. Разве можно обойти молчаниемто обстоятельство, что у красных с голода животы подводит? Или, например,разве не благодатная почва для нашей агитации незаглохшие собственническиеинстинкты советского крестьянина? Много можно, господа, найти в СоветскойРоссии такого, за что легко уцепиться и начать борьбу. У меня, собственноговоря, даже разработан небольшой план борьбы с красными в их тылу, но, ксожалению, я не имею времени его вам развить пошире, поговорить на эту тему. Офицеры стали садиться на лошадей. Мотовилов опять ехал вместе сБарановским. -- Полковник этот просто-напросто красный шпион, провокатор,подосланный к нам. Я бы его, мерзавца, после доклада сейчас же повесил. Чертзнает, что за медные лбы сидят у нас в штабах. Не понимаю. Явного шпионапускают так свободно гулять да еще позволяют ему разводить агитацию. -- Ну, ты, Борис, уж очень подозрителен и нетерпим. Нужно же иметьсмелость, наконец, чтобы оценить врага по достоинству. Недооценка противника-- скверная вещь, -- возражал Барановский. Ехали шагом, дорога была скверная, колеса вязли в грязи по ступицу. Шелмелкий дождь, и лошадь с трудом вывозила из огромных выбоин тяжелый ходок.Офицеры замолчали. Барановский смотрел на водяные пузыри, вскакивавшие влужицах от ударов дождевых капель, и думал о том, что услышал сейчас вшколе, что так глубоко врезалось в память. -- Я всю эту интеллигенцию, все офицерье, которое работает у красных,истребил бы поголовно. Предатели. Не будь их, мы давно бы загнали обратно вхлевы послушное и бестолковое стадо большевиков. Негодяи! -- Мотовиловплюнул и злобно выругался. -- Ну, погоняй, олух царя небесного, -- закричалон на кучера.

ЯРКИЕ ЛОСКУТКИ

Ночью пошли в наступление. Барановский за время своего пребывания нафронте втянулся в боевую и походную жизнь, привык не рассуждая идти в огоньи воду, привык обходиться без бани, без чистого белья, без теплой комнаты,привык спать днем и бодрствовать ночью и обедать утром, на заре, пересталзамечать копошащихся в платье и белье насекомых, заводившихся даже подпогонами. Подпоручик спокойно шел сзади густой цепи своей роты покартофельному полю. В голове мыслей не было, думать не хотелось, какое-тотупое равнодушие, покорность скотины, которую гонят на убой, овладелиофицером. Он шел, заранее зная, что через несколько минут произойдет встречас противником, что скоро заблестят огоньки выстрелов, засвистят пули, и людибудут со злобной яростью кидаться друг на друга, кто-нибудь кого-нибудьпогонит, разобьет, бой утихнет, а потом разбитый получит подкрепление иснова кинется на победителя, снова загорится перестрелка, и так каждый день.Так было все время до сегодня, и Барановский был убежден, что так будет дотех пор, пока его ранят или убьют. -- Хоть бы скорее стукнуло, и баста, -- вслух сказал офицер. Роты Мотовилова и Барановского соприкасались флангами. Мотовилов, идясовсем недалеко от Барановского, услышал сказанную им фразу. -- Да, это ты верно сказал, Ваня. Царапнуло бы по ноге и отлично. Ясогласен хоть с раздроблением кости. Все равно. Поехал бы тогда на востоклечиться, пришел бы в училище и точно бы прошелся на костылях перед бывшимначальством. Два офицера шли в темноте и долго вслух мечтали о том, как бы получитьранение и уехать в тыл отдохнуть. Деревня, занятая противником, была ужеблизко. Мотовилов замолчал и быстро пошел на другой фланг своей роты. Цепьпошла тише, осторожней. Щелкнули затворы. Ноги стали заплетаться черезборозды. Испуганно и гулко треснули выстрелы красных секретов, за нимипредостерегающе захлопали полевые караулы. Застучали макленки. Огонькизаблестели по полю, яркой, светящейся цепью рассыпались вдоль деревни. Белыеостановились, залегли, брызнули, засверкали тысячами ответных огоньков. Сбасистым рокотом и ревом ухнул в деревню первый снаряд и сразу же поджегкакую-то избу. Яркие языки лизнули крышу, метнулись вверх, осветили улицубагровым, мятущимся светом. Заревели коровы, заблеяли овцы, и людизасуетились, заметались в страхе. Снаряды стали сыпаться очередями,разворачивая, поджигая все новые и новые дома. Пожар усилился, деревняпылала, как большой костер, а по сторонам от нее вправо и влево вспыхивалиогоньки выстрелов, и казалось, что это мелкие угольки летят с треском спожарища, огненным дождем рассыпаются по полю. Без звука, без крика всталибелые цепи и пошли в атаку, как верные псы зубами, защелкали пулеметы и,высунув свои горящие, длинные языки, жадно лизали темноту ночи. Точно ветерналетел на длинную цепь светящихся угольков, начал тушить их и разбрасыватьпо сторонам. Люди, тяжело топая, бежали вслед за летящими, перепутавшимися,смешавшимися в кучу угольками. Ветер сердито ревел и разметывал по полюцелые головни огня. Стали рваться ручные гранаты. Деревня была взята. РотаМотовилова захватила в плен комиссара полка, в одну минуту раздела егодонага, вывернула все карманы. -- Иван, Иван, -- кричал на ходу Мотовилов, -- мои-то ничего себекусочек подцепили -- комиссара, денег николаевских здоровущую пачкувытащили, кожаное обмундирование сняли, браунинг, бинокль. Барановский спешил за цепью: нужно было быстро захватить и соседнююдеревушку. -- А куда самого комиссара-то дели? -- закричал он. -- Черт их знает, не то живого, не то мертвого, видел только, как ониего в горящую избу шарахнули. Следующая деревушка была взята коротким, быстрым ударом. Красные, неожидая такой стремительности наступления, беспечно спали в избах. РотаБарановского ворвалась в улицу первой. Офицер, едва поспевая за стрелками,видел, как они бросали в окна гранаты, забегали в дома и оттуда слышалсядикий визг, точно там резали свиней. Солдаты Барановского, заскакивая визбы, принимали на штыки красноармейцев, прыгавших в одном белье с полатей,с печек и валили их окровавленные тела кучами на пол, под ноги обезумевшихот ужаса женщин и детей. Некоторые красные выбегали на улицу, но в беломнижнем белье их хорошо было видно и их кололи десятками. Улица былазахвачена N-цами с двух концов. Застигнутые врасплох, люди метались череззаборы, плетни, но быстрые, тонкие жала штыков догоняли их, и они вислибелыми тенями на изгородях, падали на дорогу. Пройдя деревню, остановилисьна ее западной окраине, окопались. Барановский приказал своему полуротномусобрать сведения о количестве выбывших из строя, а сам лег около плетня,думая немного уснуть. К нему подошел высокий, широкоплечий стрелокЧерноусов: -- Вот так жара, г-н поручик, красным-то была. Я сам семерых в однойизбе только приколол. Забежал я, значит, а они тамоко еще спят, потом какначали с полатей прыгать, а я их на штык, на штык. Одного в пузо кольнул,так на всю избу зашипел дух-то из него. "Пшшш",-- представил Черноусов, какон выпускал из красноармейца дух. -- А хозяйка-то визжит, батюшки мои,ребятишки орут, а я их валю, я их валю, как свиней, в кучу, на пол. Ну ипотеха! Солдат махнул рукой, стал закуривать. -- Не кури, -- запретил Барановский. -- Заметят, так будешь знать, какночью в цепи курить. Справа неожиданно звонко хлестнул огненный жгут. В несколько мгновенийфланг N-цев был смят. Цепь метнулась влево, запуталась, прижатая к плетню,вынуждена была принять стремительный штыковой удар противника. Зарево пожаракрасным пологом трепалось в небе. Барановский, выбегая перед ротой навстречуврагу, вдруг увидел на плечах атакующих яркие лоскуты красных погон. -- Что за дьявольщина? Свои? -- молнией метнулась мысль в головеофицера. Он хотел крикнуть, остановить свою цепь, разъяснить всем, что здесьнедоразумение, что свои сейчас начнут истреблять своих. Голоса не было, онслабым стоном, хрипло, вылетел из груди и сейчас же, никем не замеченный,был растоптан, заглушен ревом бойцов: -- Ура! Ура! А-а-а! Подпоручик видел, как офицеры и солдаты с той и другой стороны с яркимилоскутами погон на плечах бежали друг на друга, как сумасшедшие, с широкораскрытыми, слепыми глазами. Тяжелый сапог больно рванул за волосы назатылке. Подпоручик с усилием приподнялся на локтях. Голова ныла. Цеписошлись. Винтовки трещали, ломались в руках от встречных ударов. Штыки схрустом прокалывали грудные клетки, с шипением распарывали животы.Смертельно раненные с воем валились на землю. Мнимые враги узнали друг другатолько через несколько минут после жестокой схватки. Когда цепь N-цев сновалегла у плетня, многих стрелков в ротах не хватало. Мотовилов получилЦарапину штыком в левую щеку. Сидя рядом с Барановским, он ругался иприжимал платком горящий шрам. -- Вот тебе и связь. Черт знает что такое. Кавардак. Барановский лежал и, думая о кровавой стычке, вспоминал слова своеголектора по тактике: -- Внешние знаки отличия, форма, господа, в глазах малокультурнойсолдатской массы имеет огромное значение. Разные яркие лоскутки, тряпочки,галунные нашивки в виде погон, петлиц, кантов, шнурков, ордена, кокарды,звезды влекут к себе сердца серых мужичков. Мы должны воспитать солдат вдухе любви и преклонения перед этими побрякушками. Мы должны убедитьсолдата, что только в его полку, лучшем полку из всей армии, есть красныепетлицы с черным или белым кантом. Мы должны убедить его, что он счастливец,если носит на штанах золотой галунный кант. И верьте, господа, если мыубедим его в этом, если сумеем заставить поверить нам, то в бою, на войнеэтот солдат за эти яркие лоскутки сложит без рассуждений свою голову,докажет, что его полк -- лучший полк, единственный по доблести в армии, ибоон носит петлицы с черным кантом. Фетишизм живет в душе народа, это,господа, надо учесть и использовать широко и полно. "Яркие лоскуты! -- мысленно повторял подпоручик. -- Яркие лоскуты! Ииз-за них, надев их, люди глупеют. Есть что-то в этом индюшиное, безмозглое.Но какая жестокая и верная теория. Яркие лоскутки, а за них жизнь!". Перед рассветом разведчики привели двух пленных. Один левой рукойподдерживал правую с отрубленной кистью, у другого во все лицо красным ртомзияла сабельная рана, и кровь, смешиваясь с грязью, текла на гимнастерку.Оба они были мокры до костей и выпачканы в глине. -- Откуда это вы достали таких? -- спросил Мотовилов. -- Из озера вытащили, господин поручик. Идем, слышим стон в тростнике.Мы цап -- и поймали их. Говорят, что от казаков спрятались. Казаки их,значит, недорубили. Мотовилов брезгливо смотрел на пленных. -- Ребята, -- обратился он к ним, -- может быть, вас пристрелить лучше?Чего вам мучиться? Не то от холода, не то от страха молча дрожали красные и жались друг кдругу. -- Вы еще молчите, мерзавцы, не хотите отвечать офицеру, я вот вамсейчас! Мотовилов стал отстегивать крышку кобуры револьвера. Один побледнелтак, что даже сквозь слой грязи было видно, другой с рассеченным лицом,совсем еще мальчик, заплакал. -- Ну, ну, испугался, щенок,-- засмеялся офицер и, повернувшись кразведчикам, приказал:-- Тащите эту дрянь в штаб полка. Когда пленных увели, Мотовилов, стоя возле Барановского, возмущался,что казаки так скверно рубят. -- Не могли, черти, насмерть-то зарубить, упустили двух мерзавцев. Фома ворчал недовольно: -- Стоит их в плен брать. Тоже, христосики смиренные, в слезыпустились, а как в окопе лежали, так только стукоток, поди, стоял, какотщелкивали нашего брата. Нет, мы вот этто три дня на один полк ихний лезли,никак взять не могли, а как обошли их да заграбастали с фланку, так они вселапки подняли, мы, мол, братцы, давно к вам хотели перебежать. Сволочь! --Фома плюнул. -- Конечно, мы их всех перекололи! На рассвете разведка донесла, что красные густыми цепями приближаются кдеревне. -- А много их? -- спросил капитан, командир батальона. -- Видимо-невидимо, господин капитан, -- не задумываясь, ответилразведчик. Солдаты в цепи подняли зайца и, смеясь, как ребятишки, бегали за ним.Черноусое показал Мотовилову на высокие столбы пыли, стоявшие далеко встороне красных. -- Смотрите, господин поручик, как копоть-то коптит у красных. Лезервы,похоже, подводят. Полезут, наверно, здорово. Солдат разыгравшихся с трудом удалось уложить в окопчики, привести полкв боевую готовность. По цепи было передано приказание приготовиться. Красные не заставили себя долго ждать, двумя большими цепями пошли онина деревушку, занятую N-цами. Капитан посмотрел в бинокль. -- Ого! -- сказал он, обращаясь к стрелкам,-- много в кожаных курткахесть, видно, коммунисты. Смотри, ребята, тужурки не порть, целься подкозырек. И, постояв немного, скомандовал: -- Тридцать! Редко начина-а-ай! -- Тридцать! Тридцать! Редко начинай! -- передавали стрелки по цепикоманду.

ВСЕМУ МИРУ ИЛИ ТЕБЕ

Гнет атамановщины в районе Медвежьего, Пчелина и Широкого становился скаждым днем все сильнее. Порки, расстрелы чередовались с виселицами,конфискациями и сожжением целых сел и деревень. Жизнь в местах расположенияиностранных войск и группы атамана Красильникова стала опасной самомубезобидному, чуждому всякой политики землеробу. Все крестьянствоподозревалось в сочувствии и содействии большевикам. Суда и следствия несуществовало, их заменяло усмотрение начальства. Голословный оговор,анонимный донос или подозрение являлись достаточным основанием для приговорак смерти десятков людей. Крестьяне бросали свои хозяйства, дома и с семьями уходили в тайгу,пополняли партизанские отряды. Остающиеся дома были запуганы до последнейстепени, до потери рассудка и здравого смысла. В трех верстах от Медвежьего, в Черемшановке, на кладбище толпилсянарод. На краю большой, только что вырытой могилы стояли шесть мужчин иженщина, приговоренные к расстрелу. Отделение чехов заряжало винтовки.Коренастый рыжебородый мужик в белой рубахе, с усилием шевеля холодными,синими губами, говорил чешскому офицеру: -- Господин офицер, как же это вы так меня прямо без суда и следствия ив яму. Ведь понапрасну вы это. Надо обследовать бы сначала. Зачем губитьчеловека? Мы думаем, таких правов нет, чтобы, значит, без суда и следствия,и готово дело. Чех презрительно щурил глаза с белыми ресницами, надменно поднималлицо. -- Ми -- чешский комендант, ми имеем право повесить, расстрелять,арестовать. Толпа, облепившая соседние могилы, стояла тихо, мигая черными,испуганными, неподвижными глазами. Жена рыжебородого, Дарья Непомнящих,сидела на зеленой могиле с грудным ребенком. Стоять она не могла, ноги у неедрожали и подкашивались. Плакать она перестала. Слез не было. -- Ну, прощайся! Сейчас будем расстрелять! Приговоренные закивалиголовами. Родные бросились к ним. -- Нельзя! Офицер поднял руку: -- Не разрешается. Можно сдалека. Все равно! Женщина упала на колени,била себя в грудь. -- Господин офицер, последний разок дайте у мужа на груди поплакать.Ой-ой-ой! Как жить я буду, сиротинушка! Соколик ты мой ясный, Петенька.Разнесчастный мой ты, Петенька! Ой, ой, ой! Лицо чеха стало раздраженно-холодным, нетерпеливая гримаса дернуларозовые губы. -- Довольн! Нельзя! Ми начинаим! Ребенок на руках у Дарьи проснулся, разбуженный криком матери,заплакал. Рыжебородый потерял жену из виду. Черные дырки винтовок ударилиего по глазам. Солнце померкло. Мужик ослеп. Лица родных, толпу он пересталвидеть. Могила за спиной стала глубже, шире, дышала сыростью. Осужденнаяженщина шумно вздохнула, захватила полную грудь воздуха. Тяжелый запах землизакружил ей голову. Она покачнулась. Брат, стоявший рядом, нежно обнял ее,поддержал и, целуя в похолодевшую щеку, тихо сказал: -- Держись, Маша! Вдвоем не страшно. Мужчина говорил ласково, но глазаего уже были мертвы, блестели острым стеклянным налетом, зрачки расширилисьи остановились. Офицер что-то шептал солдатам, показывая глазами на женщину,те кивали головами. Белая перчатка поднялась над фуражкой чеха.Приговоренные одновременно, медленно, с усилием, точно их кто потянул зашеи, подняли лица, уперлись тяжелыми взглядами в тонкую чистую руку в рукавес белым обшлагом. Перчатка шевелила на ветру пустыми пальцами. Дула винтовоквздрогнули, расплылись в одну огромную черную дыру. Острый огненный ножсверкнул из железного мрака, проткнул грудь шестерых. Сбросили в яму руки иноги, слабые, как плеть, и головы, закинувшиеся на спину. Женщина едваудержалась на ногах, присела на корточки и, опираясь о землю руками, ртомхватала воздух, как рыба, вытащенная на берег. Чех подошел к ней. -- Видель, сволочь! Больше не будешь бунтовайт? Иди, сука, домой ирасскажи всем, что большевиком быть плохо есть! Женщина не поняла ни одного слова. Толпа опустила плечи. Кое-кто сел наземлю. Головы валились на грудь. Дарья лежала без сознания. Ребенок плакал: -- Ааа! Уаа! Ауа! Ауа! -- Где есть старост? -- крикнул офицер. -- Я здесь! -- седая борода Кадушкина тряслась от страха. -- Закопайт этих разбойников. Хоронить родным не давайт. Ми проверимпосле! Чехи торопились. Закинули винтовки за плечи. Сели на лошадей. -- Ми проверим, если хоть одного не будет в яме, то все село будетсожжен. Офицер скомандовал по-чешски. Кавалеристы подняли сразу лошадей нарысь. Толпа шарахнулась на две стороны, дала дорогу. Молчание сковало людей. В стороне Пчелина шел бой. Глухое ворчаньеорудий раскатывалось по земле. Крестьяне вздохнули -- Чего же, ребята, зарывать надо! Кадушкин мял в руках фуражку. Подойти к яме, заглянуть в нее былострашно и тяжело. Лопаты торчали на черном бугре, глубоко воткнутые в рыхлуюземлю еще расстрелянными. Перед смертью чехи заставили их вырыть себемогилу. Рыжебородый, раненный в бок, поднялся, сел. Теперь он хорошо виделокровавленные лица мертвых товарищей. -- Братцы, помогите! Толпа вздрогнула, метнулась к яме, нагнулась над ней. -- Петя, милый, ты жив! Радость надежды легко подняла женщину с земли. -- Братцы, выручите! О-о-о-х! Кадушкина трясло. -- Михал Михалыч, надо веревки достать, вытащить мужика-то моего. Самон, однако, не в силах будет вылезть. Кадушкин молча жевал беззубым ртом. В подслеповатых глазах егопряталось что-то хитрое и трусливое. Мужики о чем-то задумались, недвигались с места, молчали. Лица слились в одно белое пятно. Мысльбеспощадная куском льда залегла в голове толпы. Лбы покрылись холоднымпотом. Петр, истекая кровью, згбко вздрагивал. Толстая, жирная глиста,разрезанная лопатой, крутилась у него на сапоге. Раненый старался несмотреть на нее, но она упорно лезла в глаза, росла, извиваясь толстымжгутом. Молчание и неподвижность толпы заледенили воздух. Стало холодно, какзимой. Дарья посмотрела кругом, сердце у нее упало, заколотилось, в ушахзазвенело, она поняла: -- Что вы, звери, опомнитесь! -- закричала женщина и задохнулась. Толпа, единодушная в своем решении, серая, безглазая, навалилась ей нагрудь. Тишина треснула, как льдина. -- Рассуди, Дарья, всему миру, всей деревне пропадать или ему одному?Чехи узнают, не помилуют за это. -- Ироды, звери, креста на вас нет! Дарья уронила ребенка, грудью упала на землю. -- Кидайте и меня к нему, зарывайте вместе. -- Михал Михалыч, вы чего это? Неужто меня живьем зарыть хотите?. Рубаха рыжебородого густо намокла кровью, губы совсем почернели.Староста развел руками: -- Уж гляди сам, Петра, что с тобой делать? Отпустить тебя -- всемпропасть. Подумай сам, всему миру али тебе пропадать? Нижняя губа у Петра задергалась, слезы потекли на бороду. Он с тоскойобвел взглядом черные стены ямы, поднял лицо кверху. Седая борода старостытряслась над могилой. Мужики стояли угрюмые, твердые, неумолимые, как камни.Теплый, дурманящий запах свежей крови стеснял дыхание. В яме было душно.Рана горела. Голова кружилась у Петра. Держал он ее с усилием и, несмотря нажару и духоту, дрожал, тихо щелкая зубами. Ребенка подняла и отошла с ним всторону соседка Непомнящих. Мертвые в могиле лежали спокойно. Земля под нимистала теплой и мокрой. Кровь текла ручейками из разодранных спин и затылков.Лица вытянулись, пожелтели. -- О-о-о-х! Как же быть? Я бы в тайгу ушел. -- Зря городишь, Петра! Из-за тебя всем пропадать, что ли? Стыдно тебе,Петра! Пострадай за мир! Пострадай, Петра! Пострадай! Мы бабу твою неоставим! Толпа кричала, волновалась засыпала словами раненого, как комьямиземли. -- Ироды, палачи! Дарья исступленно взвизгивала, рвала на себе кофту, каталась по земле.Петр окоченел от холода. Небо в узкой щели ямы потемнело. Яма стала тесной.Сырые, черные стены сдвинулись, сжались. -- О-о-о-х! Воля ваша. Дайте хоть напиться останный раз. Горячего бы.Чайку бы. Петр был побежден. Сопротивление одного, беззащитного человека,хватающегося за жизнь, было сломлено упорством толпы. -- Это можно, сичас, мы сичас, -- засуетился староста. Кадушкина успокоило согласие Петра, он старался убедить себя в душе,что иначе поступить нельзя, что они делают правильно, если даже самобреченный на смерть соглашается с ними. -- Ребята, там кто-нибудь сбегайте за кипятком. Николай Козлов, своякПетра, живший рядом с кладбищем, принес туес горячего чая. -- На, Петра. Эх, сердешный, за што страдаешь? И то што у меня самоварбаба согрела. Николай с участием смотрел на свояка, качал головой. Петр пил долго,медленно, маленькими глотками. Женщины крестились в толпе и шептали: -- Господи, пошли ему царство небесное. Мученику за нас, грешных.Господи, прости ему все согрешения вольные и невольные! Петр напился, со стоном подал туес обратно. Николай нагнулся, встал сколеней. -- Петя, не надо! В тайгу пойдем! Не хочу я! -- Замолчи, Дарья! -- староста сердито посмотрел на женщину. -- И такневмоготу, а она тут верещит еще. Смотри, народ-то как потерянный стоит. Глиста вертелась, издыхая. Из толстого разрезанного куска червяразмазывалась по сапогу грязная, липкая жидкость. Петр закрыл лицо руками,зарыдал. -- За-за-за-ры-ры-ры-ва-а-а-айте! -- Ты, Петра, ляг, ляг, ничком. Оно лучше так, без мучениев задавит. Кадушкин трясущимися руками выдергивал из земли лопату. Петр ткнулся вживот мертвеца. Мужики засуетились, не глядя вниз, отвертываясь друг отдруга, опустив головы, торопливо стали сталкивать в могилу сырую, рыхлуюземлю. -- Надо, ребятушки, утаптывать, утаптывать. Он так кончится безмучениев. Староста спрыгнул в яму, закиданную менее чем наполовину. Петр,задыхаясь, приподнялся под землей. Кадушкин едва удержался на ногах,ухватился за край могилы. Несколько мужиков стали топтать легкую землю. Петрбился в предсмертных судорогах. Земля слегка колебалась под ногамимогильщиков. Что-то белое, не то палец, не то кусок рубахи, торчало средичерных комьев. Кадушкин отвернулся, полез наверх. -- Давайте еще, ребятушки, подсыплем землицы! Белое утонуло в черном. Толпа быстро, почти бегом пошла с кладбища.Смотреть ни на что не хотелось. Собаки, лаявшие из-под ворот, и куры,рывшиеся в пыли улицы, знали все. Стены домов, темные от времени, щели взаборах, сучки в них, вывалившиеся белыми круглыми дырками, кочки на дороге,клочки пыльной травы кучей лезли в глаза. Раньше их не замечали. Людиторопились. Надо было поскорее спрятаться. Забиться домой, запереться на всезатворы. Дарья изорвала на себе всю кофту, растрепала волосы, ползала начетвереньках, выла и разрывала руками засыпанную и притоптанную яму. Вглазах у нее стояли мужики с лопатами. Земля под мужиками тряслась, и онипрыгали с ноги на ногу, широко раскинув руки, стараясь сохранить равновесие. -- Петя, я сейчас! Я тебя отрою! Женщина скребла землю и выла, протяжно, с безнадежной тоской: -- Отрою-ю-ю! Ю-ю-ю! У-у-у-!

ПИЛИ, ПИЛИ

Осажденные в Пчелине партизаны не выдержали соединенного натискаитальянцев, чехов, румын и красильниковцев. Отражая ежедневно бешеные атакибелых, они израсходовали почти все патроны и вынуждены были отдать село,после четырнадцати дней отчаянной борьбы отступить в тайгу. Конная разведка белых быстро проскакала по всему селу, закружилась наоколице. Пешие дозоры заползли в улицы, осмотрели все переулки, обшарилидворы. С музыкой и песнями, четырьмя пестрыми колоннами вошли победители впустое Пчелино. Почти все крестьяне ушли с партизанами. Дома осталисьстарики, старухи, ребятишки и люди, вконец запуганные белым террором или, всилу своих личных интересов, сочувствующие им. Офицеры ехали верхом налошадях впереди своих частей. На углах было расклеено воззваниеАгитационного Отдела Революционного Военного районного таежного штабаповстанцев. Полковник француз на породистой лошади подъехал к белому листку,стал читать: