Несколько эпизодов из биографии дяди Илюши

Из всей многочисленной родни мне и сестре с детства почему-то только двоих ставили в пример, на них призывали равняться: Клавдию Ивановну, которую даже родные братья величали по имени-отчеству, и “дядю Илюшу из Одессы”. Заслуженный учитель Романова в Ельце и так хорошо известна, а вот про полковника Трубицына знают только родные. Недавно дяди Илюши не стало, и я взялся за перо.

Убить комиссара

Впервые нюхнуть пороху будущему полковнику довелось ещё в сентябре – октябре 39-го, на Польской кампании, а уже с ноября воевал на финской. Тогда никто не думал, справедливая это война или же совсем наоборот (а кто думал – помалкивал). Стратегические интересы требовали исправить ошибку клинических идиотов, в 18-м году отпустивших Суоми на волю в границах, пушечный выстрел с которых накрывал Адмиралтейство и Исаакий. За их недомыслие юный выпускник курсов младших лейтенантов командир разведроты Трубицин, как многие и многие новобранцы, пошел проливать кровь – свою и чужую…

Потом про эту "войну незнаменитую" было написано много книг, в том числе и "На Кандалакшском направлении" А. Краснобаева и В. Загребина (М., 1975), в которой упоминается и мой дядя. Но вот об одном из самых необычных эпизодов “Финской кампании”, занозой засевшем в памяти Ильи Ивановича, в книжке ни слова. О нем молчали и уцелевшие бойцы его взвода. А дело было так…

Как известно, даже сам Жуков не любил армейских политработников: эта жалкая пародия на капелланов действовала на него как на быка красное. Он их распекал, материл нещадно, унижал как мог – но вот пристрелить ни одного не сподобился. А вот Трубицин – застрелил, причем на глазах у доброго десятка красноармейцев. Произошло это, когда командир разведроты выводил своих и не своих солдат из окружения: так вышло, что оказался старшим по званию среди горстки растерянных беглецов, чудом уцелевших среди лесов и болот в кромешном снежном аду. Финские лыжники наступали на пятки, счет шел на минуты – а политрук, чудила, вздумал дискутировать на тему, форсировать болото или же попытаться обойти. Тут-то будущий полковник, исчерпав вербальные аргументы, показал себя твердым сторонником единоначалия: поднял пистолет и нажал курок... К своим вышли все. Настрочить анонимку на собственного спасителя, как это было принято в сталинском рейхе, рука ни у кого не поднялась.

На всех фронтах

На своей третьей войне ельчанин действовал споро и уверенно: то ли польский и финский опыт, то ли природный талант... Ходил в разведку, участвовал в боях, был награждён медалью «За боевые заслуги», орденами Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды (дважды). Получив слепое осколочное ранение бедра, долго валялся по госпиталям, а когда вышел, был направлен на штабную работу. Но в тылу не отсиживался, а "непрерывно находился в войсках… лично организовывал действия и работу разведорганов" (из приказа о награждении майора Трубицына орденом Отечественной войны I степени).

Не терялся бравый солдат Родины и на любовном фронте, между боями успев жениться, причем и тут ему подфартило. Машинистка штаба Мария Дмитриевна Быстрова – дочь офицера была совсем из иной социально-этнической среды. Интеллигентная еврейка ненавязчиво подкорректировала сельско-мещанские манеры супруга, подтянула его немецкий – да так, что он не ударил в грязь лицом, даже когда неожиданно пришлось представлять Советскую Армию – в ряду прочих бойцов – пред ясными очами английской королевы, посетившей только что освобожденную Польшу с неофициальным визитом.

…Не из книг знаю, что перед войной (которая всех уровняла) в среде офицерства имелось несколько достаточно замкнутых каст: "старые спецы", высоколобо мнившие себя элитой (их дядя, "чёрная косточка", открыто недолюбливал), грузинская и т.п.; еврейская была многочисленной и влиятельной. Тридцать седьмой год основательно проредил ряды каждой из них; "порадеть родному человечку" стало чревато, – но Илья, крестьянский сын (к тому времени уже потерявший отца), ни в каких "уклонах" не замеченный, интернационалист и верный ленинец, грамотный и – поначалу – почти непьющий, в протекциях не нуждался. Хотя “доброжелатели” из компетентных органов могли, при случае, притормозить и присвоение очередного звания, и представление к боевой награде, припомнив ему "кулацкое происхождение" – как, например, брату Ивану.

О “кулацком” происхождении

Брат Иван – это отдельная история. В семье его почитали чем-то вроде паршивой овцы. Рассказывали, как однажды после молодёжного собрания, посвящённого “борьбе с религиозными пережитками”, он прибежал домой, да и покидал иконы в печку. Не из идейных соображений – из шкурного страха: не выгнали б из комсомольцев... Мать, Анна Ивановна, как увидала пылающие лики, опустилась на лавку и молвила провидческое: "Не будеть тебе, Ванькя, в жизни щастя".

Так и вышло по ее словам: с войны вернулся рядовым, без орденов (хотя и с медалями), семьи крепкой не завел, выпивал не в меру... А однажды в какой-то нужной бумажке мелкий чинуша взял да настрочил ему: СЫН КУЛАКА. Спасибо, Илья оказался рядом и, не вступая в полемику, ненавязчиво, словно бы в рассеянности, положил на стол совработника своё табельное оружие. Тот побледнел и заблеял: ах, ошибочка вышла... коль не раскулачен – какой кулак? И переписал документ с живостию необыкновенной.

Деда же, действительно, полуграмотные деревенские власти ославили кулаком и вполне могли раскулачить. Весной 1930-го в Чибисовском районе, куда тогда входило Трубицыно, чтоб напужать народишко и ускорить коллективизацию, "ксплоататором" признавали всякого, имевшего корову и лошадь, пусть даже не использовавшего батрацкий труд. А что огромное семейство без скотины не прокормить – кого это заботило? Но от колхозной благодати хлебороб, распродав избу и хозяйство, успел сбежать на шахты Донбасса, а жена с детьми, купив домик на Новолипецкой, перебралась в соседний Елец, где вскоре стала известна как одна из лучших швей-частниц, и на государство не проработала ни дня. Считай, легко отделались…

На “гражданке”

В 1959 – 1962 гг. комполка Трубицин служил в городе Ордруфе (ГДР), а выйдя в запас в 62-м по выслуге лет (после четверти века в рядах Красной/Советской армии) и получив хорошую квартиру в приморском районе Одессы – Аркадии, работал в одесских инженерно-строительном и политехническом институтах до 1981 года.

В 1976 году родилась внучка Зина.

Незалэжна Украина оказалась кому-то рiдной нэнькой, а кому-то – злой мачехой. Двух пенсий, заработков дочери Нины и её мужа едва хватало на еду и лекарства. Из Ельца в Одессу шли посылки с сахаром – мой батя к тому времени перешёл из стройуправления на сахзавод и успешно подслащивал жизнь себе, родным и близким всеми доступными способами. Нина с мужем-евреем попробовала устроить новую жизнь в Израиле, однако на чужбине прижиться не получилось. Потом шутила: "По крайней мере, точно поняла, что не еврейка!" (Нина была приемным ребенком; красивую сероглазую девочку Трубицины взяли в одном из ленинградских детдомов в 53-м, никакой информации о её биологических родителях получить не удалось.)

После смерти отца, а потом и мужа у Нины Ильиничны одно время был порыв переехать в Российскую Федерацию, в Елец – удержали только высокие (по сравнению с украинскими) цены на квартиры.