О запрещении продажи крепостных без земли в государственном совете 6 и 16 мая 1801 г.

По всей видимости, в апреле 1801 г. Александр еще не знал, как поступить с бывшими членами его кружка, какую роль отвести им в той борьбе, которую предстояло вести царю за упрочение своей .власти. Уклончивость, туманность формулировок, абстрактность рассуждений Александра, так ярко запечатлевшиеся в строгановских записках, отражали то неопределенное положение, в котором царь , находился по отношению к своим «молодым друзьям». Сам Алек­сандр не призывал их к совместной работе — в том затруднительном положении, в котором он пока пребывал, ему было еще не до них. П. А. Строганов сам поставил перед ним вопрос о возобновлении Тайных заседаний, и царю необходимо было как-то реагировать на эти предложения, тем более что от помощи «молодых друзей» он ни в коем случае не собирался отказываться в будущем. Однако эта инициатива была несколько преждевременной. Царь пока не рас­полагал свободой рук и был вынужден делать то, что требовали от него лица, возведшие его на престол. Полной откровенности между Александром и Строгановым, видимо, не было. Поэтому царь уклонялся от конкретных предложений, но так, чтобы в будущем воспользоваться ими.

Политический багаж, с которым Строганов явился к царю, был довольно скуден. Несколько абстрактных идей эпохи Просвещения, довольно туманные представления о том, как применить их к русской действительности, — вот, пожалуй, и все, что было за душой Строга­нова весной 1801 г. Правда, в его портфеле находилась записка А. А. Безбородко, но это было вовсе не строгановское произведение, да и оно уже побывало в руках царя, так что Строганов выступал лишь как посредник. Скудость политического багажа Строганова, помноженная на полное незнание административного механизма, совокупно с вышеотмеченными обстоятельствами предопределила то скромное место, которое царь первоначально собирался отвести «молодым друзьям» в своей борьбе за стабилизацию политического режима страны.

Пока Строганов составлял многословные и туманные рассужде­ния о «принципах реформы», Александр предпринял практические шаги для реализации своей программы решения крестьянского

М. М. Сафонов

вопроса. Очевидно, Строганов даже и не подозревал о том, что у царя была четкая и конкретная, продуманная в деталях программа посте­пенной ликвидации крепостного права. По всей видимости, у Алек­сандра были веские основания не вполне доверять своим «молодым друзьям», во всяком случае о своей программе он не сказал Строга­нову ни слова. Наверное, он предвидел отрицательное отношение к ней «молодых друзей». А между тем генерал-прокурор А. А. Бекле-шев получил уже конкретное задание. Александр начал с 1-го пункта своей программы — с подготовки указа, запрещавшего продавать крепостных без земли. Главными редакторами законодательных актов в эти дни были Д. П. Трощинский и А. А. Беклешев. Трудно сказать, почему выбор пал на Беклешева. Видимо, царь надеялся встретить у него одобрение своих идей. Как показало будущее, выбор был сделан правильно — Трощинский идей проекта не принял. Бекле­шев подготовил записку о непродаже людей без земли, соответствую­щую выписку из законов, два проекта указа (АГС. 1. 768—772) и 6 мая по приказу царя внес их в Государственный совет.

При восстановлении жалованных грамот дворянству и городам было обращено внимание на то, что государственное благо «наи-вяще» должно быть утверждено «попечением и о состоянии крестьян». Автор записки (а за ней несомненно стоял Александр) как бы говорил членам Совета: «Раз уж я утвердил права дворянства и купечества, как вы этого желали и при том сами же указали на необходимость взяться за крестьянский вопрос, давайте теперь займемся определением положения крестьян, как этого хочу я».

Записка констатировала, что большую часть крестьян составляют крепостные помещиков. Их было 19.6 млн. человек (59.97 % всех крестьян). Далее автор делал попытку связать предлагаемые меры с прежними действиями самодержавной власти и тем самым под­черкнуть законность своих предложений. «По разным случаям, — отмечалось в записке, — признавалось уже нужным охранить от злоупотребления над ними власти господской, не только против­ного человечеству, но и общей пользе». Несмотря на это, и то и другое приносилось в жертву «безрассудному корыстолюбию, прихоти и даже порокам частных людей». Хотя все это уже было признано правительством, «но не поставлена тому точная преграда, и доныне с людьми, как с вещественной собственностью, поступается и ими торг и продажа даже публично производится». Отсюда происходит большой общественный вред: крестьяне отрываются от земли, пере­водятся со всем последующим родом в состояние дворовых,«большей частью бесполезных». Это крайне вредно сказывается на госу­дарственных интересах: отрыв от земледелия части крестьян неиз­бежно отягощает остальных земледельцев, вынужденных вносить подати за все увеличивающийся слой дворовых. Поэтому необхо­димо точно определить положение крестьян и дворовых, сохраняя власть помещиков над ними, но «без нарушения порядков и общей пользы».

Автор ссылался на Соборное уложение 1649 г., которое рассматри­вало крепостного крестьянина как неотделимый от земли элемент

вотчинного хозяйства. Отмечалось, что хотя перевод крестьян на дру­гие земли и разрешался, но обращение крепостных в холопов было запрещено. Особо подчеркивалось, что Уложение запрещало прода­вать «крепостных людей», а указ 5 августа 1771 г. воспрещал про­дажу крепостных без земли при конфискациях и с молотка на аукцио­нах (ПЗС. I. 13634). Последующие же постановления не давали продаже «законного основания», но служили к ограничению этого «присвоенного токмо и в обычай введенного права». Поскольку же современное положение России сильно отличается от того состояния, в котором она находилась в середине XVII в., тем более следует ограничить власть помещиков над крепостными теми пределами, которые очерчены еще Уложением: продажу людей без земли запре­тить, крестьян оставить крепкими вотчине, а не помещику, однако с правом исков по прежним крепостям (АГС. 1. 764—766).

Таким образом, автор предлагал запретить торговлю крепостными не потому, что она не соответствовала уровню просвещения, достиг­нутому Россией в начале XIX в. В основу его аргументации была положена идея о необходимости вернуться к законодательным нормам середины XVIT в. Тогда крепостное право находилось на той стадии своего развития, когда существовали раздельно две категории крепостных, слившиеся впоследствии в единую группу. Тем самым Александр хотел особо подчеркнуть законность своих действий — они, дескать, носили не произвольный, как у Павла I, и, следова­тельно, деспотический характер, а опирались на русское законода­тельство, существовавшее полтора столетия. Но ссылки на пре­емственность с законодательной практикой предшествующих само­держцев носили чисто декларативный характер. На самом же деле записка представляла собой первый документ, исходящий от госу­дарственной власти, где злоупотребления помещиков своими правами получили столь резкое осуждение. В записке верно прослеживалась связь между практикой продажи крестьян без земли и увеличением числа дворовых. Автор правильно понимал также взаимосвязь между ростом дворовых и увеличением налогового гнета, ложившегося на плечи крестьян, что приводило к снижению платежеспособности крестьянства, увеличению недоимок и в конечном счете отражалось на и без того чрезвычайно сложном финансовом положении страны. Автор записки имел в виду предложенными мерами лишь затруднить рост дворовых и не шел пока дальше. Но, поскольку связь между увеличением числа дворовых людей и ухудшением финансового положения была не только осознана, но и признана верховной властью, становилось ясно, что в ближайшем будущем правительство будет вынуждено взяться за этот вопрос.

Таким образом, на предложение членов Совета 25 марта умень­шить налоговый гнет путем снижения размеров подушной подати Александр отвечал встречным предложением приняться за регламен­тацию крепостного права и начать с запрещения продажи крестьян без земли, ограничения роста числа дворовых людей. Тщательная аргументация законности своих действий свидетельствовала, что Александр, видимо, еще не сознавал в тот момент, что, когда крепост-

ников задевали за живое, любые аргументы, тем более историко-юридические, теряли всякую силу.

К записке были приложены два проекта указа (АГС. 1. 768—769). Преамбула первого начиналась с реверанса в адрес дворянства: оно, дескать, более всех других сословий отличается просвещением, нравственностью и человеколюбием. Но затем провозглашалось, что «несовместно и уничижительно видеть остаток грубости, невежества времен прошедших в укоренившемся обычае ценою злата определять судьбу человека и в укоризну разума и нравов производить куплю себе подобных!». Указ констатировал, что законодательство признает за помещиками полное право распоряжаться принадлежавшей им землей и живущими на ней крестьянами, но продажа крестьян без земли «нигде законами не утверждена». Это — лишь «обычай, одной неопределенностью законов и многолетними злоупотребле­ниями допущенный». Он «столь же оскорбителен для человечества», сколько «противен и всем государственным причинам». В поста­новляющей части указа провозглашался принцип крепости помещику по земле, подтверждалась незыблемость помещичьих прав собствен­ности на поместья с живущими в них крестьянами, а затем объявля­лось, что «отныне и впредь людей и крестьян без земли ни с аукциона, ни под другим каким-либо видом не продавать, не покупать, не ме­нять, не дарить, не поступать». Категорически запрещалось публико­вать в газетах данные о такого рода операциях и оформлять доку­менты купли и продажи. Относительно дворовых людей постановля­лось, что они могут переходить от одного владельца к другому только по духовному завещанию, по наследству или в качестве приданого. Вместе с тем уточнялось, что помещик по-прежнему сохраняет за собцй право переселять своих крестьян на новые земли, переводить из одной вотчины в другую. Новые правила не распространялись на крестьян, поселенных на спорных землях (АГС. 1. 768—769).

Второй проект был копией первого, содержавшей лишь редакци­онные изменения. Однако пространная преамбула с этическим осуждением торговли людей себе подобными была заменена короткой и сглаженной фразой: «В пресечение злоупотреблений, принявших свойство права помещичьего, ко вреду добрых нравов и самых польз государственных признали мы за благо повелеть. . .» (АГС. 1. 769—770).

Сопоставляя крестьянскую программу, изложенную в дневнике Александра, записку и проекты указов, внесенные Беклешевым в Государственный совет, нетрудно заметить, что Александр не счи­тал возможным высказать публично свое отрицательное отношение к крепостному праву, не оглашал конечной цели, к которой стре­мился, — постепенной ликвидации крепостной зависимости. Это и естественно. Такой подход вытекал из его программы медленной, растянутой на много лет ликвидации этого института. В записке крепостное право не ставилось под сомнение, осуждались лишь злоупотребления им. Характерно, что не только в записке, но и в одном из указов Александр апеллировал к чести дворянства, надеясь, что оно осознает, насколько гнусен обычай «ценою злата»

определять судьбу человека. Резкая критика злоупотреблений помещичьей властью была предназначена для 12 членов Госу­дарственного совета. В проектах, созданных для всенародного объявления, эта критика оказалась сильно сглаженной. По всей видимости, Александр рассчитывал на сочувственное отношение членов Совета к этой мере, но испытывал определенные колебания относительно того, в какой форме она должна быть опубликована. Предвидя определенное недовольство части помещиков, но не пред­ставляя даже отдаленно его возможных размеров, Александр искал наиболее подходящие формулировки. Но он не был уверен в том, что самодержцу необходимо смягчать силу выражений высочайшего указа. Поэтому царь решил предложить Совету два варианта.

Как же отнесся Совет к проектам императора?

Члены как будто одобрили его намерения. Но при этом указали на «непредвиденные последствия», которые могут произойти от та­кого запрещения: «простой народ, всегда жаждующий свободы и по неразумению часто самый малейший повод к ней принимая за за­коны, неоднократно и по меньшим причинам, а особливо в начале царствования, когда слух о новых учреждениях располагает его к надеждам и. . . заставляет во всех новых установлениях искать события его желаний, выходил из повиновения». Так было при воца­рении Екатерины II и Павла I, хотя тогда правительство не подавало повода для каких-либо надежд на освобождение крестьян. Расплачи­ваться пришлось кровью. Эти уроки заставляют опасаться, чтобы крестьяне и тем более дворовые не увидели бы в запрещении продажи крепостных без земли «уменьшения или совершенного уничтожения» крепостной зависимости. Что касается дворянства, то оно расце­нило бы предлагаемую царем меру как справедливую, однако дворя­нам не дала бы покоя мысль о том, что их крепостные, выйдя из по­виновения, «могут каждую минуту взволноваться». Эта навязчивая идея, «вселив в них страх, породит недоверчивость и ежечасные подозрения». А эти подозрения более опасны, чем «и само зло возму­щения». Другими словами, члены Совета старались убедить царя в отрицательной реакции дворянства и пытались устрашить его этим. Основываясь на таких сильнодействующих аргументах, Совет нашел более целесообразным отложить издание указа до того времени, «когда внимание умов к новостям» постепенно ослабнет и они, будучи удостоверены «постоянным вещей порядком», не станут «ожидать перемен и принимать призраки своего воображения за истину». Другой вариант предлагаемой меры, по мнению Совета, состоял в том, чтобы со временем издать это постановление в составе общих законов об имениях и правах на них, тогда данное запре­щение не будет иметь «разительного вида новости» и не станет подвергаться превратным истолкованиям, так как одновременно с ним окажутся зафиксированы и права помещиков на своих крестьян в полном объеме. На тот случай, если император все же захочет привести в исполнение свое первоначальное намерение, члены Совета настоятельно рекомендовали издать указ «самый простейший и краткий, чтоб подробным изъяснением причин не возбудить еще

более внимания и не усилить самою наружность тех опасностей», которые вытекают из существа дела. Наконец, Совет привел еще один такой же крепостнический, как и все предыдущие, но не лишенный определенных резонов и поэтому довольно весомый аргумент против запрещения продажи людей без земли — это серьезно затруднит возможность переселения крестьян на новые земли, а оно необходимо для колонизации и для разрешения земельного голода в центре. Поэтому члены Совета предложили сделать исключение для тех случаев, «когда люди будут продаваемы для перевода на другие земли», а для предотвращения подлогов ввести обязательное удосто­верение губернского начальства в том, что каждая такая продажа осуществляется для перевода на новые земли. Таково было мнение всех 14 членов Совета. Лишь один Беклешев подал голос о том, что если опубликовать краткий указ, то все опасения Совета не будут иметь никаких оснований и потому этот акт надо обнародовать безотлагательно (АГС. 1. 761—764). Итак, члены Совета заняли двойственную позицию. С одной стороны, они одобрили намерение императора и признали его доводы резонными, с другой — привели столько аргументов против, что окончательный вывод о передаче на усмотрение царя последнего решения был лишь вежливо выражен­ным отказом. По существу это означало резкую оппозицию его программе.

Чем же была вызвана позиция Совета? Большинство его членов сами являлись крупнейшими помещиками. Их крепостническое нутро брало верх над всеми государственными резонами. Но помимо сугубо крепостнической подкладки их образа мышления было и другое. Часть их, и причем самая влиятельная — братья Зубовы, — была .способна разделить и, как показало ближайшее будущее, не только разделить, но и развить идеи императора в крестьянском вопросе. Однако, каковы бы ни были их личные воззрения, бывшие заговорщики, только что получившие реальную власть, не собирались ставить ее под угрозу, рискуя вызвать недовольство первенствующего сословия. В самом деле, запрещение продавать крестьян без земли задевало душевладельцев за живое гораздо сильнее, чем все «анти­дворянские» акции Павла, вместе взятые. Разве ропот отдельных жертв павловского деспотизма можно было поставить на одну доску с поголовным недовольством 726 тыс. дворян? А между тем правление Павла кончилось катастрофой. Думается, что эти соображения удерживали членов Совета на крепостнических позициях. Говоря о дворянском недовольстве предложенными мерами, члены Совета несомненно не ошибались — они слишком хорошо знали свое сословие.

О том, каково было отношение к проекту указа о запрещении продажи крестьян без земли наиболее образованной части дво­рянства, свидетельствовала позиция «молодых друзей» царя. Она вытекала из их общего взгляда на крестьянский вопрос. Как и царь, как и члены Государственного совета, П. А. Строганов считал, что «в России класс, который более всего должен привлечь внимание правительства, — это крестьяне». Они наделены умом и духом пред-

приимчивости. Когда крестьяне проявляют свои умственные способ­ности, они просто удивительны. Однако крестьяне обречены на застой, потому что не могут пользоваться плодами своих работ. У них нет ни собственности, ни определенного состояния. Однако из признания того факта, что задача правительства заключается в создании таких условий, при которых могли в полную меру рас­крыться производственные возможности крестьян, вовсе не вытекало, что Строганов считал возможным сделать это немедленно. Напротив, он полагал, что необходимо щадить собственников, не задевая их, привести к этой цели рядом постановлений, которые произведут улучшение в состоянии крестьян нечувствительным образом. Более всего следует избегать неосторожно употребленных слов, которые могли бы возбудить их головы и привести к самым неприятным последствиям. «Вся проблема состоит в том, чтобы обеспечить им это состояние без потрясения, потому что без этого условия лучше вообще ничего не делать». Строганов останавливался в нерешитель­ности перед конкретными действиями, опасаясь, что первый же приступ к крестьянскому вопросу обернется социальной катастрофой. В этом позиция Строганова почти полностью смыкалась со взглядами Государственного совета. Осуществление провозглашенных принци­пов неизбежно наталкивалось на институт крепостного права. Для того чтобы обеспечить крестьянам «строго определенное состояние», необходимо было вторгнуться в сферу компетенции помещиков. Строганов видел выход в том, чтобы согласовать интересы тех и дру­гих. Добиться этого, по мысли Строганова, можно было бы с по­мощью ряда постановлений, выгодных и помещикам, и крестьянам. Необходимо, чтобы крестьяне имели бы собственность и могли бы делать с ней все, что пожелают. Такое положение необходимо согла­совать с нынешним состоянием крестьян так, чтобы как можно меньше потрясать кого бы то ни было. Владельцы смогут извлечь из этого пользу даже тогда, когда крестьяне будут иметь все привиле­гии, которые хотят пожаловать крепостным. Как только будут даны постановления, показывающие, как можно, не задевая личных инте­ресов, использовать крестьян с большой выгодой, они через некоторое время дадут прекрасные результаты. Малейшая гарантия, представ­ленная крестьянам, произведет ожидаемое действие.'⁹

Таким образом, в решении крестьянского вопроса Строганов как будто стоял на верном пути. Обеспечение собственности и регламентация повинностей крестьян должны были предохранить крепостных от произвола и поставить пределы эксплуатации их труда. Однако, несмотря на либеральные фразы, позиция Строганова в сущности оказывалась крепостнической: она оправдывала сохране­ние status quo, потому что ввести крепостничество в определенные границы было невозможно, не затронув помещичьих прав.

9 мая Строганов и Кочубей обменялись мнениями по крестьян­скому вопросу. Они нашли, что обычай продавать людей без земли — сущее варварство. Кочубей полагал, что этот обычай должен быть уничтожен немедленно и поэтому как будто одобрял поведение Александра. Но Строганов назвал обращение царя в Совет с предло-

жением запретить такую продажу ярким «свидетельством того, как мало порядка царит в мыслях императора». Строганов, как и члены Государственного совета, находил, что этот вопрос касается более общей проблемы отношений крестьян к помещикам. Он будет одним из важнейших предметов занятий комитета, естественно, займет свое место в общем порядке работы. Тогда не придется подвергаться риску из-за операции, плохо согласованной с другими мерами, и издавать бессвязные постановления, к которым надо будет возвращаться вновь. (О существовании у царя программы решения крестьянского вопроса «молодой друг» еще не догадался). Строганов не мог не понимать, что уничтожить личную продажу крестьян, не затронув при этом интересов помещиков, невозможно. Но он охотно тешил себя мыслью о том, что в будущем посредством общих постановлений этот обычай «будет обуздан другим образом, который искоренит его нечувствительно, задевая интересы значительно меньше». Поэтому Строганов осуждал шаг Александра, решение же Госу­дарственного совета он назвал «очень разумным». В конце концов с ним согласился и Кочубей. «Молодые друзья» сошлись на том, что если царь будет поступать так и впредь, то из этого может произойти «громадное зло».²⁰ Если так думали ближайшие к Александру люди, образованнейшие и просвещеннейшие дворяне, воспитанные на фило­софских идеях эпохи Просвещения, как могли мыслить рядовые помещики, незнакомые с просветительскими теориями? Концентри­рованным выражением позиции дворянства и явилось общее мнение Государственного совета 6 мая 1801 г.

Нет никаких известий о том, какова была реакция Александра, однако из дальнейших действий царя можно заключить, что он едва*ли осознал полную непримиримость членов Совета к внесенным туда предложениям, всю решимость советников защищать свою крепостническую позицию до конца. Видимо, царь принял за чистую монету аргументы Совета и решил рассеять их как некое недоразуме­ние. К заседанию 16 мая был подготовлен новый проект указа (АГС. 1. 769), в котором учли все рекомендации Совета. Это был «самый простейший и кратчайший» указ. В нем объявлялось о запрещении продавать людей без земли, за исключением продажи для переселе­ния по удостоверению губернской администрации.

Защищать свое предложение явился сам Александр. Это был первый случай появления царя в Государственном совете. Протокол заседания кратчайшим образом сообщает обо всем, что там произо­шло. После прочтения протокола от 6 мая «вновь рассуждаемо было по сему предмету с подтверждением прежнего о нем положе­ния». Беклешев, как и ранее, остался при своем мнении (АГС. 1. 764). За лаконичной формулировкой протокола осталось скрытым целое сражение, которое члены Совета дали предложению Алек­сандра. В откровенном письме к брату А. Р. Воронцов рассказал, что дебаты носили столь бурный характер, что ничего подобного не было в России со времен Петра I.²¹ О характере аргументов, пущенных в ход 16 мая, дает представление записка одного из членов Совета, сохранившаяся в архиве этого органа. Несомненно, она была

подготовлена к заседанию Совета, и если ее не читали там (протокол об этом молчит), то суть дела не меняется. Автор записки²² — крепостник до мозга костей — пытался, однако, скрыть свою сугубо корыстную позицию под личиной поборника общественной пользы. Но, поскольку веских аргументов он найти не мог, приходилось прибегать к ребяческим доводам. Главный недостаток предложенной меры автор видел в том, что она была сопряжена «с некоторыми неудобствами для дворян». Но и без того мера эта, по мнению автора, принесет вред прежде всего самим крестьянам. Кроме того, что крестьяне не поймут ее настоящую цель, они увидят в ней уменьшение власти помещиков и перестанут повиноваться им, эта мера может уменьшить семейное счастье крепостных: зажиточные крестьяне лишатся возможности покупать рекрутов вместо своих детей и «оттого лишатся и благополучия с ними век свой провести». Понятно, что этот аргумент был просто беспомощен: автор словно не видел, что торговля крепостными, посредством которой детей навсегда разлу­чали с родителями, разрушала семейное счастье крепостных в го­раздо большей степени, чем это могло бы произойти от запрещения такой торговли. Не менее вздорен был и другой довод автора: предло­женная мера не может означать «милость всенародную», потому что казенные крестьяне ничего не приобретут от нее, их ведь никогда не продавали без земли. Третий аргумент был несомненно серьезнее. Дворяне, не имеющие деревень и обладающие только дворовыми, лишатся возможности продавать дворовых, не продавая дома. При этом автор утверждал, что указанное запрещение не позволит дворя­нину избавляться путем продажи в рекруты от «развратного и неугодного слуги». «Чем же он от оного избавлен быть может?» — патетически восклицал автор записки, «запамятовствовав», что лю­бой помещик имел право отдать своего крепостного в смирительный дом, в каторжные работы, отправить в Сибирь и получить при этом в зачет рекрутскую квитанцию. Но и этого автору оказалось недоста­точно. Он тут же привел еще один дополнительный аргумент: если принять предложенный проект, то «буйные, пьяные и к услуге негод­ные» дворовые и крестьяне мелкопоместных дворян не станут исправ­ляться в своем поведении, так как над ними уже не будет висеть дамоклов меч продажи в рекруты за такие проступки. Более того, в случае запрещения «успехи в мастерствах и художествах остано­вятся и пострадать могут». Ведь теперь крепостной художник или ремесленник, употребляемый своим хозяином на другие работы, может быть продан дворянину, который предоставит «ему все спо­собы к достижению до совершенства в его художестве или ремесле». А запретишь продажу без земли, и крепостному гению придется зарыть свой талант в землю и весь век заниматься черной рабо­той. Наконец, если сделать из запрещения одно исключение — разрешить продавать для переселения, — то это приведет к величай­шим злоупотреблениям: подлинное количество земли покупателя неизвестно, и поэтому станут покупать крестьян, не имея возмож­ности обеспечить их землею. Как будто при свободной торговле крепостными это неудобство устранялось! Одним словом, для автора

записки все аргументы были хороши, лишь бы они дискредитировали предложенную царем меру (АГС. 1. 766—768). Насколько это не соответствовало наивным представлениям Александра о «стыде» и «чести» дворянства, которые должны были стать мощными рыча­гами избавления России от крепостного рабства! А такова была в сущности позиция всего Государственного совета, только в отличие от автора записки советники сумели прикрыть ее крепостническую суть внешне более благопристойными аргументами. Решение Совета — это был сгусток мнения всего дворянства.

Столкнувшись с такой позицией, что, судя по всему, было для царя полной неожиданностью, Александр отступил. Через 12 дней на имя президента Академии наук последовал рескрипт, которым запреща­лось помещать в газетах объявления о продаже крепостных без земли (ПСЗ. I. 19892). Первая же попытка приступить к решению крестьянского вопроса закончилась тем, что читающий столичные газеты иностранец не мог бы теперь найти в них прямых доказа­тельств того, что в Петербурге процветал торг людьми. Но, даже для того чтобы скрыть от просвещенной Европы грубые проявления варварства, этого было слишком мало: о положении дел в России там судили не только по «Санкт-Петербургским ведомостям».

В мае 1801 г. царь спасовал перед Государственным советом, но это было временное отступление. Видимо, тогда Александр еще не осознал того, что устами Государственного совета говорил весь господствующий класс России — все дворянство и одворянившаяся бюрократия. Император видел пока лишь сопротивление только что образованного законосовещательного органа. Не понимал неискушен­ный монарх и той связи, которая еще не совсем ясно обозначилась в ходе майских дебатов между преобразованием государственного управления и сословным вопросом. Во всяком случае не прошло и месяца, как царь сделал шаг, после которого преобразования в госу­дарственном управлении стали неизбежными.