Издевательства над женщинами 8 страница

Тот же Эльстон пишет Бальфуру 14-го января 1919 г.:

«…Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот.

Офицерам, захваченным тут большевиками, эполеты прибивались гвоздями к плечам; молодые девушки насиловались; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие — без носов; двадцать пять священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо зарыт. Мне обещали дать общий итог убитых и другие подробности, когда они будут собраны» (78).

В разных местах разные категории свидетельств таким образом рисуют нам однотонные по ужасам картины. Эстония, Латвия, Азербайджан — везде, где только шла гражданская война, не представляют в данном случае исключения. О кровавых банях в Валке, Дерпте, в Везенберге и т. д. 1918–1919 гг., говорят нам: «Das wahre Gesicht des Bolschewismus!» (Tatsachen, Berichte, Bilder aus den Baltischen Provizen. November 1918— Februar 1919). «Unterder Herrschaft des Bolschewismus» (Gesammelt von Erich Kohrer, Pressebeirat der deutschen Gesandschaft bei den Regierungen Lettlands und Estlands) и ряд аналогичных работ, вышедших на немецком языке. Много материала о Балтике заключается в донесениях, помещенных в «Белой Книге»; здесь рассказывается о сотнях с выколотыми глазами и т. д., и т. д.

Автор воспоминаний о революции в Закавказье[192]говорит о 40.000 мусульман, погибших от руки большевиков при восстании в Елисаветпопе в 1920 г. и т. д.

Чтобы понять всю совокупность явления, именуемого «красным террором», нельзя пройти мимо этих фактов, происходивших непосредственно на территории гражданской войны. И даже не в момент боя, не в момент столкновения, когда разгораются звериные страсти человеческой натуры. Нельзя ограничиться отпиской, что все это «эксцессы», причем эксцессы китайцев или интернациональных батальонов, отличавшихся исключительной жестокостью по отзыву всех решительно свидетельств. Интернациональный полк в Харькове — говорит л. ср. Вершинин — творил «такие жестокости, перед чем бледнеет многое, что принято называть ужасом».[193]

Это не «эксцессы», потому что и здесь жестокость возведена в систему, т. е. в действие планомерное. Тот же Лацис 23-го авг. 18 г., т. е. до покушения на Ленина, в «Известиях» формулировал новые законы гражданской войны, которые должны заменить «установившиеся обычаи» войны, выраженные в разных конвенциях, по которым пленные не расстреливаются и пр. Все это только «смешно»: «Вырезать всех раненых в боях против тебя — вот закон гражданской войны».

Большевики не только разнуздывали стихию, но и направляли ее в определенное русло своей систематической демагогией. Мартовские события 1918 г. на Кубани происходят под флагом резолюции коммунистической партии в Пятигорске: «Да здравствует красный террор!» Поистине эпическую сцену рисует нам один из участников гражданской войны на юге со стороны большевиков: в одном месте казаки под стогом сена расстреливают пойманных офицеров. «Это меня обрадовало, значит не игра впустую, а война гражданская. Я подъехал к ним и поздоровался. Казаки узнали меня и прокричали „ура“. Один из станичников сказал: „Когда у нас есть красные офицеры, нам не нужны белые и вот мы, товарищ, здесь их добиваем“. — „Ладно, ребята, делайте; помните, товарищи, что, только когда их не станет, у нас будет действительная свобода“…»[194]

5. «Классовый террор»

«Пролетарии, помните, что жестокость — остаток рабства потому, что она свидетельствует о присущем в нас самих варварстве»…

Жорес.

Цитированные нами материалы из «Белой Книги» рассказывали уже факты, относящиеся к подавлению крестьянских восстаний, которые вспыхивали на территории, куда приходила большевистская власть. Эти материалы говорят нам о таких же усмирениях рабочих волнений.

«С рабочими оказывавшими большевикам сопротивление, обходились так же, как с крестьянами» доносит Элиот Керзону 5-го марта 1919 г.[195]«Сто рабочих было расстреляно в Мотовиловке близ Перми в декабре 1918 г. за протест против поведения большевиков».

Но не только в английских донесениях мы найдем бесконечное количество аналогичных фактов. Этих сообщений бездна и в русской печати, да и в официальных органах советской власти. И внутри самой советской России можно зарегистрировать длинный список крестьянских восстаний на почве протеста против деспотического режима большевиков, против отобрания хлеба в связи с налогом и т. д. Все они кровавым путем подавлялись.

История России, в которой крестьянские волнения занимали всегда не последнее место, никогда не видала таких усмирений, которые практиковала советская власть. Ничего подобного не было даже при крепостном праве, ибо при усовершенствованной технике против восставших пускаются в ход броневики, пулеметы и удушливые газы.

У меня лично был собран огромный материал в этой области за 1918–1919 гг., но, к сожалению, он пропал в Москве во время одного из многочисленных обысков.

Вот один красочный документ, подводящий как бы итоги того, что делалось в Тамбовской губернии. Это было до так называемого антоновского восстания, охватившего огромный район и явившегося скорее ответом на то, что делали большевики во имя «классового террора» с деревней. Документ относится к концу 1919 года. Это — записка, поданная в Совет Народных Комиссаров группой социалистов-революционеров. Дело идет о подавлении «беспорядков» в ноябре 1919 г. Поводы для восстания были разные; мобилизация, реквизиция скота, учет церковного имущества и т. д. Вспыхнув в одной, они быстро, как зараза, распространились по другим волостям и, наконец, охватили целые уезды. «Советская власть двинула на места десятки карательных отрядов, и вот весьма краткий перечень фактов из их кровавой деятельности, перед которыми бледнеют ужасы, творимые когда-то в тех же местах царским опричником Луженовским: В Спасском уезде, во всех волостях, где только появлялись карательные отряды, шла самая безобразная, безразборная порка крестьян. По селам много расстрелянных. На площади города Спасска публично, при обязательном присутствии граждан-односельчан, было расстреляно десять крестьян вместе со священником, причем телеги для уборки трупов должны были предоставить граждане-односельчане. Расстрелянных за Спасской тюрьмой 30 человек заставили перед смертью вырыть себе одну общую могилу. В Кирсановском уезде усмирители в своей безумной жестокости дошли до того, что запирали на несколько дней арестованных в один хлев с голодным экономическим хряком; подвергшиеся таким пыткам сходили с ума. Председатель Нащекинского Комитета Бедноты продолжал расстреливать самолично уже после отъезда карательного отряда. В Моршанском уезде сотни расстрелянных и тысячи пострадавших. Некоторые села, как, например, Ракша, почти уничтожены орудийными снарядами. Имущество крестьян не только разграблялось „коммунистами“ и армейцами, но и сжигалось вместе с запасами семян и хлеба. Особенно пострадал Пичаевский район, где сжигали десятый двор, причем женщины и дети выгонялись в лес. Село Перкино участия в восстании не принимало, однако там в это же время переизбрали совет. Отряд из Тамбова весь новый состав совета расстрелял. Из Островской волости в Моршанскую тюрьму доставлено 15 крестьян совершенно изувеченных усмирителями. В этой же тюрьме содержится женщина, у которой выдраны волосы на голове. Случаи насилия над женщинами надо считать десятками. На кладбище Моршанска израненые армейцами 8 крестьян (Марков, Сучков, Костяев, Кузьмин и др.) были полуживыми зарыты в могилу. Особенно отличились по Моршанскому уезду следующие усмирители: начальник отряда — Чуфирин — „коммунист“, Чумикин (бывш. уголовный), Парфенов (освобожденный из ссылки по ходатайству на Выс. имя), Соколов, бывший фельдфебель и ряд других. В Тамбовском уезде многие села почти уничтожены пожаром и орудийными снарядами. Масса расстрелянных. Особенно пострадали села: Пахотный Угол, Знаменка, Кариан, Бондари, Лаврово, Покровское-Марфино и др. В Бондарях расстрелян весь причт за то, что по требованию крестьян отслужил молебен после свержения местного совета.[196]В Кариане вместе с другими арестованными по делу восстания был расстрелян член 1-ой Государственной Думы С. К. Бочаров. С какой вдумчивостью и серьезностью отнеслась губернская власть к усмирению, можно видеть из того, что во главе одного отряда стоял 16-летний мальчишка Лебский, а Председателем Районной Чрезвычайной Комиссии Тамбовского уезда состоял и до сих пор состоит А. С. Клинков, бывший крупный купец с. Токаревки, злостный банкрот, до октябрьской революции занимавшийся спекуляцией, круглый невежда, взяточник и пьяница. В его руках находились жизни арестованных и он расстреливал направо и налево. Кроме „специальных“ карательных отрядов практиковалась также посылка на боевое крещение коммунистических ячеек и эти хулиганские банды устраивали по селам настоящие оргии — пьянствовали, занимались грабежом и поджогами, претворяя таким образом великий принцип „Братства, Равенства и Свободы“ в ужас татарского нашествия. Необходимо также отметить кровавую работу латышских отрядов, оставивших после себя долгую кошмарную память. В настоящее время тюрьмы и подвалы чрезвычаек переполнены. Число арестованных по губернии нужно считать тысячами. Вследствие голода и холода среди них развиваются всякие болезни. Участь большей половины арестованных ясна — они будут расстреляны, если у власти останутся те же комиссары и чрезвычайные комиссии».

Восстания — свидетельствует записка — были также в Козловском, Усманском и Борисоглебском и остальных уездах Тамбовской губернии, причем относительно усмирения Шацкого уезда очевидцы говорят, что он буквально залит кровью.[197]

Крестьянские восстания в своем развитии легко переходили за пределы восстаний только деревенских и захватывали города. В берлинской газете «Руль» было помещено как-то чрезвычайно красочное описание одной очевидицы восстания крестьян в г. Петропавловске. Крестьяне именуются здесь «белыми», но это было подлинное народное движение. Заимствуем из него конец:

«Со вступлением „красных“ начался „красный террор“; начались массовые аресты и расстрелы без расследований; появились на столбах объявления, гласящие: „…в случае еще одного нашествия белых банд, город будет до основания разрушен „красной“ артиллерией“».

«Со слов вернувшегося из плена „белых“ знакомого врача, можно было заключить, что „красный террор“ в деревне был ужаснее, чем в городе: дома все были разграблены, скотина уведена, некоторые семьи целиком были вырезаны, не жалели даже стариков, женщин и детей. В некоторых домах оставались только старики и маленькие дети: мужчины и женщины все ушли с „белыми“. По дорогам и в деревнях валялись изуродованные до неузнаваемости трупы крестьян, служившие „для назидания“ другим, эти трупы строго запрещено было убирать и хоронить».

«Крестьяне в свою очередь тоже беспощадно расправлялись с коммунистами. В Петропавловском Народном доме в конце февраля, в марте, апреле и даже в мае месяце можно было видеть длинные ряды изуродованных трупов коммунистов, несмотря на то, что еженедельно, каждое воскресенье, их хоронили человек по 50–60 — торжественно с музыкой. А на рынке в „мясных (бывших, конечно) рядах“ лежали (тоже для назидания) изуродованные трупы заложников, с которыми коммунисты покончили, как только укрылись в городе. Тут были трупы бывшего городского головы, его заместителя, мирового судьи и многих других видных городских деятелей и торговцев. А сколько человек было расстреляно во дворе Политотдела (Чрезвычайки) и кто именно — неизвестно, но не один месяц ежедневно в любое время дня и ночи там раздавались выстрелы. Кроме того было много случаев, что арестованных зарубливали шашками, и жители слышали только отчаянные крики умиравших. Казнили и архиерея с несколькими священниками из местного собора. Их обвиняли, будто они колокольным звоном встречали „белых“ при их входе в Петропавловск, но коммунисты не приняли во внимание того, что „белые“ пришли ровно в 4 часа дня, когда, как всегда, заблаговестили к вечерне. Труп архиерея долгое время лежал (для назидания) на площади, на пути к вокзалу.

„На вокзале находился „главный штаб войск Восточной Сибири“, которому приписывают, что он расстрелял всех заключенных в тюрьме, которые сидели до прихода „белых“, арестованные за малейшие провинности сроком на несколько недель или месяцев.

Я покинула Петропавловск 10-го мая. В городе все было спокойно, если не считать громадного количества красноармейцев, какого никогда не бывало. В уезде же восстание все еще не было по давлено, все еще приводили из деревень массы арестованных крестьян, и все еще с музыкой хоронили по праздникам изуродованных коммунистов“.

Ожесточение крестьян действительно доходило до таких пределов, что я знаю факт, когда под самой Москвой в Можайском уезде крестьяне пойманного комиссара распиливали деревянной пилой.

Вышедший в январе 1919 г. № 1 „Бюллетень лев, с.-р.“, констатирует нам массовые крестьянские расстрелы в ряде губерний в период конца 1918 г. Напр., в Епифанском уезде Тульской губ. расстреляно — 150, в Медынском уезде Калужской губ. — 170, в Пронском уезде Рязанской губ. — 300, в Касимовском — 150, в Спасском — также сотни, в Тверской губ. — 200, в Велижском уезде Смоленской губ. — 600 и т. д.

В июле 1919 г. происходит „восстание“ в деревнях в окружности Кронштадта. Имеем точное свидетельство: в одном селе расстреляно 170, в другом 130; расстреливали попросту через третьего.

Во время Колыванского восстания крестьян в 1920 г. в Томской губ.[198]было расстреляно более 5000 человек. Аналогичное восстание в Уфимской губ., по словам лев. с.-р., было подавлено с такой жестокостью, что по „официальным данным расстреляно было 10 тысяч крестьян, а по неофициальным — 25 и больше“.[199]Расстреливают сотнями крестьян в Валковском уезде Харьковской губ. — пишет корреспондент издававшегося в Москве нелегально л. с.-р. „Знамя Труда“. В одном селе он насчитывает расстрелянных 140.[200]А вот описание борьбы с повстанческим движением в Белоруссии в 1921 г. Это также страницы из истории гражданской войны, возникавшей исключительно на почве собирания продовольственных налогов. Противодействие вызывает жестокую отместку.

Так почти вся Лясковическая волость Бобруйского уезда сожжена большевиками дотла. Арестованных отправляют в Вологодскую губ. или в голодные места, имущество их конфискуется, берутся десятками заложники в округах, где появляются партизаны. В уезде оперирует карательный отряд некоего Стока — он пытает допрашиваемых, зажимая пальцы рук дверями и т. д.[201]

Приведу еще один лишь документ, относящийся уже к подавлению восстания, возглавляемого Антоновым и вышедшего далеко за пределы Тамбовской губ. Документ издан от „полномочной комиссии ВЦИК“ 11-го июня 1921 г.[202]

„1. Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливают на месте, без суда.

2. Селянам, у которых скрывается оружие, объявлять приговор о взятии заложников и расстреливать таковых, в случае несдачи оружия.

3. Семья, в доме которой укрылся бандит (т. е. восставший крестьянин), подлежит аресту и высылке из губернии, имущество ее конфискуется, старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.

4. Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать, как бандитские, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда.

5. В случае бегства семьи бандита, имущество таковой распределять между верными советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать.

6. Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно“.

Кровью, действительно, оказались залитыми Тамбовская и соседняя губернии. Не преувеличивая л. с.-р. Ган мог на суде перед Революционным Трибуналом сказать:[203]„Сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека; тысячи пали безоружными под пулеметами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено.[204]Подобные картины по имеющимся у партии л. с-р. данным могут быть нарисованы по целому ряду губерний: Самарская, Казанская, Саратовская“. И эти сведения идут отовсюду: в Бузулуке в 1920 г. расстреляны 4000 повстанцев, в Чистополе — 600,[205]в Елатьме — 300, причем эти „триста“ должны были вырыть себе предварительно могилу.[206]Все это касается только центра или вернее Великороссии. А Украина? Сибирь?..

Практикуются и массовые фиктивные расстрелы с инсценировкой раздевания, рытья могил, традиционного „пли“, выстрелов над головой — о чем рассказывает в своей книге С. С. Маслов.[207]Эту утонченность при подавлении „восстаний“ надо особо подчеркнуть: ведь здесь действует власть, говорящая о великом будущем коммунизма и так часто живописующая зверства „белых“. В Арской волости Казанского уезда — свидетельствует все тот же № 1 Бюллетеня лев. с.-р. — ставили подряд 30 крестьян и рубили головы шашками…

А порки? Они производятся — утверждает орган лев. с.-р. — повсюду. „Секут розгами, шомполами, палками и нагайками…“

„Бьют кулаками, прикладами, револьверами“.

И идет длинное перечисление губерний, где зарегистрированы телесные наказания.

Официально можно говорить, что в России розги не применяются, ибо телесное наказание явление позорное там, где власть принадлежит „рабочим и крестьянам“. В действительности иное. И. 3. Штейнберг в своей книге[208]собрал недурной букет сообщений о советских держимордах первоначального периода большевистского властвования. Что особенно важно — эти сведения почерпнуты из самой большевистской печати — „Правда“ и „Известия“. „Держиморды под Советским флагом“ — так была озаглавлена даже статья в „Правде“,[209]повествующая о том, как Николаевская (Вологодской губ.) Ч.К. выколачивала „излишки“ хлеба из населения и усмиряла восстание „кулаков“: „Чрезвычайка запирала крестьян массами в холодный амбар, раздевала догола и избивала шомполами“. В Бельском уезде Витебской губ. крестьян порют по постановлению Исполкома. В с. Урени Костромской губ. мужикам приходилось надевать по пяти и более рубах для того, чтобы не ощущать порки, но и это мало помогало, так как плети были свиты из проволок, и случалось, что после порки рубахи врезались в тело и засыхали, так что приходилось отмачивать их теплой водой».

«Ставили нас рядом — добавляет одно частное сообщение, цитированное Спиридоновой в письме к Ц.К. большевиков — целую одну треть волости шеренгой и в присутствии тех двух третей лупили кулаками справа налево, а лишь кто делал попытку улизнуть, того принимали в плети» (дело касается действий реквизиционного отряда).

В Ветлужском и Варнавинском уездах Костромской губ. начальство, приехав в деревню, «целиком ставило сход на колени, чтобы крестьяне почувствовали почтение к советской власти».

«Всыпьте им, пусть помнят советскую власть…»

Что же удивительного, если «под словом коммунист», как признает сама «Правда», «именуют всех хулиганов, лодырей и шарлатанов». «Над нами издеваются, как над бессмысленным скотом…» Чтобы понять террор в деревне, террор реквизиционных отрядов, террор так называемых «комитетов деревенской бедноты» — хулиганов, сделавшихся вооруженными диктаторами, действительно надо вникнуть в современную бытовую обстановку.

«В старое время — говорят в Макарьеве — становые на мужиках ездили, а теперь коммунисты катаются». Это тоже из «Правды». Приезжает продовольственный отряд в одно село в Хвалынском уезде Саратовской губ. Собирает мужиков ночью, приказывает истопить баню и привести «самых красивых девушек молодых»… А вот приказ продовольственного комиссара комбеду: «объявите вашим гражданам, что я им даю сроку три дня свезти десять тысяч пудов хлеба… За неисполнение такового будут мною поголовно расстреливаться, ибо мною уже сегодня в ночь расстрелян один мерзавец в д. Варваринке. Уполномоченным (таким-то) дается право при неисполнении расстреливать, в особенности подлую волость такую-то».[210]

Расстрел и порка — вот поистине символ «переходной эпохи» к социализму. Что тут говорить о «белых». Никто не перещеголяет большевиков в их кровавом угаре.

Найдем ли мы в жизни и в литературе описание, аналогичное тому, которое приводит Штейнберг о происшествии в Шацком уезде Тамбовской губ. Есть там почитаемая народом Вышинская икона Божьей Матери. В деревне свирепствовала испанка. Устроили молебствие и крестный ход, за что местной Ч. К. были арестованы священники и сама икона… Крестьяне узнали о глумлении, произведенном в Ч.К. над иконой: «плевали, шваркали по полу», и пошли «стеной выручать Божью Матерь». Шли бабы, старики, ребятишки. По ним Ч.К. открыла огонь из пулеметов. «Пулемет косит по рядам, а они идут, ничего не видят, по трупам, по раненым, лезут напролом, глаза страшные, матери детей вперед; кричат: Матушка, Заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем…»

Для того, чтобы подвести итоги, следовало бы сказать еще о массовых высылках крестьян, идущих вслед за расстрелами, контрибуциями, сожжением и конфискацией имущества при местных восстаниях.

***

Когда мы говорим об усмирениях, связанных с крестьянскими восстаниями; когда мы говорим о расстрелах рабочих в Перми[211]или Астрахани, ясно, что здесь уже не может идти речь о каком-то специфическом «классовом терроре» против буржуазии. И действительно, террор распространен был с первых дней своего существования на все классы без исключения и, может быть, главным образом на внеклассовую интеллигенцию.

Так и должно было быть. Задача террора — говорила передовая статья в № 1 «Еженедельника» В.Ч.К. — уничтожение идеологов и руководителей врагов «пролетариата» (читай: врагов советской власти). В приговорах Ч.К. и трибуналов говорилось иногда о снисхождении, которое делалось обниняемому «принимая во внимание его пролетарское происхождение». Но на самом деле это было только вывеской, нужной в видах самой разнузданной демагогии. Конечно, на первые порах эта вывеска обманывала несознательные элементы страны, но скоро, кажется, все уже поняли реальную ценность этой демагогии.

Я думаю, что следователи типа «тов. Трунова», описываемого В. Красновым в его воспоминаниях,[212]были явлением в общем редким и, может быть, только на первых порах, когда интенсивно шла агитация против буржуазии, как таковой. Беседа этого следователя в селе Безопасном, Ставропольской губ. с арестованным сводилась к одной и той же стереотипной фразе: «Покажь руку! Раздеть!» «С узника срывали одежду, толкали к выходу, там подхватывали на штыки и выбрасывали тело в ямы, сохранившие название „чумного база“ после чумной эпидемии рогатого скота». Примем во внимание, что застенок, где орудовал Трунов, был только сельской тюрьмой, правда, в селе большом, — не ясно ли, что прием следователя действительно не более чем ничего не говорящая стереотипная фраза. К той же демагогической фразеологии следует отнести заявление некоего рабочего лефортовского района в Москве Мизикина, на которое впоследствии ссылалась «Правда». При обсуждении в Московском Совете вопроса о прерогативах Ч.К. и тезиса Лациса о ненужности судебного следствия Мизикин заявил: «К чему даже и эти вопросы? (о происхождении, образовании, занятии и пр.). Я пройду к нему на кухню и загляну в горшок: если есть мясо — враг народа! К стенке!» Руководство в жизни этим «пролетарским» принципом означало бы в 1918 г. расстрел всей привилегированной партии коммунистов; «нетрудящийся да не ест»… и мясо в то время, пожалуй, преимущественно находилось в горшке «коммунистических» хозяйств и, быть может, спекулирующей буржуазии.

Никто не поверит Лацису, что террор будто бы совсем не трогал «заблудшихся рабочих и крестьян», как никто не поверит Шкловскому, утверждавшему в № 3 «Еженедельника» Ч.К., что «не было ни одного случая, чтобы это угнетение было направлено против рабочего класса». Когда в Одессе в июле 1919 г. начались протесты против массовых расстрелов,[213]местная губ. Ч.К. издала «приказ», гласивший, что контрреволюционеры распространяют «лживые провокационные слухи о расстреле рабочих»; президиум Ч.К. объявлял, что ею не было расстреляно «ни одного рабочего, ни одного крестьянина» — и тут же делалась оговорка «за исключением явных бандитов и погромщиков». Всем желающим «товарищам-рабочим» предлагалось явиться за получением официальных справок о расстрелянных в Ч.К. Затем шли предупреждения: к лицам, уличенным в распространении лживых провокационных слухов, «будет применено самое суровое наказание, которое допускается существующими законами осадного положения». Едва ли кто пошел после этого за «справками»… Астраханские убийства были исключением только в силу своих небывалых еще размеров: напр. 60 представителей рабочих расстреляно в сентябре 1920 г. в Казани за требование только восьмичасового рабочего дня (!), пересмотра тарифных ставок, высылки свирепствовавших мадьяр и проч.[214]Справедливо говорило воззвание левых с.-р., обращенное в апреле 1919 года к рабочим, с предложением не участвовать в первомайских торжествах: «Коммунистическое правительство за время после октябрьской революции собственноручно расстреляло не одну тысячу трудовых крестьян, солдат, рабочих и моряков».[215]«Тюрьма для буржуазии, товарищеское воздействие для рабочих и крестьян» — гласит надпись в одном официальном учреждении. Тот поистине страшный саратовский овраг, о котором мы уже говорили, одинаково был страшен, «как для буржуазии, так и для рабочих и крестьян, для интеллигенции и для всех политических партий, включая социалистов». Также и концентрационный лагерь в Харькове, где работал Саенко, и названный специально лагерем для «буржуев», был переполнен, — как свидетельствует один из заключенных в нем, — представителями всех сословий и в особенности крестьянами.

Кто определит, сколько пролито крови рабочих и крестьян в дни «красного террора»? Никто и, быть может, никогда. В своей картотеке, относящейся только к 1918 г., я пытался определить социальный состав расстрелянных… По тем немногим данным, которые можно было уловить, у меня получились такие основные рубрики, конечно, очень условные.[216]Интеллигентов — 1286 человек; заложников (профессионал.)[217]— 1026; крестьян — 962; обывателей — 468; неизвестных — 450; преступных элементов (под бандитизм часто, однако, подводились дела, носящие политический характер) — 438; преступления по должности — 187. Слуг — 118; солдат и матросов — 28; буржуазии — 22; священников — 19.

Как ни произвольны все подобные группировки, они опровергают утверждения большевистских вождей и выбивают последний камень из того политического фундамента, который они пытаются подвести под террористическую систему (морального оправдания террору общественная совесть никогда не найдет). Скажем словами Каутского: «это братоубийство, совершаемое исключительно из желания власти». Так должно было быть по неизбежности. Так было и в период французской революции, как в свое время я указывал.[218]Это положение, для меня неоспоримое, вызывает однако наибольшие сомнения. Я уверен, что в будущем мы получим еще много подтверждающих данных. Вот одна лишняя иллюстрация. Один из сидельцев тюрьмы Николаевской Ч.К. пишет в своих показаниях Деникинской комиссии (21-го авг. 1919 г.): «Особенно тяжело было положение рабочих и крестьян, не имевших возможности откупиться: их расстреливали во много раз больше, чем интеллигенции». И в делопроизводстве этой комиссии имеется документ, цифрами иллюстрирующий этот тезис. В докладе представителей николаевского городского самоуправления, участвовавших в комиссии, имеется попытка подвести итоги зарегистрированным расстрелам. Комиссии удалось установить цифру в 115 расстрелянных; цифру явно уменьшенную — говорит комиссия — ибо далеко не все могилы были обнаружены: две могилы за полным разложением трупов оказались необследованными; не обследовано и дно реки. Вместе с тем Ч. К. опубликовывала далеко не все случаи расстрелов; нет сведений и о расстрелах дезертиров. Комиссия могла установить сведения о социальном составе погибших лишь в 73 случаях; она разбила полученные данные на такие три группы:[219]самая преследуемая группа (купцы, домовладельцы, военные, священники, полиция) — 25, из них 17 офицеров, 2) группа трудовой интеллигенции (инженеры, врачи, студенты) — 15, 3) группа рабоче-крестьянская — 33.

Если взять мою рубрикацию 1918 г., то на группу так называемых «буржуев» придется отнести еще меньший процент.219

В последующих этапах террора еще резче выступали эти факты. Тюрьмы полны были рабочих, крестьян, интеллигенции. Ими пополняли и число расстреливаемых.

Можно было бы завести за последний год особую рубрику: «красный террор» против социалистов.

***

Только в целях демагогических можно было заявлять, что красный террор является ответом на белый террор, уничтожение «классовых врагов, замышляющих козни против рабочего и крестьянского пролетариата». Может быть, эти призывы, обращенные к красной армии, сделали на первых порах гражданскую войну столь жестокой, столь действительно зверской. Может быть, эта демагогия сопряженная с ложью, развращала некоторые элементы. Власть обращалась к населению с призывом разить врага и доносить о нем. Правда, эти призывы к шпионажу сопровождались одновременно и соответствующими угрозами: «всякое недонесение — гласил приказ[220]председателя чрезвычайного Военно-Рев. Трибунала Донецкого Бассейна Пятакова — будет рассматриваться как преступление, против революции направленное, и караться по всей строгости законов военно-революционного времени». Доношение является гражданским долгом и объявляется добродетелью. «Отныне мы все должны стать агентами Чека» — провозглашал Бухарин. «Нужно следить за каждым контрреволюционером на улицах, в домах, в публичных местах, на железных дорогах, в советских учреждениях, всегда и везде, ловить их, предавать в руки Чека» — писал «левый» коммунист Мясников,[221]убийца вел. кн. Михаила Александровича, впоследствии сам попавший в опалу за свою оппозиционную против Ленина брошюру.[222]«Если каждый из нас станет агентом чеки, если каждый трудящийся будет доносить революции на контрреволюцию, то мы свяжем последнюю по рукам и ногам, то мы усилим себя, обеспечим свою работу». Так должен поступать каждый честный гражданин, это его «святая обязанность». Другими словами, вся коммунистическая партия должна сделаться политической полицией, вся Россия должна превратиться в одну сплошную Чека, где не может быть и намека на независимую и свободную мысль. Так, отделение Ч.К. на Александровской ж. д. в Москве предлагало, напр., объявить всем рабочим, что о всех собраниях они обязаны сообщать заранее в Отдел Чека, откуда будут присылаться представители для присутствия на собраниях, а по окончании собрания протокол должен быть немедленно доставлен в Ч.К.[223]