Общая картина жизни варваров

Аланы не занимались земледелием, они пи­тались молоком и мясом животных, странство­вали в своих деревянных повозках из степи в степь. Когда их животные поедали всю траву на лугах, они укладывали свой город на повозки и раскидывали его на другом месте. Место, на котором они останавливались, становилось их отечеством. Аланы были высокого роста и красивы, имели почти светло-русые волосы, взгляд страшный и вместе с тем приятный. Рабство у них было неизвестно; они все были детьми свободы. Готы, как и аланы, скандинавского происхож­дения, имели с ними сходство; но они менее переняли обычаев у славян и были более расположены к воспринятою цивилизации.

Сарацины, так же как и аланы, были номады: сидя на своем верблюде, они бродили по бесконечным пустыням, переменяя каждую минуту небо и зем­лю; вся жизнь их была постоянным бегством.

Гунны были страшны даже самим варварам: они с отвращением смотрели на этих всадников с толстой шеей, изрезанными щеками, смуглым, плоским и безбородым лицом, с головой в виде шара из костей и мяса, и глазами, кото­рые скорее можно было назвать щелями, чем глазами; с крикливым голосом и дикими телодвижениями. Римлянам говорили о них, как о животных, ходя­щих на двух ногах, и сравнивали с теми уродливыми изображениями, кото­рые в древности ставились на мостах. Им приписывали происхождение, оп­равдывающее ужас, который они внушали: их считали потомками каких-то волшебниц, называемых Аюштпа, которые после изгнания их из общества готским королем Фелимером в пустынях соединились браком с демонами. Отличные во всем от прочих людей гунны не употребляли огня при изготов­лении кушаний. Они питались дикими травами, полусырым мясом, размяг­ченным под сиденьем или согретым между седлом и спиной лошади. Их ту­ники из крашеной холстины и шкурок полевых крыс завязывались около шеи и снимались только тогда, как изнашивались дотла. На голову надевались круг­лые кожаные шапки, а мохнатые ноги обертывались в козий мех. Можно было подумать, что они были пригвождены к лошадям, малорослым и безобразным, но неутомимым. Часто они садились на них боком, как женщины; сидя вер­хом, они толковали о делах, рассуждали, продавали, покупали, пили, ели, спали на узкой шее своего бегуна и созерцали в глубоком сне всевозможные снови­дения. Без определенного жилища, без очага, без закона и домашних привы­чек гунны блуждали в своих повозках, служивших им жилищами. В этих под­вижных шалашах жены изготовляли им одежды, рожали, кормили грудью своих детей до отроческого возраста. Никто среди этих племен не мог сказать, откуда он родом, потому что он мог быть зачат далеко от того места, где рож­ден, а воспитываем еще далее. Такой образ жизни в подвижных повозках был в употреблении у многих народов, и особенно у франков. Не все варвары, од­нако, были так грубы. Франки, перемешанные издавна с римлянами, переня­ли от них кое-что в опрятности и манерах.

При сходстве и различии в обычаях эти народы имели каждый ему толь­ко свойственный характер: «Готы — бесстыдны, лукавы, но целомудренны, — говорит Сальвиан, — аланы — откровенны; франки — лживы, но гостепри­имны; саксы — жестоки, но враги чувственных наслаждений». Тот же автор хвалит также скромность готов и особенно вандалов. Тойфалы — племя, оби­тавшее в Дакии, — страдали противоположным пороком. Гунны, веролом­но нарушавшие всякое перемирие, были снедаемы жаждой золота. Остава­ясь на степени животного инстинкта, они не имели понятия о чести и бес­честии. При языке, бедном для выражения мысли, не имея никакой религии, ни суеверных преданий, они не были сдерживаемы никаким внутренним страхом. Раздражительные и своенравные, они в один и тот же день покида­ли друзей, ничем их не оскорбивших, и опять возвращались к ним, хотя бы те ничего не сделали для смягчения их гнева.

Некоторые из этих племен были людоеды. Один из сарацинов, весь об­росший волосами и нагой до пояса, с хриплым и страшным криком, броса­ется с мечом в руке в середину готов, подступивших к стенам Константино­поля, после поражения Валента; он прильнул губами к горлу сраженного им неприятеля и начал сосать его кровь, к ужасу свидетелей этой сцены. У ев­ропейских скифов проявлялся тот же инстинкт хоря и гиены; св. Иероним видел в Галлии аттикотов, бретонскую орду, которые питались человеческим мясом: когда они встречали в лесах стада свиней и других животных, то вы­резали груди у женщин, пасущих стадо; самые мягкие части у пастухов — лучшее блюдо их пиршеств. Аланы отрубали голову убитому неприятелю, а из кожи трупа делали попону для лошади. Будины и гелоны также из кожи побежденных выделывали одежды себе и покрывала для лошадей, а голову сохраняли. Эти самые гелоны изрезывали себе щеки; изрубленное лицо, раны, стянутые, как багровые раковины, с красной опухолью, считались высшим знаком отличия.

Независимость была целью жизни для варвара, как для римлянина его отечество, по выражению Боссюэта. Быть побежденным или порабощенным для этих детей войны и пустыни казалось более невыносимым, чем смерть: умирать с улыбкой было геройством. Саксон Грамматик говорит об одном варварском воине: «Он упал, засмеялся и умер». На языке германцев было даже особенное название для таких фанатиков смерти; мир не мог не сделать­ся добычей подобных людей.

Правительство у них вообще имело вид военных республик, начальники которых были избираемы, а иногда на время делались наследственными, под влиянием привязанности, славы или отцовской тирании. Весь древний ев­ропейский мир язычества и варваризма знал только избирательную верхов­ную власть: верховная власть наследственная является в христианскую эпо­ху; такая власть утверждалась внезапно, всякий раз, когда право засыпало ввиду совершившегося факта.

Естественное общество представляет в себе все разнообразие правительств в обществах цивилизованных: там встречаются вместе деспотизм, абсолютная монархия, монархия умеренная, республика аристократическая и дем_0кратическая. Часто даже дикие народы изобретали политические формы у1_Ивительной сложности и тонкости, как то доказывало правительство гурон_. Некоторые германские трибы избранием короля и военного предводителя создавали две верховные власти, независимые одна от другой: сочетать необыкновенное! ^L

Народы, вышедшие из глубины Азии, своими учреждениями отличались, от народов, пришедших с Севера Европы: двор Аттилы представлял вид константинопольского сераля или пекинских дворцов, но с тем отличием, что \ гуннов женщины показывались публично; Максимин, византийский посот был представлен Керке, старшей королеве, или любимой султанше Аттилы' она лежала на софе, ее прислужницы вышивали, сидя вокруг на коврах, разостланных на полу. Вдова Бледы прислала посланникам в подарок краси­вых рабынь.

Варвары, имея сходство по некоторым из своих обычаев с нашими дики­ми, которых я видел в Новом Свете, в то же время существенно отличались от них во многих других отношениях. Сотня гуронов, нагой предводитель которых носил европейскую треугольную шляпу, служила одно время у фран­цузского губернатора Канады: можно ли уравнивать их с теми толпами сла­вянского и германского племени, союзниками римских войск? Ирокезы в лучшую пору своего благосостояния не вооружали более десяти тысяч во­инов; одни готы выставляли как остаток от их военного набора отряд в пять­десят тысяч человек на службу императорам; в четвертом и пятом веках це­лые легионы состояли из варваров. Аттила соединял под своими знаменами семьсот тысяч воинов; такое количество теперь едва могла бы выставить са­мая многочисленная нация Европы. На службе во дворце и в канцеляриях империи были нередко франки, готы, свевы, вандалы; кормить, одевать и снаряжать такую массу людей есть дело общества, уже далеко подвинувше­гося в промыслах и искусствах; принятие участия в делах греческой и римс­кой цивилизации показывает уже замечательное развитие понятий.

Странность обычаев варварских и нравов не противоречит такому поло­жению: у народа может быть далеко подвинуто его политическое развитие. и в то же время отдельные личности в этом народе продолжают сохранять привычки естественного состояния.

Рабство было известно у всех этих орд, восставших против Капитолия. И между тем это ужасное право, опирающееся на право победы, было пер­вым шагом цивилизации: человек, совершенно дикий, убивает и ест своих пленников; но не иначе, как восприняв первую идею общественного поряд­ка, он оставляет им жизнь, с целью употреблять их для своих работ. Сословие благородных также было у варваров, как и рабство; и если сомне­ваются в этом доказанном факте, то вследствие смешения военного равен­ства, происходившего от братства по оружию, с равенством рангов. История неоспоримо доказывает, что различные общественные классы существова­ли в двух больших подразделениях скандинавской и кавказской крови. Готы имели своих азов, или полубогов: две фамилии, Амальты и Бальты, господ­ствовали над всеми другими.

Право первородства было неизвестно большей части варваров, и канони­ческому праву стоило большого труда принудить варваров к принятию это­го закона. У них существовал не только полный раздел, но часто последний рожденный между детьми, как более слабый, получал большую в сравнении с другими часть из наследства. «Когда братья делят имущество своего отца, — говорил закон в Галлии, — то самый младший получает лучший дом, земле­дельческие орудия, котел своего отца, его нож и топор».

В противность тому духу, который господствовал в настоящем саличес­ком законе, материнская линия имела предпочтение перед отцовской в на­следстве и делах, к нему относившихся. Пример подобного мы скоро уви­дим, когда будем говорить о пени за убийство.

У многих германских триб личное владение было только годовое: владе­лец обработанного поля после жатвы возвращал землю общине. У галлов родительская власть простиралась и на саму жизнь дитяти, германцы огра­ничивали эту власть одной его свободой. В валлийском княжестве пенсене-дит, или предводитель клана, управлял всеми родами. Законы варваров, если мы опустим в них все то, что ввел католицизм и римское право, ограничи­вались собственно уголовными законами для защиты личности и имущества. В салическом законе находятся наказания за кражу вообще животных, овец, коз, собак, свиней, начиная от поросенка до матки, ведущей стадо, от теленка до быка, от ягненка до барана, от козленка до козла, от лучшей гончей соба­ки до собаки, стерегущей стадо. Закон в Галлии запрещал бросать камень в быка, запряженного в плуг, и крепко стягивать ему ярмо. Лошадь пользова­лась особенным покровительством: тот, кто сядет на коня или кобылу без позволения хозяина, подвергается пени от пятнадцати до двадцати солидов золота. Кража у франка боевого коня, мерина, жеребца и его кобыл влечет за собой большое наказание. Охота и рыбная ловля были также охраняемы законом: определялась пеня за горлицу и всякую маленькую птицу, похищен­ную из сетей, куда она попалась; за сокола, пойманного на дереве; за умер­щвление оленя, который служит приманкой для диких оленей; за похище­ние кабана, пойманного другим охотником; за вырытие из земли спрятан­ной дичи и рыбы, лодки и мережи. Всякое дерево было под защитой особенных распоряжений: заботиться о сохранении лесов значило заботиться о безопасности отечества.

Военное товарищество или ответственность трибы и круговая порука чле­нов семьи выражались в постановлениях о присяжных или очистителях: если кто-нибудь обвинялся в проступке или преступлении, то он мог, по алеман-нскому закону и по многим другим, избежать наказания, если находил из­вестное число равных себе по положению (pares), которые поклялись бы вместе с ним, что он невинен. Если обвиняемое лицо — женщина, то ее при­сяжные должны быть женщины.

Так как храбрость была первым качеством варваров, то всякое ругатель­ство, выражающее ее недостаток, наказывалось: таким образом, назвать муж­чину зайцем (lepus) или замаранным (concacatus) значило навлечь на себя пеню от трех до шести солидов золота; той же пени подвергался воин, бро­сивший свой щит на глазах у неприятеля.

Процесс уголовного суда в тех случаях, когда убийство наказывается смер­тью, может служить лучшей картиной германских нравов. Убивший челове­ка и не имеющий, чем заплатить всю виру сполна, должен представить две­надцать присяжных, которые объявляют, что виновный в преступлении ничего не имеет ни на земле, ни под землей, сверх того, что он представил в уплату виры. Тогда виновный входит в свой дом и берет в горсть землю из четырех углов своего дома; с этим он возвращается к двери, становится на пороге, лицом вовнутрь жилища, и левой рукой бросает землю назад через плечо на своего ближайшего родственника. Если его отец, мать и братья от­дали уже все, что имели, тогда он бросает землю на сестру своей матери и пи на детей, или на трех ближайших родственников с материнской стороны После того обвиненный босиком и в рубашке перепрыгивает, опираясь на шест, через забор, окружающий его дом: тогда три родственника с материн­ской стороны обязуются заплатить то, чего недостает до полной суммы виры За отсутствием родственников с материнской стороны призываются род­ственники со стороны отца. Бедный родственник, будучи не в состоянии заплатить, бросает в свою очередь землю, взятую в четырех углах дома, на родственника более богатого. Если и этот родственник не может доплатить недостающей части виры, то истец обязует ответчика явиться на суд подряд четыре раза; и наконец, если никто из родственников последнего не захотел бы за него заплатить, тогда сам преступник осуждался на смерть: de vita componat, т.е. платил виру жизнью.

Из таких многочисленных предосторожностей для спасения жизни винов­ного можно заключить, что варвары смотрели на закон, как на тирана, и ста­рались ограничить его власть; но не ценя высоко ни собственную жизнь, ни жизнь других, они считали соответственным правом каждого убить или са­мому быть убитым.