Прирост населения в разные исторические периоды 1 страница

Прирост населения (% в год)	Исторический пример	Прирост населения (% в год)	Исторический пример
-0,07	Англия 1650—1700	0,68	Англия 1080—1330 (макс, допущение)
0,20	Англия 1080—1330 (ми­нимальное допущение)	0,80	Современное развитое общество
0,2?	Англия 1700—1750	0,81	Англия 1750—1800
0,35	Англия 1541—1741	1,33	Англия 1800—1850
0,48	Англия 1600—1650	2,50	Современный развивающийся мир
0,62	Англия 1550—1600
0,62	Англия 1541— 18718

Как видим, разброс вероятных темпов роста населения для Анг­лии XII—XIII веков, а именно — 0,2 процента и 0,68 процента в год, примерно соответствует показателям роста населения за период между серединой XVI и серединой XVIII веков. В отношении пос­леднего периода статистические данные значительно полнее, при том, что Англия в это время еще оставалась доиндустриальным об­ществом. Учитывая долгосрочные тенденции и непрерывный харак­тер этого роста, логично предположить, что в общем и целом в эпоху Высокого Средневековья население росло теми же темпами, что и в XVI, XVII и начале XVIII века. Конечно, имелись колоссаль­ные различия в зависимости от времени и места. Иногда наблюда­лось и сокращение населения; иногда оно могло расти быстрее, чем наши максимальные оценки. Так, например, счастливым образом сохранившиеся местные записи из Тонтона в Сомерсете, показыва­ют рост населения за период между 1209 и 1348 годами порядка 0,85 процента⁹. В районе Ниццы число домохозяйств с 1263 до 1315 го­да возросло от 440 до 722, то есть прирост составил 0,95 процента^.

В демографической истории средних веков множество нере­шенных вопросов. Например, когда мы говорим о росте населения после X века, то совершенно неясно, было ли это начало или уско­рение темпов роста или же это был только пик демографического роста, продолжавшегося на протяжении столетий. Также нет ни одной удовлетворительной модели, которая позволяла бы судить о

5. Вольное поселение

таких компонентах прироста, как рождаемость, коэффициент брач-ности и смертности, их влияние на экономику, в частности на уро­вень развития земледелия, или на такие базовые социальные пара­метры, как модель семьи или право земельной собственности. И тем не менее, когда мы пытаемся вникнуть в динамику экспансии Высокого Средневековья, мы можем исходить из того, что в те вре­мена темпы роста населения были сопоставими с теми, что мы имеем в начале Нового времени, с его высокими темпами урбани­зации и миграции населения.

ХАРАКТЕР МИГРАЦИИ

В Высокое Средневековье население Европы характеризовалось не только количественым ростом, но и мобильностью. Иногда это было перемещение на небольшое расстояние: новые города были полны переселенцев из близлежащих деревень, а сельские поселен­цы создавали себе дочерние деревеньки или скотные дворы в пре­делах пешего хода от их основного жилища. Помимо этого, имели место такие сухопутные и морские передвижения людских масс, которые забрасывали их на сотни и тысячи миль от родных мест, порой в совершенно чуждую им в климатическом и культурном от­ношении среду. Историки окрестили эпоху между IV и VI веками «эпохой переселения народов» (Volkerwanderungzeit), но с точки зрения численности переселенцев и долгосрочных последствий миграционные процессы, протекавшие в Высокое Средневековье, соответствуют этому наименованию даже в большей степени.

Пространственный рисунок миграции того периода был весьма сложен, однако в целом картина переселения европейцев ясна. По мере роста населения наблюдалось движение людских масс из центральных районов Западной Европы на периферию континента во всех направлениях — в земли кельтов, на Пиренейский полуост­ров, отдельные районы Средиземноморья и в особенности земли полабских славян. Слово «экспансия», конечно, является метафо­рой, однако с точки зрения перемещения масс населения его следу­ет воспринимать буквально. Сколько бы наемников или ученых ни переселялось из периферийных областей латино-христианского мира в центральные районы континента, число перемещавшихся в обратном направлении значительно их превосходило: огромные массы городского и сельского населения перебирались из Англии в Ирландию, из Саксонии в Ливонию, из Старой Кастилии в Андалу­сию.

Конечно, эмиграция в разных областях христианской Европы протекала различно с точки зрения масштабов и направления пере­мещения. Одни области были охвачены этим процессом больше, другие меньше. Существенные различия в размах эмиграционных процессов вносили способы передвижения — сухопутный и мор­ской, ибо действительно массовой заокеанской эмиграции, сыграв-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

шей столь важную роль в истории Нового Света в Новое время, в Средние века еще не было. Заморские колонии, конечно, создава­лись, и в первую очередь, в Святой земле — так называемый Утре-мер (Outremer), «заморская земля», а также в Восточной Прибалти­ке и Ирландии. Однако в этих регионах переселенцы обычно со­ставляли незначительное меньшинство и включали представителей светской и церковной знати, слоя бюргеров и малую толику сель­ских жителей. Зато районы ближней экспансии, например, Пире­нейский полуостров или земли полабских славян, переживали такой наплыв иммиграции, которого оказалось достаточно для кар­динальных перемен в культурной среде и фундаментальных изме­нений в языке. Именно переселение десятков тысяч немецких го­рожан и селян в XII—XIII веках, называемое иначе «Остзидлунг» (Ostsiedlung), привело к германизации земель полабских славян и укоренению носителей немецкого языка в таких местах, как Бер­лин или Любек, которые стали впоследствии символами всего гер­манского мира. Контраст, наблюдавшийся между сравнительно вы­сокой плотностью поселений и относительно низким уровнем миг­рации в Утремеры типа Ливонии или Сирии, можно отчасти объяс­нить тем обстоятельством, что за передвижение по морю приходи­лось платить. Хотя наземный путь был дольше и труднее, а отправ­лять пожитки морем оказывалось дешевле, нежели по суше, отдель­ные переселенцы или семьи мигрантов, будь то пешком, верхом или в повозке, могли совершить свой путь по суше достаточно не­дорого и вполне самостоятельно. Путешествие по морю автомати­чески означало увеличение расходов.

Массовое переселение было характерно в основном для XII— XIII веков, хотя в некоторых регионах оно началось раньше. На Пи­ренейском полуострове христианская иммиграция последовала сразу за завоеванием, то есть уже в IX и X веках, однако подлин­ные масштабы приобрела лишь после взятия Толедо в 1085 году. Именно это событие, по мнению мусульманских авторов, стало той точкой отсчета, когда «могущество франков впервые заявило о себе»¹¹. В первой половине XII века арагонцы захватили долину Эбро, в середине XIII кастильцы вошли в Андалусию, а к 1249 году португальцы уже хозяйничали в Алгарве. По мере того, как христи­анские правители захватывали исламские области Пиренейского полуострова, их постоянной заботой становилось заселение и ос­воение захваченных земель. Иногда такая необходимость диктова­лась исходом прежнего мусульманского населения; в других случа­ях новые поселения закладывались на ранее пустовавших землях. Большинство переселенцев приходили из других областей самого Пиренейского полуострова, но были и такие, кто проделывал путь с юга Франции. Во владениях тамплиеров между Туделой и Сарагос-сой в середине XII века встречались землевладельцы с характерны­ми именами типа Раймон из Гаскони, Вильгельм из Кондома, Мар­тин из Тулузы или Ришар из Кагора^. Для всех находилось место.

5. Вольное поселение

Общая площадь земель, охваченных Реконкистой, была огромна — около 150 тысяч квадратных миль, и пиренейские королевства оста­лись относительно мало заселенными. Тем не менее в целом мигра­ция людских потоков во вновь захваченные районы существенно изменила тогдашнюю демографическую ситуацию.

Так называемый Остзидлунг, то есть расселение германцев на землях к востоку от Эльбы и Зале, традиционно служивших восточ­ной границей германских племен, носило еще более массирован­ный характер. Этот процесс начался постепенно с первой половины XII века, в первую очередь в восточном Голыптейне, где в 1143 году был заложен город Любек. Во второй половине столетия герман­ские поселения распространились до Бранденбурга, а возможно и до Мекленбурга. Есть также вероятность того, что в 1175 году они были уже и в Силезии, когда герцог Болеслав I даровал свободу от «польского закона» цистерцианцам Лубяжа, дабы на этих землях селились «все немцы, кто возделывает монастырскую землю либо приведены жить на ней настоятелем братства»^. В тот же период появились поселения германцев в Богемии и Трансильвании. В XIII веке вся Восточная Европа, от Эстонии до Карпат, оказалась заселена носителями немецкого языка. Среди переселенцев были крестьяне, купцы, шахтеры. Их появление навсегда изменило карту Европы, и первостепенной важности исторические последствия этого процесса мы наблюдаем и по сей день.

По сравнению с поселениями Реконкисты и Остзидлунга в дру­гих областях Европы перемещение людских масс носило менее масштабный характер. Однако для вовлеченных в миграционный процесс регионов оно имело большое значение и служит лишним доказательством того, что здесь мы имеем дело с поистине всеоб­щим феноменом, захлестнувшим весь европейский континент. Ибо точно так же, как чужеземные землепашцы наводнили долину Тахо и леса Силезии, земли кельтов — Уэльс, Ирландия и Шотландия — испытывали на себе наплыв колонистов из Англии и, до некоторой степени, франции, а в Восточном Средиземноморье новые поселе­ния росли и множились на волне крестовых походов. Во всех этих случаях мы видим, что людской поток устремлялся из центральной части Западной Европы на периферию материка.

Примером такого центробежного движения может служить миг­рация фламандцев, жителей низменного графства Фландрии на бе­регу Северного моря. Фландрию с полным правом можно отнести к «центральным» областям на карте средневековой Европы, посколь­ку она лежит между Англией, Францией и Германией, на оживлен­ных морских путях. Во Фландрии рано сформировалось централи­зованное феодальное княжество. Фламандские города с развитой торговлей и ремесленным производством образовывали важнейшее ядро средневековой экономики севернее Альп. Фландрия, по всей видимости, имела более высокую плотность населения по сравне­нию с любым сопоставимым по площади регионом за исключением

Роберт Бартлетт. Становление Европы

5. Вольное поселение

Италии. Даже после кризиса XIV века Фландрия сохранила столь высокую жизнеспособность, что здесь стало возможным становле­ние и формирование собственной национальной культуры (кото­рую принято ошибочно называть «бургундской»).

В Высокое Средневековье фламандцы распространились по всей Европе. Многие из них возделывали землю, но были среди фламандских переселенцев и рыцари, и воины, и ремесленники, коих можно было встретить во всех уголках христианского мира и за его пределами: в 1081 году некто Раймонд Фламандец являлся «главой стражи и хранителем городских ворот» в Константинопо­ле¹⁴. В нормандском завоевании Англии 1066 года участвовало столько фламандцев, что когда вскоре после завоевания Вильгельм I издал охранную грамоту в отношении земель архиепископа Йорк­ского, то в ней содержалась угроза применения надлежащих сан­кций против любого преступника, «будь то француз, фламандец или англичанин»¹⁵. Фламандцев продолжали манить военные при­ключения в Англии, и в качестве наемных воинов они сыграли важную роль в междоусобных войнах и восстаниях XII века. На­пример, в крупном восстании 1173—1174 годов один из предводите­лей мятежников граф Лестер «выступил в поход с фламандцами и французами, а также людьми из Фризии»¹⁶. Король Шотландии, присоединившийся к мятежникам, был заинтересован в наборе фламандцев из Фландрии «и их флоте, сотнях и полусотнях воинов этого сильного народа». Один наблюдатель тех лет неодобрительно комментировал вербовку этих воинов-простолюдинов и писал, что они «рвутся заполучить вожделенную английскую шерсть». «Прав­да состоит в том, — добавляет летописец, — что большинство из них ткачи, и в отличие от рыцарей они не имеют понятия о том, как держать в руках оружие, а только жаждут грабежей и добычи».

Другие воины-фламандцы стремились к более существенному вознаграждению и сумели стать крупными землевладельцами в странах, с которыми воевали. Так, небольшая группа фламандских феодалов осела в Верхнем Клайдсдейле в качестве рыцарей, держа­телей земли шотландского короля Малькольма IV (1153—1165). Ха­рактерны их имена и фамилии типа Визо и Ламкин, которые они запечатлели в названиях своих владений (Вистон, Ламингтон). Дру­гие фламандцы, такие, как Фрескин и Бероальд Фламандец, владели землями дальше на север, в Морее и Элгине, а граф Давид, брат ко­роля Вильгельма Льва, лорд Гариоха (Эбердиншир), в одной из своих грамот обращался к «французам, и англичанам, и фламанд­цам, и шотландцам». Два из наиболее влиятельных родов в средне­вековой Шотландии, Дуглас и Морэй, были фламандского проис­хождения^.

Другие фламандцы осели в городах. В исторической литературе их характеризуют как «важный элемент городского населения Шотландии на раннем этапе его развития». Они имели собствен­ный административный центр в Бервике, так называемый Красный

Дом, который получили от короля Шотландии¹⁸. Нет сомнения, что фламандская колония существовала и в Вене: там в 1208 году гер­цог Леопольд VI Австрийский даровал особые привилегии «нашим бюргерам, коих мы именуем фламандцами и коих поселили в нашем городе Вене»¹⁹. Все крупные города в Остзидлуиге имели в числе своих жителей выходцев из Фландрии, о чем свидетельство­вала их фамилия — Флеминг^.

Фламандские поселенцы-крестьяне особенно ценились за то, что владели искусством мелиорации (как и их соседи голландцы). К 1000 году они уже умели защищать и поднимать пашню с помощью дамб и дренажных канав, и граф Фландрии Балдуин V (1036—1067) прославился именно тем, что «неустанным трудом и заботой пре­вратил целину в плодородные земли»²¹. В следующем столетии этот опыт был перенят землевладельцами других стран. В 1154 году епи­скоп Майсенский Герунг «поселил энергичных пересленцев из Фландрии в невозделанных и необжитых местах», чтобы те основа­ли поселение из восемнадцати крестьянских мансов²². Пятью года­ми позже аббат Валленштедтский Арнольд продал фламандцам не­сколько участков земли близ Эльбы, где прежде жили славяне. Они преобразовали эти наделы в поселение из двадцати четырех ман­сов, которые подчинялись фламандскому закону (('ига Flamig-goram)²³. Привлечение фламандцев к освоению земель к востоку от Эльбы получило такое распространение, что одной из двух типовых форм крестьянского надела (манса) стал гак называемый «фламанд­ский манс»²⁴. Даже сегодня деревни с названиями типа Флеммин-ген, области наподобие Фляминг в Бранденбурге и следы нидер­ландского диалекта, которые отмечают некоторые исследователи, говорят о том значительном влиянии, какое имела фламандская крестьянская колонизация земель к востоку о Эльбы²⁵. Первые не­мецкие поселенцы в Трансильвании, неосвоенной области королев­ства Венгерского, прибывшие сюда в 40—50-е годы XII века по при­глашению короля Гезы, упоминаются в документах XII века как фламандцы²⁶. Ряд ученых, правда, придерживаются того мнения, что этот термин к тому времени уже приобрел обобщенное значе­ние и относился к любым колонистам. Вместе с тем в науке суще­ствует и другое, вполне обоснованное мнение, что термин «фла­мандцы» все же следует считать в первую очередь показателем эт­нической принадлежности и он мог относиться если и не к посе­ленцам, непосредственно прибывшим из Фландрии, то к выходцам из новых фламандских поселений к востоку от Германии.

Крупная колония фламандцев была основана в Южном Уэльсе при короле Генрихе I Английском примерно в 1108 году. Их влия­ние на Уэльс нашло отражение в национальной хронике, «Бруте»:

«Некий народ чужого происхождения и обычаев.., король Генрих направил в земли Дайфеда. И этот народ захватил целый кантреф [тер­риториальная единица] Рос... полностью вытеснив оттуда местных жи­телей. А народ этот, говорят, пришел из Фландрии, из земли, лежащей

Роберт Бартлетт. Становление Европы

5. Вольное лоселение

близ моря Бретонского, и пришли они потому, что море наступило и лишило их земли... Не сумев найти себе место для жизни, ибо море за­лило прибрежные земли, а в горах и так были люди, и людей было так много, а земли так мало, что всем не было где жить, эти люди взмоли­лись перед королем Генрихом, чтобы дал им место, где жить. И тогда их направили в Рос, откуда они прогнали законных жителей, которые отныне и по сию пору лишены своей законной земли и законного места»²⁷.

Отрывок не во всем точен: «горы» Фландрии скорее существу­ют в воображении летописца, нежели в реальной Фландрии. Суть, однако, схвачена верно: относительно небольшая и перенаселенная территория, испытывающая постоянную угрозу со стороны моря, которая и подвигла мигрантов в дальний путь, в чуждую им в куль­турном отношении среду.

Фламандская колония в Южном Уэльсе, с центром в районе Роса в Южном Пемброкшире, на протяжении многих поколений сохраняла свою культурную самобытность, в частности, в топони­мике. Например, от имени Визо, «вождя фламандцев»²⁸, который в 1112 году прошел через Вустер по пути из Фландрии в Пемброк-шир, или Фрескина, сына Оллека, упоминание о котором имеется в королевских документах ИЗО года^Э произошли типично фламанд­ские названия — Вистон (сравните с точно таким же названием в Клайдсдейле). Свои обычаи фламандцы соблюдали и в особых гада­тельных обрядах³⁰. Еще и в 1200 году в Пемброкшире говорили на фламандском языке³ *. На протяжении всего этого периода враж­дебность между чужеземной колонией и коренными валлийцами не утихала. Весь XII век и начало следующего столетия были отмечены взаимными набегами и убийствами. В 1220 году валлийский князь Лливелин ап Йорверт «собрал мощное войско для похода на фла­мандцев Роса и Пемброка» и «в течение пяти дней пересек Рос и Догледиф, учинив страшную резню среди жителей той земли»³² Тонкий наблюдатель Геральд Валлийский в 1188 году так писал о фламандцах:

«Это храбрый и крепкий народ, заклятые враги валлийцев, с кото­рыми они состоят в непрестанной вражде; народ искусный в работе с шерстью, опытный в торговле, готовый к любым трудностям и опаснос­тям на суше и на море в своем стремлении к добыче; легко приспосаб­ливающийся к требованиям времени и места и меняющий плуг на ору­жие; отважный и удачливый народ»³³.

Здесь мы опять, но в более доброжелательном тоне, находим мнение о фламандцах скорее как о ремесленниках-ткачах, нежели рыцарях. Геральд, по-видимому, более точен в том, что воспринима­ет их в равной степени как воинов, купцов и ремесленников — а может быть, пастухов, поскольку пемброкширские фламандцы, ко­нечно, занимались овцеводством. Поразительна одна черта их нату-

L

ры — разносторонность: они и рыцари, и наемные воины, и ткачи, и крестьяне-переселенцы.

В 1169 году в Ирландию пришли англо-нормандцы. Во всяком случае, именно так характеризуют это событие большинство исто­риков. Но для одного ирландского летописца это было «прибытие фламандского флота»³⁴. К армии наемников, первоначально воевав­шей в Ирландии, присоединился крупный контингент фламандцев из Пемброкшира, и многие из них в последующие годы осели на захваченных землях, как случалось до этого в Англии, Уэльсе и Шотландии. Таким образом, в ходе экспансии, характерной для Вы­сокого Средневековья, фламандская народность распространилась по всему христианскому миру. Некоего Жерара Флеминга можно обнаружить в числе поселенцев в Палестине в 1160-е годы, Майкла Флеминга — в роли шерифа Эдинбурга на рубеже XI и XII веков, а Генриха Флеминга — на престоле епископа Эрмландского в Прус­сии в конце XIII века³⁵. На небольшом примере фламандцев можно воссоздать картину массовой миграции населения, имевшей место в ту эпоху.

СИСТЕМА ПРАВА

Ясно, что окружение, в какое попадали переселенцы в результа­те миграционных процессов, было неодинаковым. Переселяясь в центральную Месету, кастильцы оказывались в местности, пригод­ной для зернового хозяйства, виноградарства и овцеводства, если, конечно, у них хватало людей для сельскохозяйственных работ и защиты от мусульманских набегов. В долинах Эбро и Гвадалквиви­ра пышным цветом расцвело орошаемое земледелие. К востоку от Эльбы, в Силезии, Мекленбурге и Померании, обширные террито­рии были заняты густыми лесами, которые могли быть расчищены под пахоту — и действительно, к концу Средневековья земли по-лабских славян превратились к одну из главнейших житниц Евро­пы. Территория германского заселения расширилась на север вдоль Балтийского побережья вплоть до Финского залива, а на восток — до Трансильвании, где к концу XII века германцы возделывали ви­ноград, пасли в лесах свиней и получили из рук короля Венгрии привилегированные права. Расселение германцев шло и в Польше, где они также вырубали — ни в коем случае не сводя на нет — гус­той лесной покров. Области, куда шло средневековое переселение народов, значительно различались и в климатическом отношении. В Иерусалимском королевстве среднемесячная температура июля превышала 77 градусов по Фаренгейту, а в землях Ирландии едва Доходила до 59 градусов (соответственно 25 и 15 градусов по Цель­сию). В некоторых регионах землю приходилось осушать, в дру­гих — орошать. Таким образом, колонисты оказались в разных природных и созданных человеком условиях обитания, к которым им надлежало приспосабливаться: это могла быть лесотундра, боло-

Роберт Бартлетт. Становление Европы

то, плодородные почвы умеренной зоны, высокогорное плато, зона орошаемого садоводства, полупустыня.

Однако то социальное и институциональное устройство, кото­рое иммигранты возводили для себя на своей новой родине, было более однородным, чем можно было бы ожидать исходя из разли­чий в природных и сельскохозяйственных условиях. Если, к приме­ру, сопоставить документы, относящиеся к поселениям в Восточной Европе и Испании, то немедленно бросаются в глаза определенные параллели. Вот конкретный пример. В 1127 году Альфонс I Арагон­ский пожаловал Санчо Гарсиесу Наваскуэсскому замок (castro) или поселение (villa) под названием Термине в окрестностях Уэски, «дабы ты населил этот замок и деревню» (ut popules illo castello et Ula villa}³⁶. Пожалование было сделано в форме фьефа. Королю по­лагались три стандартных владения — юбита (iubitas) в качестве до­мена и три — для замка, а Санчо достались три юбита по праву на­следства. Будущим поселенцам выделялось два юбита в случае, если они будут рыцарского сословия, и одно — если нет, а также предо­ставлялся закон (fuero) Эхеи. «Это я даю тебе, Санчо Гарсиес, — заключал монарх, — и ты можешь населять и делить эти владения по своему усмотрению».

Можно сравнить этот документ с тем, который был издан епи­скопом Вроцлавским Фомой в середине XIII века. Епископ пожало­вал своему рыцарю Годиславу, «учитывая его заслуги», деревню Прошов (Прошау), с тем чтобы «он заселил ее в соответствии с гер­манским законом так же, как заселены соседние деревни, принад­лежавшие ранее ордену крестоносцев»³⁷. Деревня приблизительно состояла из пятидесяти мансов, из которых Годиславу доставалось десять. В свою очередь, он уступал четыре из этих десяти мансов епископскому проктору. Годислав также получал право на стро­ительство мельницы и трактира в Прошове и третью часть доходов от судопроизводства на правах скульпзета (scultetus или Schulze), to есть местного магистрата. Поселенцам, чтобы встать на ноги, на во­семь лет давалось освобождение от десятины, после чего вменялось платить одну восьмую марки серебра с каждого манса в качестве ренты и десятину с урожая.

В этих двух документах, испанском и польском, прослеживают­ся несколько существенных схожих моментов: земля передавалась в собственность с целью ее «заселения»; предполагалась посредни­ческая и предпринимательская роль держателя лена; будущим посе­ленцам выделялись одинаковые наделы; держателю лена заведомо давалось определенное количество таких участков земли; к новым поселенцам применялись законодательные модели, уже действую­щие в соседних поселениях. Наличие таких сходных моментов го­ворит о том, что в обоих случаях освоение новых территорий было целенаправленным и регулируемым процессом. Главными организа­ционными принципами являлись делегирование прав и единообра­зие. Причины такого принципиального сходства организационных

5. Вольное поселение

форм в двух совершенно различных регионах освоения заключа­лись в том, что и на Пиренеях, и в Восточной Европе, по сути дела, точно так же, как в Ирландии или Палестине, землевладельцы и ко­лонисты с общей культурной традицией, «франкской», или «постка­ролингской», оказывались перед лицом одних и тех же проблем. Они имели общие социальные традиции, выражавшиеся в пред­ставлениях об обмере земли, власти и свободе, типах сельской об­щины, о документальном подтверждении дарения, и испытывали одинаковую потребность в трудовых ресурсах. Для начала рассмот­рим эту дилемму, после чего перейдем к механизмам ее решения.

На протяжении почти всего Средневековья в большинстве об­ластей Европы землевладельцы, как правило, имели землю, но ис­пытывали недостаток в рабочей силе. Обратная картина наблюда­лась реже. В относительно малонаселенной Европе, с обилием лесов, кустарниковых зарослей и болот, рабочая сила была в дефи­ците. Методы решения этой проблемы были различными. Некото­рые землевладельцы накладывали ограничения на перемещение ра­бочей силы правовыми мерами; крестьяне-держатели были «привя­заны к земле», браки могли заключаться только внутри поместья, сыновьям держателей запрещалось принимать церковный сан. Это были ограничения минималистского толка, поскольку хотя они и были призваны обеспечить стабильность имевшейся у господина рабочей силы, но по сути дела вели к замораживанию существую­щей модели распределения трудовых ресурсов. Эта политика за­крепления на господской земле была лишена динамики. Постоян­ным искушением оставались соседские сервы, и землевладельцы нередко договаривались о передаче друг другу крестьян в обход за­кона, однако в общем и целом феодальное общество не имело ни механизмов, ни стимулирования для движения рабочей силы.

В то же время действительность существенно отличалась от тео­рии, отчасти из-за того, что между господами существовала конку­ренция в борьбе за сервов, отчасти — потому что в средневековом обществе были и иные, более динамичные способы завладения ра­бочей силой, например, набеги для захвата рабов или насильствен­ное перемещение населения. Например, когда Бржетислав I Чеш­ский в 1038 году вторгся в Польшу и подошел к крепостным соору­жениям Гича, жители не сумели оказать сопротивления и в конце концов было принято решение об их переселении, со всем скарбом и домашним скотом, в Богемию. Бржетислав выделил им участок леса, который надлежало расчистить, и позволил им жить под нача­лом своего старосты и по своим обычаям. Двумя поколениями позже они еще отличались от чешского населения и продолжали именоваться гедчанами, то есть людьми из Гича^. А спустя не­сколько десятилетий в другой части Европы предводитель норманд-Цев в Южной Италии Робер Гвискар восстанавливал и основывал поселения в Калабрии путем поселения там бывших жителей захва­ченных им сицилийских городов^, в 1165 году валлийский князь

Роберт Бартлетт. Становление Европы

Дафид аб Овэйн Гуинет «опустошил Тегейнгл и угаал жителей и скот в Дифрин Клуид»⁴⁰. Во всех этих случаях захват населенного пункта имел значение лишь постольку, поскольку позволял захва­тить его жителей. Добычей были мужчины, женщины, скот и пожит­ки, а не просто территория. Насильственное переселение людей было одним из способов влить свежую кровь в феодальное общество.

Однако уже в XI веке, во времена, когда закрепощение и захват в плен несомненно являлись самыми непосредственными способа­ми наращивания трудовых ресурсов, появился и еще один, новый метод набора поселенцев для освоения земель. Интересный про­межуточный вариант имел место на нормандской Сицилии. В 1090 году брат Гвискара граф Роджер пошел на освобождение захвачен­ных христианами пленников с Мальты:

«Он созвал всех пленных, и освободил из плена, и увел с собой, и дал им волю. Тем, кто пожелал остаться с ним на Сицилии, он предло­жил построить деревню за его счет и обеспечил их всем необходимым для существования. Деревню назвали Вранка (Franca), то есть свобод­ная деревня, поскольку она навсегда получала свободу от любых пода­тей и трудовых повинностей. Тем, кто пожелал вернуться к родным полям и семьям, он выдал вольную и разрешил идти куда хотят»⁴¹.

Эпизод с освобождением пленников с Мальты имел место после набега на остров графа Роджера. Он не просто насильно переселил их в новую местность, как делал еще за несколько десятилетий до него его брат, а предложил на выбор вернуться домой либо посе­литься в новой деревне, которую он решил основать как «вольную деревню» (franca, libera) — то есть «свободную от сервильных по­винностей». Вместо принудительного перераспределения рабочих рук мы видим тут попытку привлечь работников созданием благо­приятных и привлекательных экономических и юридических усло­вий.