Освоение западноевропейской терминологии (административной, общественно-политической, военно-морской, прризводственно-технической и научно-деловой)

Язык Петровской эпохи характеризуется усилением значения официально-правительственного, канцелярского языка, расшире­нием сферы его влияния. Процесс переустройства административ­ной системы, реорганизация военно-морского дела, развитие тор­говли, фабрично-заводских предприятий – все эти исторические явления сопровождались насаждением новой терминологии, втор­жением потока слов, направляющихся из западноевропейских язы­ков. «Европеизация» русского языка носила ярко выраженный от­печаток правительственного режима. Так, меняются термины ад­министративные, которые шли по преимуществу из Германии (ста­новившейся в то время во многом образцом полицейского государ­ства). Оттуда взята табель о рангах. Оттуда двигаются такие слова, как ранг, ампт (ср. почтамт), патент, контракт, штраф, архив, формуляр, архивариус, нотариус, асессор, маклер, полицеймейс­тер, канцлер, президент, орден, социетет, факультет и т. п. В этой административной терминологии кроме чисто немецкой сти­хии сказывалось и сильное влияние латинского языка. Но путь, которым шли в Россию эти термины, иногда пролегал через Поль­шу. Так, по крайней мере, можно думать, судя по форме слов, их ударению, их словообразовательным суффиксам: «Существитель­ное на -ия (в польском языке на ja), несомненно, польского проис­хождения: акциденция, апелляция, апробация, ассигнация, ауди­енция, вакансия, губерния, демонстрация, инквизиция, инструк­ция, канцелярия, комиссия, конституция, конференция, конфир­мация, нация, облигация, полиция, принципия, провинция, цере­мония и т. п. Того же польского происхождения глаголы на -оватъ

(в польском -owac): авторизовать, адресовать, аккредитовать, ап­робировать, конфисковать, претендовать, трактовать, штра­фовать».

Эти правительственно-административные термины, конечно, быстро распространялись в широких массах. Некоторые из них, подвергаясь «народной» этимологизации, меняли свою форму и свои значения. Например, немецкое слово Profoss (так назывался в Пет­ровскую эпоху военный полицейский служитель, исполнявший обя­занности надзирателя и палача), изменилось в просторечий (через жаргон арестантов) в прохвост.

В тесной связи с административными терминами находится и довольно многочисленная группа заимствованных из Германии слов, относящихся к военному делу: юнкер, вахтер, ефрейтор, генера­литет, лозунг, цейхгауз, гауптвахта, вахта, лагерь, штурм и т. п. Впрочем, в терминах военного дела заметно было и сильное французское влияние. Барьер, брешь, батальон, бастион, гарни­зон, пароль, калибр, манеж, галоп, марш, мортира, лафет² и т. п. вышли из Франции, где прежде всего было заведено постоянное войско. В терминах морского дела почти безраздельно господство­вали заимствования из голландского3 и английского языков. Напри­мер, голландские заимствования: гавань, рейд, фарватер, киль, шкипер, руль, рея, шлюпка, койка, верфь, док, кабель, каюта, рейс, трап, катер и т. п. Английские слова: бот, шхуна, фут, бриг, мичман и нек. др.

Любопытно, что обозначение судов, построенных из металла, заимствовано из голландского языка, напротив, терминология де­ревянных судов – английская. <…>

Только небольшое количество морских терминов взято из не­мецкого, французского и итальянского языков. Например, из фран­цузского языка: флот, абордаж, алярм (тревога), десант. Из не­мецкого: бухта (но ср. голландское bocht), лавировать (ср. голланд­ское laveeren) и т. п. Из итальянского: мол, авизо (небольшое воен­ное судно), габара (плоскодонное морское судно) и др. Но и здесь скрещивались разные влияния, которые отражались на «смешан­ном», пестром облике иностранных слов. Например, писали гафен

(гавань), матроз – по немецкому выговору, но употребляли также формы гавен, матрос – по голландскому¹.

Кроме варваризмов, связанных с реорганизацией государст­венного управления, военного и морского дела, проникает в рус­ский язык начала XVIII в. множество технических слов, относя­щихся к инженерному и горному делу, к «градостроительному ху­дожеству», т. е. к архитектуре, к области заводской и фабричной промышленности, сельского хозяйства, к разным видам «мастерст­ва», ремесел. И здесь также влияние распределяется преимущест­венно между польским и немецким языком. Меньше заимствований из английского и французского. Некоторые архитектурные обозна­чения восходят к итальянскому языку. <…>

Научно-технические, официально-правительственные стили деловой речи, наводненные заимствованиями, в это время с пери­ферии перемещаются ближе к центру системы литературного язы­ка. Через официально публицистические стили иноязычные слова, относящиеся к разным областям государственной жизни, промыш­ленности, науки и техники, проникают в общую структуру литера­турно-книжной и разговорной речи образованного общества. Пет­ровская европеизация выражается в политехнизации языка. А этот процесс политехнизации письменно-книжной речи сопровождается широким распространением западноевропейских слов и понятий, отражающих разные стороны реформирующегося политического, социально-экономического, промышленно-технического и культур­но-бытового уклада и разные сферы идеологии. <…>

На почве этой политической и технической реконструкции происходит реорганизация литературной речи. Колеблется старая система светско-делового языка. Идеологические и риторические формы, выработанные на основе церковно-публицистической пись­менности, должны были приспособиться к новому лексическому материалу, к новому предметному содержанию.

Мода на иностранные слова

Западнические тенденции Петровской эпохи выражаются не только в заимствовании множества слов для обозначения новых предметов, процессов, понятий в сфере государственной жизни, быта и техники, но и сказываются в разрушении внешних форм церков-нокнижного и общественно-бытового языка такими варваризмами, в которых не было прямой нужды. Западноевропейские слова при­влекали как мода. На них лежал особый стилистический отпечаток новшества. Они были средством отрыва от старых традицийцер­ковнославянского языка и старозаветного бытового просторечия. Сама необычность фонетических особенностей в заимствованных словах как бы намекала на возможность и необходимость новой структуры литературного языка, соответствующей облику рефор­мирующегося государства. Мода на иностранные слова в бытовом и официальном языке Петровской эпохи, распространившаяся среди высшего общества, характеризуется комическим рассказом Тати­щева о генерал-майоре Луке Чирикове, который «человек был ум­ный, но страстью люборечия побежден, и хотя он никакого языка чужестранного совершенно не знал, да многие иноязычные слова часто же не кстати и не в той силе, в которой они точно употребля­ются клал». Так, в 1711 г. генерал Чириков предписал указом одно­му капитану с отрядом драгун «стать ниже Каменца и выше Конец поля в авантажном месте». Капитан, не зная слова авантажный, принял его собственное имя. «Оный капитан, пришел на Днестр, спрашивал об оном городе, понеже в польском место значит город; но как ему сказать никто не мог, то он более шестидесяти миль по Днестру шед до пустого оного Конец поля и не нашед, паки к Ка­менцу, поморя более половины лошадей, поворотился и писал, что такого города не нашел». Другое происшествие, возникшее на поч­ве увлечения генерала Чирикова иностранными словами, было не менее трагикомическим. Приказом он предписал собраться фура­жирам, «над оными быть подполковнику и двум майорам по очере­ди. По собрании всех перво марширует подполковник с бедекен, за ним фуражиры, а марш заключают драгуны». Собравшиеся не до­гадались, что, «бедекен (т. е. bedecken) не прозвище подполковника, но прикрытие разумеется», и ожидали подполковника Сбедекена. Лишь через сутки выяснилось недоразумение.

Известно также, что некоторые из европеизировавшихся дво­рян того времени почти теряли способность правильного, нормаль­ного употребления русского языка, вырабатывая какой-то смешан­ный жаргон. Таков, например, язык князя Б. И. Куракина, автора «Гистории о царе Петре Алексеевиче»: «В то время названной Франц Яковлевич Лефорт пришел в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных. Помянутый Лефорт был человек забавной и рос­кошной или, назвать, дебошан французской. И непрестанно давал у себя в доме обеды, супе и балы». Ср. в дневнике того же Куракина: «В ту свою бытность был инаморат славную хорошеством одною читадинку (горожанку), назывался Signora Franceska Rota и так был inamorato, что не мог ни часу без нее быти, и расстался с вели­кою плачью, и печалью аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет, и взял на меморию ее персону и обещал к ней опять возвратиться».

Петр I, осуждая злоупотребления иностранными словами, был принужден написать одному из своих послов (Рудаковскому) при­каз: «В реляциях твоих употребляешь ты зело много польские и другие иностранные слова и термины, за которыми самого дела выразуметь невозможно; того ради впредь тебе реляции свои к нам писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов».

Но-вместе с тем употребление иностранных слов являлось внеш­ним симптомом нового, «европейского» стиля речи. Бросается в гла­за своеобразная особенность делового, публицистического языка Пет­ровской эпохи, прием дублирования слов: рядом с иностранным словом стоит его старорусский синоним или новое лексическое оп­ределение, замкнутое в скобки, а иногда просто присоединение по­средством пояснительного союза или (даже союза и). Просветитель­ное значение этого приема выступает на фоне общей правительст­венной тенденции к вовлечению широких масс общества в новую политическую систему. Характерно заявление Татищева о том, что законы должны быть писаны «так вразумительно, как воля законо-давца есть, и для того никакое иноязычное слово ниже риторичес­кое сложение в законах употребляться не может»¹.

Однако и в законах, и в публицистических трактатах, и в тех­нических переводах начала XVIII в. вплоть до 40-х годов замечает­ся эта двойственность словоупотребления, этот параллелизм рус­ских и иноязычных слов². Например: «адмиралу, который авант-гарду (или передней строй) кораблей управляет, надлежит»³, «не­которые акциденции (или доходы) получать»⁴; «апелляцию или пере­нос до коммерц-коллегии чинить»⁵; «економу (домоуправителю)»⁶; «аркибузирован (расстрелен)»⁷; протектора (защитителя)»⁸; «опре­делить или ассигновать… указы, или ассигнации»⁹; «банизированы или прокляты»¹¹¹; «бараки (или шалаши)»¹¹; «два коротких палника (или брандеры)»¹²; «бухгалтер (или книгодержатель)»¹³; «визитацию (или осмотрение) учинить»¹⁴; «дирекцию (или управление)»¹⁵; «в такой дистанции (расстоянии)»¹⁶; «инструкции (или приказание)»¹⁷; «ин­спектора (или наблюдателя)»¹⁸; «камер-юнкер (или комнатный дворянин)»¹; «от числа коллегов (или заседателей)»²; «ему подобает быть храбру и доброго кондуита (сирень всякия годности), которого бы квалитеты (или качества) с добродеянием были связаны»³; «кон­ституция или устав (Правда воли монаршей)»; в «Уставе воинском»: пиониры (или работники), лагер (или стан), по инструкциям (по­рядкам), секунданта (или посредственника), о процессе (или тяжбе) и мн. др.; в «Рассуждении» Шафирова⁴ (1722): ни в каких европей­ских делах… никакой рефлексии и рассуждения не имели (5); с та­кою аппликациею (рачением) (8); по образу и прикладу других политизованных (или правильно расположенных) государств (16); все письма большая часть на немецком штилизованы (сочинены) (33); трибутарии (данники) (4); акт (записки) (4); о i;«следующих революциях (отменах) (11); мужа великого коварства, и далных за­мыслов, и безмерной амбиции (честолюбия) (15); мир с обоих сторон от государей подтвержден ратификациями (подтвержденными гра­мотами) (16); министра (боярина) (17); верных патриотов (сынов оте.-чествия) (18); армистициум (или перемирье) (45, 46); последовал своим аффектам (страстям) (54) и т. п.

Любопытны -поправки и дополнения, сделанные Петром I в рукописи книги «Римплерова манира о строении крепостей»: акси-омат (правил совершенных); ложирунг (или жилище, т. е. еже не­приятель захватит места где у военных крепостей) и т. п. В «Исто­рии о ординах» (1710) характерны помещенные в скобках и не на­ходящие соответствия в оригинале пояснения вроде: «о армориях (или гербах) и о девизах (или писаниях изображенных) кавалер­ских». Ср. в оригинале: «Des armories et des devises des chevaliers»5. В сочинении Дмитрия Кантемира «Книга систима, или состояние мухамеданския религии», написанном на латинском языке, перево­дчик пояснял иностранные слова: политика – народоустроение, феория – умствование, идея – образ, физик – естествословец, машкара – харя и т. п.⁶ Так, «реснота и чистота славянская засы-пася чужестранных языков в пепел»⁷.

***

Воспитание любви к своему народу, к его истории и культу­ре – одна из сложнейших задач, которую пытается решить в сво­их работах Д. С. Лихачев.

Облечь свои мысли можно в разные «одежды», и только от самого ученого зависит, что он выберет из богатейших лексических запасов родного языка. Особый талант Д. С. Лихачева состоит в том, что под его пером раскрываются все магические красоты рус­ского языка. Точность, ясность, чистота и простота языка и стиля его произведений, категорическое неприятие квазинаучной терми­нологической эквилибристики, отрицательное отношение "к засоре­нию языка излишними заимствованиями и прочими словесными диковинами удивительно гармонично сочетается в его работах с художественной живописностью и элементами разговорной речи. Ученый как бы ведет со своим читателем доверительную беседу, в ходе которой легко, изящно и в то же время просто ставит и реша­ет сложнейшие научные проблемы.

Необычайно интересны стилистические и риторические при­емы, которые использует Д. С. Лихачев для более точного и полного раскрытия своей мысли. Например, в «Поэтике древнерусской ли­тературы», когда речь идет о жанровых ассоциациях, ученый срав­нивает литературные жанры с лесом: «Лес – это органическое со­единение деревьев с определенного вида кустарником, травами, мхами и лишайниками. Разные виды растительности входят в со­четания, которые не могут произвольно меняться. Так же точно и в литературе, и в фольклоре жанры служат удовлетворению целого комплекса общественных потребновтей и существуют в связи с этим в строгой зависимости друг от друга» (с. 318).

В последние годы Д. С. Лихачев все большее внимание уделяет популяризации знаний. .Работая в этом направлении, он нередко ис­пользует те жанры, которые в современной литературе встречаются крайне редко. Это, например, относится к таким книгам, как «Пись­ма о добром и прекрасном» (1985 г.) и «Книга беспокойств» (1991 г.), которые связаны единой мыслью, пронизывающей все работы ис­следователя. Это мысль о том, что духовная жизнь человека не может существовать без опоры на историческую память.

Д. С. Лихачев. Об общественной ответственности литературоведения (1976)

Мы часто встречаемся с противопоставлением естественных наук, которые считаются точными, – «неточному» литературоведению. На этом противопоставлении основывается порой встречающееся отно­шение к литературоведению как к науке «второго сорта». Однако естественные и общественные науки вряд ли сильно различаются между собой. В принципиальном отношении – ничем. Если говорить о том, что гуманитарные науки отличаются историчностью подхода, то и в естественных науках есть исторические науки: история фло­ры, история фауны, история строения земной коры и пр., и пр. Ком­плексность материала изучения отличает геограсрию, океановедение. Гуманитарные науки имеют дело по преимуществу со статистичес­кими закономерностями внешне случайных явлений, имеющими, однако, объективный характер, но с этим же имеют дело и многие другие науки. Так же относительны и все другие различия.

При отсутствии принципиальных различий имеются практи­ческие различия. Так называемые точные науки (а среди них много совсем не «точных») гораздо более формализованы (я употребляю это слово в том смысле, в каком его употребляют представители точных наук), в них не смешивают исследования с популяриза­цией, сообщения уже добытых ранее сведений с установлением новых фактов и т. п.

Говоря о том, что у гуманитарных наук нет принципиальных различий с точными науками, я не имею в виду необходимости математизации нашей науки. Вопрос о степени возможности внед­рения в гуманитарные науки математики – это особый вопрос. Я имею в виду только следующее: нет ни одной глубокой методологи­ческой особенности в гуманитарных науках, которой в той или ной степени не было бы и в некоторых науках негуманитарных.

И, наконец, замечание о самом термине «точные» науки. Этот термин далеко не точен. По существу, выводы всех наук в большей или меньшей мере гипотетичны. Многие науки кажутся точными только со стороны. Это касается и математики, которая на своих высших уровнях тоже не так уж точна.

Но есть одна сторона в литературоведении, которая действи­тельно отличает его от многих других наук. Эта сторона – этичес­кая. И дело не в том, что литературоведение изучает этическую проблематику литературы (хотя это делается недостаточно). Лите­ратуроведение, если оно охватывает широкий материал, имеет очень большое воспитательное значение, повышая социальные качества человека.

Я сам специалист по древней русской литературе. Древняя русская литература принадлежит к особой эстетической системе, малоприятной для неподготовленного читателя. А развивать эсте­тическую восприимчивость читателей крайне необходимо. Эстети­ческая восприимчивость – это не эстетство. Это громадной важ­ности общественное чувство. Это одна из сторон социальности че­ловека/ Социальность эта противостоит чувству национальной ис­ключительности и шовинизма, она развивает в человеке терпимость по отношению к другим культурам – иноязычным или других эпох.

Умение понимать древнюю русскую литературу открывает перед нами завесу над многими не менее сложными эстетическими системами литератур – скажем, европейского средневековья, сре­дневековья Азии и пр.

То же самое и в изобразительном искусстве. Человек, который по-настоящему способен понимать искусство древнерусской иконо­писи, не может не понимать живопись Византии и Египта, персид­скую или ирландскую средневековую миниатюру.

Что такое интеллигентность? Осведомленность, знания, эру­диция? Нет, это не так! Лишите человека памяти, избавьте его от всех знаний, которыми он обладает, но если он при этом сохранит умение понимать людей иных культур, понимать широкий и разно­образный круг произведений искусства, идеи своих коллег и оппо­нентов, если он сохранит навыки «умственной социальности», со­хранит свою восприимчивость к интеллектуальной жизни – это и будет интеллигентность.

На литературоведах лежит большая и ответственная задача – воспитывать «умственную восприимчивость». Вот почему сосредо­точенность отдельных литературоведов на немногих проблемах, как это часто бывает, противоречит основному общественному смыслу существования нашей дисциплины.

В литературоведении нужны разные темы и большие «рассто^ яния» именно потому, что оно борется с этими расстояниями, стре­мится уничтожить преграды между людьми, народами и веками. Литературоведение воспитывает человеческую социальность – в самом благородном и глубоком смысле этого слова.

С ростом реализма в литературе развивается и литературове­дение. Они ровесники, и это не случайно. Задача литературы от­крывать человека в человеке совпадает с задачей литературоведе­ния открывать литературу в литературе. Это легко можно было бы показать на изучении древнерусских литературных памятников. Сперва о них писали как о письменности и не видели в этой пись­менности развития. Сейчас перед нами семь веков литературного развития. Каждая эпоха имеет свое индивидуальное лицо, и в каж­дом мы открываем неповторимые ценности.

Литературоведение имеет множество отраслей, и в каждой отрасли есть свои проблемы. Однако если подходить к литературо­ведению со стороны современного исторического этапа развития человечества, то следует обратить внимание вот на что. Сейчас в орбиту культурного мира включаются все новые и новые народы. Демографический взрыв, который сейчас переживает человечест­во, крушение колониализма и появление множества независимых стран – одной из своих сторон имеют соединение культур челове­чества всего земного шара в единое органическое целое. Поэтому перед всеми гуманитарными науками стоит сложнейшая задача понять, изучить культуры всех народов мира: народов Африки, Азии, Южной Америки и др. В сферу внимания литературоведов поэтому включаются литературы народов, стоящих на самых раз­личных ступенях общественного развития. Вот почему сейчас при­обретают большое значение работы, устанавливающие типичные черты литературы и фольклора, свойственные тем или иным эта­пам развития общества. Нельзя ограничиваться изучением совре­менных литератур высокоразвитых народов, находящихся на стадни капитализма или социализма. Необходимость в работах, посвя­щенных исследованию закономерностей развития литератур на ста­диях феодализма или родового общества, сейчас очень велика. Ис­ключительное значение имеет проблема ускоренного развития ли­тературы. Важное значение имеет также методология типологи­ческого изучения литератур.

Главный изъян наших литературоведческих работ состоит в том, что мы недостаточно четко отделяем задачи исследователь­ские от популяризаторских. В результате – поверхностность, фак-тографичность, примитивная информативность. Между тем всякая наука двигается вперед специальными разработками. Что было бы с нашей физикой, химией, математикой, если бы от ученых в этих областях требовали по преимуществу создания «общих курсов»и обобщающих работ на широкие темы?

Помимо обобщающих трудов, литературоведы обязаны зани­маться исследованиями тех или иных специальных вопросов. Необ­ходимо создать широкий фронт специальных исследований.

Если состояние литературоведения не изменится, у нас насту­пит кризис тем: по всем «ходким» авторам и вопросам у нас уже есть популярные работы. Популяризировать уже скоро станет не­чего. Все из возможных «историй» будут написаны в ближайшие годы. Нам придется начать повторять круг наших популяризатор­ских и обобщающих трудов: снова писать историю русской литера­туры, историю французской литературы, историю английской ли­тературы и пр., а так как специальных исследований проводилось мало, то новые обобщающие труды на старые темы будут слабо отличаться от прежних.

Среди специальных тем много актуальных!

Смешение задач исследования с задачами популяризации со­здает гибриды, главный недостаток которых – наукообразность. Наукообразность способна вытеснить науку или резко снизить ака­демический уровень науки. Это явление в мировом масштабе очень опасно, так как открывает ворота разного рода шовинистическим или экстремистским тенденциям в литературоведении. Националь­ные границы в древних литературах, а также в литературах, со­зданных на общем для разных народов языке, нередко трудно ус-тановимы. Поэтому борьбе за национальную принадлежность того или иного писателя, за то или иное произведение, даже просто за ценную старинную рукопись приобретает сейчас в разных концах мира все более и более острый характер. Унять экстремистские силы в борьбе за культурное наследство может только высокая наука: детальное филологическое изучение произведений литера­туры, текстов и их языка, доказательность и непредвзятость аргу­ментов, методическая и методологическая точность.

И здесь мы возвращаемся к исходному моменту наших размыш­лений: к вопросу о точных и неточных науках. Если литературоведе­ние и неточная наука, то она должна быть точной. Ее выводы должны обладать полной доказательной силой, а ее понятия и термины отли­чаться строгостью и ясностью. Этого требует высокая общественная ответственность, которая лежит на литературоведении.

Д. С. Лихачев. Поэтика древнерусской литературы (1971)