Гитлер — провокатор Второй мировой войны

Реализацию своих целей Гитлер не мыслил без новой мировой войны, хотя до поры до времени ему удавалось добиваться аннексий дипломатическим путем. Фюрер внушал западным державам, что его претензии ограничи­ваются землями с преимущественно немецким населени­ем и их удовлетворение сделает его искренним поборни­ком сохранения европейского мира. 26 сентября 1938 го­да в речи в берлинском Дворце спорта Гитлер утверждал, что требование о присоединении к Германии Судетской области — «это мое последнее территориальное требова­ние». В этом заявлении не было ни грана правды. После аннексии Судет последовала оккупация Чехии, а затем требование о передаче Рейху Данцига, закончившееся Второй мировой войной.

В более узком кругу Гитлер был гораздо откровеннее. На совещании с руководством вермахта 23 мая 1939 года Гитлер прямо заявил: «Национальное объединение нем­цев, за немногими исключениями, осуществлено. Даль­нейшие успехи без кровопролития достигнуты быть не могут...

Польша всегда будет стоять на стороне наших врагов. Несмотря на соглашение о дружбе, в Польше всегда су­ществовало намерение использовать против нас любую возможность.

Данциг — не тот объект, из-за которого все затеяно. Речь для нас идет о расширении жизненного пространст­ва на Востоке и о продовольственном обеспечении, а так­же о решении проблемы Прибалтики. Обеспечение продовольствием возможно только оттуда, где плотность на­селения мала. Наряду с повышением плодородия почв это обеспечение значительно усилится и за счет немецко­го основательного хозяйствования. В Европе других воз­можностей не видно.

Колонии не стоит принимать в дар. Это — не решение продовольственной проблемы. Их легко отрезать от Рей­ха посредством блокады.

Если судьба толкает нас на столкновение с Западом, хорошо было бы обладать большим жизненным прост­ранством на Востоке. Во время войны мы можем рассчи­тывать на рекордные урожаи еще меньше, чем в мирное время...

Экономические отношения с Россией возможны, только если улучшатся отношения политические... Не исключено, что Россия покажет себя не заинтересо­ванной в разгроме Польши. Если Россия и впредь будет действовать против нас, наши отношения с Японией мо­гут стать более тесными.

Союз Франция — Англия — Россия против Герма­нии — Италии — Японии побудил бы меня нанести по Англии и Франции несколько уничтожающих ударов.

В возможность мирного улаживания конфликта с Анг­лией я не верю. Необходимо подготовиться к столкнове­нию. Англия видит в нашем развитии создание фунда­мента той гегемонии, которая обессилит ее. Поэтому Ан­глия — наш враг и столкновение с нею — борьба не на жизнь, а на смерть.

Как будет выглядеть это столкновение? Англия не спо­собна расправиться с Германией несколькими мощными ударами и сокрушить нас. Главное для Англии — скорее перенести войну поближе к Рурской области. Француз­скую кровь она щадить не будет. Овладение Рурской об­ластью решает вопрос о длительности нашего сопротив­ления.

Голландские и бельгийские авиационные базы должны быть захвачены военной силой. На заявления о нейтра­литете полагаться не следует. Если Франция и Англия при войне Германии против Польши доведут дело до своего столкновения с нами, они будут поддерживать нейтрали­тет Бельгии и Голландии, чтобы заставить их идти вместе с собой.

Бельгия и Голландия, хотя и протестуя, уступят этому давлению. Поэтому мы должны, если при польской вой­не Англия захочет вмешаться, молниеносно напасть на Голландию. Следует стремиться занять новую оборо­нительную линию на голландской территории до Зюйдерзее. Война с Англией и Францией будет войной не на жизнь, а на смерть.

Намерение дешево откупиться опасно; такой возмож­ности нет. Надо сжечь за собой все мосты, ведь дело пой­дет не о праве или произволе, а о том, быть или не быть 80 миллионам человек.

Вопрос: короткая или долгая война?

И военные, и государственные руководители всегда стремятся к войне короткой. Но государственные руко­водители должны настроить себя и на войну продолжи­тельностью 10—15 лет... Каждое государство будет дер­жаться сколько сможет, если только сразу же не наступит его резкого ослабления (например, из-за потери Рурской области). У Англии тоже есть подобные слабые места. Англия знает, что неудачный исход войны означает конец ее мирового могущества...

Необходимо стремиться к тому, чтобы в самом начале нанести противнику уничтожающий удар. При этом во­прос о праве или произволе, равно как и ссылки на дого­вора никакой роли не играют...

Наряду с внезапным нападением следует готовить дли­тельную войну с уничтожением английских возможнос­тей на континенте...

Проблема Польши неотделима от столкновения с За­падом. Внутренняя прочность Польши в борьбе с боль­шевизмом сомнительна. Поэтому и Польша тоже — со­мнительный барьер от России. Военное счастье на Запа­де, которое может повлечь быстрое окончание войны, стоит под вопросом, так же как и поведение Польши. Перед нажимом России польский режим не устоит. В побе­де Германии над Западом Польша видит опасность для себя и попытается нас этой победы лишить.

Поэтому вопрос о том, чтобы пощадить Польшу, отпа­дает, и остается решение при первом же подходящем слу­чае на нее напасть. О повторении Чехии нечего и думать. Дело дойдет до борьбы. Задача — изолировать Польшу. Удача изоляции Польши имеет решающее значение... Нельзя допустить одновременного столкновения с Запа­дом (Францией и Англией).

Если же уверенности в том, что в процессе германо-польского конфликта война с Западом будет исключена, нет, борьба должна вестись в первую очередь против Ан­глии и Франции.

Столкновение с Польшей, начинаемое нападением на нее, может привести к успеху только в том случае, ес­ли Запад останется вне игры. Если это невозможно, тогда лучше напасть на Запад и при этом одновременно ликви­дировать Польшу».

Чтобы гарантировать победу над Польшей и исклю­чить возможность антигерманского блока Англии, Фран­ции и СССР, Гитлер, как известно, пошел на заключение с СССР пакта о ненападении и разделе Восточной Евро­пы на советскую и германскую сферы влияния. Как вспо­минал бывший германский министр вооружений Аль­берт Шпеер, в начале августа 1939 года, «как бы беседуя сам с собой, Гитлер неожиданно сказал: «Возможно, что скоро произойдут великие события! Даже если мне пона­добится для этого послать туда самою Геринга... В случае необходимости я и сам поеду. Я ставлю все на эту карту»... Через три недели, 21 августа 1939 года, мы услышали, что наш министр иностранных дел будет нести переговоры в Москве. Во время ужина Гитлеру подали записку. Он быстро пробежал ее глазами, лицо его побагровело. Уст­ремив на какое-то мгновение глаза в пространство, он стукнул рукой по столу с такой силой, что зазвенели бо­калы. «Теперь они у меня в руках! Теперь они мои!» — вскричал Гитлер срывающимся голосом... Когда с едой было покончено, Гитлер пригласил гостей к себе. «Мы за­ключаем с Россией договор о ненападении. Вот читайте! Это телеграмма от Сталина». В телеграмме, адресованной на имя рейхсканцлера Гитлера, сообщалось о достигну­том соглашении».

В этой телеграмме, отправленной из Москвы вечером 23 августа, Риббентроп сообщал, что трехчасовая встреча со Сталиным проходила «положительно в нашем духе» и что последним препятствием к достижению соглаше­ния является требование русских признать порты Винда-ва (Вентспилс) и Либава (Лиепая) сферой их интересов. Гитлер немедленно дал согласие на требуемую уступку и уже не сомневался, что договор будет подписан.

Ранее, пытаясь склонить западные державы к компро­миссу в данцигском вопросе, Гитлер 11 августа 1939 года заявил комиссару Лиги Наций по Данцигу швейцарцу Карлу Якобу Буркхардту: «Все, что я предпринимаю, на­правлено против России; если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, то я буду вынужден договорить­ся с русскими для удара по Западу, а затем после его разгрома я направлю все свои объединенные силы про­тив Советского Союза. Мне нужна Украина, чтобы нас снова не уморили голодом, как в последней вой­не». На самом деле гораздо больше надежд в тот момент фюрер возлагал на достижение соглашения со Сталиным о разделе Польши.

И 22 августа 1939 года, когда вопрос о советско-гер­манском пакте был уже предрешен, Гитлер, выступая перед высшим командным составом вермахта, продекла­мировал цели будущей войны: «Образование Великой Германии было с практической точки зрения великим свершением (имеется в виду мирное присоединение к Рейху Австрии и Чехии. — Б. С.), но в военном отноше­нии оно внушало опасения, ибо было достигнуто с помо­щью блефа со стороны политического руководства. Не­обходимо испробовать военную силу. И если возможно, для генерального сведения счетов, а не для решения от­дельных задач.

Отношения с Польшей стали невыносимыми. Моя по­литика в отношении Польши, проводившаяся до сих пор, противоречила воззрениям нашего народа. Принятию моих предложений Польшей (Данциг, «коридор») пре­пятствовало вмешательство Англии. Польша сменила свой тон по отношению к нам. Состояние напряженнос­ти на длительный срок нетерпимо. Инициатива не долж­на перейти в другие руки. Сейчас момент благоприятнее, чем через два-три года... Нельзя же вечно стоять друг про­тив друга с винтовкой на боевом взводе. Предложенное нами компромиссное решение потребовало бы от нас из­менения нашего мировоззрения, жестов доброй воли. С нами снова заговорили бы на языке Версаля. Возникла опасность потери престижа. Вероятность того, что Запад не выступит против нас, еще велика. Мы должны с безо­глядной решимостью пойти на риск... Мы стоим перед лицом суровой альтернативы: либо нанести удар, либо рано или поздно нас уничтожат...

У Запада есть только две возможности бороться про­тив нас: блокада, но она будет неэффективна ввиду на­шей автаркии, а также потому, что мы имеем дополни­тельные источники сырья и продовольствия на Востоке, и нападение с «линии Мажино», которое я считаю неэф­фективным.

Имелась бы еще возможность нарушения нейтралите­та Голландии, Бельгии и Швейцарии. У меня нет никаких сомнений, что все эти страны, а также Скандинавия за­щищали бы свой нейтралитет всеми средствами. Англия и Франция нейтралитета этих стран не нарушат. Значит, фактически Англия Польше помочь не сможет. Остается еще нападение на Италию. Военное вмешательство ис­ключено. На длительную войну никто не рассчитывает. Если бы господин Браухич сказал мне, что мне потребу­ется четыре года, чтобы захватить Польшу, я бы ему отве­тил: так дело не пойдет! Когда кто-то говорит, что Англия хочет продолжительной войны, это бред!

Мы будем сдерживать Запад до тех пор, пока не захва­тим Польшу. Мы должны сознавать наши огромные производственные возможности. Они гораздо больше, чем в 1914-1918 годы.

Противник все еще надеялся, что после завоевания на­ми Польши Россия выступит как наш враг. Но противни­ки не учли моей способности принимать нестандартные решения. Наши противники — мелкие черви. Я видел их в Мюнхене...

Англия и Франция приняли на себя обязательство, но ни та, ни другая выполнить его не в состоянии. В Ан­глии никакого фактического вооружения нет, одна про­паганда... Существенного усиления английского флота раньше 1941-го или 1942 года ожидать не приходится...

Во Франции нехватка людей из-за падения рождаемо­сти. В области вооружения сделано мало. Артиллерия ус­тарела. Франция не хочет влезать в эту авантюру...

Я был убежден, что Россия никогда не пойдет на ан­глийское предложение. Россия не заинтересована в со­хранении Польши, а потом, Сталин знает, что режиму его в случае войны настанет конец, независимо от того, выйдут его солдаты из войны победителями или побеж­денными. Решающее значение имела замена Литвино­ва. Поворот в отношении России я провел постепенно. В связи с торговым договором мы вступили в политиче­ский разговор. Предложение пакта о ненападении. За­тем от России поступило универсальное предложение (пакт плюс секретные протоколы. — Б. С.). Четыре дня назад я предпринял особый шаг, который привел к тому, что вчера Россия ответила, что она готова на заключе­ние пакта. Установлена личная связь со Сталиным. Фон Риббентроп послезавтра заключит договор. Итак, Польша находится в том состоянии, в каком я хотел ее видеть.

Нам нечего бояться блокады. Восток поставляет нам пшеницу, скот, уголь, свинец, цинк... Боюсь только одно­го: как бы в последний момент какая-нибудь свинья не подсунула мне свой план посредничества... После того как я осуществил политические приготовления, путь сол­датам открыт...

На первом плане — уничтожение Польши. Цель — ус­транение живой силы, а не достижение определенной ли­нии. Если разразится война на Западе, уничтожение Польши останется на первом плане. С учетом времени года — быстрое решение.

Я дам пропагандистский повод для развязывания вой­ны — все равно, достоверен он или нет. У победителя по­том не спрашивают, сказал он правду или нет. В начале и в ходе войны важно не право, а победа.

Закрыть сердце для жалости. Жестокость. 80 миллио­нов человек должны получить свое право. Их существо­вание должно быть обеспечено. Прав тот, кто сильнее».

Фюрер верил в превосходство германского оружия. И надеялся, что противников удастся бить поодиночке. И еще Гитлер полагал, что выбрал самый подходящий мо­мент для нападения, когда его противники ни морально, ни материально к большой войне не готовы.

Гитлер — полководец

Надежда на то, что Англия и Франция не смогут быст­ро предпринять активных действий против Германии во время вторжения в Польшу, и расчет на советское со­действие в оккупации этой страны побудили Гитлера из­менить первоначальные намерения. Он решил сперва разделаться с Польшей и лишь затем перейти в наступле­ние на Западе. Это обеспечило быстрый разгром Поль­ши, но, возможно, затянуло на полгода крах Франции. Трудно предположить, создала бы реализация «француз­ской альтернативы» более благоприятные для Германии условия ведения войны. В этом случае победа над Фран­цией, скорее всего, была бы достигнута еще осенью 1939 года. Однако далеко не факт, что при таком развитии событий удалось бы уничтожить британский экспедици­онный корпус. Очень вероятно, что тогда англичане во­обще не успели бы высадиться на континенте. А если бы высадились, то оказались бы ближе к портам, чем в июне 1940 года, а значит, им было бы легче эвакуироваться об­ратно на Британские острова. В любом случае германское наступление на Западе еще в сентябре 1939 года не могло привести к поражению Англии. Равным образом и более позднее наступление в конце октября или в ноябре, как первоначально планировал Гитлер после краха Польши, которое оказалось невозможным из-за неблагоприятных погодных условий, не могло сокрушить главного против­ника Германии. Люфтваффе в тот момент было еще очень слабым по сравнению с летом 1940 года и не имело реаль­ной возможности помешать эвакуации английского экспедиционного корпуса, а затем обеспечить высадку не­мецкой армии на Британские острова. Германский воен­ный флот осенью 1939 года был немного сильнее, чем ле­том 1940 года, поскольку еще не понес тяжелых потерь в ходе норвежской операции. Однако и тогда он был на порядок слабее британского, чтобы всерьез надеяться обеспечить с его помощью реализацию плана «Морской лев» — высадку нескольких десятков дивизий на Британ­ские острова. У немцев не хватало и транспортных судов для столь масштабной десантной операции. Кстати ска­зать, даже при условии разгрома Франции еще осенью 1939 года погодные условия не позволили бы осущест­вить высадку на Британские острова ранее мая 1940 года. Думаю, что при таком развитии событий Гитлер в конеч­ном счете обратил бы свои взоры на Восток. Каким бы тогда оказался сценарий дальнейшего хода войны?

Оставшись один на один с победившей Францию Гер­манией, Польша, скорее всего, попыталась бы все-таки найти взаимопонимание с Советским Союзом. Не ис­ключено, что тогда поляки пошли бы на союз со Ста­линым, как это сделал румынский король в 1944 году, свергнув маршала И. Антонеску. И Сталин, скорее всего, пошел бы на такой союз, чтобы не оставаться с победо­носным Рейхом один на один. Замечу, что в этом случае геополитическое положение Советского Союза было бы даже более благоприятным, чем в июне 1941 года. Вряд ли к тому времени Сталин успел бы осуществить агрессию против Финляндии и оккупацию румынских Бессарабии и Северной Буковины, равно как и оккупацию Прибал­тийских стран. В этом случае СССР мог бы рассчитывать на нейтралитет Финляндии и Румынии, а страны Балтии, возможно, даже заключили бы с ним оборонительный союз против Германии.

Кстати сказать, при таких обстоятельствах далеко не факт, что Гитлер решился бы атаковать Польшу и Совет­ский Союз еще весной—летом 1940 года. Вполне возмож­но, что он предпочел бы подождать развертывания новых дивизий вермахта, особенно танковых, и усиления люфтваффе — и отложил бы войну на Востоке до 1941 года. Тогда бы примерно повторился реальный сценарий плана «Барбаросса», за тем исключением, что на стороне вер­махта, вероятно, не было бы финских и румынских диви­зий, а вместе с Красной Армией сражались бы польские дивизии. Вероятно, советские и польские войска все рав­но бы потерпели поражение, но оно не было бы столь всеобъемлющим, как реальная катастрофа 1941 года. И тогда, вполне возможно, перелом на Восточном фронте в пользу Красной Армии был бы достигнут уже в 1942-м, а не в 1943 году.

Но мог реализоваться и другой сценарий: Гитлер риск­нул бы напасть на Польшу и СССР еще весной или в на­чале лета 1940 года. В этом случае вермахт конечно же был бы слабее, чем год спустя, и располагал бы значи­тельно меньшим числом танков и самолетов. Правда, в таком случае Гитлер, вероятно, не стал бы оккупировать Норвегию и Балканы и туда не пришлось бы отвлекать значительную часть германских вооруженных сил, кото­рые можно было бы использовать в Восточном походе. А что же Красная Армия? Весной 1940 года она еще не имела на вооружении танков Т-34 и KB, а также самоле­тов новых конструкций, по своим тактико-техническим характеристикам способных противостоять германским истребителям Me-109. Но надо признать, что и в 1941 го­ду наши бойцы и командиры не смогли использовать но­вейшую технику должным образом, так как еще не научи­лись уверенно управлять ею. Поэтому наличие новых танков и самолетов у советской стороны почти никак не повлияло на ход боевых действий в 1941 году. Соответ­ственно их отсутствие в 1940-м также не могло сущест­венным образом осложнить положение Красной Армии. В значительной мере отсутствие новейших видов боевой техники было бы компенсировано наличием союзных польских дивизий, а также тем немаловажным обстоя­тельством, что на стороне Германии не было бы румын­ских и финских дивизий. Так что решение Гитлера отка­заться от первого удара по Франции и расправиться, по классическим канонам стратегии, сначала со слабей­шим противником — Польшей, никак нельзя признать ошибочным.

Даже если бы каким-нибудь чудом план «Барбаросса» удалось полностью осуществить, это все равно не приве­ло бы Гитлера к конечной победе во Второй мировой вой­не. Предположим — только предположим, ибо шансов на реальное воплощение такого сценария не было ника­ких, — что немецкие войска в ходе кампании 1941 года и еще до начала распутицы, то есть до середины октября, достигли бы вожделенной линии А — А: Архангельск — Астрахань, что было заявлено конечной целью операции «Барбаросса». Подчеркну, что это было бы просто чудом, поскольку требовало таких темпов продвижения вермах­та, которые не были достигнуты ни разу не только в ходе французской и польской кампаний, но даже при самых успешных боевых действиях в России в 1941 году. На са­мом деле для этого требовался полный крах сталинского режима, что никак нельзя было предвидеть заранее. Так вот, вообразим себе, что формальная цель плана «Барба­росса» достигнута и германские войска, значительно продвинувшись к востоку от Москвы, сталкиваются только с разрозненным сопротивлением остатков Крас­ной Армии, не способных к наступательным операциям, и действиями партизан. Подобный сценарий реализован в фантастическом романе Роберта Харриса «Фатерланд», более известном по одноименному голливудскому филь­му. Но ведь даже победа в России сама по себе не гаран­тировала Германии выигрыш войны в целом. Ведь оста­валась еще Британская империя, а за ней — Соединенные Штаты.

Только в случае поражения СССР, возможно, исход войны пришлось бы решать применением американской атомной бомбы не против Японии, а против Германии. Британские острова Гитлер бы все равно захватить не смог из-за отсутствия достаточных сил авиации и фло­та. Да и поражение СССР и в случае разгрома Франции еще в 1939 году выглядит маловероятным. Ведь при таком развитии событий Британской империи пришлось бы, в борьбе за свое существование, помогать Советскому Союзу всеми имеющимися средствами. Да и США вряд ли бы остались в стороне и, вполне возможно, вступили бы в войну на год раньше, еще в 1940 году.

Гитлер был прав, что Англия в 1939 году была не готова к затяжной войне. Но фюрер не учел того, что практиче­ски неисчерпаемые ресурсы Америки очень быстро будут брошены на чашу весов Британской империи.

1 сентября 1939 года с нападения Германии на Поль­шу началась Вторая мировая война. Выступая в рейхста­ге в этот день, Гитлер заявил: «Не хочу ничего иного, кроме как быть первым солдатом Германского Рейха. Вот почему я снова надел тот мундир (времен Первой мировой войны), который издавна был для меня самым святым и дорогим. Я сниму его только после победы, ибо поражения я не переживу». Но теперь он вступал в войну не простым солдатом, а Верховным главноко­мандующим.

В первые дни войны Гитлер выдвинул лозунг: «Побе­да будет за нами». И потом не раз повторял его как ма­гическое заклинание. Однако сам он далеко не был уве­рен в победе, о чем не раз говорил на совещаниях с ми­нистрами и генералами. Так, 23 ноября 1939 года, после победы над Польшей и в период интенсивной подготов­ки вторжения во Францию, Гитлер заявил: «Пусть всех нас вдохновляет дух великих мужей нашей истории! Судьба требует от нас не большего, чем от них. И пока я жив, я буду думать о победе моего народа. Я не оста­новлюсь ни перед чем, я уничтожу каждого, кто против меня... Я хочу уничтожить врага. За мной — весь герман­ский народ... Только тот, кто борется с судьбой, может рассчитывать на помощь Провидения. За последние го­ды я не раз переживал это. И в нынешнем ходе событий я тоже вижу его волю.

Если мы победоносно выстоим в борьбе.— а мы выдер­жим ее! — наше время войдет в историю нашего народа. Я выстою или паду в этой борьбе. Поражения моего народа я не переживу. Никакой капитуляции вне страны, ни­какой революции — внутри ее».

Все надежды на успех Гитлер связывал с тем, что каж­дого из противников удастся разгромить быстро, в ходе всего одной военной кампании. Тогда на помощь очеред­ной жертве не успеют прийти ее реальные и потенциаль­ные союзники. Уже 27 сентября 1939 года, когда сопро­тивление польской армии фактически прекратилось, Гит­лер заявил своим генералам, что еще до конца осени намерен начать большое наступление на Западе, даже ес­ли такое решение противоречит соображениям чисто во­енного характера. Как вспоминал А. Йодль в Нюрнберг­ской тюрьме, «командующий сухопутными войсками был не согласен с этим. Он хотел перейти к обороне на границе и у Западного вала приостановить течение войны. Он пытался прикрыть это свое желание военны­ми причинами, и прежде всего — недостаточной готовно­стью армии к задачам такого гигантского масштаба... Все генералы воспротивились планам Гитлера. Но им это не помогло».

На том же совещании 27 сентября 1939 года Гитлер ци­нично оправдывал необходимость нарушения нейтрали­тета Бельгии, Голландии и других стран: «Если учитывать только требования разума, то продолжать войну не следу­ет. Аргументы — за это. Опасно заранее считать эту на­дежду действительностью. Диктует не разум, а интересы страны и вопросы престижа. Их трудно оценить. При­выкнуть к мысли, что война продолжается!.. Какой будет обстановка через шесть месяцев, предусмотреть невоз­можно. Договоры также не являются твердой основой для оценки обстановки! Интересы государства выше до­говоров. Вечно действует лишь успех, сила...

Великие державы видят в нас большую опасность, си­лу, способную изменить европейский статус-кво. Война, которую мы вели до сих пор, усилила страх и уважение к нам. Любви к Германии нет. Это надо учитывать.

Нет уверенности, будет ли воля к нейтралитету через шесть, восемь или десять месяцев так же сильна, как теперь, под впечатлением немецких побед. Англия попыта­лась работать против нас. Поэтому нет уверенности в том, как будут развиваться события. Со временем на­ступит ухудшение. «Время» будет работать в общем про­тив нас, если мы его сейчас же полностью не используем. Экономический потенциал противной стороны сильнее. Противник в состоянии закупать и перевозить. В воен­ном отношении время работает также не на нас... Любые исторические победы бледнеют, если не обновляются... Наша военная промышленность не полностью покрыва­ет потребности вооруженных сил. В будущем соотноше­ние материальных возможностей будет изменяться не в нашу пользу. Постепенно противник усилит свою оборонную мощь».

Вопреки распространенному впоследствии мнению, фюрер с самого начала прекрасно понимал, что время ра­ботает не на Германию. Он не сомневался, что рано или поздно среди противников Германии окажутся Россия и США. А ведь уже ресурсы Англии и Франции с их ог­ромными колониальными империями и мощными фло­тами далеко превосходили ресурсы Рейха. Поэтому един­ственный шанс на победу Гитлер видел в осуществлении стратегии блицкрига. Она не даст германскому народу ус­тать от войны. Но еще важнее то, что при блицкриге мож­но победить быстро, не оставив противникам времени использовать весь свой потенциал. Гитлер играл ва-банк. Сейчас или никогда! Если не использовать шанс послед­него прыжка к мировому господству, потенциальные противники через несколько лет смогут разглядеть дейст­вительную опасность национал-социализма и объеди­ненными усилиями остановят германскую экспансию.

Тогда же Гитлер требовал: «Не ждать, пока противник придет сюда, а нанести удар в западном направлении, ес­ли мирное урегулирование будет невозможно. Чем быст­рее, тем лучше. Не ждать, пока противник упредит, а са­мим немедленно перейти в наступление... Самые реши­тельные методы и средства. Однажды утерянное время в дальнейшем невосполнимо».

По свидетельству А. Шпеера, уже тогда фюрер допус­кал возможность поражения Германии: «В первые недели войны я услышал, не знаю, в какой связи, как Гитлер го­ворил гипотетически о «конце Германии». Гитлер созна­вал весь риск затеянного им предприятия под названием «Вторая мировая война», но, как азартный игрок, шел ва-банк, все поставив на карту блицкрига. Собственно, аль­тернативы достижения мирового господства у него не было. Как зафиксировал Шпеер в тюремном дневнике 21 декабря 1946 года, «уже перед самым началом войны в конце августа 1939 года, после решения напасть на Польшу, Гитлер сказал ночью на террасе в Оберзальцберге, что Германия вместе с ним рухнет в пропасть, если война не будет выиграна. Он добавил, что на этот раз бу­дет пролито много крови». А германской кровью фюрер дорожил гораздо больше, чем кровью «расово неполно­ценных» народов и стремился потери вермахта сделать минимальными, чтобы сохранить его как эффективный инструмент ведения войны и не допустить падения бое­вого духа германского народа.

Не случайно 6 октября 1939 года, выступая в рейхстаге по завершении польского похода, Гитлер подчеркивал свое стремление к минимизации германских потерь, ут­верждая, что только благодаря такому стремлению остат­ки польской армии смогли до 1 октября удерживать укрепления Варшавы, Модлина и косы Хель. Также и в речи в Мюнхене 8 ноября 1942 года, в разгар крово­пролитного сражения за Сталинград, он утверждал, что медленное продвижение немецких войск к Волге объяс­няется желанием избежать здесь мясорубки, подобной Вердену, равно как длительная осада Севастополя при­звана была предотвратить большие потери в немецких войсках.

Только в последние месяцы войны, когда поражение Германии было уже очевидно для всех, мотив жертвенно­сти стал преобладать в гитлеровских речах. Так, 7 октября 1944 года фюрер обратился с посланием к членам Гитлерюгенда, добровольно отправившимся на фронт: «Моя молодежь! Я с радостью и гордостью узнал о вашем жела­нии уйти на фронт добровольцами всем классом 1928 го­да рождения. И в этот решающий для Рейха час, когда над нами нависла угроза ненавистного врага, вы дали нам всем вдохновляющий пример боевого духа и безоглядной преданности делу победы, каких бы жертв это от вас ни потребовало... Нам известны планы врагов, направ­ленные на безжалостное уничтожение Германии. Именно по этой причине мы будем сражаться еще более преданно во имя Рейха, в котором вы сможете с честью трудиться и жить... Жертвы, принесенные нашим героическим юным поколением, найдут свое воплощение в победе, которая обеспечит нашему народу, национал-социалис­тическому Рейху гордое и свободное развитие».

Но первой военной осенью Гитлеру еще казалось, что победы можно достичь малой кровью. 9 октября 1939 го­да он издал приказ о наступлении на Западе: «Дальней­шее выжидание приведет не к отказу Бельгии и Голлан­дии от благоприятного для наших западных противников нейтралитета, а в значительной мере усилит военную мощь наших врагов, лишит нейтральные страны веры в окончательную победу Германии и не будет способство­вать привлечению Италии на нашу сторону в качестве во­енного союзника... В связи с этим для продолжения воен­ных действий приказываю...

А. Подготовить наступательную операцию на север­ном фланге Западного фронта на территории Люксем­бурга, Бельгии и Голландии. Наступление должно быть начато максимальными силами и в возможно кратчай­шие сроки.

Б. Целью операции должен стать разгром максималь­ного количества оперативных соединений французской армии и воюющих на ее стороне союзников и одновре­менный захват как можно большей территории Голлан­дии, Бельгии и Северной Франции в качестве плацдарма для развертывания воздушных и морских действий про­тив Англии и обеспечения жизненно важной Рурской об­ласти».

Но планы Гитлера скорректировала погода. Как отме­чал впоследствии Йодль, «сильнее Гитлера оказался толь­ко бог природы. Похолодание так и не наступило. При­шлось ожидать сухой весны. Дата 10 мая 1940 года была выбрана правильно. Гитлер наметил направление проры­ва через Мобеж на Аббевиль. Планы Генерального штаба по охвату противника он сломал путем поначалу осто­рожного, а потом все более настойчивого и бесцеремон­ного вмешательства в оперативное руководство». Гитлер поддержал план Манштейна нанести главный удар в Южной Бельгии, в том числе в считавшихся непроходи­мыми для танков Арденнах, тогда как руководство сухо­путной армии собиралось, как и в Первой мировой вой­не, нанести главный удар в Северной и Центральной Бельгии. В итоге была доказана правота Гитлера и Манштейна. Германские танки смогли преодолеть Арденнский массив и нанесли удар там, где французское коман­дование его не ожидало.

Гитлер также был инициатором и непосредственным руководителем норвежской операции, проходившей при тесном взаимодействии сухопутной армии, флота и люфтваффе. Ему удалось преодолеть скептицизм воен­ных, и, несмотря на большие потери флота, операция за­вершилась полным успехом.

Вопреки распространенному мнению, нельзя считать ошибкой Гитлера и нападение на Россию. Еще 23 ноября 1939 года, выступая перед руководством вермахта, фюрер утверждал: «Сейчас фронт на Востоке удерживается всего несколькими дивизиями... Россия в данный момент не опасна. Она ослаблена многими внутренними обстоя­тельствами. К тому же с Россией у нас есть договор. До­говора соблюдаются столь долго, сколь долго это являет­ся целесообразным... Сейчас у России далеко идущие цели, прежде всего — укрепление своей позиции на Бал­тийском море (неделю спустя Красная Армия вторглась в Финляндию. — Б. С.). Мы сможем выступить против России только тогда, когда у нас освободятся руки на Балтике. Далее, Россия желает усиления своего влияния на Балканах и направляет свои устремления к Персид­скому заливу, а это отвечает и интересам нашей полити­ки... В данный момент интернационализм отошел для нее на задний план. Если Россия от него откажется, она пе­рейдет к панславизму. Заглядывать в будущее трудно. Но фактом является то, что в настоящее время боеспо­собность русских вооруженных сил незначительна. На ближайшие год или два нынешнее состояние сохра­нится... Время работает на нашего противника. Сейчас сложилось такое соотношение сил, которое для нас улуч­шиться не может, а может только ухудшиться». Уже в тот момент Советский Союз рассматривался Гитлером как опасный потенциальный противник Германии.

После победы над Францией Гитлер уверовал в соб­ственный полководческий гений. Как утверждает Шпеер, Гитлер не раз говорил, что Германия проиграла Пер­вую мировую войну прежде всего из-за отсутствия в стране политического единства, а также еще и потому, что «во главе войск стоял малоспособный главнокоман­дующий Вильгельм II... Затем Гитлер с удовольствием констатировал, что сейчас в Германии царит единство, отдельные земли и провинции ничего не значат, а на высших командных должностях стоят самые талантли­вые офицеры, независимо от их происхождения. Все дворянские привилегии ликвидированы. Политика, во­оруженные силы и нация представляют собой единое целое. Во главе государства стоит он. С помощью его силы воли и энергии можно будет преодолеть все гряду­щие трудности.

Весь успех западной кампании Гитлер приписывал се­бе. Военные планы были его планы. «Я постоянно пере­читывал, — уверял Гитлер при случае, — книгу полковни­ка де Голля о возможностях современного метода ведения войны моторизованными войсками и учился по этой книге».

После того как летом 1940 года люфтваффе проиграло «Битву за Британию» и высадку на Британские острова пришлось отложить на неопределенный срок, все силы были брошены на подготовку войны против России. 9 января 1941 года Гитлер предупредил руководителей вермахта: «Высадка в Англии возможна только тогда, ког­да будет завоевано полное господство в воздухе и в самой Англии наступит определенный паралич. Иначе это пре­ступление». Тогда же он заявил: «Сталин, властитель Рос­сии, — умная голова, он не станет открыто выступать против Германии, но надо рассчитывать на то, что в тяже­лых для Германии ситуациях он во всевозрастающей мере будет создавать нам трудности. Он хочет вступить во вла­дение наследством обедневшей Европы, ему также нуж­ны успехи, его воодушевляет натиск на Запад. Ему также совершенно ясно, что после нашей победы положение России станет очень трудным.

Англичан поддерживает возможность русского вступ­ления в войну. Будь эта последняя континентальная- на­дежда разрушена, они бы прекратили борьбу... Если анг­личане продержатся, если они сумеют сформировать 40—50 дивизий и им помогут США и Россия, для Герма­нии возникнет очень тяжелое положение. Этого про­изойти не должно. До сих пор я действовал по принципу: чтобы сделать следующий шаг, надо разбить важнейшие вражеские позиции. Вот почему надо разбить Россию. Тогда либо англичане сдадутся, либо Германия продол­жит войну против Британской империи при самых благо­приятных условиях. Разгром России позволил бы и япон­цам все свои силы развернуть против США, а это удержа­ло бы США от вступления в войну».

А накануне самоубийства фюрер, по воспоминаниям главы Гитлерюгенда Артура Аксмана, так объяснял моти­вы нападения на Россию: «Вдруг из своей комнаты вы­шел Гитлер. Он был в сером пиджаке, на лацкане которо­го были золотой знак партии и Железный крест 1-го клас­са, в черных брю