Народные волнения 1209 г. и отношения новгорода с князем всеволодом большое гнездо

События в Новгороде 1209 г.1 — один из ярких фрагментов новгородской истории, в котором современный исследователь находит отражение как внутренних социально-политических коллизий, происходивших в местном обществе, так и внешних отношений новгородцев с князем «Суждальстеи земли» Всеволодом Юрьевичем. В этом году, как повествует летописец, «идоша новгородьци на Чьрниговъ съ князьмь Костянтиномь, позвани Всеволодомь». Но с берегов Оки, где назначен был сборный пункт «всих воев», новгородская рать, понуждаемая владимиро-суздальским правителем, заподозрившим рязанских князей в измене, пошла «на Рязаньскую волость», после чего он «новгородьци пусти ис Коломна Новугороду, одарив бещисла, и вда им имъ волю всю и уставы старых князь, егоже хотеху новгородьци, и рече имъ: „кто вы добръ, того любите, а злых казните”; а собою поя сына своего Костянтина и посадника Дъмитра, стрелена подъ Проньскомь, а вятьших 7. Новгородьци же пришьдъше Новугороду, створиша вече на посадника Дмитра и на братью его, яко ти повелеша на новгородьцих сребро имати, а по волости куры брати, по купцемъ виру дикую, и повозы возити, и все зло; идоша на дворы ихъ грабежьмь, а Мирошкинъ дворь и Дмитровь зажьгоша, а житие ихъ поимаша, а села ихъ распродаша и челядь, а скровища ихъ изискаша и поимаша бещисла, а избытъкъ розделиша по зубу, по 3 гривне по всему городу, и на щить; аще кто потаи похватилъ, а того единъ богъ ведаеть, и от того мнози разбогатеша; а что на дъщькахъ, а то князю оставиша. Того же лета привезоша Дмитра Мирошкиниця мьрътвого из Володимиря и погребоша и у святого Георгия въ монастыри, подъле отчя; а новгородьци хотяху съ моста съврещи, нъ възбрани имъ архиепископъ Митрофанъ. Приела Всеволодъ сына своего Святослава въ Новъгородъ, въ неделю мясопустную. Тъгда дата посадьницьство Твьрдиславу Михалковицю, и дата дъщкы Дмитровы Святославу, а бяше на них бещисла; и целоваша новгородци честьныи хрест, око „не хочемь у себе дьржати детии Дмитровых, ни Володислава, ни Бориса, ни Твьрдислава Станиловиця и Овъстрата Домажировиця”; и поточи я князя къ отцю, а на инех серебро поимаша бещисла».2

Приведенный рассказ летописца дореволюционные историки рассматривали сквозь призму борьбы партий вокруг новгородского княжеского стола.3 Советские исследователи усмотрели в нем свидетельство обострения классовой борьбы в Новгороде на рубеже XII–XIII вв. «К началу XIII в. классовый антагонизм в новгородском обществе достиг большой остроты», — писал М. Н. Тихомиров.4 В событиях 1209 г. М. Н. Тихомиров видит «народное восстание, притом восстание антифеодального характера».5 Об антифеодальном характере выступления 1209 г. рассуждал и Л. В. Черепнин.6 По словам Н. Л. Подвигиной, «начало XIII в. было ознаменовано бурной вспышкой классовых конфликтов», вызванных «феодальным гнетом, произволом, поборами и вымогательствами со стороны властей». Конкретным проявлением классовых столкновений стало «восстание 1207 г.» — первое мощное народное движение в Новгороде начала XIII в.7

Следует признать перспективным стремление некоторых исследователей выявить причины народного движения против Дмитра Мирошкинича, связанные не только с «феодальным гнетом», но и с другими явлениями социальной и политической жизни новгородского общества. Так, Л. В. Данилова обратила внимание на ростовщичество, порождавшее недовольство новгородцев, изнывавших под долговым бременем. Она полагает, что «непосредственной причиной восстания 1207 г. явились ростовщические операции посадника Мирошки и его сына Дмитра».8 Вместе с тем «причиной восстания было не только ростовщичество, а вся система усиливающегося феодального гнета, которому подвергалось сельское и городское население».9

В. Л. Янин, указывая на остроту классовых противоречий в Новгороде начала XIII в., на классовый антагонизм «восстания 1207 г.», в то же время замечает, что не все аспекты изучения этого восстания нашли в научных трудах должное развитие. «Политические противоречия новгородского боярства, сыгравшие немаловажную роль в разрешении событий, как правило, выпадают из общего анализа причин и хода восстания. Так же мало внимания уделяется роли князя в развитии событий…».10 В. Л. Янин стремится восполнить указанные пробелы. На протяжении 70-х и 80-х годов XII в. он замечает усиление борьбы новгородского боярства с князьями. Происходит сплочение соперничавших ранее группировок бояр на антикняжеской платформе. Это единение боярства особенно ярко проявилось после 1189 г., когда посадником стал Мирошка Нездинич, отец виновника новгородских волнений 1209 г. Дмитра Мирошкинича. В. Л. Янин пишет: «Переход Мирошки Нездинича к активной антикняжеской борьбе открывал перед ним возможности широкой консолидации антикняжеских сил. Ставя перед собой цели укрепить боярскую власть за счет княжеской, Мирошка получил возможность привлечь на свою сторону значительные круги боярства, в том числе и из традиционно враждебных ему группировок. Сами лозунги борьбы с княжеской властью и возвращение новгородских „свобод” были способны привлечь на сторону посадника народные массы, для выхода классового антагонизма которых теперь ставилась более определенная цель».11 С 1195 г. борьба бояр с князем «особенно обостряется».12 В 1205 г. посадником становится Дмитр Мирошкинич, принадлежащий к противникам великого князя владимирского. В результате «устанавливается политическое двоевластие князя и посадника, приведшее к событиям 1207 г., которые занимают в истории Новгорода значительное место».13 Исследователь полагает, что «приход к власти Дмитра Мирошкинича совершился в условиях укрепления всего боярского лагеря в его борьбе с князем. Популярность Мирошки, усиление авторитета посадничьей власти с началом посадничества Дмитра Мирошкинича привели к фактическому возникновению семейной олигархии. Дмитр Мирошкинич на первых порах получил в Новгороде настолько сильную поддержку, что в своей дальнейшей деятельности он не останавливается перед применением деспотических приемов».14 В. Л. Янин обнаруживает у посадника Дмитра стремление «к неограниченной автократии».15 В итоге Дмитр Мирошкинич растерял отцовский капитал: «Если Мирошка Нездинич с его политикой сплочения боярства против князя был выразителем классовых интересов боярства в целом, то живущий на проценты с авторитета своего отца Дмитр Мирошкинич был выразителем интересов только своего семейства. Придя к власти, он восстанавливает против себя и бояр противоположных группировок, и народные массы Новгорода. Эта ограниченная политика приводит в конечном счете к значительному разрушению созданного Мирошкой союза Новгорода против князя».16 Этим и воспользовался Всеволод Юрьевич, заинтересованный в устранении Дмитра, воплощавшего враждебные ему силы в Новгороде. Всеволод не только санкционирует расправу над Дмитром, но и провоцирует, и покупает ее, одаривая новгородцев и подстрекая их к казни «злых».17

Мы несколько иначе смотрим на ход событий. Роль Всеволода в судьбе Дмитра нам также представляется по-другому. Чтобы показать это, проследим, как складывались отношения князя Всеволода с Новгородом до волнений 1209 г.

В 1175 г. Всеволод занял владимирский стол. В Новгороде тогда княжил Святослав, сын Мстислава Ростиславича — политического соперника князя Всеволода. Мстислав с помощью ростовцев и суздальцев пытался в 1176 г. овладеть владимирским «княжением» и лишить Всеволода власти, но безуспешно: «И постави Всеволодъ съ володимирьци и съ переяславьци противу его пълкъ, и бишася, и паде обоихъ множьство много, и одоле Всеволодъ».18 Мстислав вынужден был вернуться в Новгород, «и не прияша его новгородьци, нъ путь ему показаша и съ сыном съ Святославомь». Вместо Мстислава новгородцы взяли у Всеволода к себе в князья Ярослава Мстиславича, внука князя Юрия Долгорукого.19 Примечательно то, что тут действуют все новгородцы, а не отдельные группы бояр, расколотых на партии. Среди новгородцев мы не видим каких-либо внутренних коллизий, они принимают решение в полном согласии. Изгнание Мстислава обусловливалось, вероятно, не столько симпатиями новгородцев к Всеволоду, сколько ясным пониманием изменения соотношения княжеских сил, произошедшего в результате победы Всеволода над Мстиславом. Отразив притязания последнего, Всеволод стал правителем Владимиро-Суздальской земли, с военной мощью которой Новгород не мог не считаться. Отсюда покладистость новгородцев, впрочем, как показали последующие события, покладистость временная. Распространение власти Всеволода на Суздаль засвидетельствовано, хотя и косвенно, походом Мстислава и Ярополка Ростиславичей в союзе с рязанским князем Глебом против Суздаля,20 тогда как совсем недавно суздальцы помогали Мстиславу в борьбе со Всеволодом. Этот поход, конечно же, говорит о том, что Суздаль переориентировался на Всеволода.

Княжение в Новгороде ставленников Всеволода было чревато для новгородцев установлением внешнего господства над собой, подобного тому, какое осуществлял ранее Киев. Вот почему в 1177 г., когда в Новгороде появились Ростиславичи, новгородцы «посадиша Мьстислава на столе, а Яропълка на Новемь търгу, а Ярослава на Ламьскем волоце, и тако ся управиша по воли».21 Здесь, как и прежде, выступает масса жителей Новгорода, объединенных в вечевую общину, а не боярские партии.

Перемены, произведенные новгородцами в княжеском правлении, явно задевали Всеволода. Вскоре Новгород нанес ему новую обиду. В 1178 г. князь Мстислав «преставися», и новгородцы опять отдали предпочтение врагу Всеволода — князю Ярополку, брату покойного Мстислава. Тогда Всеволод решил наказать их.

Согласно Лаврентьевской летописи, более подробно повествующей о его карательных мерах, чем Новгородская Первая летопись, «новгородци целовавше ко Всеволоду Юргевичю крест и не управиша». В ответ на это он «иде к Торжьку в волость их». Новый торг был захвачен, «мужи» повязаны, «а жены и дети на щит, и товар взяша, а город пожгоша весь за Новгородскую неправду».22 Награбленное добро и пленников Всеволод отправил во Владимир, а сам, «перебравъ дружины неколико, еха к Ламьскому Волоку, и пусти на вороп, и пригнаша дружина яша князя Мстиславича Ярослава, сыновця ему, а городъ пожже, а людье бяху выбегли, а жита пожгоша и до всего, князь же Всеволод възвратися в Володимерь».23 Вполне допустимо предположение О. М. Рапова о том, что «Ярослав вступил в союз с врагами Всеволода Юрьевича — Мстиславом и Ярополком Ростиславичами».24 Оно объясняет, почему дружина Всеволода «яша» князя Ярослава.

В Новгородской Первой летописи говорится еще и о торговой блокаде Новгорода, устроенной владимиро-суздальским князем: «И зая Всеволодъ гость новъгородьскыи». Пришлось новгородцам «показать путь» Ярополку. Но князя себе они все-таки нашли в Смоленске: «Новгородьци послашася по Романа Смольньску, и въниде на сборъ по чистей недели».25 Следовательно, на этот раз новгородцы все же отстояли свой суверенитет.

Летописный рассказ об отношениях Новгорода с князем Всеволодом в 1176–1178 гг. весьма примечателен для историка. В нем новгородцы выступают не разрозненно, а едино как сплоченная социальная организация. Из этого рассказа явствует, что Всеволод имел дело не с враждующими группами политических конкурентов, а с новгородской общиной, связанной общими интересами перед лицом внешних сил. Не видно в известиях летописца борьбы боярских партий, сторонников и противников владимиро-суздальского князя. Не произошло даже перемен в посадничестве. Несмотря на княжеские пертурбации 1176–1179 гг., посадником в Новгороде оставался один боярин — Завид Неревинич. И лишь в 1180 г., когда на княжеском столе сел Владимир, прибывший из Южной Руси, у Завида «отяша посадницьство и въдаша Михалеви Степаницю».26 Столь короткий промежуток времени не может, разумеется, служить основанием для каких-либо определенных выводов. Поэтому продолжим наши наблюдения.

В 1181 г. новгородцы «показаша путь Володимиру Святославицю, и иде къ отцю въ Русь». Изгнанию Владимира предшествовал поход Всеволода на новгородский пригород Новый торг, который был взят после 5 недель осады. Закованных в железо новоторжцев с их женами и детьми Всеволод повел с собою, а город сжег. То была назидательная демонстрация силы, и новгородцы «послашася въ Всеволоду по князь, и въда имъ своякъ свои».27 Всеволодов свояк Ярослав вокняжился в Новгороде в 1182 г. Но уже в 1184 г. он вызвал в городе недовольство: «Негодовахуть бо ему новгородьци, зане много творяху пакости волости Новгородьскеи. И съдумавъше новгородьци, послашася Смольньску къ Давыдови, просяце сына у него; и въда имъ Мьстислава, и приведоша и Новугороду и посадиша и на столе, месяця сентября».28 Мы не знаем, какие «пакости творил» Ярослав в Новгородской волости. Ясно только, что он возбудил всеобщее негодование, вылившееся в вечевой приговор («съдумавъше новгородьци») положить конец его произволу и выдворить из города. Перед нами снова возникает новгородская городская община, действующая единодушно и энергично. Именно она вынудила Всеволода вывести Ярослава из Новгорода.

С приглашением Мстислава Давыдовича на новгородское княжение В. Л. Янин связывает новое возвышение Завида Неревинича.29 Однако насколько минимальным было влияние Мстислава в вопросе о посадничестве, показывает тот факт, что Завид в его княжение ушел в Смоленск к Давыду, уступив должность посадника Михалке Степановичу. Его уход был, судя по всему, вынужденный, вызванный грозящей опасностью со стороны новгородцев. Завид вовремя укрылся в Смоленске, что подтвердили дальнейшие события. «Той же зиме Новегороде, — сообщает летописец, — убиша Гаврила Неревиниця, Ивачя Свеневиця, и съ моста съвьргоша».30 Надо полагать, что Гаврила являлся братом Завида,31 а Ивач Свеневич — одним из его сподвижников или «приятелей». Казнь, которой подверглись Ивач и Гаврила, была скорее всего публичной, осуществленной по решению веча, поскольку убийство и сбрасывание с моста — способ расправы с теми, кто совершил тяжкие преступления против Новгорода. Недаром запись о казни соседствует с известием о происшествиях в Смоленске: «Въ то же время въстань бысть Смоленьске промежи князьмь Давыдом и смолняны, и много головъ паде луцьших муж». Это соседство как бы намекает на сходство событий в Новгороде и Смоленске, заключавшееся в обострении противоречий внутри городских общин, вызванное обстоятельствами местной жизни. Данное сходство привлекло внимание Л. В. Алексеева, выявлявшего общие причины, новгородских и смоленских волнений. Их одновременность, полагает исследователь, не может быть отнесена к разряду простых случайностей. Л. В. Алексеев пишет: «Дендрохронология Новгорода, Смоленска, смоленских городов Торопца и Мстиславля показывает, что 1186 г. был неурожайным. Дело происходило в конце (мартовского) года, т. е. в феврале, когда запасы истощились. Голодная беднота Смоленска и Новгорода громила запасы бояр. Так выясняются неясные ранее причины народных волнений в этих двух городах».32 По поводу этих суждений ученого А. Ю. Дворниченко верно заметил, что «о бедноте, громящей запасы бояр, летопись ничего не сообщает»,33 хотя «неурожай 1186 г., о котором говорит дендрохронология Новгорода, Смоленска, Торопца и Мстиславля, вполне мог быть причиной волнений в Новгороде и Смоленске»,34 вызвав оживление языческих представлений, согласно которым ответственность за благополучие общины несли ее лидеры, применительно к Древней Руси — князья, бояре и высшее духовенство. Поэтому нерожайные годы влекли за собой смену правителей, нередко «под наказанием». Для Новгорода такой порядок вещей не вызывает сомнений.35 Языческую подоплеку замены властителей необходимо учитывать при изучении политической истории Новгорода.

Бегство Завида в Смоленск и казнь его доброхотов явились прологом к изгнанию Мстислава. В 1187 г., как и следовало ожидать, «выгнаша новгородьци князя Мьстислава Давыдовиця, и послаша къ Всеволоду Володимирю по Ярослава по Володимириця; и въниде в Новъгород, и седе на столе месяця ноября в 20».36 Кто скрывался за обозначением «новгородцы» уразуметь нетрудно. Это — широкие круги жителей волховской столицы, включавшие знать и рядовое людство. Летописец не дает повода думать, что в вопросе об изгнании Мстислава у новгородцев не было единомыслия. Напротив, всем тоном своего повествования он указывает на их полное согласие.

Пребывание Мстислава Давыдовича в Новгороде нельзя истолковывать как пример неразрывной связи тех или иных княжеских линий с определенными группировками (партиями) новгородского боярства. Мы знаем, что, кроме Завида Неревинича, поддерживавшего смоленских Ростиславичей, при нем должность посадника занимал Михалка Степанович, принадлежавший к числу доброжелателей князя Всеволода и его ставленников. Подобные передвижения в посадничестве, лишенные, казалось бы, логической последовательности убеждают в относительном характере боярских симпатий и антипатий, которые нельзя воспринимать в качестве сложившихся политических принципов, направлявших деятельность партий среди новгородского боярства. С этой точки зрения не покажется убедительной характеристика В. Л. Яниным Михалки Степановича как «политического противника» князя Мстислава.37 Такого рода характеристики расходятся с реальным положением вещей в древнем Новгороде.

Возвращение в Новгород князя Ярослава Владимировича должно было, если следовать теории взаимозависимости князя и посадника, привести к усилению позиций Михалки Степановича. Но случилось другое. В 1189 г. «отяша посадницьство у Михаля и вдаша Мирошки Нездиницю».38 С. М. Соловьев объяснял передачу посаднической власти тем, что одна из борющихся сторон «начала брать верх: у Михаила Степановича отняли посадничество и дали его Мирошке Нездиничу, которого отец Незда был убит за приверженность к Ростиславичам смоленским, следовательно, имеем право думать, что Мирошка наследовал от отца эту приверженность и стоял за Мстислава Давыдовича против Ярослава».39 Приверженность Мирошки к группировке, враждебной Ярославу, устанавливает и В. Л. Янин. У этой группировки еще не было сил заменить Ярослава своим ставленником. Новому посаднику пришлось сосуществовать с нежеланным князем. По В. Л. Янину, «сосуществование Мирошки и Ярослава Владимировича является ярким примером политического двоевластия в Новгороде». Год прихода к власти Мирошки для исследователя служит гранью в политической жизни Новгорода: «Если до 1189 г. основной политической чертой новгородского посадничества был активный союз с князем, взаимная поддержка князя и посадника, в силу чего княжение получало преимущество перед боярской властью, теперь посадничество противостоит князю, возвращает себе характер антикняжеской организации. Формирование республиканской государственности Новгорода вступает в новую фазу».40

Представляется бездоказательной мысль о получении Мирошкой посадничества в результате борьбы враждующих боярских группировок. В летописи, по которой мы можем воспроизвести обстоятельства возвышения Мирошки, эта борьба не прослеживается. Под пером летописца выступает нерасчлеиенная масса новгородцев, изгоняющих Мстислава Давыдовича и просящих Ярослава у Всеволода, лишающих Михаля посадничества и дающих его Мирошке.

Создавая свою версию прихода к власти Мирошки Нездинича, В. Л. Янин не учитывает летописное известие, которое, по нашему мнению, вскрывает главную причину смены посадников. По сообщению летописца, в 1188 г. «на зиму бысть дорогъвь, оже купляху по две ногате хлебъ, а кадь ръжи по 6 гривнъ».41 Упоминаемая в летописи «дороговь» — следствие, надо полагать, неурожая. Таким образом, 1186 г., выявляемый с помощью дендрохронологии как неурожайный, имел свое продолжение. Стихийные бедствия вели за собой привычные в древних обществах карательные акции, направленные против местных правителей. Вспомним бегство посадника Завида в Смоленск и замену его Михалкой Степановичем, казнь Ивача и Гаврилы, изгнание Мстислава Давыдовича. Аналогичная судьба теперь постигла Михаила, у которого новгородцы «отяша» посадничество, передав бразды правления Мирошке. Нельзя, разумеется, полностью исключать политическую борьбу различных групп новгородского боярства за власть при объяснении персональных перемен в княжении и посадничестве. Однако нет никаких оснований считать ее единственной пружиной этих перемен. Языческие представления о существе власти правителей во многом предопределяли перестановку лиц, выступающих в качестве князей и посадников.

Не является убедительным и мнение о Мирошке как недруге князя Ярослава и главе антисуздальской партии. По С. М. Соловьеву, подтверждением того, что Мирошка «стоял за Мстислава Давыдовича против Ярослава», является поездка в 1195 г. Мирошки вместе с Борисом Жирославичем, сотским Никифором, Иванкой и Фомою к Всеволоду «с просьбой сменить Ярослава и дать на его место сына своего. Что же сделал Всеволод? Чтоб оставить Ярослава спокойным в Новгороде, он задержал Мирошку с товарищами как глав противной Ярославу стороны, потом отпустил Бориса и Никифора, но продолжал держать Мирошку, Иванка и Фому, несмотря на просьбы из Новгорода о их возвращении; наконец, отпустил Фому, но все держал Мирошку и Иванка…».42

В. Л. Янин по поводу посольства Мирошки с другими влиятельными новгородскими мужами к Всеволоду пишет: «Формально оценивая цели этого посольства, мы могли бы предполагать в нем дружественный Всеволоду акт: новгородцы хотят видеть на своем столе сына Всеволода, а не его дальнего родственника. Однако реакция Всеволода опровергает такое предположение. Всеволод был заинтересован именно в княжении Ярослава Владимировича, и новгородцы хорошо знали это. Посольство было задержано Всеволодом на долгий срок».43 Объясняя тайный замысел новгородцев, В. Л. Янин замечает: «У Всеволода в 1195 г. было четыре сына: старшему Константину было 9 лет (род. в 1186 г.), Юрию — 8 лет (род. в 1187 г.), Ярославу — 5 лет (род. в 1190 г.), Владимиру — 3 года (род. в 1192 г.). Расчет новгородцев достаточно ясен».44 В. Л. Янин, видимо, предполагает, что новгородцы, стремясь посадить у себя князем малолетнего сына Всеволода, хотели стать полновластными хозяевами в собственном доме.

Доводы С. М. Соловьева и В. Л. Янина нас не убеждают. Если стать на их точку зрения, становится странным сам приезд Мирошки к Всеволоду. Во всяком случае, непонятно, на что мог надеяться глава противной Всеволоду партии Мирошка, отправляясь в стан к своему врагу. Не менее странным покажется и решение новгородцев направить Мирошку во главе посольства к Всеволоду, поскольку первый являлся политическим противником последнего. В этом случае заранее надо было предполагать неудачу мирошкиной миссии, что неправдоподобно.

По нашему мнению, в Новгороде тогда зрело недовольство Ярославом, которое к 1195 г. достигло большой остроты. Надо сказать, и ранее отношения новгородской общины с этим князем были отнюдь не идиллические. Ярослав, как мы знаем, много «пакостей творил» Новгородской волости, в то время как хороший правитель (князь), по убеждению древних людей, выступал в качестве гаранта и хранителя мира внешнего и внутреннего, обеспечивая благоденствие общине, которой управлял. И тут следует заметить, что перед 1195 г. благоденствие новгородской общины подверглось серьезному испытанию. По сообщению летописца, в 1194 г. «зажьжеся пожар в Новегороде въ неделю на Всехъ святыхъ, в говение, идуче въ заутрьнюю: загореся Савъкине дворе на Ярышеве улици, и бяше пожар зълъ; съгореша церкъви 10: святого Василия, святыя Троиця, святого Въздвижения, и много домовъ добрыхъ; и уяшауЛукини улици. И не ту ся зло устави за грехы наша, нъ на другыи день загореся на Чьглове улки, и погоре дворовъ съ 10. И потомь боле въздвижеся: той же недели въ пятници, въ търъгъ, загореся от Хревъкове улици оли до ручья Неревьскеи коньць, и съгоре церкъвии 7 и домове величии. Оттоле въста зло: по вси дни загарашеся невидимо и 6 месть и боле; и не съмяху людье тировати въ домъхъ, нъ по полю живяхуть; и потом погоре Городище. Томь же лете и Ладога погоре переди Новагорода, а потомь и Руса погоре; а въ Людини коньци погоре дворов 10; и тако ся чюжяше от Всехъ святыхъ до Госпожина дни».45 Как видим, пожары в Новгороде были столь многочисленными и страшными, что жители города боялись жить в своих домах, но «по полю живяхуть». Выгорело даже Городище — резиденция новгородских князей. Горел не только Новгород, но и пригороды — Ладога и Руса. Бедствие, следовательно, приобрело общеволостные масштабы. В этой ситуации падение престижа Ярослава как правителя становилось неизбежным. А отсюда до изгнания князя оставался один шаг. По существу он и был сделан, когда негодующие на Ярослава новгородцы через своих послов просили Всеволода поменять его на сына. Не исключено, что в этой просьбе скрыт особый смысл, не разгаданный до сих пор исследователями. По верованиям древних народов, божественность правителя находит лучшее воплощение в его сыне.46 Именно такой правитель, как казалось тогда людям, мог дать благополучие новгородской общине. Вполне вероятно, что в данном случае отразились и христианские мотивы безгрешности детей. Не отягченный грехами правитель был для новгородцев более желанным, чем Ярослав, являвший ему прямую противоположность. Наконец (и это всего вероятнее), тут могло быть переплетение языческих и христианских представлений, особенно если учесть, что на Руси XII в. наблюдалась смесь язычества с христианством.47 Но как бы там ни было, ясно одно: в решении новгородцев возвести на княжеский стол малолетнего сына Всеволода нельзя усматривать лишь рациональный расчет, преследующий цель ослабить княжескую власть, сделав ее послушной игрушкой в руках новгородского боярства. Не надо забывать, что князь (будь он взрослый или младенец) прибывал в Новгород, окруженный свитой и дружиной. Князь осуществлял власть вместе со своими мужами. И если он был во младенческом возрасте, то роль приехавших с ним (прежде всего дядек-воспитателей) еще больше возрастала.48 И не известно, было ли это лучше для новгородцев.

Нет причин рассматривать посольство Мирошки как недружественный акт Новгорода по отношению к Всеволоду. Новгородцы не порывают с владимиро-суздальским властелином. Напротив, они просят Всеволода дать им на княжение своего сына. Он понимает этот настрой новгородцев и потому принимает посланцев: «И прия Всеволодъ Мирошку и Бориса и Иванка и Фому…»49 Летописное речение «прия» — знак, свидетельствующий о том, что все поначалу шло без особых осложнений.

Но приняв новгородское посольство, Всеволод задержал его «и не пусти» в Новгород. Поступок Всеволода может быть истолкован по-разному. Логично предположить здесь еще одну попытку Всеволода распорядиться по-своему новгородским княжеским столом, т. е. продолжить политическую линию, начатую еще Андреем Боголюбским. Однако допустимо и другое: Всеволод, возможно, имел договоренность с Ярославом относительно княжения в Новгороде и не хотел ее нарушить. Отдавая предпочтение первой версии, поскольку она ложится в русло внешней политики князей Северо-Восточной Руси второй половины XII в., обратим внимание и на такой существенный, как нам представляется, факт: отсутствие полного согласия новгородцев насчет Ярослава, после изгнания которого, как сообщает летописец, «жяляху по немь въ Новегороде добрии, а злии радовахуся».50 Едва ли для Всеволода несогласия новгородцев по поводу Ярослава были секретом. Зная о них, он и занял выжидательную позицию, задержав Мирошку «со товарищи» у себя. Новгородцы не могли, разумеется, расценить это иначе, как покушение на их свободу выбора князей: «кде имъ любо, ту же собе князя поимають».51 Из Новгорода последовал демарш «посадника деля Мирошке и Иванка и Фоме». Всеволод в конце концов отпустил Бориса и Фому, но Мирошку и Иванка «не пусти», чем «розгневи новгородьце», которые по вечевому решению («съдумавъше») «показаша путь из Новгорода и выгнаша и на Гюргевъ день, осень, Ярослава князя».52 Изганного князя приютил новгородский пригород Новый торг, где Ярослава жители «прияша с поклоном». Значит, не только в главном городе, но и в волости не было единства относительно Ярослава. Его шансы вернуться в Новгород, следовательно, не были столь уже безнадежны. А чем ответил Всеволод на акцию новгородцев? Он «новгородьце измав… за Волокомь и по всей земли своей, дьржаше у себе, не пусти ихъ Новугороду; нъ хожаху по городу по воли Володимири». Свидетельство летописца о вольном содержании во Владимире «изыманных» новгородцев указывает на сдержанность Всеволода, не доводившего дело до крайности и терпеливо ожидавшего благоприятной развязки событий. Расчет его оказался верен: новгородцы преодолели свои разногласия и снова пригласили на стол Ярослава: «Идоша из Новагорода передний мужи сътьскии и пояша Ярослава съ всею правьдою и чьстью; и приде на зиму Ярославъ по Крещении за неделю и седе на столе своемь, и обуяся съ людьми, и добро все бысть».53 Как явствует из этой записи, люди (т. е. массы новгородцев) выступали в качестве самостоятельной активной силы при изгнании и приглашении Ярослава. Вопрос о княжении всколыхнул, собственно, весь Новгород, а не отдельные группы соперничающих бояр. В этой связи становится понятной ремарка летописца, который, рассказав о возвращении посадника Мирошки, заметил, что он «сидел два лета за Новгород». Тут Новгород мыслится как вся новгородская община в целом без какого бы то ни было изъятия.54 Показательно и то, что приезду Мирошки «ради быша Новегороде вси от мала и до велика».55

Необходимо подчеркнуть, что враждебность Мирошки к Всеволоду фактами не подтверждается. Она есть плод воображения некоторых историков, а не историческая реальность. Именно отсутствие в источниках ясных сведений позволило другим исследователям отнести Мирошку к друзьям Всеволода и называть его главой «суздальской партии».56

И в дальнейшем Мирошка посадничал без видимых конфликтов со Всеволодом, с его представителями на новгородском княжеском столе. Наоборот, известны случаи сотрудничества (совместной «думы») князя и посадника по важнейшим вопросам новгородской жизни.57

В 1203 г. Мирошка умер. Посадничество получил Михалка Степанович. Но вскоре, впрочем, мужи новгородские «отяша посадницьство у Михалка и даша Дмитру Мирошкиницю». Новгородцы лишили Михалку власти, когда Всеволод заменил на княжении младенца Святослава девятнадцатилетним Константином. Эта замена, по мнению В. Л. Янина, была обусловлена желанием Всеволода «видеть на новгородском столе более независимого от новгородцев ставленника. Смена посадников — явный защитительный акт новгородцев, так как на место старого союзника Всеволода — Михалки Степановича — избирается сын популярного своей антивсеволодовской политикой Мирошки — Дмитр Мирошкинич. Снова в Новгороде устанавливается политическое двоевластие князя и посадника, приведшее к событиям 1207 г., которые занимают в истории Новгорода значительное место».58

В советской историографии существует и совершенно иной взгляд на политические связи Дмитра Мирошкинича. Так, М. Н. Покровский видел в нем союзника Всеволода Юрьевича.59 По мнению М. Н. Тихомирова, «Мирошкиничи действуют как представители боярских кругов, опиравшихся на поддержку крепнувшего Владимиро-Суздальского княжества».60 В. В. Мавродин прослеживает тесную связь Дмитра с суздальским князем Всеволодом Большое Гнездо.61 Наконец, Л. В. Черепнин относил Дмитра Мирошкинича к сторонникам князя Константина, сына Всеволода.62

Полагаем, что названные исследователи вернее понимали политическую ситуацию в Новгороде, нежели В. Л. Янин.

Довольно красноречиво сообщение летописи под 1208 г.: «Приде Лазорь, Всеволожь муж, из Володимиря, и Борисе Мирошкиниць повеле убити Ольксу Събыславиця на Ярославли дворе, и убиша и без вины, в суботу марта въ 17, на святого Альксия; а заутра плака святая Богородиця у святого Якова въ Неревьскемь конци».63

В. Л. Янин следующим образом толкует приведенный летописный текст: «В 1207 г. брат Дмитра Борис приказал убить на вече Олексу Сбыславича…»64 Историк тут умалчивает о причастности к убийству Олексы «Всеволожа мужа» Лазаря. В другом месте своей работы В. Л. Янин вспоминает Лазаря, но забывает о Борисе: «…убийство Олексы перед восстанием произошло в какой-то связи с прибытием в Новгород из Владимира „Всеволожа мужа” Лазаря».65 Эти «упущения» В. Л. Янина то насчет Лазаря, то насчет Бориса выдают испытываемое исследователем затруднение сформулировать удовлетворительное объяснение летописной записи, не противоречащее его представлениям о политике Дмитра Мирошкинича, враждебной якобы Всеволоду.

Надо сказать, что летопись позволяет заключить не о «какой-то», а о прямой связи убийства Олексы с приездом Лазаря. Она также свидетельствует о совместных действиях и в этом кровавом деле Лазаря и Бориса, брата посадника Дмитра. С. М. Соловьев не без оснований писал: «Новый посадник Мирошкинич с братьею и приятелями, опираясь на силу суздальского князя, захотели обогатиться на счет жителей и позволили себе такие поступки, которые восстановили против них весь город; в числе недовольных, как видно, стоял какой-то Алексей Сбыславич; брат посадника, Борис Мирошкинич, отправился во Владимир к Всеволоду и возвратился оттуда с боярином последнего Лазарем, который привез повеление убить Алексея Сбыславича и повеление было исполнено…»66 А вот суждение другого крупного знатока новгородской истории И. Д. Беляева: «Выбором Мирошкинича Всеволод так усилился в Новгороде и так распространил свое самовластье, что в 1208 году прислал в Новгород своего мужа Лазаря вместе с посадничьим братом Борисом Мирошкиничем и приказал при всех на Ярославовом дворе убить знаменитого Новгородского боярина Ольксу Сбыславича…»67

Обстоятельства убийства Олексы Сбыславича недвусмысленно намекают на близость Мирошкиничей к суздальскому князю.68

Невинная, по словам летописца, смерть Олексы легла на убийц и их вдохновителей тяжким грехом. «Слезы Богородицы» — явный тому знак. Это знамение, запечатленное летописателем в языческом ключе (икона плачет), как бы предваряло падение Мирошкиничей, зашедших слишком далеко в своих неправедных делах, делало его неизбежным, поскольку означало, согласно верованиям древних, потерю Мирошкиничами благорасположения божества.

Дружелюбие Всеволода к посаднику Дмитру просматривается и в известиях летописи, относящихся непосредственно к событиям 1209 г., ставшим для семьи Мирошкиничей роковыми. Эти события, как известно, завершились низложением Дмитра, а также «грабежом» имущества Мирошкиничей и тех, кто стоял близко к ним. Накануне выступления против Дмитра Мирошкинича новгородцы вынудили Всеволода публично признать новгородскую свободу в князьях. «Даруя» ее, князь, если верить летописцу, призвал новгородцев любить добрых правителей, а злых казнить.69

Призыв Всеволода историки понимали по-разному. М. Н. Покровский, например, полагал, что Всеволод, произнося свою речь, выдавал Дмитра «головою новгородцам», т. е. предал своего бывшего союзника.70 По В. Л. Янину, Всеволод, говоря таким образом, подстрекал новгородцев на расправу с посадником. «Фраза Всеволода, — пишет он, — имеет самое непосредственное отношение к последующим событиям и прямо касается Дмитра Мирошкинича, обнажая заинтересованность Всеволода в устранении этого посадника. Всеволод не только санкционирует расправу над ним, но и провоцирует, и покупает ее, одаривая новгородцев и подстрекая их к казни „злых”».71

В. Л. Янин, к сожалению, не поставил вопрос, произносил ли Всеволод эту фразу на самом деле? Не является ли она продуктом творчества самого летописца? А если не является, в какой мере соответствует характеру обстановки, в которой прозвучала?

Слова Всеволода о любви к «добрым» и наказании «злых» скорее всего принадлежат летописцу, чем князю, который, как нам кажется, не был заинтересован в расправе над Дмитром. К данной мысли склоняет прежде всего то, что эти слова хорошо согласуются с дальнейшими акциями новгородцев и плохо вяжутся с поведением Всеволода. Впрочем, отсюда следует два возможных и альтернативных вывода: либо летописец вложил в уста владимиро-суздальского князя речь, угодную новгородцам и как бы