Недоступными человеку самонадеянному и вполне доступными невинному младенцу

Ищущий истину должен быть смиреннее праха. Мир попирает прах, но ищущий

Истину должен настолько смириться, чтобы даже прах мог попрать его. И только

Тогда, а не прежде, он увидит проблески истины. Это становится абсолютно

Ясно из диалога между Васиштой и Вишвамитрой. Христианство и ислам также

Полностью подтверждают это.

Если читателю покажется, что в моих словах сквозит гордыня, значит, что-то

Неверно в моих исканиях и я видел не проблески истины, а всего лишь мираж.

Пусть погибнут сотни таких, как я, но восторжествует истина. Даже на волосок

Не следует отступать от истины, когда судят о таких заблуждающихся

Смертных, как я.

Я прошу, чтобы никто не считал советы, разбросанные по страницам

последующих глав, непререкаемыми. Описываемые мной искания следует

рассматривать лишь как иллюстрации. Каждый, ознакомившись с ними, может

проводить свои собственные искания в соответствии со своими наклонностями и

способностями. Полагаю, что с такой оговоркой предлагаемые мной иллюстрации

будут действительно полезны, так как я не собираюсь скрывать или замазывать

неприятные вещи, о которых следует говорить. Я надеюсь познакомить читателя

со всеми своими ошибками и заблуждениями. Моя задача - описать свои искания

в области сатьяграхи, а вовсе не рассказывать о том, какой я хороший.

Оценивая самого себя, я постараюсь быть строгим, как истина, и хочу, чтобы

другие были такими же. Применяя к себе такое мерило, я подобно Сурдасу могу

воскликнуть:

Есть ли на свете негодяй,

Столь порочный и омерзительный, как я?

Я отказался от своего творца,

Настолько я вероломен.

Ибо для меня вечная мука, что я все еще далек от него, который, как я

Доподлинно знаю, управляет каждым моим вздохом и от которого я веду свое

Начало. Я знаю, что мои дурные страсти отдаляют меня от него, но я еще не в

Силах избавиться от них.

Но пора кончать. В следующей главе я приступлю уже к рассказу о своей

жизни.

Ашрам, Сабармати

26 ноября 1925 года

М. К. Ганди

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I. СЕМЬЯ И РОДНЫЕ

Ганди принадлежат к касте бания, и некогда, по-видимому, они были

бакалейщиками. Но представители трех последних поколений, начиная с моего

деда, были премьер-министрами в нескольких княжествах Катхиавара. Мой дед

Оттамчанд Ганди или, как его чаще называли, Ота Ганди, был, по всей

вероятности, человеком принципиальным. Государственные интриги заставили его

покинуть Порбандар, где он был диваном, и искать убежище в Джунагархе. Там

он обычно приветствовал наваба левой рукой. Кто-то, заметив такую явную

неучтивость, спросил деда, чем она вызвана. "Правая рука моя принадлежит

Порбандару" - ответил он.

Ота Ганди, овдовев, женился вторично. От первой жены у него было четыре

сына, от второй - два. Помнится, в детстве я никогда не чувствовал и даже,

пожалуй, не знал, что сыновья Ота Ганди были не от одной матери. Пятым из

этих шести братьев был Карамчанд Ганди, или Каба Ганди, как его называли,

шестым - Тулсидас Ганди. Оба брата, один за другим, занимали пост

премьер-министра Порбандара. Каба Ганди - мой отец. Он был членом

раджастханского суда. Сейчас этот суд больше не существует, но тогда это был

весьма влиятельный орган, разрешавший споры между главами и членами кланов.

Каба Ганди был некоторое время премьер-министром в Раджкоте, а затем в

Ванканере. До самой смерти он получал пенсию от правительства Раджкота.

Каба Ганди был женат четыре раза. Первые три жены умерли. От первого и

второго браков у него остались две дочери. Четвертая жена Путлибай родила

ему дочь и трех сыновей. Я был самым младшим.

Отец был предан своему роду, правдив, мужествен и великодушен, но

вспыльчив. В известной мере он не мог жить без чувственных наслаждений. В

четвертый раз он женился, когда ему было уже за сорок. Он был неподкупен и

за свою справедливость пользовался уважением и в семье, и среди чужих.

Хорошо известна была его лояльность по отношению к государству Раджкот.

Однажды помощник политического агента выразился оскорбительно о раджкотском

такор-сахибе, у которого отец состоял на службе. На оскорбление отец ответил

оскорблением. Агент рассердился и потребовал у Каба Ганди извинения. Отец

извиняться не стал и был посажен под арест. Однако, увидев, что Каба Ганди

непреклонен, агент через несколько часов велел выпустить его.

Отец никогда не стремился к богатству и оставил нам совсем небольшое

состояние.

Он не получил никакого образования, а лишь приобрел большой практический

опыт; в лучшем случае он доучился до пятого класса гуджаратской школы. Об

истории и географии отец не имел никакого понятия. Но богатый жизненный опыт

помогал ему решать самые сложные вопросы и управлять сотнями людей. Он был

малообразован и в религиозном отношении, но у него была та религиозная

культура, которая свойственна многим индусам благодаря частому посещению

храмов и слушанию религиозных проповедей. На склоне лет он по настоянию

ученого брахмана, друга семьи, начал читать "Бхагаватгиту" и во время

молитвы ежедневно вслух повторял из нее несколько стихов.

О матери я сохранил воспоминание как о святой женщине. Она была глубоко

религиозна и не могла даже подумать о еде, не совершив молитвы. Она считала

своим долгом ежедневно посещать хавели - храм вишнуитов. Если мне не

изменяет память, мать ни разу не пропустила чатурмаса. Она накладывала на

себя строжайшие обеты и неукоснительно их выполняла. Помнится, однажды во

время чандраяны она заболела, но даже болезнь не помешала ей соблюдать пост.

Для нее ничего не стоило поститься два-три дня подряд. У нее даже вошло в

привычку во время чатурмаса принимать пищу только раз в день. Не

довольствуясь этим, во время одного из чатурмасов она постилась через день.

В другой раз во время чатурмаса она дала обет не есть, пока не увидит

солнца. В такие дни мы, дети, не спускали глаз с неба, чтобы поскорее

сообщить матери о появлении солнца. Всем известно, что в сезон дождей солнце

очень часто совсем не показывается. Помню, как бывало мы мчались сломя

голову, чтобы сообщить матери о его внезапном появлении. Она прибегала,

чтобы самой взглянуть на небо, но солнце уже успевало скрыться, и мать снова

лишалась возможности поесть. "Ничего, - бодро говорила она, - бог не

пожелал, чтобы я сегодня ела". И возвращалась к своим обязанностям.

Мать была весьма здравомыслящим человеком, она была прекрасно осведомлена

о государственных делах, и придворные дамы с уважением отзывались о ее уме.

Пользуясь привилегией детского возраста, я часто сопровождал мать во дворец,

и до сих пор помню ее оживленные беседы с вдовой - матерью такор-сахиба.

Я родился в Порбандаре, или Судамапури, 2 октября 1869 года. Там же провел

детство. Помню, как впервые пошел в школу. В школе мне не без труда далась

таблица умножения. Тот факт, что из всех воспоминаний в памяти сохранилось

лишь воспоминание о том, как я вместе с другими детьми научился давать

всевозможные клички нашему учителю, говорит о том, что ум мой тогда был

неразвит, а память слаба.

II. ДЕТСТВО

Мне было около семи лет, когда отец переехал из Порбандара в Раджкот, где

был назначен членом раджастханского суда. Я поступил в начальную школу.

Хорошо помню эти дни и даже имена и привычки учителей, обучавших меня. Но

мне почти нечего сказать о своих занятиях там, как и о занятиях в

Порбандаре. Вероятно, я был весьма посредственным учеником. Из этой школы я

перешел в пригородную, а затем - в среднюю. Мне шел тогда двенадцатый год.

Не помню, чтобы я хоть раз солгал учителям или школьным товарищам. Я был

очень робок и избегал общества детей. Единственными друзьями были у меня

книги и уроки. Прибегать в школу точно к началу занятий и убегать домой

тотчас по окончании их вошло у меня в привычку. Я в буквальном смысле слова

убегал домой, так как терпеть не мог с кем-нибудь разговаривать. Я боялся,

как бы надо мной не стали подтрунивать.

В первый же год моего пребывания в средней школе со мной произошел случай

на экзамене, о котором стоит рассказать. Инспектор народного образования м-р

Джайльс производил обследование нашей школы. Чтобы проверить наши познания в

правописании, он заставил нас написать пять слов, в том числе слово "котел".

Я написал это слово неправильно. Учитель, желая подсказать, толкнул меня

ногой. Он хотел, чтобы я списал незнакомое слово у соседа. Но я считал, что

учитель находится в классе для того, чтобы не давать нам списывать. Все

ученики написали слова правильно. И только я оказался в глупом положении.

Позже учитель пытался доказать мне, что я сделал глупость, но это ему не

удалось. Я так и не смог постичь искусство "списывания".

Однако этот инцидент нисколько не умалил моего уважения к учителю. По

натуре я был слеп к недостаткам старших. Впоследствии я узнал и многие

другие недостатки этого учителя, но сохранил к нему уважение, поскольку

привык выполнять приказания старших, а не критиковать их.

В моей памяти сохранились еще два случая, относящиеся к тому же времени. В

общем я читать не любил и читал только учебники. Уроки я готовил ежедневно,

но лишь для того, чтобы избежать замечаний учителя; да и не хотелось

обманывать его. Поэтому часто я делал уроки без всякого интереса. А уж если

я даже уроки не готовил должным образом, то нечего и говорить о другом

чтении. Но как-то мне попалась книга, приобретенная отцом, - "Шравана

питрибакти Натака" (пьеса о преданности Шравана родителям). Я читал ее с

неослабевающим интересом. Приблизительно в это же время к нам приехала

группа бродячих актеров. В числе прочих представлений они показали сценку, в

которой Шраван, направляясь к святым местам, несет на ремнях, перекинутых

через плечи, своих слепых родителей. Книга и эта сценка произвели на меня

неизгладимое впечатление. "Вот пример, которому ты должен подражать", -

сказал я себе. Душераздирающие причитания родителей, оплакивающих смерть

Шравана, до сих пор свежи в моей памяти. Трогательная мелодия глубоко

взволновала меня, и я исполнил ее на концертино, которое купил мне отец.

Приблизительно в это же время отец разрешил мне посмотреть спектакль

драматической труппы. Пьеса называлась "Харишчандра" и совершенно покорила

меня. Я мог смотреть ее без конца. Но как часто мне будут разрешать это?

Мысль об этом не давала мне покоя, и я сам все время разыгрывал сцены из

"Харишчандра". "Почему всем людям не быть такими же правдивыми, как

Харишчандра?" Этот вопрос задавал я себе днем и ночью. Следовать истине и

пройти через все испытания подобно Харишчандре - таков был мой идеал,

навеянный пьесой. Я был убежден в достоверности рассказа о Харишчандре. Одна

лишь мысль о нем вызывала у меня слезы. Здравый смысл подсказывает мне

теперь, что Харишчандра не мог быть лицом историческим. И все же Харишчандра

и Шравана остаются для меня действительно существовавшими людьми, и думаю,

что, если бы я перечитал эти пьесы теперь, они произвели бы на меня не менее

сильное впечатление.

III. ДЕТСКИЙ БРАК

Мне очень не хотелось бы писать эту главу: немало горьких воспоминаний

придется воскресить для этого. Но не могу иначе, так как не хочу отступать

от истины. Я считаю своей тяжкой обязанностью рассказать о том, как меня в

тринадцать лет женили. Когда я смотрю на ребят этого возраста, находящихся

на моем попечении, и вспоминаю свой брак, мне становится жаль себя и

радостно от сознания того, что их не постигла та же участь. Я не нахожу

никаких моральных доводов, которыми можно было бы оправдать столь нелепые

ранние браки.

Пусть читатель не заблуждается: меня женили, а не обручили. В Катхиаваре

существует два различных обряда - обручение и заключение брака. Обручение -

это предварительное обещание родителей мальчика и девочки соединить их

браком. Обещание это может быть нарушено. Смерть мальчика не влечет за собой

вдовства для девочки. Это соглашение между родителями, и детей оно

совершенно не касается. Часто они даже не знают о нем. По-видимому, я был

обручен три раза, не зная об этом. Мне сказали, что две девочки, которых для

меня выбрали, умерли одна за другой, отсюда я и делаю вывод, что был обручен

трижды. У меня сохранилось очень слабое воспоминание о моем обручении в

семилетнем возрасте. Не помню, чтобы мне говорили об этом. В этой главе речь

пойдет уже о женитьбе, которую я хорошо помню.

Я уже сказал, что нас было три брата. Старший был к тому времени женат.

Родители решили женить одновременно моего среднего брата, который был двумя

или тремя годами старше меня, двоюродного брата, который был старше меня

едва ли на год, и меня. При этом они мало заботились о нашем благополучии и

еще меньше - о наших желаниях; принимались во внимание только удобство и

экономические соображения старших.

Браки у индусов - вещь сложная. Очень часто затраты на брачные обряды

разоряют родителей жениха и невесты. Они теряют состояние и массу времени.

Месяцы уходят на изготовление одежды и украшений, на добывание денег для

обедов. Каждый старается перещеголять другого числом и разнообразием

предлагаемых блюд. Женщины, обладающие красивыми голосами и совсем

безголосые, поют, не давая покоя соседям, до хрипоты, а иногда даже

заболевают от этого. Соседи относятся ко всему этому шуму и гаму, ко всей

грязи, остающейся после пиршества, совершенно спокойно, потому что знают -

придет время и они будут вести себя точно так же.

Старшие считали, что лучше покончить со всем этим в один прием; меньше

расходов и больше пышности. Можно было тратить деньги не стесняясь; так как

расходы предстояло делать не трижды, а один раз. Отец и дядя были уже в

преклонном возрасте, а мы были последними детьми, которых предстояло женить.

Возможно, им захотелось хорошенько повеселиться напоследок. Из этих

соображений и било решено устроить тройную свадьбу.

Как я уже говорил, приготовления к торжеству заняли несколько месяцев.

Лишь по этим приготовлениям мы узнали о предстоящем событии. Мне кажется,

что для меня оно было связано только с ожиданием новой одежды, барабанного

боя, свадебной процессии, роскошных обедов и незнакомой девочки для игры.

Плотские желания пришли потом. Опускаю занавес и не буду описывать ощущение

стыда, которое я испытал. Расскажу лишь о некоторых подробностях, но сделаю

это позднее. Они не имеют отношения к основной идее, ради которой я начал

писать книгу.

Итак, я и мой брат были привезены из Раджкота в Порбандар. Финальной драме

предшествовали кое-какие любопытные детали (например, наши тела натирали

имбирной мазью), но все эти подробности я опускаю.

Мой отец, хотя и занимал пост дивана, все же был слугой, и его зависимое

положение усугублялось еще и тем, что он пользовался благосклонностью

такор-сахиба. Тот до последнего момента не хотел отпускать его. А когда,

наконец, согласился, то заказал для отца особую коляску, чтобы сократить

путешествие на два дня. Но судьба решила иначе. Порбандар находится в 120

милях от Раджкота, в пяти днях езды на лошадях. Отец проделал этот путь в

три дня, но при смене третьих перекладных коляска опрокинулась и отец сильно

расшибся. Он приехал весь забинтованный. Вследствие этого и наш и его

интерес к предстоящему событию наполовину уменьшился, но церемония все же

должна была состояться. Разве можно откладывать свадьбу? Однако детское

восхищение свадебной церемонией заставило меня забыть о горе, вызванном

несчастным случаем с отцом.

Я был предан своим родителям, но не менее предан и велениям плоти. Лишь

впоследствии я понял, что ради родителей следует жертвовать счастьем и всеми

удовольствиями. И в наказание за мою жажду удовольствий произошел случай,

который до сих пор терзает меня и о котором я расскажу позже. Нишкулананд

поет: "Отказ от предмета желаний без отказа от самих желаний бесплоден, чего

бы он ни стоил". Когда я пою или слышу эту песню, я вспоминаю о том

печальном и неприятном событии и мне делается стыдно.

Отец мужественно превозмогал боль и принимал самое деятельное участие в

свадьбе. Даже сейчас помню, где он сидел во время свадебных обрядов. Тогда я

не предполагал, что со временем буду строго осуждать отца за то, что он

женил меня ребенком. Но в тот день все выглядело правильным, необходимым и

приятным. Мне и самому очень хотелось, чтобы меня женили. И все, что делал

отец, казалось безупречным. Как сейчас помню события того дня: как мы сидим

под свадебным балдахином, исполняем саптапади, как мы, молодые муж и жена,

кладем друг другу в рот сладкий кансар и как мы начинаем жить вместе. Та

первая ночь! Двое невинных детей, бездумно брошенных в океан жизни. Жена

брата старательно осведомила меня, как я должен вести себя в первую ночь.

Кто наставлял мою жену - не знаю. Я никогда не спрашивал ее об этом, да и

теперь не намерен этого делать. Смею уверить читателя, что мы так

нервничали, что не могли даже взглянуть друг на друга. Мы, разумеется, были

слишком робки. Как заговорить с ней, что сказать? Наставления так далеко не

заходили. Да они и не нужны в подобных случаях. Жизненные впечатления,

полученные человеком с раннего детства, настолько сильны, что всякие

поучения излишни. Постепенно мы стали привыкать друг к другу и свободно

разговаривать. Хотя мы были одногодки, я поспешил присвоить себе авторитет

мужа.

IV. В РОЛИ МУЖА

В те времена, когда был заключен мой брак, выпускались небольшие брошюрки

ценой в одну пайсу или паи (забыл точную цифру). В них говорилось о

супружеской любви, бережливости, детских браках и т. п. Я читал их от корки

до корки, но тут же забывал все, что мне не нравилось, и принимал к сведению

то, что нравилось. Вменяемая этими брошюрками в обязанность мужу верность

жене в течение всей жизни навсегда запечатлелась в моем сердце. К тому же я

и сам был страстным поборником правды, и о том, чтобы лгать жене, не могло

быть и речи. Да и почти невероятно было, чтобы в таком юном возрасте я мог

ей изменять.

Но урок верности имел и свою неприятную сторону. "Если я должен быть верен

жене, то и жена должна быть верна мне", - думал я. Мысль об этом сделала

меня ревнивым мужем. Ее обязанность легко превращалась в мое право требовать

от нее абсолютной верности, что вынуждало меня постоянно следить за ней. У

меня не было никаких оснований сомневаться в верности жены, но ревность

слепа ко всем доводам. Я следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из

дома без моего разрешения. Это сеяло семена раздора между нами. Налагаемый

мной запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, но не такой

девочкой была Кастурбай, чтобы легко подчиниться подобным требованиям. Она

желала ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем

больше она себе позволяла и тем больше я злился. Мы, женатые дети, сплошь и

рядом отказывались разговаривать друг с другом. Думаю, что Кастурбай не

обращала внимания на мои запреты без всякой задней мысли. Какие запреты

могла нарушить простодушная девочка тем, что уходила в храм или к подругам?

И если я имел право запрещать ей что-либо, то разве у нее не было такого же

права? Сейчас мне все это совершенно ясно. Но тогда я считал, что должен

поддерживать свой авторитет мужа!

Пусть, однако, читатель не думает, что наша жизнь была сплошным мучением.

Все мои строгости проистекали от любви. Я хотел сделать свою жену идеальной.

Я поставил целью заставить ее вести чистую жизнь, учиться тому, чему учился

сам, жить и мыслить одинаково со мной.

Не знаю, стремилась ли к этому и Кастурбай. Она была неграмотна. От

природы она была простой, независимой, настойчивой и, по крайней мере со

мной, сдержанной. Собственное невежество не беспокоило ее, и не помню, чтобы

мои занятия когда-либо побудили ее тоже заниматься. Поэтому я думаю, что был

одинок в своем стремлении к знаниям. Вся моя страсть сосредоточилась на

одной женщине, и я требовал, чтобы мне платили тем же. Но даже без

взаимности наша жизнь не могла быть сплошным страданием, ибо по крайней мере

с одной стороны здесь действительно была любовь.

Должен сказать, что я был страстно влюблен в нее. Даже в школе я постоянно

думал о ней. Мысль о предстоящей ночи и свидании не покидала меня. Разлука

была невыносима. Своей болтовней я не давал ей спать до глубокой ночи. Если

бы при такой всепожирающей страсти у меня не было сильно развито чувство

долга, я, наверно, стал бы добычей болезни и ранней смерти или влачил бы

жалкое существование. Но я должен был каждое утро выполнять свои

обязанности, а обманывать я не мог. Это и спасло меня от многих напастей.

Я уже сказал, что Кастурбай была неграмотна. Мне очень хотелось обучить

ее, но страстная любовь не оставляла времени для этого. К тому же обучать ее

приходилось против ее воли и только ночью. В присутствии старших я не

осмеливался не только разговаривать, но даже встречаться с ней. В Катхиаваре

существовал и до известной степени существует и теперь бессмысленный и

варварский обычай укрываться пардой. Обстоятельства, следовательно, не

благоприятствовали нам. Должен поэтому признаться, что мои усилия обучить

Кастурбай в дни юности были безуспешны. А когда я, наконец, очнулся и

сбросил оковы похоти, меня уже влекла общественная деятельность, и

свободного времени оказалось мало. Не удалась также и моя попытка обучить ее

с помощью частных учителей. В результате Кастурбай и сейчас с трудом выводит

буквы и говорит только на простонародном гуджарати. Уверен, что она стала бы

образованной женщиной, если бы моя любовь к ней была совершенно свободна от

вожделения. Мне удалось бы тогда преодолеть ее отвращение к занятиям. Я

знаю, что для чистой любви нет ничего невозможного.

Я уже упомянул об одном обстоятельстве, которое более или менее уберегло

меня от разрушительного действия страсти. Следует отметить еще и другое.

Многочисленные примеры убедили меня, что бог неизменно спасает тех, кто чист

в своих побуждениях. Наряду с жестоким обычаем детских браков в индусском

обществе существует другой обычай, до известной степени ослабляющий пагубные

последствия первого. Родители не разрешают молодой чете долго оставаться

вместе. Ребенок-жена большую часть времени проводит в доме своего отца, в

возрасте от 13 до 18 лет мы были вместе в общей сложности не более трех лет.

Не проходило и шести месяцев, чтобы родители жены не приглашали ее к себе. В

те дни подобные приглашения были очень неприятны, но они спасли нас обоих.

Восемнадцати лет я уехал в Англию. Это означало длительную и благодетельную

для нас разлуку. Но и после моего возвращения из Англии мы не оставались

вместе более полугода, так как мне приходилось метаться между Раджкотом и

Бомбеем. Потом меня пригласили в Южную Африку. Но к тому времени я уже в

значительной степени освободился от чувственных вожделений.

V. В СРЕДНЕЙ ШКОЛЕ

Я уже говорил, что ко времени женитьбы учился в средней школе. Все мы,

трое братьев, учились в одной школе. Старший опередил меня на несколько

классов, а брат, который женился одновременно со мной, - всего на один

класс. Из-за женитьбы мы потеряли целый год. На брате женитьба сказалась еще

пагубнее, чем на мне: он в конце концов совсем бросил учение. Одному небу

известно, скольких юношей постигает та же участь. Ведь только в современном

нам индусском обществе учение в школе сочетается с супружеством.

Мои занятия продолжались. В средней школе меня не считали тупицей. Я

всегда пользовался расположением учителей. Родители ежегодно получали

свидетельства о моих успехах в науках и поведении. У меня не бывало плохих

отметок. Второй класс я окончил даже с наградой, в пятом и шестом классах

получал стипендию: сначала - четыре, а потом - десять рупий. Они доставались

мне скорее по счастливой случайности, чем за какие-либо особые заслуги. Дело

в том, что стипендию давали не всем, а только лучшим ученикам из округа

Сорат в Катхиаваре. В классе из 40-50 учеников было, конечно, не так уж

много мальчиков из Сората.

Насколько помню, сам я был не очень хорошего мнения о своих способностях.

Я обычно удивлялся, когда получал награды или стипендии. При этом я был

крайне самолюбив: малейшее замечание вызывало у меня слезы. Для меня было

совершенно невыносимо получать выговоры, даже если я заслуживал их. Помню,

как однажды меня подвергли телесному наказанию. На меня подействовала не

столько физическая боль, сколько то, что наказание оскорбляло мое

достоинство. Я горько плакал. Я был тогда в первом или во втором классе.

Такой же случай произошел, когда я учился в седьмом классе. Директором школы

был тогда Дорабджи Эдульджи Гими. Он пользовался популярностью среди

учеников, так как умел поддерживать дисциплину и был хорошим преподавателем,

прекрасно владевшим методикой. Он ввел для учеников старших классов

гимнастику и крикет как обязательные предметы. И то и другое мне не

нравилось. Я ни разу не занимался гимнастикой и не играл в крикет или

футбол, пока они не стали обязательными предметами. Одной из причин, по

которой я уклонялся от игр, была моя робость. Теперь я вижу, что был неправ:

у меня было тогда ложное представление, будто гимнастика не имеет отношения

к образованию. Теперь я знаю, что физическому воспитанию должно уделять не

меньше внимания, чем умственному.

Должен отметить, что, отказываясь от гимнастики и игр, я нашел им не такую

уж плохую замену. Я прочел где-то о пользе длительных прогулок на свежем

воздухе, и это понравилось мне. Я приучил себя много ходить и до сих пор

сохранил эту привычку. Она закалила мой организм.

Причиной моей неприязни к гимнастике было также страстное желание

ухаживать за отцом. Как только занятия кончались, я мчался домой и

принимался прислуживать ему. Обязательные физические упражнения мешали мне в

этом, и я попросил м-ра Гими освободить меня от гимнастики, чтобы иметь

возможность прислуживать отцу. Но он не слушал меня. Однажды в субботу

занятия у нас были утром, а на гимнастику я должен был вернуться к четырем

часам. Часов у меня не было, а облака, закрывшие солнце, ввели меня в

заблуждение. Когда я пришел, все мальчики уже разошлись. На следующее утро

м-р Гими, просматривая список, увидел, что я отсутствовал. Он спросил меня о

причине, и я объяснил, как это случилось. Но он не поверил и приказал

заплатить штраф - одну или две ана (не помню уже, сколько именно).

Меня заподозрили во лжи! Это глубоко огорчило меня. Чем могу я доказать

свою невиновность? Выхода не было. Потрясенный до глубины души, я горько

плакал и понял, что правдивый человек должен быть внимателен и аккуратен.

Это был первый и последний случай моего беспечного поведения в школе.

Насколько помню, мне удалось все-таки доказать свою правоту, и штраф с меня

сняли. Было, наконец, получено и освобождение от гимнастики. Отец сам

написал директору о том, что я нужен ему дома сразу после занятий в школе.

Если отказ от гимнастики не причинил мне вреда, то за другие упущения я

расплачиваюсь до сих пор. Не знаю, откуда я взял, что хороший почерк вовсе

не обязателен для образованного человека, и придерживался этого мнения до

тех пор, пока не попал в Англию. Впоследствии, особенно в Южной Африке, я

увидел, какой прекрасный почерк у адвокатов и вообще у молодых людей,

родившихся и получивших образование в Южной Африке. Мне было стыдно, и я

горько раскаивался в своей небрежности. Я понял, что плохой почерк - признак

недостаточного образования. Впоследствии я пытался исправить свой почерк, но

было поздно. Пусть мой пример послужит предостережением для юношей и

девушек. Я считаю, что детей сначала следует учить рисованию, а потом уже

переходить к написанию букв. Пусть ребенок выучит буквы, наблюдая различные

предметы, такие, как цветы, птицы и т. д., а чистописанию пусть учится,

только когда сумеет изображать предметы. Тогда он будет писать уже хорошо

натренированной рукой.

Мне хотелось бы рассказать еще о двух событиях своей школьной жизни. Из-за

женитьбы я потерял год, и учитель хотел, чтобы я наверстал упущенное и

перепрыгнул через класс. Такие привилегии обычно предоставлялись прилежным

ученикам. Поэтому в третьем классе я учился только шесть месяцев и после

экзаменов, за которыми последовали летние каникулы, был переведен в

четвертый. Начиная с этого класса большинство предметов преподавалось уже на

английском языке, и я не знал, что делать. Появился новый предмет -

геометрия, в котором я был не особенно силен, а преподавание на английском

языке еще более затрудняло его усвоение. Учитель объяснял прекрасно, но я не

успевал следить за его рассуждениями. Часто я терял мужество и думал о том,

чтобы вернуться в третий класс: я чувствовал, что взял на себя непосильную

задачу, уложив два года занятий в один. Но такой поступок опозорил бы не

только меня, но и учителя, который рекомендовал меня для перехода в

следующий класс, рассчитывая на мое усердие. Боязнь этого двойного позора

заставила меня остаться на месте. Но когда я ценой больших усилий добрался

до 13-й теоремы Эвклида, то вдруг понял, что все чрезвычайно просто.

Предмет, требовавший лишь чистой и простой способности рассуждать, не мог

быть трудным. С этого времени геометрия стала для меня легким и интересным

предметом.

Более трудным оказался санскритский язык. В геометрии нечего было

запоминать, а в санскрите, как мне казалось, все надо было заучивать

наизусть. Этот предмет мы начали изучать тоже с четвертого класса. В шестом

классе я совсем упал духом. Учитель был очень требователен и, на мой взгляд,

слишком утруждал учеников. Между ним и преподавателем персидского языка было

нечто вроде соперничества. Учитель персидского был человек весьма

снисходительный. Мальчики говорили, что персидский язык очень легок, а

преподаватель хороший и внимателен к ученикам. "Легкость" соблазнила меня, и

в один прекрасный день я очутился в классе персидского языка. Учитель

санскрита сильно огорчился. Он подозвал меня к себе и сказал:

- Как ты мог забыть, что ты сын отца, исповедующего вишнуизм? Неужели ты

не хочешь изучить язык своей религии? Если ты столкнулся с трудностями, то

почему не обратился ко мне? Я прилагаю все силы, чтобы научить вас,

школьников, санскриту. Если ты продолжишь свои занятия, то найдешь в

санскрите много интересного и увлекательного. Не падай духом и приходи снова

в класс санскритского языка.

Доброта его смутила меня. Я не мог пренебречь вниманием учителя и теперь

вспоминаю Кришнашанкара Пандья не иначе, как с благодарностью. Мне было бы

трудно изучать наши священные книги, если бы я не усвоил тогда основы

санскрита, хотя бы и в скромном объеме. Глубоко сожалею, что не изучил этот

язык более основательно. Впоследствии я пришел к убеждению, что все дети

индусов, мальчики и девочки, должны хорошо разбираться в санскрите.

Я считаю, что во всех индийских средних школах надо, кроме родного языка,

преподавать хинди, санскрит, персидский, арабский и английский. Пугаться

этого длинного перечня не следует. Если бы у нас преподавание было более

систематическим и не велось на иностранном языке, уверен, что изучение всех

этих языков было бы удовольствием, а не утомительной обязанностью. Твердое

знание одного языка в значительной степени облегчает изучение других.

В сущности, хинди, гуджарати и санскрит можно рассматривать как один язык,

так же как персидский и арабский. Хотя персидский принадлежит к арийской, а

арабский - к семитической группе языков, между ними существует тесное

родство, так как оба они развивались в период складывания ислама. Урду я не

считаю языком особым, так как он воспринял грамматику хинди, а в его

словарном составе преобладающей является персидская и арабская лексика. Тот,

кто хочет хорошо знать урду, должен знать персидский и арабский, так же, как

тот, кто хочет овладеть гуджарати, хинди, бенгали или маратхи, должен

изучить санскрит.

VI. ТРАГЕДИЯ

Из немногих друзей по средней школе особенно близки мне были двое. Дружба

с одним из них оказалась недолговечной, но не по моей вине. Этот друг отошел

от меня, потому что я сошелся с другим. Вторую дружбу я считаю трагедией

своей жизни. Она продолжалась долго. Я завязал ее, поставив себе целью

исправить друга.

Друг этот был сначала приятелем моего старшего брата. Они были

одноклассниками. Я знал его слабости, но считал верным другом. Мать, старший

брат и жена предупреждали меня, что я попал в плохую компанию. Я был слишком

самолюбивым, чтобы внять предостережениям жены. Но я не осмеливался

противиться матери и старшему брату. Тем не менее я возражал им:

- Я знаю его слабости, о которых вы говорите, но вы не знаете его

достоинств. Он не может сбить меня с пути, так как я сблизился с ним, чтобы

исправить его. Я уверен, что он будет прекрасным человеком, если изменит

свое поведение. Прошу вас обо мне не беспокоиться.

Не думаю, чтобы это удовлетворило их, но они приняли мои объяснения и

оставили меня в покое.

Впоследствии я понял, что просчитался. Исправляющий никогда не должен

находиться в слишком близких отношениях с исправляемыми. Истинная дружба

есть родство душ, редко встречающееся в этом мире. Дружба может быть

длительной и ценной только между одинаковыми натурами. Друзья влияют один на

другого. Следовательно, дружба вряд ли допускает исправление. Я полагаю, что

вообще необходимо избегать слишком большой близости: человек гораздо быстрее

воспринимает порок, чем добродетель. А тот, кто хочет быть в дружбе с богом,

должен оставаться одиноким или сделать своими друзьями всех. Может быть, я

ошибаюсь, но мои попытки завязать с кем-нибудь тесную дружбу оказались

тщетными.

Когда я впервые столкнулся с этим другом, волна "реформ" захлестнула

Раджкот. Он сообщил мне, что многие наши учителя тайком едят мясо и пьют

вино. Он назвал многих известных в Раджкоте лиц, которые делали то же самое

в компании с ними, а также нескольких учащихся средней школы.

Я удивился и огорчился. Я спросил своего друга о причине такого явления, И

он объяснил мне это так:

- Мы - слабый народ потому, что не едим мяса. Англичане питаются мясом, и

потому они способны управлять нами. Ты ведь видел, какой я крепкий и как

быстро бегаю. Это потому, что я ем мясо. У тех, кто питается мясом, никогда

не бывает нарывов и опухолей, а если и бывают, то они быстро проходят. Ведь

не дураки же наши учителя и другие известные в городе лица, питающиеся

мясом. Им известны преимущества мясной пищи. Ты должен последовать их

примеру. Ничего не стоит попробовать. Попробуй, и сам увидишь, какую силу

дает мясо.

Все эти соображения в пользу употребления в пищу мяса были высказаны не

сразу. Они отражают лишь сущность множества тщательно продуманных доводов,

которыми мой друг время от времени старался воздействовать на меня. Мой

старший брат уже пал, почему и поддерживал доводы друга. Я действительно

выглядел слабосильным рядом с братом и приятелем. Оба они были крепче,

сильнее и смелее меня. Меня совершенно околдовала ловкость моего друга. Он

мог бегать на большие расстояния и удивительно быстро. Он хорошо прыгал в

высоту и в длину, мог вынести любое телесное наказание. Он часто хвастал

передо мной своими успехами и ослеплял меня ими, потому что нас всегда

ослепляют в других качества, которыми мы сами не обладаем. Все это вызывало

во мне сильное желание подражать ему. Я плохо прыгал и бегал. Почему бы и

мне не стать таким же сильным и ловким, как он?

Кроме того, я был трусом. Я боялся воров, привидений и змей. Я не решался

выйти ночью из дому. Темнота приводила меня в ужас. Я не мог спать в

темноте, мне казалось, что привидения подкрадываются ко мне с одной стороны,

воры - с другой, змеи - с третьей. Поэтому я спал только при свете. Разве

мог я рассказать о своих страхах жене, спавшей со мной рядом? Она уже не

была ребенком, она вступила на порог юности. Я знал, что она смелее меня, и

мне было стыдно. Она не боялась ни привидений, ни змей. Она могла пойти в

темноте куда угодно. Друг же знал о моих слабостях. Он рассказывал, что

может брать в руки живых змей, не боится воров и не верит в привидения. И

все это потому, что он ест мясо.

Среди школьников было распространено плохонькое стихотворение

гуджаратского поэта Нармада:

Смотри на могучего англичанина:

Он правит маленьким индийцем,

Потому что, питаясь мясом,

Он вырос в пять локтей.