Ж. БОДЕН. Шесть книг о государстве 8 страница

значит, что Китай испытал двадцать две революции общего характера, не считая

множества частных. Три первые династии были у власти довольно долго, потому что они

управляли благоразумно, и государство не было так обширно, как впоследствии. Вообще

же можно сказать, что все династии начинали довольно хорошо. Добродетель,

осмотрительность, бдительность необходимы в Китае; ими знаменовалось начало

правления каждой династии, но под конец они исчезали. Весьма естественно, в самом

деле, что императоры, которые были воспитаны в суровой военной обстановке и только

что низвергли с престола род, погрязший в наслаждениях, сохранял и добродетель,

которая принесла им столько пользы, и страшились наслаждений, гибельные последствия

которых они видели. Но после трех-четырех таких государей преемники их снова

начинают предаваться разврату, роскоши, праздности, наслаждениям. Они замыкаются в

дворце, ум их слабеет, они рано умирают, семья клонится к упадку; сановники

усиливаются, возрастает влияние евнухов, на престол начинают возводить только детей;

дворец становится врагом империи, праздные люди, населяющие его, разоряют тех, кто

трудится; наконец, появляется узурпатор, который свергает или убивает императора и

основывает новую династию; третий или четвертый правитель этой династии уходит в тот

же дворец на новое затворничество.

ГЛАВА VIII

О публичной пристойности

Утрата женщинами добродетели связана с таким множеством пороков, вся душа их так

глубоко извращается, исчезновение этой главной опоры нравственности влечет за собою

утрату стольких других добродетелей, что публичную непристойность можно

рассматривать как величайшее из несчастий народного государства и верный признак

скорого изменения в его устройстве.

Поэтому хорошие законодатели требовали от женщин известной строгости нравов. Они

изгоняли из своих республик не только порок, но даже видимость порока. Они изгнали

даже эти порождаемые праздностью галантные отношения, которые делают женщин

способными развращать других, прежде чем они сами успеют развратиться, которое

придают цену всевозможным мелочам и обесценивают то, что действительно важно. Под

влиянием таких отношений люди начинают руководствоваться в своем поведении лишь

правилами боязни показаться смешными — этими правилами, которые так мастерски

умеют устанавливать женщины.

ГЛАВА IX

О положении женщин в различных государствах

В монархиях женщины не отличаются скромностью, так как, будучи по условиям своего

общественного положения призваны ко двору, они заражаются там духом вольного

обращения, можно сказать, единственным, который там поощряется. Каждый стремится

использовать их благосклонность и страсти в целях карьеры. И так как по свойственной

им слабости гордость заменяется у них тщеславием, то роскошь всегда царствует вместе с

ними.

В деспотических государствах женщины не вносят роскоши, но они сами становятся там

предметом роскоши. Рабство их должно достигать крайних пределов. Каждый

приноравливается к духу правления и перенимает то, что видел у других. Так как законы

там очень строги и применяются без промедлений, то люди боятся, чтобы свобода

женщин не наделала им хлопот. Их ссоры, их болтливость, их злобность, их склонности,

их ревность, их подстрекательство — это искусство мелких душ подчинять себе великие

души — не могли бы там остаться без последствий.

Кроме того, властители этих государств, издевающиеся над человеческой природой,

имеют по нескольку жен, которых по тысяче причин они вынуждены держать взаперти.

В республиках женщины свободны по закону, но порабощены правилами нравственности;

роскошь изгнана из этих государств, а вместе с нею — разврат и пороки.

В греческих городах, где люди не исповедовали той религии, которая почитает

добродетелью чистоту нравов даже у мужчин; в греческих городах, где темный порок

господствовал во всей своей необузданности, где любовь приняла формы, о которых мы

не решаемся даже упоминать, между тем как чистая дружба находила себе приют только в

браке, — добродетель, простота, целомудрие женщин достигли такой высоты, что не

видано было в мире народа, столь благоустроенного в этом отношении.

ГЛАВА Х

О домашнем суде у римлян

У римлян не было, как у греков, особых должностных лиц для надзора за поведением

женщин. Цензоры наблюдали за ними так же, как и за всеми прочими жителями

республики. Установленную у греков должность заменял домашний суд.

Муж созывал родственников жены и судил ее в их присутствии. Этот суд поддерживал

чистоту нравов в республике, но и сам он поддерживался этими нравами. Он должен был

судить не только за нарушение законов, но и за безнравственность. Но чтобы судить за

безнравственность, надо иметь безупречные нравы.

Наказания, налагаемые этим судом, могли быть только произвольными, какими они на

самом деле и были, так как все, что касается нравов, все, что относится к правилам

скромности, не может быть определено в своде законов.

Законами можно определять наши обязанности к другим; но трудно обнять ими все наши

обязанности к себе самим.

Ведению домашнего суда подлежало все поведение женщин. Но в числе преступлений,

выносившихся на его рассмотрение, было одно, которое подлежало еще и публичному

обвинению; таким преступлением было прелюбодеяние — потому ли, что в республике

такое нарушение законов нравственности по важности своей должно было обратить на

себя особое внимание правительства, или потому, что развратное поведение жены

заставляло подозревать в том же и ее мужа, или, наконец, вследствие опасения, что

порядочные люди предпочтут скрывать и оставлять без последствий это преступление,

чем карать и мстить за него.

ГЛАВА XI

Как в Риме изменялись учреждения вместе с образом правления

Как домашний суд, так и публичное обвинение исходили из нравов, вследствие чего оба

эти учреждения пали с падением нравов и исчезли вместе с республикой.

Установление questiones perpetuae, т. е. разграничение юрисдикции преторов, и все более

утверждавшийся обычай, по которому все дела подлежали суду этих преторов, ослабили

деятельность домашнего суда до такой степени, что когда Тиберий обратился к нему для

решения нескольких дел, историки уже увидели в этом нечто совсем необычное, как бы

восстановление древнего обычая.

С установлением монархии и переменой в нравах прекратилось и публичное обвинение.

Можно было опасаться, что в ряде случаев бесчестный человек, оскорбленный

презрением к нему со стороны женщины, раздосадованный ее упорством, озлобленный

самой ее добродетелью, мог воспользоваться этим обычаем, чтобы ее погубить. Закон

Юлия предписал, чтобы каждому обвинению женщины в прелюбодеянии предшествовало

обвинение ее мужа в потворстве ее распутству, что значительно сократило число этих

обвинений и, так сказать, подорвало их.

Сикст V хотел, по-видимому, восстановить публичное обвинение. Но не требуется долгих

размышлений, чтобы понять, что в такой монархии, как его собственная, этот закон был

еще более неуместен, чем во всякой другой монархии.

ГЛАВА XIII

О законах, установленных императорами против распутства женщин

Закон Юлия назначил наказание за прелюбодеяние. Но и этот закон, и созданные вслед за

ним законы против прелюбодеяния не только не свидетельствовали о чистоте нравов, но,

напротив, служили признаком их испорченности.

Все прежние установления относительно женщин изменились во время монархии. Речь

шла уже не о том, чтобы воспитать в них чистоту нравов, а о том, чтобы наказывать их за

преступления. Новые законы о наказаниях за эти преступления издавались только потому,

что уже перестали наказывать нарушения, не входившие в разряд этих преступлений.

Ужасающая распущенность нравов обязывала императоров создавать законы для того,

чтобы положить некоторый предел бесстыдству. Но общее исправление нравов не

входило в их намерения. Положительные факты, сообщаемые историками, служат тому

доказательством, которого не опровергнут никакие законы. Можно видеть у Диона,

каково было в этом отношении поведение Августа и как он в должности претора и

цензора отклонял обращенные к нему требования по этому предмету.

У историков, правда, упоминается немало суровых приговоров, вынесенных при Августе

и Тиберии против бесстыдного поведения римских дам; но, знакомя нас с духом

царствования этих императоров, они ознакомили нас и с духом этих приговоров.

Август и Тиберий заботились главным образом о наказании распутства своих

родственниц. Они карали не разнузданность нравов, но определенные преступления

нарушения благочестия или оскорбления величества, которые они выдумали сами, как

средства восстановить почтение к власти и удобные предлоги для своей мести. Вот

почему римские писатели так сильно восстают против этой тирании.

Кары, установленные законом Юлия, не были суровы. Императоры требовали, чтобы суд

усиливал наказания, установленные созданным ими законом. За это они навлекли на себя

обвинение историков. Они заботились не о том, справедливо ли были наказаны женщины,

а о том, был ли нарушен закон для того, чтобы наказать их.

Одним из излюбленных тиранических приемов Тиберия было злоупотребление древними

законами. Желая наказать одну римлянку строже, чем следовало по закону Юлия, он

восстановил для этого случая домашний суд.

Все эти меры относительно женщин касались не народа, а только семейств сенаторов. Они

были внушены желанием найти поводы для обвинения сильных, а дурное поведение

женщин могло доставить бесчисленное множество таких поводов.

Наконец, сказанное мною о том, что чистота нравов не есть принцип единоличного

правления, находит лучшее подтверждение в царствование этих первых императоров;

достаточно почитать Тацита, Светония, Ювенала и Марциала, чтобы в этом убедиться.

ГЛАВА XVII

О правлении женщин

Противно и разуму, и природе ставить женщин во главе дома, как это было у египтян, но

нет ничего противоестественного в том, чтобы они управляли государством. В первом

случае свойственная им слабость не позволяет им преобладать; во втором же случае эта

самая слабость придает их управлению ту кротость и умеренность, которые гораздо

нужнее для хорошего управления, чем суровые и жестокие нравственные качества.

В Индии люди прекрасно чувствуют себя под управлением женщин; там установлено, что

если дети мужского пола не происходят от матери той же крови, то на престол вступают

женщины, рожденные от матери царской крови.

Чтобы облегчить им бремя правления, им дают известное количество помощников. По М.

Смиту, африканцы тоже очень довольны женским правлением. Прибавив к этому

примеры Московского государства и Англии, мы увидим, что женщины с одинаковым

успехом управляют в государствах умеренного образа правления и в деспотических

государствах.

КНИГА ВОСЬМАЯ

О разложении принципов трех видов правления

ГЛАВА I

Общая идея этой книги

Разложение каждого правления почти всегда начинается с разложения принципов.

ГЛАВА II

О разложении принципа демократии.

Принцип демократии разлагается не только тогда, когда утрачивается дух равенства, но

также и тогда, когда дух равенства доводится до крайности и каждый хочет быть равным

тем, кого он избрал в свои правители. В таком случае народ отказывается признать им же

самим назначенные власти и хочет все делать сам: совещаться вместо сената, управлять

вместо чиновников и судить вместо судей.

Тогда в республике уже нет места для добродетели. Народ хочет исполнять обязанности

правителей — значит правителей уже не уважают. Постановления сената не имеют более

веса — значит нет более почтения к сенаторам, а следовательно, и к старцам. Но если нет

почтения к старцам, то его не будет и к отцам; мужьям не повинуются, господам не

подчиняются; все проникаются духом своеволия; труд управления становится таким же

тягостным, как и обязанность повиноваться. Дети, женщины, рабы забывают о

покорности.

Нет более нравственности, любви к порядку, нет более добродетели.

В «Пире» Ксенофонта есть очень наивное изображение республики, где народ

злоупотребляет равенством. Участники пира высказывают поочередно причины, почему

каждый из них доволен собою. «Я доволен собою, — говорит Хармид, — потому что я

беден. Когда я был богат, я вынужден был заискивать у клеветников, зная, что они могут

причинить мне гораздо больше зла, чем я им; республика постоянно требовала от меня

денег; я никуда не мог отлучиться. С тех пор, как я обеднел, я стал господином; никто мне

не угрожает, я сам угрожаю другим; хочу — сижу дома, хочу — уйду. Богачи, завидя

меня, поднимаются и уступают мне место. Я царь, а был рабом; я платил дань республике,

а теперь она меня кормит; я уже не боюсь разориться, а надеюсь приобретать».

Это несчастье постигает народ, когда те, которым он доверился, стараются его развратить,

желая этим скрыть свою собственную испорченность. Чтобы он не заметил их

властолюбия, они говорят ему о его величии; чтобы он не заметил их алчности, они

постоянно потакают его собственной алчности. Разврат будет усиливаться среди

развратителей и тех, которые уже развращены. Народ разграбит казну, и, подобно тому,

как он сумел совместить свою лень с заведыванием общественными делами, ему

захочется совместить свою бедность с наслаждениями роскоши. Но при его лени и жажде

роскоши единственной целью его стремлений может быть только общественная казна.

Не удивительно поэтому, что голоса начинают продаваться за деньги. Народу много дают

только для того, чтобы получить от него еще больше. Но чтобы получить это большее,

необходимо произвести государственный переворот. Чем значительнее будут казаться

выгоды, извлекаемые народом из своей свободы, тем ближе он будет к моменту, когда

придется ее утратить. Появляются мелкие тираны со всеми пороками крупных. Вскоре

все, что осталось от свободы, становится невыносимым бременем; тогда возвышается

один тиран, и народ теряет все, вплоть до выгод от своей испорченности.

Итак, демократия должна избегать двух крайностей: духа неравенства, который ведет ее к

аристократии или правлению одного, и доведенного до крайности духа равенства,

который ведет к деспотизму одного так же неминуемо, как деспотизм одного

заканчивается завоеванием.

Правда, люди, развращавшие греческие республики, не всегда становились тиранами. Это

объясняется тем, что они были более опытны в красноречии, чем в военном искусстве;

кроме того, в сердце каждого грека жила непримиримая ненависть ко всем, кто

ниспровергал республиканское правление. Вследствие всего этого анархия довела их до

гибели, вместо того, чтобы преобразоваться в тиранию.

Но Сиракузы, которые находились в центре множества мелких олигархий,

превратившихся в тирании, Сиракузы, где был сенат, о котором почти не упоминают

историки, подверглись бедствиям, превышающим последствия обыкновенной

испорченности. Этот город, вечно переходивший от безначалия к рабству, одинаково

страдавший и от свободы и от порабощения, которые всегда налетали на него

неожиданно, как буря; город, в котором, несмотря на его внешнее могущество, при

малейшей поддержке извне вспыхивали революции, — этот город вмещал в своих стенах

громадное население, перед которым всегда стояла жестокая альтернатива: или

подчиниться тирану, или самому стать тираном.

ГЛАВА III

О духе крайнего равенства

Как небо от земли, дух истинного равенства далек от духа крайнего равенства. Первый

состоит не в том, чтобы повелевали все или не повелевал бы никто, а в том, чтобы люди

повиновались равным себе и управляли равными себе. Он стремится не к тому, чтобы над

нами не было высших, но чтобы наши высшие были нам равны.

В природном состоянии люди рождаются равными, но они не могут сохранить этого

равенства; общество отнимает его у них, и они вновь становятся равными лишь благодаря

законам.

Различие между демократией правильной и неправильной заключается в том, что в первой

люди равны только как граждане, между тем как во второй они равны еще и как

правители, как сенаторы, как судьи, как отцы, как мужья и как господа.

Естественное место добродетели — рядом со свободой; но рядом с крайней свободой

добродетель бывает только тогда, когда приближается к рабству.

ГЛАВА IV

Об одной особой причине испорченности народа

Великие успехи, особенно достигнутые при большом участии народа, наполняют его

такой гордостью, что руководить им становится невозможно.

Завидуя должностным лицам и враждуя с правителями, он вскоре становится врагом всего

государственного строя. Так победа над персами при Саламине развратила Афинскую

республику; так победа сиракузян над афинянами погубила Сиракузскую республику.

Марсельская республика никогда не испытывала этих резких переходов от унижения к

величию, поэтому она всегда управлялась благоразумно и сохранила свои принципы.

ГЛАВА V

О разложении принципа аристократии

Аристократия терпит ущерб, когда власть знати становится произвольной: при этом уже

не может быть добродетели ни у тех, которые управляют, ни у тех, которыми управляют.

Когда правящие фамилии соблюдают законы, аристократия подобна монархии с

несколькими государями; это очень хорошая по своей природе форма правления.

Почти все эти государи ограничены в своей деятельности законами, но в случае

несоблюдения законов это — деспотическое государство со многими деспотами.

В таком случае республика существует лишь для знати и среди знати. Республика — это

правящие круги, между тем как класс управляемых живет в деспотическом государстве,

что приводит к образованию двух самых разъединенных классов в мире.

Испорченность достигает высшей степени, когда власть знати становится наследственной.

Такие властители утрачивают всякую умеренность. Чем меньше их число, тем больше их

власть и тем меньше их безопасность; чем больше их число, тем меньше у них власти и

тем больше у них безопасности. Так власть возрастает, а безопасность уменьшается

вплоть до самого деспота, в лице которого крайняя степень власти соединяется с крайней

степенью опасности.

Поэтому когда аристократия имеет наследственный характер, то при большом количестве

знатных, правление будет менее насильственным; но так как в нем будет мало

добродетели, то государством овладеет дух легкомыслия, небрежности и лени, и оно

лишится и сил, и стимулов для деятельности.

Аристократия __________может сохранить силу своего принципа, если законы установят такой

порядок, что она будет более ощущать опасности и тяготы управления, чем доставляемые

им наслаждения; если государство находится в таком положении, что ему все время

приходится быть настороже против какой-нибудь угрожающей ему опасности; если эта

опасность угрожает ему извне, а внутреннее положение является устойчивым.

Чувство известной безопасности необходимо для славы и безопасности монархии;

республика же, наоборот, должна всегда чего-нибудь опасаться. Страх перед персами

поддерживал соблюдение законов у греков. Карфаген и Рим взаимной угрозой укрепляли

друг друга.

Удивительная вещь! Чем более увеличивается безопасность этих государств, тем более

они, как застоявшиеся воды, подвергаются порче.

ГЛАВА VI

О разложении принципа монархии

Как демократии погибают, когда народ лишает правителей и судей отправления

служебных обязанностей, так монархии разлагаются, когда мало-помалу отменяются

прерогативы сословий и привилегии городов. В первом случае идут к деспотизму всех; во

втором — к деспотизму одного.

«Династии Тзин и Суй, — говорит китайский писатель, — погибли по той причине, что

государи, вместо того, чтобы ограничиться единственным достойным самодержца делом

— общим надзором за управлением, захотели всем управлять непосредственно сами».

Китайский писатель приводит нам здесь причину порчи почти всех монархий.

Монархия гибнет, когда государь полагает, что он покажет большее могущество, изменяя

порядок вещей, чем соблюдая его неизменным, когда он отнимает у одних

принадлежащие им по праву должности, чтобы произвольно передать их другим, и когда

он более влюблен в свои фантазии, чем в решения своей собственной воли.

Монархия погибает, когда государь, все относя единственно к самому себе, сводит

государство к своей столице, столицу — к своему двору, а двор — к своей особе62.

Наконец, она гибнет, когда государь не имеет правильного представления о силе своей

власти, о своем положении, о любви своего народа и когда он не проникся сознанием, что

монарху столь же свойственно верить в свою безопасность, как деспоту считать себя в

постоянной опасности.

ГЛАВА VII

Продолжение той же темы

Принцип монархии разлагается, когда высшие должности в государстве становятся

последними ступенями рабства, когда садовников лишают уважения народа и обращают

их в жалкое орудие произвола.

Он разлагается еще более, когда утрачивается связь между честью и почестями, так что

человек может быть в одно и то же время покрытым бесчестием и украшенным

почестями.

Он разлагается, когда государь заменяет справедливость суровостью; когда он, подобно

римским императорам, носит на груди голову Медузы; когда он усваивает себе тот

грозный и устрашающий вид, который Коммод велел придавать своим статуям.

Принцип монархии разлагается, когда подлые души чванятся величием своего рабства и

думают, что, будучи всем обязаны государю, они свободны от всяких обязанностей пред

отечеством.

Во все времена по мере того, как власть государя становилась чрезмерной, безопасность

его особы уменьшалась; но если это правда, то люди, развращающие его власть до

изменения ее природы, не совершают ли против него преступления оскорбления

величества?

ГЛАВА VIII

Опасное следствие разложения принципа монархического правления

Опасность возникает не тогда, когда государство от одного умеренного правления

переходит к другому, также умеренному, правлению, как, например, от республики к

монархии или от монархии к республике, а тогда, когда оно падает и устремляется от

умеренного образа правления к деспотизму.

Большая часть народов Европы еще управляется обычаями. Но если вследствие долгого

злоупотребления властью или крупной победы деспотизм утвердится там в каком-нибудь

пункте, то никакие нравы и климаты не устоят перед ним и природа человека, по крайней

мере на некоторое время, будет претерпевать такие же оскорбления в этой прекрасной

части света, как и в трех прочих.

ГЛАВА IX

О стремлении дворянства к защите трона

Английская знать похоронила себя вместе с Карлом I под обломками трона. И до того, как

во время Филиппа II во Франции прозвучало слово «свобода», корона всегда находила

себе поддержку со стороны знати, которая считает делом чести повиноваться королю, но

сочла бы высшим бесславием для себя разделить свою власть с народом.

Известно, что дом австрийских государей непрестанно притеснял венгерское дворянство.

Он не предвидел, какие драгоценные услуги окажет ему это дворянство. Он искал у этого

народа денег, которых у него не было, и не обратил внимания на людей, которые там

были. Иностранные государи делили между собою его государство, и все составные части

его империи, так сказать, распадались, как инертные и безжизненные массы. Жизнь была

только в дворянстве; движимое негодованием, оно забыло свои обиды и бросилось в бой,

послушное голосу славы, призывавшей его прощать и умирать.

ГЛАВА X

О разложении принципа деспотического государства

Принцип деспотического государства непрерывно разлагается, потому что он порочен по

самой своей природе. Другие государства гибнут вследствие особенных обстоятельств,

нарушающих их принципы; это же погибает вследствие своего внутреннего порока, если

только какие-нибудь случайные причины не помешают его принципу разлагаться.

Поэтому оно может держаться лишь в том случае, если по особенным условиям климата,

религии, положения или народного духа оно оказывается вынужденным придерживаться

какого-то порядка и подчиняться каким-то правилам. Все это противоречит его природе,

но не изменяет ее; его свирепость остается прежней; она только на некоторое время

укрощается.

ГЛАВА XI

О естественных последствиях здорового и испорченного состояния принципов

Если принципы правления разложились, самые лучшие законы становятся дурными и

обращаются против государства; когда же принципы здравы, то и дурные законы

производят такие же последствия, как и хорошие; сила принципа все себе покоряет.

Чтобы заставить своих правителей подчиняться законам, критяне придумали весьма

своеобразное средство, а именно — восстание. Часть граждан восставала, возмущалась,

обращала в бегство правителей и заставляла их вернуться к частной жизни. Это считалось

законным образом действия. Кажется, что учреждение, обращавшее мятеж в средство

противодействия злоупотреблениям власти, должно было бы погубить любую

республику; но оно не разрушило республики Крита и вот почему.

Когда древние желали назвать народ, отличающийся самой сильной любовью к отечеству,

они обыкновенно указывали на критян. Отечество — слово, очень дорогое критянам,

говорит Платон. Они называли его словом, которое выражало любовь матери к своим

детям. А любовь к отечеству исправляет все.

Законы Польши тоже допускали восстание. Но проистекавшие от этого неудобства

удостоверяют, что один только народ Крита был в состоянии с успехом пользоваться

таким средством.

Установленные у греков гимнастические упражнения также находились в зависимости от

состояния принципа правления. «Лакедемоняне и критяне, — говорит Платон, — первые

открыли эти знаменитые академии, которые дали им такое почетное положение в свете.

Стыдливость вооружилась было против них, но должна была склониться пред

общественной пользой». Во время Платона это были превосходные учреждения,

связанные с важным делом военного искусства. Но когда греки утратили добродетель, они

обратились на пагубу самому этому искусству; гимнастическую арену стали посещать не

для развития тела, а для того, чтобы предаваться разврату.

Плутарх говорит, что современные ему римляне считали, что эти гимнастические игры

были главной причиной рабства греков; на самом же деле было обратное: рабство греков

явилось причиной извращения этих гимнастических игр. Во времена Плутарха

гимнастические бои в нагом виде и упражнения в борьбе развращали молодых людей,

внушали им гнусную страсть и делали из них гаеров, между тем как во времена

Эпаминонда, благодаря тем же самым упражнениям в борьбе, фиванцы смогли одержать

победу под Левктрами.

В государстве, не утратившем своих принципов, почти все законы хороши; «не жидкость

в сосуде испортилась, а самый сосуд испорчен», — сказал Эпикур по поводу богатств.

ГЛАВА XII

Продолжение той же темы

В Риме брали судей из сословия сенаторов. Гракхи перенесли эту привилегию на

всадников. Друз дал ее и сенаторам, и всадникам. Сулла — одним сенаторам, Котта —

сенаторам, всадникам и трибунам общественной казны (Tribuni aerarii). Цезарь исключил

последних. Антоний образовал декурии из сенаторов, всадников и центурионов.

Когда республика испорчена, ни один из зарождающихся в ней недугов не может быть

исцелен иначе, как посредством устранения этой испорченности и восстановления

принципов; всякое другое лечение или будет бесполезно, или явится новым злом. Пока

Рим сохранял свои принципы, можно было, не опасаясь злоупотреблений, поручить

судебные приговоры сенаторам; когда же он начал разлагаться, то кому бы их ни

поручали: сенаторам, всадникам, трибунам, двум ли из этих корпораций или всем трем