Октября 1990 года, суббота

Один из немногих дней нынешней осени, когда нет дождя. Прохладно, но все-таки более-менее солнечно.

Машина моя стоит, сломана, поехал на метро до Фрунзенской, и в 17.15 был у Кагановича — перед этим дважды звонил ему, договаривались о встрече.

Поднялся на лифте на шестой этаж. Каганович сидел за столом. За спиной — политическая карта мира, как у Молотова была на даче, потом мне досталась. По левую руку от него — телевизор, а на столе работал репродуктор.

Каганович сидел в домашнем темно-синем халате. За спиной, у карты — костыли.

— Как вы, Лазарь Моисеевич?

— Так, знаете… Более-менее… Живу, живу. Пока…

— Но выглядите хорошо, тьфу, тьфу.

— А вы как отдохнули?

— Хорошо.

— Где вы отдыхали?

— В Ялте.

— В самой Ялте. Какая санатория?

— В Литфонде.

— К дворцу ближе? В сторону чеховского домика или дворца Ливадии?

— Можно сказать, что в сторону Ливадии, но до дворца далеко.

— Я понимаю, что далеко. Я обычно жил в Алупке. Там завалы. Вы не видели их? Интересные такие… Сколько вы там отдыхали?

— Двадцать четыре дня.

— Вы давно приехали?

— Давно. Я еще ездил в Абакан.

— В Абакан? Сибирь…

— Сибирь, Хакасия. Вас там помнят. Рассказывают, как вы там порядок наводили на железнодорожном транспорте.

— Был, был. Был в гостях у хакасов.

— Я встретил поэта, который даже стихи писал по случаю вашего приезда.

— А здесь что нового? — спрашивает Каганович.

— Разваливаем страну. Вчера у нас был секретариат правления Союза писателей РСФСР, я выступил очень резко: «Никакой поддержки нынешнему руководству! Это предатели, они изменили делу социализма». Меня поддержали в целом, но сказали: «Выступи так на съезде!» Я сказал: «Выступлю». В декабре у нас будет съезд. Я выступлю.

— Серьезно?

Строй уже изменен

— Да. Я выступлю против. Какой может быть переход к рынку без изменения строя? Это любой экономист скажет — отношение к собственности.

— Он уже изменился, — говорит Каганович. — Социальный строй.

— Они меняют его.

— Уже изменен. Уже изменен, — настаивает Каганович. — Рыночная экономика — это псевдоним капиталистического строя. Псевдоним, иначе они должны дать объяснение, какая разница между рыночной экономикой капиталистической и экономикой нашей. Серьезный вопрос. Но они все-таки за социализм. Но объяснить должны.

— Пять лет продолжается обман. Ничего из обещанного не сделано, разваливается экономика, обострились национальные отношения. На три миллиарда не выполнила план промышленность за сентябрь. Но выступает наш президент и говорит, что все идет хорошо.

— То, что в Верховном Совете РСФСР происходит, это та же линия рыночной экономики, — говорит Каганович. — Я не пойму, кого называют правыми, кого левыми?

— При вас это было совсем другое. Левые — это полная демократия, как они говорят, Либерализация, социализм с гуманным лицом. И проговорились: то, что сейчас в Соединенных Штатах, это, оказывается, гуманный социализм! Напечатано в «Литературной России».

— Это очень важно, очень важно.

— Это пишет американский журналист русского происхождения, эмигрант.

— Напишите мне. Это очень важно. Видите ли, насчет рыночного дела. Вы должны это глубоко обдумать. Я был лично свидетелем, не свидетелем, а участником новой экономической политики. Когда Ленин провозгласил НЭП и сказал: чтобы перейти от прямого распределения типа военного коммунизма к торговле, сначала нужна торговля местная, не в масштабе страны.

Это была уступка крестьянству.

Учиться торговать

Рынок. Купля-продажа.

Власть-то у нас рабочая. И твердо держать власть в руках рабочих. Фабрики, заводы, банки у нас, железные дороги у нас, и мы сумеем постепенно этот рынок в руки взять. Через год, на Одиннадцатом съезде партии, Ленин сказал: год мы отступали, это было отступление, а теперь мы начнем переходить в наступление. Это значит, что мы должны наряду с торговлей нэпмановской, торговлей частной организовать свою государственную и кооперативную торговлю.

Если мы, кооперативная торговля и государственная торговля да плюс наши заводы начнут оживляться и сумеют больше давать продукции, чем частные предприниматели, и торговать с крестьянами больше, чем частный торговец, то мы их побьем! Кто кого — мы их или они нас?! Поэтому сейчас коренной вопрос — учиться торговать коммунистам, чтоб мы торговали лучше, чем частный торговец, учиться производить товары, нужные для народа, — гвозди, спички и прочее, и тогда мы их побьем!

Идет борьба, кто кого.

Но, если власть в руках рабочих, если фабрики и заводы в руках государства рабочих, железные дороги и банки да плюс массовое кооперативное население, то это все возможное и необходимое для построения социализма. Если мы это будем держать в руках…

Теперь говорят, что ленинская концепция НЭПа есть концепция вообще социализма. Это неправда. В самой постановке вопроса выходит, и Ленин говорил, что борьба идет между капиталистическими элементами и нашими. Выступая на Московском Совете — последнее его выступление в двадцать втором году после Одиннадцатого съезда, Ленин сказал, что капитализм с нами пошел на мировую, но надо быть бдительным. Но я уверен, что Россия нэповская будет Россией социалистической. Значит, Ленин Россию нэповскую еще не считал социалистической. А теперь говорят, что нэповская Россия по замыслу Ленина была уже социалистической.

Это абсурд. Это глупость. Были и коммунисты, которые говорили, что НЭП — это капут, это конец нам, никакого коммунизма не будет, это ведет к капитализму, Ленин только утешает нас. Больше этого, на конгрессе Коминтерна, когда Ленин выступал, я помню это хорошо, были среди делегатов Коминтерна люди, которые плакали. Считали, что нам капут. О нашей силе тогда в кавычках можно было судить по тому, что Ленин говорил: вот, товарищи, мы уже накопили двадцать миллионов рублей золотом, чтобы купить за границей оборудование для нашей промышленности. Настолько мы были слабы!

И я помню, что многие уходили из партии во время НЭПа. И говорили, что надо теперь рабочему классу бороться по-капиталистически. Это была организованная рабочая оппозиция Шляпникова, Коллонтай, Медведева. Они из партии не вышли. Наоборот, Ленин ввел Шляпникова кандидатом в ЦК. Я говорю об их платформе, об их позиции. Их позиция: у нас идет капитализм и никакого социализма не будет.

Троцкий занимал позицию, что социализм без помощи Западной Европы строить невозможно. Мировая революция провалилась, и у нас нет капиталов для восстановления промышленности. Красин, когда Ленин был уже болен, и, особенно, после смерти Ленина, занимал позицию струвистскую. Струве говорил: нам надо учиться у капиталистов.

Красин тоже говорил, что давайте, мол, отдадим концессии направо-налево, пусть хозяйничают, а страну мы на этом поднимем, промышленность.

Своими силами

Позиция Сталина и сталинцев была такова: нет, мы должны строить социализм собственными силами. Туго будет народу и крестьянству, но мы должны идти твердо. Захотят капиталисты — помогут, не захотят — не сдаваться же нам! Мы сплотились на этой основе. Я хочу сказать этими всеми моими воспоминаниями — это воспоминания чисто идейного характера. Я и вам немного отвечаю: нельзя бросаться словами, что у нас идет уже капитализм, что у нас уже полная капитуляция, что у нас социализм — к черту! Поэтому все эти так называемые марксисты-ленинцы должны серьезно думать над всем этим.

Можно, поддаваясь догматической и схематической логике, сказать, что все полегло, пропало.

Вспоминаю НЭП, когда коммунисты выходили из партии. Мы уговаривали: мы не погибли, у нас власть, мы будем жить, останемся Советской страной, не уходите из партии — так я сам агитировал.

Поэтому я не могу принять формулу крайних критических настроений, что все погибло, что от того, что провозгласили гуманный социализм, социализм перестанет быть социализмом. Пусть провозглашают, что угодно, а дело остается делом. Не так просто наши заводы приватизировать, не так легко, не выйдет! Не так легко рабочий класс и всю партию, все государство распродать, как в Польше. Мы не Польша!

— Но партию подорвали, — замечаю я.

— Я себя контролирую и проверяю свои установки во внутреннем оптимистическом настроении, что эти страны социализма, они же построены были на наших трупах, на войне. Нельзя их равнять с нами. Они не прошли той борьбы, которую прошла наша партия, не прошли Октябрьской революции. И ошибка руководства брежневского и даже хрущевского, что эти страны, которые при Сталине были странами народной демократии, их объявили социалистическими странами, системой социализма.

— Когда там не было еще социализма.

— Поторопились. Их надо было держать еще на уровне народной демократии. И равнять нас с Польшей, с Венгерской партией, с Чехословацкой партией, где соединились и социал-демократы, и всякая всячина, — равнять нашу партию с теми хищными партиями, куда всякая шушера влезла, нашу партию, которая прошла такую гору борьбы с меньшевизмом, с эсерством, с троцкизмом, с правым уклонизмом, со шляпниковцами, равнять нашу партию с ними, нет, извините, я не позволю!

Я не согласен с этим. Те пошли по буржуазному ладу быстро, легко, та-та-та, ля-ля-ля! А у нас не так просто, и наша партия не развалена еще! Наша партия имеет еще кадры. Если я кадровик старинный и уже дышу на ладан, неизбежно, хочешь-не хочешь, годы есть годы, но есть кадры в партии. Наш рабочий класс не так быстро повернешь на лады капитализма, он еще сумеет показать свою силушку!

О забастовках

Я о забастовках не говорил ничего — они написали неправильно. («Советская культура» перепечатала из итальянской газеты «Република» пленку, данную итальянцам Н. Леонтьевым без согласия с Кагановичем). А в этих забастовках вижу и плохое, и хорошее. Плохое я вижу сегодня, когда они воспринимают еще свое государство как государство советское, не буржуазное, это плохо. Я воспринимаю нашу экономику как социалистическую. А я в этих забастовках вижу и какую-то решимость рабочего класса — я, мол, вам хочу показать кузькину мать!

Я в этом силу вижу. Я не поощряю это, но это меня отчасти и бодрит. Рабочий класс — это не так себе, это не мелочь какая-то! Это тебе не какая-то разболтанная, разношерстная интеллигенция!

Дружески хлопает меня по колену.

— Извиняюсь!

Каганович смеется.

— Это рабочий класс! Поэтому я лично не так пессимистически и крайне критически настроен. Это я вам и в порядке пропаганды, в порядке пояснения вам, как человеку хорошо мыслящему. Но я вам объясняю, как глубже надо подходить к процессу. Процессы не метафизические, нет, так не бывает. Нет, этот процесс сложнее. Не так просто нашу страну, наш гигант взять да повернуть. Наши металлурги, наши угольщики, наши железнодорожники, наши даже текстильщики… Прохоровскую мануфактуру, Красную Пресню повернуть на лады капитализма? Нет, дорогой, не выйдет!

С врагом не диалог вести…

— Значит, о чем речь может идти? Речь должна идти о том, чтобы была борьба — кто кого? Сейчас дело сложнее, чем при НЭПе, я это вижу. Я вам сейчас говорю и сам себя упражняю немного. Поэтому я так охотно говорю. Чем сложнее? Сложнее тем, что «кто кого?» становится не «кто кого?» с нашим доморощенным торговцем сермяжным, с нашим доморощенным ремесленником, который при НЭПе брал маленькие заводики. Сейчас зло — мировой капитал влезает к нам, банки, биржи, акции, деньги, совместные предприятия, кредиты — проценты им! Не будешь платить — банкротом будешь. Сейчас гораздо сложнее того, о чем Ленин говорил. Там было внутри, там были мелкие, русские, доморощенные, с ними мы должны были состязаться, а сегодня мы должны состязаться с Рокфеллерами, со Смитами, с Морганами и прочими.

— А не задушат они нас?

— Подожди. Партии надо говорить прямо: поскольку мы так, мы должны объединяться по-другому. Что мы должны иметь? Мы должны иметь хребет в организме государства? Партия. Коммунистическая партия. И тот, кто говорит: советы без партии, государство без партии, тот контрреволюционер, тот наш враг. И мы должны не диалог с ним вести: «Та-та, нет голубчик, вы ошибаетесь!» — по телевизору иногда: «Я с вами не согласен!» Вот, едри твою бабушку! Ты сволочь! Ты враг!

Партия есть хребет государства советского, она его строила, она его строит, она его будет строить! За партию надо выступить так, чтобы все вот так дрожало! А не — ти-тю-тю, ти-тю-тю! А то наступают кулаком на тебя… Не все, не все. Трусят, боятся улицы сейчас. Румынские события напугали. То, что в Румынии, хуже, чем в Венгрии. Но у коммунистов внутренняя сила появляется. Это первое.

Второе. Государство ёсть государство. Подорвали авторитет государства всей этой критикой экономики. Авторитарно-бюрократическая… Тьфу!