Товарный состав внешней торговли России в XVII–начале XX в

(в % к общей ценности вывоза и ввоза)

Группа товаров	1653 г.	1726 г.	1802–1804 гг.	1856–1860 гг.	1909–1913 гг.
Экспорт Сырье, материалы Готовые изделия	95.0 2.5	44.5 52.0	77.6 14.0	92.7. 7.3	95.5 4.5
Прочие Итого	2.5	3.5	8.4
Импорт Сырье, материалы Готовые изделия	–	48.0 51.0	64.8 35.2	73.1 26.9	67.8 32.2
Прочие Итого	__	1.0

Сырье и материалы, имевшиеся, но не производившиеся в достаточном количестве в России, составляли около 50% импорта во второй половине XIX–начале XX в. С развитием железнодорожного транспорта доля сырья и материалов в импорте постепенно снижалась.

По своим минеральным богатствам Россия в XVIII–начале XX в. также не была бедной страной. И если она уступала некоторым странам Западной Европы и США, то только потому, что была еще весьма слабо изученной в геологическом отношении. Это следует из Того, что в 1985 г. с точки зре­ния освоенных природных ресурсов на душу населения Россия была на рав­ных с США, на треть превосходила Англию, в 3 раза – Германию и Фран­цию и в 13 раз – Японию.⁸⁵

ВЛИЯНИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО И ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ФАКТОРОВ НА СОЦИАЛЬНОЕ И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ

Некоторые авторы считают, что географические особенности России ре­шающим образом повлияли на ее историческое развитие и ее социально-политические институты. Например, по мнению Н. И. Павленко, причина отсталости России к рубежу XVII–XVIII вв. состояла в неблагоприятных почвенно-климатических условиях, которые сковывали производительную и духовную жизнь народа.⁸⁶ Эту точку зрения подробно развил Л. В. Милов, по мнению которого, «тяжелые, суровые природно-климатические условия России», и особенности и ее ойкумене -- Нечерноземном центре, оказали решающее влияние на развитие не только экономики, но также и российского государства и общества. Низкая агротехническая культура, небольшие за­пашки, низкий уровень производительности труда в сельском хозяйстве (в переводе на годовое измерение) вызывались низким естественным плодоро­дием почвы, а главное – недостатком рабочего времени, так как русский климат позволял выполнять сельскохозяйственные работы лишь в течение 5 месяцев (с начала мая по начало октября – по григорианскому календа­рю), в то время как на западе Европы нерабочими были только декабрь и январь. Поскольку страна была аграрной, то и низкий объем совокупного прибавочного продукта имел тот же источник. Для изъятия небольшого при­бавочного продукта у производителей с целью перераспределения его в ин­тересах всего общества, а также для регулирования социальных и экономи­ческих отношений потребовалось установить режим крепостничества, а чтобы этот режим поддерживать, необходимо было сильное государство. Низкие урожаи приводили к постоянному недоеданию – вплоть до начала XX в. крестьянин потреблял около 1500–2000 ккал при потребности в 3000. При малодоходном, неустойчивом и рискованном хозяйстве можно было выжить только при условии солидарности крестьянства. Отсюда возникли общинные формы жизни, поскольку община обеспечивала взаимную под­держку, помогала бедным и т. п., а развитие института частной собст венности на землю задержалось.⁸⁷ Такова в суммарном виде точка зрения исследователей, отводящих географическому фактору в социальной и поли­тической истории России решающую роль. Как можно ее оценить?

Воздействие географической среды на человека и общественные явле ния происходит опосредованно и во взаимодействии с другими социаль­ными, экономическими и политическими факторами, оценить индивидуальный вклад каждого из них не представляется возможным. Поэтому любые соображения о влиянии географической среды на отдельные ин­ституты; модели поведения, социальные и экономические процессы и по­литические явления в жизни общества носят по необходимости предполо­жительный, а часто просто гадательный, спекулятивный характер, так как не могут быть подкреплены эмпирическими данными и уязвимы для кри­тики.⁸⁸ Если суровость климата имела для России решающее, фатально негативное значение, то как объяснить, что народы ряда западноевропей ских стран (например, Швеции и Финляндии), живя почти в столь же суровых природных условиях, не испытали их травматического воздействия?

А как объяснить, что народы Германии, Норвегии, Дании, Северной Англии и Ирландии, живя в немногим лучших условиях, знали феодализм, Ренессанс, Реформацию, а Россия нет, и намного раньше нее расстались с общинными отношениями, коллективной собственностью, крепостным правом, всесильной государственной властью и полюбили частную собст венность, индивидуальную ответственность, демократию и интенсивный труд? Это возможно объяснить только тем, что действовали другие, кроме природы, факторы, роль которых не учитывается. Пример Нидерландов страны с ничтожной территорией и бедной природными ресурсами так же показывает, что не ресурсы главное. Своим неожиданным для всех блистательным взлетом и могуществом в XVIII в. страна была обязана, по словам Ф. Броделя, «трудовым подвигам крестьянства».

Во многих случаях сторонники географического детерминизма исполь­зуют несостоятельные предпосылки для своих построений. Возьмем, к при меру, тезис о хроническом недоедании, которым якобы страдали российские жители и из которого выводится склонность к солидарности и общинным формам жизни. По биологическим законам невозможно, чтобы в течение нескольких столетий народ хронически и значительно - на 30-50 % по­треблял меньше, чем требует физиологическая норма. В этом случае он про­сто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км кв территории. Тезис о хроническом голодании находится и противоречии с фактами. По мнению иностранных наблюдателей XVI XVJI вв., в России был здоровый климат, продукты питания производились в избытке, русские отличались выносли­востью, физической силой, здоровьем и долговечностью.⁹⁰ Например, из­вестный немецкий ученый Адам Олеарий, живший в России в 1633–1639 гг. и написавший о ней самую известную и знаменитую книгу в XVII в., ука­зывал: «Хотя холод у них зимою велик, тем не менее трава и листва весною быстро выходят наружу и по времени роста и созревания страна не уступает Германии»; «почва и кусты покрываются как бы одеждою (снегом. – Б. М.) и охраняются от резкого холода. <...> У них нет недостатка в тех плодах земли, которые необходимы для обыкновенного питания в жизни. Отсутст­вие некоторых плодов и растений следует приписать не столько почве и воздуху, сколько небрежности и незнанию жителей <...> Народ здоровый и долговечный. Недомогает он редко. <...> Русские являются людьми сильны­ми и выносливыми, хорошо переносящими холод и жару <...> Женщины среднего роста, красиво сложены, нежны лицом и телом <...> Мужчины большей частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами».⁹¹ Это писалось о русской ойкумене – Нечерноземном центре первой трети XVII в. Наблюдения Олеа-рия подтверждаются современными исследователями. А. Л. Шапиро пока­зал, что в XV–XVI вв. сельское хозяйство России и европейских стран со сходными с нею природными условиями (Польши, Германии и др.) находи­лось примерно на одинаковом уровне (имелись в виду агротехника, урожаи, продуктивность животноводства), и лишь впоследствии, особенно в XVIII– XIX вв., обнаружилось отставание.⁹² Крестьянство самой северной части Русского государства в XV–XVI вв. (новгородских земель и Поморья) обес­печивало хлебом и себя, и городское население.⁹³ Не страдали дистрофией российские жители и в XVIII–XIX вв. и имели длину тела, примерно рав­ную росту их соседей в странах Центральной и Восточной Европы.⁹⁴

Противоречит фактам и центральный тезис построений о недостатке ра­бочего времени для сельскохозяйственных работ (ввиду континентальности климата) как решающем факторе экономической отсталости. По данным на конец XIX в., в самом северном губернском городе России Архангельске (находится между 64° и 65° северной широты) в течение года было 185 дней с температурой выше 0°, когда можно было производить сельскохозяйствен­ные работы, и 125 дней – с температурой выше 6°, при которой происходит рост злаков, в Москве – соответственно 220 и 165 дней, в Одессе – 285 и 225 дней, в Ялте (находится близ 44° северной широты), самом южном го­роде Европейской России, – 365 и 285 дней.⁹⁵ Если все эти дни суммировать и перевести в месяцы, то получается, что сельскохозяйственные работы в течение года в нечерноземной полосе могли производиться 6–7 месяцев в году, а в черноземной полосе – от 7 до 9 месяцев (в другие эпохи могло быть иначе, так как климат изменялся). Остальное время крестьяне могли отдавать неземледельческим промыслам, так как в России в отличие от мно­гих европейских стран закон не запрещал им заниматься торговлей и кус­тарной промышленностью, что, кстати, многие земледельцы и делали. Тезис о недостатке рабочего времени находится в противоречии с тем, что право­славные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики и мусульмане, жившие с ними бок о бок, – вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80–120 у других народов, причем боль­шинство их приходилось на весну и лето.⁹⁶ Хотят того сторонники геогра­фического детерминизма или нет, но природа под их пером превращается в своего рода «козла отпущения» и на нее взваливается вина за культурную и экономическую отсталость, за недостатки политического и общественного устройства страны.

Еще более спекулятивный характер имеют попытки связать с географи­ческими условиями существования человека явления культуры, нравы и пси­хологию народов. Например, классик российской историографии С. М. Со­ловьев объяснял суровыми природными условиями суровость русских нрав и исключение женщин из общественной жизни. Другой классик В. О. Ключевский тесно увязывал с природой «народное хозяйство и пле­менной характер великоросса».⁹⁷ Соблазну порассуждать на тему о влиянии русской природы на российскую историю и культуру поддавались многие знаменитые русские люди. Н. А. Бердяев считал главным фактором про­странство: «Русская душа ушиблена ширью; она находится под своеобраз­ным гипнозом безграничности русских полей и русского государства». И. В. Розанов видел проблему в температуре и длинных ночах: «Мало со­лнышка – вот все объяснение русской истории. Да долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности». Теоретик эсеров В. М. Чернов ре­шающую роль отводил континентальности климата: «Сама революция наша взлелеяна на том же лоне природы. Все в Европе равномернее-, эволюцион­ное, постепеннее, чем у нас – вплоть до смены времен года <...> Природа революции в России сродни с этой революцией природы». Известный фи* лософ и социолог Ф. А. Степун из русского ландшафта выводил особенно­сти национального характера: «Так как принцип формы – основа всякой культуры, – писал он в 1926 г., – то вряд ли будет неверным предположить, что религиозность, которой исполнена бесформенность русской равнины, есть затаенная основа того почвенного противления культуре, того мисти­ческого нигилизма, в котором в революцию погибли формы исторической России».⁹⁸ Подобные примеры легко продолжить.⁹⁹ Вошли в моду умозрительные рассуждения такого рода и в настоящее время, в особенности в со временной культурологии, усматривающей в географии России «природные предпосылки российской ментальности".¹⁰⁰ Все они уязвимы, и опровергнуть их не представляет большой трудности, если удается преодолеть страх перед именами авторов подобных построений.

Более убедительными выглядят предположения, связывающие социаль­ные и экономические явления с ростом плотности населения, которая в свою очередь находилась в тесной связи с территориальной экспансией.¹⁰¹ Напри­мер, изменение форм землевладения, вероятно, до некоторой степени обу­словливалось плотностью населения. Общинная форма не была первичной формой землевладения, она развивалась по мере роста плотности населения, причем сначала в центральных районах России, а потом только на окраинах А. А. Кауфман, изучавший эту проблему на примере Сибири, установил, что при наличии фонда свободных, «ничейных» земель господствовало «захватное», индивидуальное землевладение: каждое хозяйство захватывало столько земли, сколько было"в состоянии обработать. Исчерпание свобод­ных земель побуждало земледельцев искать тот или иной способ закрепле ния земли за хозяйствами, что могло произойти в форме частной или коллективной собственности. Общинная форма собственности как в евро­пейской части страны, так и в Сибири явилась формой перехода от захватного к частному землевладению по той причине, что для появления инсти­тута частной собственности на землю требовался ряд дополнительных условий – развитость рыночных отношений, превращение земли в товар, личная свобода, индивидуалистический менталитет и т. д., которые в центральных ральных регионах европейской части России в момент исчерпания фонда свободных земель, в XV–XVI вв., отсутствовали. В Сибири важным фак­тором перехода от захватного к передельно-общинному землевладению служили традиции, принесенные переселенцами из Европейской России, а также склонность коронной администрации поддерживать общинно-пере- дельные порядки как более удобные для управления крестьянами.¹⁰ Таким образом, не якобы присущая русским людям солидарность, не континентальный климат и частые стихийные бедствия, а ряд экономических, юридиче­ских и социальных факторов способствовал утверждению в России коллек­тивного землевладения; наличие свободного фонда земель лишь задержива­ло переход от коллективной к частной форме землевладения.¹⁰³ Резонно предположить, что низкая плотность населения оказывала некоторое влия­ние также на ранние браки и многодетность. Благодаря наличию большого фонда свободной земли при возможности ее колонизации, у крестьянского населения России вплоть до середины XIX в. не было серьезных стимулов откладывать вступление в брак или вообще от него отказываться, а также регулировать рождаемость.

Рост плотности населения постоянно толкал крестьянство не только к колонизации, но и к интенсификации земледелия. Но до эмансипации этот процесс развивался очень слабо, так как урожайность в течение XVI–пер­вой половины XIX в. имела тенденцию снижаться.¹⁰⁴ С отменой частновла­дельческого крепостничества в 1861 г. интенсификация в Европейской Рос­сии стала проходить более быстрыми темпами под влиянием сильного аграрного перенаселения. В I860–1913 гг. урожайность на крестьянских землях выросла на 69%¹⁰⁵ – больше, чем за предшествующие 350 лет. Одно­временно вследствие роста сельского населения величина земельного надела на душу мужского пола с 1861–1870 по 1891–1900 гг. сократилась всюду, а в среднем по Европейской России с 5.3 до 2.8 га. В результате возникло относительное аграрное перенаселение: по разным оценкам, его величина к 1900 г. составляла от 22 до 52% от общего числа работников.¹⁰⁶

Интенсификации производства предшествовало или ее сопровождало снижение жизненного уровня. С середины XIX в. до 1880-х гг. в целом на­блюдалось ухудшение питания низших и средних слоев деревни и низших слоев городского населения, т. е. большинства населения России; параллель­но этому происходило уменьшение длины тела новобранцев и увеличение доли тех из них, которые забраковывались по медицинским соображениям для службы в армии. За 1854–1874 гг. до введения всесословной воинской повинности доля забракованных рекрутов возросла с 22.7 до 27%, а с 1874– 1878 по 1899–1901 гг., когда действовали пониженные сравнительно с пред­шествующим периодом критерии физической годности к службе, – с 11.2 до 22.1%.¹⁰⁷ Крестьянство, взятое в целом, между 1860–1890-ми гг. ис­пытывало кризис платежеспособности вследствие тяжелых финансовых условий отмены крепостного права и роста малоземелья. Недоимки по вы­купным платежам, по государственным и местным налогам постоянно уве­личивались– первые с 1861 до 1906 г., к моменту их отмены, составили 5% от общей суммы выкупа (учитывая и прощенные недоимки), вторые к 1896– 1900 гг. – 106% от величины годового оклада.¹⁰⁸

Позитивные сдвиги в крестьянском хозяйстве в ответ на перенаселение и снижение жизненного уровня предупреждают о недопустимости глобали­зации понятия кризиса пореформенной деревни, что нередко делалось в со­ветской историографии и справедливо вызывало негативную реакцию за­падных коллег.¹⁰⁹ Да и сам кризис носил относительный и временный характер. В 17 из 50 губерний Европейской России крестьянство более или менее справлялось со всеми платежами,¹¹⁰ всюду наблюдалось улучшение аг­ротехники и повышение урожайности.¹¹¹ С конца XIX в. происходило улуч­шение питания, соответственно увеличивалась длина тела и уменьшался про­цент забракованных для военной службы новобранцев.¹¹²

Связь между падением жизненного уровня и интенсификацией производ­ства не была специфически российским явлением. Обычно именно снижение качества жизни вследствие возросшей плотности населения заставляет лю­дей осознать кризис данной системы земледелия и перейти к другой, более интенсивной системе.¹¹³ До тех пор пока крестьянство находило альтерна­тиву интенсивности в колонизации, оно прежде всего использовало миграцию как наиболее легкий и дешевый способ борьбы с перенаселением и лишь во вторую очередь – интенсификацию земледелия как более дорогой и трудный способ борьбы с ним. Когда колонизация перестала решать про­блему перенаселения, тогда крестьяне в первую очередь обратились к ин­тенсификации и во вторую очередь – к другим средствам, включая пересе­ления. Эта зависимость объясняет, почему российское крестьянство до эмансипации предпочитало колонизацию, а после нее – интенсификацию или по крайне мере сочетание интенсификации с колонизацией. К середине XIX в. фонд свободных земель в Европейской России был в значительной степени исчерпан, а переселение в Сибирь само по себе требовало больших средств и являлось несравненно более тяжелым предприятием, чем колони­зация в пределах Европейской России, как в экономическом, так и психо­логическом отношениях: для многих переселение в Сибирь было равносильно но эмиграции из России.

Совпадение в пореформенной России перехода к более интенсивной си­стеме земледелия с кризисом старой системы земледелия, аграрным перена селением и падением жизненного уровня крестьянства является серьезным аргументом в пользу того, что давление роста населения способствовало интенсификации сельского хозяйства.¹¹⁴ Однако рост плотности населения не являлся решающим фактором. Если в качестве показателя степени интенсификации земледелия взять чистый доход с гектара земли, а в качестве показателя плотности населения – величину земельного надела на душу сельского населения, то связь между этими показателями для 50 губернии Европейской России в 1900 г., оцененная с помощью коэффициента корреляции, составляла 0.60, что означало, что плотность населения могла обусловливать интенсификацию земледелия не более чем на 36% (квадрат ко­эффициента корреляции).¹¹⁵

Таким образом, социально-экономические процессы в России, как и в других странах, испытывали многоплановое воздействие географического и демографического факторов. Однако нет оснований возлагать на них ответственность за своеобразие национальных социальных и политических ин­ститутов, что всегда и везде было делом рук человеческих, а не стихийных сил природы.

ИТОГИ: ДА ЗДРАВСТВУЮТ РОССИЙСКИЕ ПРОСТОРЫ!

Корифеи русской историографии (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, П. Н. Милюков и др.) справедливо считали территориальную экспансию ключевой проблемой российской истории.¹¹⁶ Экспансия имела важные пози­тивные последствия для России: увеличение природных ресурсов; перемеще­ние центра населения и хозяйственной деятельности с севера на юг, в более благоприятную географическую среду; повышение безопасности прожива­ния русских в пограничных районах и благодаря этому более рациональное перераспределение трудовых ресурсов между районами старого и нового за­селения; плодотворное влияние на российское общественное устройство сословно-корпоративной организации, более развитой культуры и экономи­ки, существовавших в инкорпорированных западных областях. Однако экс­пансия имела и негативные последствия: обусловливала экстенсивный характер природопользования, способствовала формированию аморфной системы сельских и городских поселений со слабой инфраструктурой и, наверное, самое важное – создала в конце концов серьезную национальную проблему. Национальный вопрос оказывал грамматическое влияние па со­циальные процессы в «метрополии»: требовались значительные Средстве на

поддержание общественной стабильности, что тормозило экономическое развитие; возрастал налоговый пресс, что вызывало недовольство русского населения; нерусские народы подавали пример нелояльности к властям, что способствовало общему росту оппозиционных настроений в стране и ослаб­лению авторитета центральной власти. Но без территориальной экспансии Россия осталась бы небольшой и очень отсталой европейской страной, ка­ковой она и была в действительности до XVI в., и никаких серьезных до­стижений в области литературы, искусства, науки и технологии ожидать от нее не приходилось бы, как нельзя было бы рассчитывать и на высокий уровень жизни ее граждан.

Российская империя никогда не была колониальной державой в европей­ском смысле этого слова (хотя элементы колониализма наблюдались, напри­мер, по отношению к народам Сибири) ¹¹⁷ по нескольким причинам. Во-первых, русские не были «господствующим» народом империи: они подвергались частичной социальной дискриминации по сравнению с нерус­скими и уступали ряду народов (например, немцам, полякам и евреям) по степени урбанизированности, уровню грамотности, экономическому разви­тию, по числу лиц, занятых в сфере интеллектуального труда. Русские в мас­се всегда жили хуже, чем нерусские. И если об уровне благосостояния судить по средней продолжительности жизни, то русские даже на рубеже XIX– XX вв. уступали не только латышам, эстонцам, литовцам, евреям и полякам, но также украинцам, белорусам, татарам и башкирам.¹¹⁸ Во-вторых, нацио­нальная политика России отличалась прагматизмом и терпимостью по от­ношению к нерусским, ставила на первое место не экономические, а политико-стратегические задачи; религиозная и языковая ассимиляция и долгое время также административно-правовая интеграция не входили в ее цели, «господствующий» народ не поглощал побежденных. Нерусские к этому настолько привыкли, что всякие попытки интеграции и модернизации

вызывали у них бурный протест, который подрывал стабильность со­циально-политического порядка и заставлял центральное правительство скоро от них отказываться. В-третьих, в экономическом и культурном смыс­лах русский центр уступал западной периферии и незначительно превосхо­дил большинство своих восточных и южных окраин. Сама Россия в период империи вследствие относительной культурной и экономической отсталости находилась в существенной зависимости от иностранного капитала, евро­пейской науки и технологии. В-четвертых, Российская империя держалась и решающей степени на династическом и сословном принципе, а не на этни­ческом и религиозном самосознании русских. В силу указанных особеннос­тей, а также вследствие большого разнообразия религиозного, культурного, социального, экономического и политического положения народов, входив­ших в состав России, ярлык «колониальной державы» не соответствовал ее сущности.¹¹⁹

Специфически имперский характер российского политического устрой­ства обеспечивал возможность управления многонациональным государством, которое включало десятки народов, находившихся на разных ступенях развития, позволял России успешно конкурировать с колониальными импе­риями Запада и выдержать борьбу с восточными империями. Сам факт до­стижения Россией международного статуса империи считался в свое время и в действительности был огромным достижением. Не случайно потребова­лось более двух десятков лет, чтобы после принятия Петром I титула импе­ратора в 1721 г. он был признан всеми великими державами: Швеция при­знала новый титул в 1723 г., Турция – в 1739 г., Англия и Германия – в 1742 г., Франция и Испания – в 1745 г., позже всех Польша – в 1762 г.¹²⁰

Только после 1863 г. национальная политика центрального правительст­ва под влиянием европейской модели решения национального вопроса стала склоняться к последовательной интеграции всех частей империи в цельное национальное государство, но ввиду огромного многообразия этносов ин­теграция под ругательным термином «русификация» проводилась в разных регионах и среди разных народов с разной глубиной и интенсивностью, а иногда и с отклонениями от генеральной линии. Так, в отношении евреев, ногайских и крымских татар, черкесов и некоторых других народов сегре­гация и принуждение к эмиграции были признаны более целесообразными средствами решения национальных противоречий, а в отношении кочевни­ков, охотников и собирателей и оседлых мусульман Средней Азии была со­хранена прежняя политика сосуществования. Интеграционная политика на­ходилась в прямой зависимости от степени языковой, конфессиональной и культурной близости народов и опасности, которую представлял сепаратизм для формирования единого национального российского государства.

Концепция развития национальных движений, предложенная М. Хро-хом, служит только удобной схемой, пригодной для анализа европейских национальных движений в определенный период европейской истории, но ни в коем случае не является железным законом исторического развития всех народов, входящих в состав многонациональных государств. Нет до­статочных оснований полагать, что закономерности развития национально­го сознания и национальных движений везде и всегда с неумолимостью фи­зических законов приводят к возникновению сепаратистских настроений в многонациональном государстве, что, распространяя образование и культу ру, создавая письменность и литературные языки, способствуя появлению высокой литературы и искусства, развивая национальные элиты, многона­циональная страна готовит предпосылки для своего будущего распада. Тео­ретики модернизации полагают, что социальные отношения, основанные на первичных привязанностях – узах крови, расе, языке и религии, являются мощной силой в традиционных, доиндустриальных обществах, но с прихо­дом индустриальной эры должны ослабевать.

Пример дореволюционной России говорит о том, что стремление культурно-национальной автономии перерастало в желание отделиться н автоматически, а лишь под влиянием конкретных обстоятельств: 1) насколь ко стремления к национально-культурной автономии удовлетворялись центральным правительством, 2) насколько демократизировалась Россия, 3) на сколько привлекательным было ее экономическое положение и развитие 4) насколько выгодно было в экономическом и культурном смыслах отделение для данного народа. Изменение национальной политики в начале XX в. стало назревшей задачей российского правительства уже только по той причине, что русские составляли всего 45% населения России, а нерус­ские народы проявляли настойчивое стремление к автономии. Вместо этого центральное правительство долгое время не шло на уступки, что, можно думать, способствовало развитию сепаратизма и в конечном счете привело к развалу империи в 1917 г. Колебания национальных политических партий в 1917 г. в отношении того, оставаться с Россией или отделяться от нее, очень симптоматичны.¹²² Они показывают, что изменение курса Временного правительства в национальном вопросе, согласившегося на федеральное устройство России и даже признавшего (хотя условно, до окончательного рассмотрения этого вопроса Учредительным собранием) право Польши на самоопределение, создавало реальные предпосылки для разрешения нацио­нальных проблем мирным путем и в рамках демократического государства, только неудачный для России ход военных событий и победа большевиков окончательно предопределили развал страны.¹²³ Приход большевиков к власти способствовал этому процессу по трем причинам. Во-первых, из рус­ских политических партий только большевики поддерживали лозунг наци­онального самоопределения. Во-вторых, их приход к власти предрешил воз­никновение гражданской войны в России, участвовать в которой не хотел ни один народ. В-третьих, в условиях анархии сепаратистам было легче до­биваться своих целей.

Несмотря на печальный финал российской территориальной экспансии, мне представляется, что общий ее итог оказался положительным не только для властной русской элиты, но для всего российского государства и большиннства входивших в его состав народов. Если даже допустить, что па начальных этапах исторического развития природа обделила Россию ресурса ми или не была к ней достаточно щедрой,¹²⁴ то этот недостаток был с лихвой компенсирован в ходе ее территориального расширения, которое превратило ее в мощную державу, богатую природными ресурсами. Уже в XVIII -начале XX в. проблема состояла не в величине природных ресурсов, а в их разведке, доступности и использовании. Следовательно, цена, которую за­платили русские за свою территориальную экспансию, была высокой, но не чрезмерной. Думаю также, что в конечном счете от российской экспансии выиграло большинство народов, входивших в состав империи, в том числе те, которые потом вышли из нее. Всем, включая русских, Россия обеспечи­вала безопасность, всем, а нерусским даже в большей степени, помогала раз­виваться и уж во всяком случае этому не препятствовала. Под крышей Рос­сии многие народы создали свою письменность, интеллигенцию, высокое искусство, государственность со значительно меньшими издержками, чем они могли этого сделать вне России, поскольку Россия, как было показано, не была типичной колониальной державой. «Единство разноплеменной Рос­сии держалось не только на силе, – справедливо считал В. А. Маклаков. – История национального вопроса в России – иллюстрация ошибок как влас­ти, так и ее победителей –либерального общества».¹²⁵

Роль географической среды, в которой происходило развитие России, ве­лика, особенно на ранних стадиях. Например, бесспорно влияние климата на земледелие, животноводство и все экономические явления и процессы, непосредственно связанные с биосферой. Среда обитания воздействует на социальные процессы и, как теперь полагают ученые-социобиологи, на популяционную генетику человека, на социальное поведение и социальную и этническую психологию, но, во-первых, отнюдь не решающее.¹²⁶ И, во-вторых, влияние климата и вообще географической среды на экономические и социальные явления – на общественные и политические институты, соци­альные напряжения, политику, цены и т. д. – опосредовано и усложнено другими факторами, отделить которые друг от друга и оценить точно их воздействие на общество и человека не представляется возможным. Вслед­ствие этого всякие общие соображения на этот счет носят в значительной степени умозрительный характер и не могут быть ни обоснованы, ни про­верены. Образец взвешенной оценки влияния географии на историю дает Ф. Бродель в своей известной книге «Что такое Франция? Пространство и история».¹²⁷

На более твердой почве стоят предположения, связывающие социальные и экономические явления с демографическими. Увеличение плотности насе­ления постоянно заставляло людей искать способы борьбы с относительным перенаселением. Различные народы выбирали разные пути в зависимости от природных условий, политических и социальных институтов, менталитета, традиций, обычаев и закона: сокращение рождаемости и уменьшение числа детей в семье сначала через увеличение возраста вступления в брак, затем с помощью различных методов контрацепции; переключение населения из сельского хозяйства в промышленность, ремесло и торговлю; эмиграция; экспансия и колонизация. Россия долгое время предпочитала территориаль­ный рост, и этот способ борьбы с перенаселением, как было показано, яв­лялся оптимальным для населения, бедного капиталом и богатого рабочими руками и землей.