Ответ политических социологов

Главным открытием политологов Колумбийского университета было то, что социальные характеристики важны не только потому, что прямо и неиз­бежно переходят в набор интересов и сопутствующих им предпочтений, но скорее, потому, что они определяют место индивида в социальной структуре и таким образом влияют на открытость политической информации (McPhee et al., 1963). Эта достаточно сложная аргументация, изложенная в одной из самых ранних работ «Человеческий выбор», имела серьезные последствия и стала мишенью для критики. Достаточно задуматься над следующими словами ее авторов: «В каких социальных условиях живет человек, таковы и его полити­ческие взгляды. Социальные характеристики определяют политические пред­почтения» (Lazarsfeld et al., 1944, с. 27).

Трудно найти более прямолинейное утверждение социального детерминиз­ма, если рассматривать это высказывание в отрыве от контекста. Какое место такое понимание проблемы отводит политической науке? Является ли поли­тика всего лишь остатком общественной жизни? Не будет ли лучше рассмат­ривать политическую науку в качестве субдисциплины в рамках социологии? В своем классическом ответе на эти вопросы В. Ки и Ф. Мангер постарались доказать уникальность, независимость и своеобразие политики (Key, Munger, 1959). Основываясь на изучении политической истории штата Индиана, они доказывают, что развитие политической лояльности определенным силам принимало специфические и неожиданные формы, и следовательно, не суще­ствует однозначного соответствия между политическими предпочтениями и социальными характеристиками. Политические предпочтения соотносятся с соци­альными характеристиками каждый раз по-разному. Таким образом, политика нe является лишь побочным продуктом социальной жизни, а политические пpeдпoчтeния не могут определяться только социальными факторами.

Ответ Ки и Мангера часто приводят для опровержения тезиса, согласно которому социальный детерминизм был внутренне присущ исследованиям ученых Колумбийского университета, и, что еще более важно, для воссозда-

ния политологами социологической традиции. Аргументация Ки и Мангера направлена непосредственно против идеи, в соответствии с которой полити­ческие предпочтения являются прямым следствием политического интереса, определяемого с помощью индивидуальных характеристик. Если мы хотим понять избирателей из Индианы, мы должны понять, где они живут, в каких обстоятельствах, а это невозможно, если изучать их просто как индивидов в отрыве от места и времени.

Пожалуй, вклад В. Ки в политическую социологию станет особенно очеви­ден, если обратиться к его анализу поведения белых избирателей (Key et al., 1949). Ки показал, что расовая враждебность белых на юге изменяется в зави­симости от концентрации чернокожего населения в конкретных округах. Ос­новной тезис состоял в том, что историческое развитие политики южных штатов проходило в зависимости от относительного доминирования белых или черных граждан среди местного населения (о современных данных по этому вопросу см: Matthews, Prothro, 1963; Wright, 1976; Giles, Evans, 1985;

Huckfeldt, Kohfeld, 1989; Alt, 1994.) Но каким образом Ки избегает собствен­ного упрека, высказанного в адрес колумбийских политологов, показывая, что расовая враждебность белых является прямой функцией от концентрации черных среди местного населения? Что в его анализе не позволяет представить политику как социально детерминированный побочный продукт социальной жизни в широком смысле этого слова?

Ки рассматривает расовый конфликт как результат политики и осознан­ных действий его участников, интересы которых носят локальный характер. По его словам, центральной проблемой в округах с высокой концентрацией черного населения было «сохранение контроля за белым меньшинством» (Key, 1949, р. 5). Личный политический интерес используется им для объяснения расовой враждебности, но в то же время расовая враждебность понимается с учетом конкретных социально структурированных обстоятельств. Таким обра­зом, Ки выручает индивидуальная цель, образующаяся в конкретном време­ни и месте. Он принимает за данность, что в целом белые в условиях послево­енного юга ставили своей главной целью сохранение собственного политичес­кого господства. Но действия, предпринимаемые для осуществления этой цели, зависели от особенностей ситуации. Сохранение превосходства белых было достигнуто в гористых районах Миссисипи, так как там селилось очень мало черных, но это оказалось проблематичным в районе дельты, где концентра­ция черного населения была значительно выше. Резюмируя, можно отметить, что достаточно рано при зарождении современной традиции политической социологии высказывалась идея объединения в анализе индивидуальных це­лей и окружающих обстоятельств. Эта тема развивается и в более поздних исследованиях политических последствий, обусловленных ситуациями и свя­зями отдельных граждан.

А. Социальный контекст

Понимание поведения отдельных граждан в контексте политических и со­циальных условий, в которых они находятся, вполне соответствует традиции политической социологии, родоначальниками которой являются В. Ки, П. Лазарсфельд и др. Действительно, наиболее крупные современные исследования по электоральному поведению, например, У. Миллера и Р. Патнэма, сосре­доточены на социальных условиях и совокупности отношений отдельных

граждан (Miller, 1956; Putman, 1966). Хотя эти два фактора во многом пересе­каются, на самом деле, они представляют собой совершенно различные ме­ханизмы понимания того, как социальная структура воздействует на поли­тику. В последнее время внимание уделяется взаимодействию между связями и условиями, но и такая стратегия представляет их как отдельные концепту­альные схемы.

Социальные условия имеют политические последствия, потому что они влияют на вероятность социального взаимодействия внутри групп и за их пределами, таким образом воздействуя на социальный поток информации, связанной с политикой. Следовательно, социальные условия, пожалуй, луч­ше всего определяются в терминах социального состава (Eulau, 1986), и в этом смысле условия можно рассматривать как социальный состав среды. Ок­ружающая среда может быть определена по различным основаниям — клуб, соседи, церковь, страна, провинция — и имеет множество различных призна­ков. Некоторые виды среды — старые, большие, выделяемые по географичес­кому признаку, изолированные, привлекательные, другие же этими призна­ками не обладают. Точно так же социальные условия среды могут быть оп­ределены с помощью различных составляющих их признаков — пропорция жителей, являющихся социал-демократами, либералами, католиками, полити­чески активными и хорошо образованными. Кроме того, были предприняты попытки оценить последствия разнородности условий, имеющих определен­ный разброс вокруг центральной составляющей тенденции.

Определенные таким образом условия недоступны для индивидуального контроля — они не создаются по желанию индивида. Однако это не означает, что люди не ставят себя в определенные условия, при этом избегая других условий. В действительности эти их решения могут быть стратегически моти­вированными на основании социальных, политических и экономических кри­териев. Но важно отметить, что если индивид уже оказался в определенных условиях, ему потребуется совершить героические усилия для того, чтобы их изменить. Безусловно, такие героические примеры есть: партийный функцио­нер, отстаивающий свой участок, член секты свидетелей Иеговы, пытаю­щийся обратить в свою веру соседей, и т.д. Но большинство из нас, вероятно, принимают условия как данность. Следовательно, отсутствует проблемасвободного выбора, и условия воспринимаются как экзогенные по отноше­нию к актору.

В каком случае можно не обращать внимание на вопрос о свободном выбо­ре? Так, он становится менее правдоподобной гипотезой, когда мы имеем дело с большими массами людей, когда мотив, лежащий за выбором членства и положения, политически неадекватен, когда воздействие условий эмпири­чески сопряжено с динамическим процессом, когда оно привязано к соци­альному или политическому конфликту, и в целом, когда действует более сложный механизм влияния. Мы рассмотрим все эти случаи по очереди.

Во-первых, остановимся на размере группы. В замечательном исследовании Р. Эриксона, Дж. Райта и Дж. Макайвера показано значение политической культуры для структуры политических объединений и поведения отдельных избирателей на уровне штата (Erikson et al., 1993). В их работе содержится множество других аргументов против тезиса о свободе выбора, но главный из них таков: неужели мы ожидаем, что люди расселяются по штатам (провинциям или графствам) по политическим причинам? Чем больше группа, тем

меньше вероятность того,что политический выбор ее членов сделан на основе социальных условий.

Во-вторых, все больше исследований посвящается изучению действия временного фактора. Р. Хакфельд и Дж. Спраг показали, что политические кампании усиливают свое воздействие (причем это заметнее всего к их концу), усиление систематически изменяется от группы к группе и определяется в терминах индивидуальных характеристик (Huckfeldt, Sprague, 1990; 1995). Б. Грофман и Э. Карминес продемонстрировали, что описанный выше «эффект Ки» можно проследить во времени (Grofman et al., 1993; Carmines el al., 1995). Обе работы свидетельствуют о том, что массовый уход белых из демократической партии был ускорен событиями 60-х годов в округах с наибольшей концентра­цией черного населения. Динамические формулировки, подобные этой, до­вольно трудно перевести на язык свободного выбора: значит ли это, что между двумя моментами измерения респонденты так изменили свои позиции, что это привело в определенный момент времени к указанному эффекту?

В-третьих, «эффект Ки» отличается от довода о свободном выборе еще и на другом основании. Когда действие условий коренится в социальной и по­литической враждебности, свободный выбор опять же мало вероятен. Если белые южане, живущие в округах с преимущественно черным населением, враждебно настроены по отношению к черным на основе расовых соображе­ний, причем здесь какой бы то ни было выбор? Неужели расистски настроен­ные белые специально поселяются в таких местах, чтобы быть поближе к объекту своей ненависти? В таком случае политическое поведение достаточно четко, хотя и не напрямую, предсказуемо на основе социальных условий (Huckfeldt, 1986; Huckfeldt, Kohfeld, 1989).

Наконец, существуют более сложные разновидности влияния условий, которые подрывают убедительность аргумента о свободе выбора. В этой связи необходимо упомянуть Л. Эрбринга и Айрис Янг, которые доказали, что воздействие условий должно рассматриваться как эндогенные обратные связи взаимозависимого поведения индивидов. В соответствии с такими же взгляда­ми А. Пшеворский, Дж. Спраг, Л. Вестфилд, Р. Хакфельд, изучая воздействие на политическое поведение индивидов условий социальной среды, вплотную подошли к поиску взаимозависимости поведения и информации, что проти­востояло общепринятой аргументации социального детерминизма (Przeworski, 1974; Sprague, Westefield, 1979; Pneworski, Sprague, 1986; Huckfeldt, 1983; 1984;

1986). Сосредоточиваясь в своих исследованиях на потреблении информации и взаимозависимом поведении как на посредниках, через которых социальная среда оказывает воздействие на индивидов, политологи ушли от использова­ния референтных групп в качестве объяснительного принципа. К. Лэнгтон и Р. Рапопорт, например, так объясняли, почему в 1964 г. рабочие Сантьяго поддержали Альенде. Они полагали, что это произошло потому, что рабочие, жившие в рабочей среде, стали идентифицировать себя в качестве рабочих. Несмотря на привлекательность такого объяснения, оно весьма уязвимо: вы­ходит, что только те рабочие, которые идентифицируют себя как рабочих, выбирают жизнь среди рабочих.

Как предполагается в более поздних работах, спор о свободе выбора содер­жит не только простые вопросы о влиянии временного фактора. Он касается влияния на поведение индивида индивидуальной цели, внутренних индиви­дуальных предпочтений и независимых структурных факторов. Более полное описание воздействия социальной среды позволяет согласовать индивидуаль-

ную цель и независимое внешнее влияние социальной структуры. Но такое объяснение обычно предполагает перекрестное влияние друг на друга соци­альных условий, социальных связей и взаимозависимых граждан, преследую­щих определенные политические цели.

В конце концов, самоопределение не отрицает влияния среды. Если люди решают не вступать в местный клуб, потому что в нем полно фанатичных защитников окружающей среды, трудно предположить, что их политический выбор независим от социального контекста их жизни. Люди выбирают частью какой среды им стать и избегают оказаться в другой, но никакой выбор не может быть объяснен без соотнесения индивида и среды.

Б. Социальные связи

В то время как условия структурированы и являются внешними по отно­шению к индивиду, социальные связи — результат выбора индивидов. Хотя индивиды обычно не имеют шансов контролировать политические и соци­альные составляющие своей среды, они контролируют сеть устанавливаемых ими контактов. Таким образом, социальные условия ограничивают индивида — особенно индивидуальные образцы социальных взаимодействий — и граждане выбирают между альтернативами, навязанными средой. В некоторых случаях такие ограничения подавляют индивидуальный выбор. На типичном коктейле в Пеории, даже самый убежденный социалист практически лишен возможно­сти поговорить о политике с другими социалистами. И все же в других случа­ях индивидуальный выбор осуществляется достаточно легко.

Рассмотрим эмпирические данные исследования, посвященного взаимо­связи политического поведения и места работы, проведенного Адой Финифтер (Finifter, 1974). Автор исследовала образцы социального взаимодействия рабочих на автомобильных заводах в Детройте. Среди рабочих было значитель­но больше демократов, и демократическое большинство отличалось весьма расплывчатыми представлениями о тех образцах социального взаимодействия и общения, которыми они пользуются. Республиканское меньшинство, напро­тив, было замкнуто и объединено в дружеские группы, служившие «защитной средой для людей, политически отклоняющихся от нормы». (Аналогичные ре­зультаты см.: Gans, 1967; Berger, I960.) Таким образом, члены меньшинства своими политическими предпочтениями повлияли на социальные условия, создав свою сеть социальных и политических отношений. Другими словами, социальные связи создаются в результате соединения навязанных извне соци­альных условий и внутренних предпочтений граждан. Следовательно, на этом уровне социальная структура не определяет ситуацию, но и не является по­бочным результатом индивидуальных предпочтений (Boudon, 1986). Кроме того, на индивидуальный выбор при создании связей влияют обстоятельства — меньшинства склонны принадлежать структурам своих ассоциаций.

Хакфельд и Спраг провели ряд исследований создания политических и социальных связей как процесса, разворачивающегося во времени. Кроме того, они изучали, как индивиды осуществляют повторные встречи в определен­ных условиях и принимают решения ,о том, превращать ли эти встречи в источник политической информации (Huckfeldt, Sprague, 1987; 1988; 1995;

1983; 1986). Такая логика исследования, предложенная Дж. Коулманом, У. Макфи с коллегами, принимает в расчет как экзогенные предпочтения инди­видов, так и независимые ограничения, налагаемые структурой на социальные

взаимодействия (Coleman, 1964; McPhee et al., 1963). Люди не принимают любую политическую информацию, которую предлагает им среда, но они также не в состоянии полностью избежать влияния на них этого потока ин­формации.

В соответствии с ранними выводами Даунса, люди снижают цену, кото­рую они должны заплатить за информацию, находя источники информации, совпадающие с их собственными политическими предпочтениями (Downs, 1957). То, насколько индивиды проводят в жизнь такую стратегию, зависит от их искушенности, внимательности, принадлежности к большинству или мень­шинству и т.д. Таким образом, неизбежен вывод, что политически более гра­мотные граждане будут стараться получить предвзятую, а не объективную информацию (Calvert, 1985). Из этого следует, что информация, содержащая довольно откровенную политическую направленность, оказывается полезной для граждан.

Политические предпочтения не являются определяющими в выборе ин­формации, так как они существуют в контексте идущего от среды информа­ционного потока. Информационное меню не поддается контролю индивида, а следовательно, потребность индивида в информации надо понимать с учетом того, что ему предоставляет среда. Здесь два ключевых момента. Во-первых, люди выбирают источники информации основываясь на своих личных пред­почтениях. Во-вторых, индивидуальный набор информационных альтернатив отражает уклон доступных ему источников. Люди не являются бездумными продуктами среды. Скорее, их мнения представляют собой результат соедине­ния информации, опосредованной средой, и их собственных предшествую­щих ориентации.

Решающим фактором, вернувшим в политологию независимого граждани­на, стало признание того, что как индивидуальный выбор, так и предостав­ляемая средой информация, имеют вероятностный характер. Среда оказывает вероятностное воздействие, потому что социальные условия редко бывают политически однородными. Даже в семьях нет согласия по политическим во­просам, а следовательно, люди потребляют такую информацию и высказыва­ют такие взгляды, которые отражают совершенно определенную склонность. Если среди ваших соседей много демократов, то, скорее всего, вы увидите на бамперах машин наклейки именно демократической партии, но случайно вы можете увидеть и призывы поддержать кандидата от республиканцев.

Почему выбор вероятностен? Во-первых, индивиды формируют социальные отношения на основе различных предпочтений, которые в свою очередь могут иметь множество форм реализации. Кроме того, многие взаимоотношения ин­формационного типа не специализированы — мы говорим о политике, спорте и погоде с одними и теми же людьми. При прочих равных условиях рабочий-республиканец с автомобильного завода предпочтет сидеть за обедом вместе с другим республиканцем, но при других обстоятельствах такого предпочтения он не сделает. Если эти два республиканца к тому же являются болельщиками «Чикагских Медведей», возможно, они предпочтут избегать болельщиков «Дет­ройтских Львов», и им, пожалуй, будет трудно найти соседей по столу, раз­деляющих оба их предпочтения, особенно на автомобильном заводе в Детрой­те. Другими словами, реализация личных политических предпочтений в струк­туре социальных связей может быть достаточно проблематичной, особенно если в одном выборе надо отразить несколько предпочтений. Неизбежно, люди

вынуждены снижать свои издержки, улаживая свои предпочтения и желания, а следовательно, контроль информационного потока неполон.

Во-вторых, даже если рабочий-республиканец достаточно осторожен и из­бегает политических разговоров с демократом, часть информации о его пред­почтениях распространяется помимо его воли. Например, человек, работаю­щий рядом с республиканцем, может носить на лацкане значок с символикой демократической партии. Таким образом, люди, не желая того, ненамеренно дают информацию о себе, многое из такой выставленной напоказ информа­ции привносится спецификой среды. Так, люди, работающие в банках, видят больше республиканских значков, чем те, кто работает на автомобильных заводах.

Наконец, выбор источников информации часто неполон, так как лежащие в его основе предпочтения информационно не подкреплены. У людей часто просто нет предпочтений, и они не контролируют поступление информации, потому что у них нет критерия для ее отбора. Допустим, я хочу выбрать источник информации в соответствии со своими политическими убеждения­ми, но откуда я узнаю, что предпочесть при отсутствии необходимой инфор­мации? В то время как информация часто оказывается полезнее, если она имеет очевидную ангажированность, бывают ситуации, когда людям не хва­тает необходимых оснований для понимания или для оценки того, в какие политические цвета она окрашена.

В. Модели влияния

Как проявляются политические последствия воздействия социальной и по­литической структуры? Какие механизмы связывают граждан и окружающую их среду? Каковы альтернативные модели индивидуального влияния?

Важнейшим элементом политической социологии является методологичес­кий индивидуализм, в соответствии с которым отдельные граждане и их политический выбор составляют первичные объекты изучения (Przeworski, 1985). Однако отдельный актор рассматривается не изолированно, а в контек­сте тех обусловленных его окружением ограничений и возможностей, кото­рые влияют на модели социальных взаимодействий, получение политической информации и осуществление политического выбора. В то же время методоло­гия, центром которой является индивид, требует четкого определения кана­лов взаимного влияния индивида и его окружения. Так, недостаточно пока­зать, как это было в описании шведских рабочих X. Тингстена (Tingsten, 1963), что тот, кто живет среди других рабочих, скорее всего, будет голосо­вать за социалистов. Также необходимо выделить и механизм влияния. Эти рабочие проголосовали за социалистов, потому что общались с соседями-социалистами, или с местным партийным функционером? Почему на них повлияли именно соседи (или функционеры)?

Таким образом, важная часть социологического изучения политического поведения связана с развитием, выявлением и оценкой альтернативных мо­делей влияния, моделей, которые предполагают, что индивид находится в центре событий. Неудивительно, что происхождение многих моделей связано с политической психологией и политэкономией. В этом смысле политическая социология не имеет собственной позиции, так как в вопросе о природе индивидуального поведения у нее нет официальной микротеории, на кото­рую она бы ориентировалась. Это не означает, что у конкретных исследовате-

лей отсутствуют те или иные интеллектуальные предпочтения. Среди теорий, используемых в многоуровневом анализе, соединяющем граждан и среду, можно назвать теорию игр, когнитивную психологию, теорию рационально­го выбора и теорию научения. Однако традиция не навязывает методы микро­уровня, которыми объясняются политические и социальные процессы. Други­ми словами, у политэкономов нет нужды отрекаться от рациональности и рациональных акторов, чтобы обеспечить многоуровневое объяснение, так как корни отдельных микросоциологических моделей могут лежать как в по­литической психологии, так и в политэкономии.

Основной особенностью микротеории в политической социологии являет­ся то, что объяснение индивидуального поведения не является конечной зада­чей, скорее, это средство для достижения совершенно иной цели — объясне­ния взаимозависимости граждан и более полного понимания политики в ее коллективных формах (Eulau, 1986). Для политических социологов скользкий путь методологического индивидуализма ведет к методологическому редук-ционизму, этой важнейшей антитезе политической социологии. Привержен­ность к методологическому индивидуализму не отрицает социологического импульса, но анализ, который начинается и заканчивается либо индивиду­альной психикой, либо рациональным расчетом индивида, перестает быть социологическим.

Р. Будон отстаивает индивидуалистическую традицию в социологии и мик­росоциологическую модель, происхождение которой он ведет от М. Вебера (Boudon, 1986; Weber, 1966). Эта традиция является индивидуалистической, так как она делает акцент на индивидуальной цели и индивидуальных мотивах, но она имеет отношение к социологии, так как учитывает внешние по отношению к индивиду факторы, влияющие на его поведение. Таким образом, Будон пред­ставляет микросоциологическую модель, которая помещает более или менее рационального актора в макросоциологические рамки.

В русле будоновского понимания индивидуалистической традиции нахо­дятся модели, пытающиеся объяснить природу влияния в социальных отно­шениях. В частности, в контексте выдающихся исследований семейной социа­лизации было естественно, что политологи приняли модель социального вли­яния, основанную на доверии и взаимодействии, характерных для сплочен­ных социальных групп (Jennings, Niemi, 1974; 1981). В скрытой или явной форме предполагается, что действенная политическая коммуникация происхо­дит между людьми, которые высоко ценят друг друга и имеют схожие взгля­ды, таким образом, они становятся источниками влияния, внушающими дове­рие к сообщаемой ими политической информации. В соответствии с этой идеей близость и доверие являются главными составляющими политического влия­ния и, таким образом, влияние не имеет отношения к мотиву и цели.

Хотя эта модель утвердилась благодаря исследованиям политической соци­ализации, ее история началась гораздо раньше. Так, исследования социально­го влияния привели к созданию модели социальной сплоченности, как ее называл Р. Берт (Burt, 1987). Эта модель изображает социальное влияние в политическом процессе в виде взаимодействия людей, глубоко уважающих друг друга и поэтому разделяющих общие нормы. Социальное влияние стано­вится побочным результатом близких доверительных отношений — граждане скорее влияют друг на друга, когда они ценят друг друга как друзей или в качестве источников политической информации (Katz, 1957).

Во многих случаях такая модель полностью релевантна — нет оснований полагать, что доверие и сплоченность в социальных группах не связаны с существенными формами политического влияния. В то же время данная мо­дель может упустить значимые последствия социальной коммуникации, ко­торые происходят в результате распространения политической информации в пределах социальных групп. Кроме того, даже в исследованиях семейной со­циализации было не легко показать значение доверия в политической комму­никации (Jennings, Niemi, 1974; 1981; Tedin, 1974). Берт заново проанализиро­вал исследования медицинских нововведений, проведенных Дж. Коулманом и его коллегами в 1966 г., и поставил под сомнение роль социальной коммуни­кации в кликах и сплоченных группах, когда надо было убедить врача признать новое лекарство (Coleman et al., 1966). Р. Хакфельд и Дж. Спраг, в свою оче­редь, подчеркнули, что люди включаются в политические дискуссии и с теми, с кем у них нет доверительных отношений, и что доверительность не всегда говорит о более высоком уровне влияния (Huckfeldt, Sprague, 1991).

Данные, подобные приведенным выше, подвели микротеории политичес­кого влияния вплотную к теме социальной коммуникации. Берт отстаивал модель структурной эквивалентности, трактуя ее с позиций групповых свя­зей (Burt, 1987). Два индивида структурно эквивалентны, если они занимают сходные позиции в социальной структуре или, в терминах теории социальных связей, они одинаково соотносятся с одними и теми же людьми. В политоло­гических терминах такая модель предполагает, что способность индивида к влиянию связана со случайными интересами. Один гражданин скорее будет испытывать на себе влияние другого в том случае, если осознает существова­ние сходства и общих интересов, а таким образом, и существование близкой политической склонности (Downs, 1957; Huckfeldt, Sprague, 1991).

Однако значение коммуникации внутри сплоченной социальной группы выходит за пределы объяснения индивидуального поведения. Если доверитель­ность является условием влияния, то мы не можем серьезно поставить под вопрос методологический редукционизм как методологию политического ана­лиза. Надо только ослабить внимание, слишком сосредоточенное на индивидах, для того чтобы получить несколько более широкий взгляд на сплоченные соци­альные ячейки, которые окружают избирателей — их семьи и наиболее близ­ких товарищей. Напротив, если передача информации происходит вне столь близких социальных контактов, то появляются важные контексты, касающие­ся природы и последствий социальной коммуникации в политике.

Во-первых, если социальная коммуникация за пределами сплоченных со­циальных групп имеет определенный смысл, то в политический анализ ком­муникации следует включить различные среды, в которых она происходит:

рабочие места, соседские общины и пр. Во-вторых, необходимо проводить и анализ слабых социальных связей по М. Грановеттеру, который предполагает, что информация, проходящая по каналам такого типа, будет распространять­ся вширь, а не по замкнутому кругу. Информацией, полученной от одного из лучших друзей, скорее всего, поделятся с другим лучшим другом, который, в свою очередь, вполне возможно, расскажет о ней тому, кто был ее источ­ником. Информация же, полученная от случайного знакомого, может быть передана другому знакомому, но мало вероятно, что она вернется к своему источнику, так как последний, скорее всего, не связан со вторым знакомым. В результате информация, переданная через слабые связи, распространяется вширь. С точки зрения политологии, это означает, что информация, переда-

ваемая таким образом, скорее повлияет на создание общественного мнения, которое является не простым множеством индивидуальных мнений, но про­дуктом сложных образцов социальной коммуникации.

Таким образом, социальная коммуникация, осуществляемая в ходе слу­чайных взаимодействий, способна формировать действительно общественное мнение, которое находится за пределами индивидуального расчета и сплочен­ных социальных групп (Stimson, 1991; MacKuen et ai, 1989). Все это не означа­ет, что индивиды не играют никакой роли в динамике общественного мнения. Некоторые индивиды гораздо активнее других участвуют в распространении мнения, и распознание таких индивидов является важной задачей. Микро­теоретические построения, подобные только что описанному, полезны не толь­ко при объяснении индивидуального поведения, но и взаимозависимости по­ведения индивидов в более крупных политических сообществах.