Другая щека

Карла знала, что родители на грани скандала. Войдя на кухню, она ощутила враждебность, подобную пронизывающему до костей холодному ветру, дующему на улицах Берлина перед февральской метелью. Она развернулась почти полностью и снова вышла.

Ссоры не были для них обычным делом. В основном, они были нежны друг с другом. Даже очень. Карла смущалась, когда они целовались на виду у других людей. Его друзья думали, что это странно: их родители так не делали. Она как-то сказала об этом матери. Мать радостно рассмеялась и сказала:

- В день после нашей свадьбы, твоего отца и меня разделила Великая Война.

Она родилась англичанкой, хоть сейчас по ней этого не скажешь.

- Я осталась в Лондоне, в то время как он вернулся домой и присоединился к армии.

Карла слышала эту историю много раз, но мать никогда не уставала её рассказывать.

- Мы думали, что война продлится три месяца, но я не видела его в течение пяти лет. Всё это время я ждала, чтобы прикоснуться к нему. Теперь я никогда не устану от этого.

Отец был не лучше.

- Твоя мать – самая умная женщина, которую я когда-либо встречал – сказал он здесь, на кухне всего несколько дней назад. – Именно поэтому я на ней женился. Ничего не мог поделать с…

Он замолчал, после чего они с матерью заговорщически захихикали, как будто Карла в возрасте одиннадцати лет не знала что такое секс. Это было невыносимо.

Но иногда они ругались. Карле были известны признаки. И сейчас готова была вспыхнуть новая.

Они сидели на противоположных концах кухонного стола. Отец был мрачно одет в темно-серый костюм, накрахмаленную белую рубашку и черный атласный галстук. Выглядел он аккуратно, как и всегда, несмотря на убывающие волосы и то, что чуть ниже золотой цепочки для часов, его жилетка вспучивалась. На его лице застыло выражение ложного спокойствия. Карла знала этот взгляд. Он так смотрел, если кто-то в семье делал что-то, что его сердило.

В руках у него был экземпляр еженедельного журнала, в котором работала Мать, “Демократа”. Она вела колонку политических и дипломатических сплетен под именем леди Мод. Отец начал читать вслух:

- Наш новый канцлер, господин Адольф Гитлер дебютировал в дипломатическом обществе на приеме президента Гинденбурга.

Карле было известно, что президент являлся главой государства. Его выбирали, но он стоял над спорами повседневной политики, играя роль судьи. Канцлер являлся премьер министром. Несмотря на то, что Гитлера сделали канцлером, его нацистская партия не имела большинства в Рейхстаге – немецком парламенте – поэтому пока другие партии могли запрещать крайности, предлагаемые нацистами.

Отец говорил с неприязнью, как будто его заставляли говорить о чем-то неприятном, как, например, о нечистотах.

- Видно было, что ему неудобно в длинном раздвоенном сзади вечернем пиджаке.

Мать Карлы отпила кофе и выглянула из окна на улицу, словно её интересовали люди, спешащие на работу в шарфах и перчатках. Она тоже притворялась спокойной, но Карла знала, что та просто ждет момента.

Служанка, Ада, стояла у стола для приготовления пищи, нарезая сыр. Она поставила тарелку напротив Отца, но тот не обратил на это внимания.

- Господин Гитлер, очевидно, был очарован Элизабет Серутти, образованной женой итальянского посла, в нежно розовом бархатном платье, отороченном мехом соболя.

Мать всегда писала о том, что надето на людях. Она говорила, что этим помогает читателю представлять их. Она сама носила прекрасную одежду, но поскольку время было тяжелым, несколько лет не могла себе позволить купить новую. В это утро она выглядела стройной и элегантной в кашемировом платье цвета морской синевы, которое, возможно, было старше Карлы.

- Сигнора Серрути, еврейка и пылкая приверженка фашизма, разговаривала с ним долго. Не просила ли она его прекратить разжигать ненависть к евреям?

Отец с шумом положил журнал на стол.

“Вот, и началось” – подумала Карла.

- Ты понимаешь, что нацисты придут в ярость из-за этого? – сказал он.

- Я надеюсь – произнесла мать холодно. – В тот день, когда они останутся довольны моей статьей, я перестану писать.

- В таком состоянии они опасны.

Глаза матери гневно вспыхнули.

- Не смей обращаться со мной как с ребёнком, Вальтер! Я знаю, что они опасны. Именно поэтому и противостою им.

- Я не вижу смысла выводить их из себя.

- Ты набросился на них в Рейхстаге. – Отца избрали в парламент от социал-демократической партии.

- Я принимал участие в серьезных дебатах.

“Как всегда” – подумала Карла. Отец – логичен, осторожен, законопослушен. У матери есть стиль и чувство юмора. Он добивается цели тихим сопротивлением, она – очарованием и дерзостью. Они никогда не придут к согласию.

Отец добавил:

- Я никогда не доводил нацистов до бешенства.

- Возможно, потому что никогда не приносил им большого вреда.

Отца разозлила её шпилька. Он повысил голос:

- А ты думаешь, что сможешь причинить им вред шутками?

- Я их высмеиваю.

- И, по-твоему, это является заменой дискуссии.

- Думаю, нам необходимо и то, и то.

Отец разозлился ещё больше:

- Но Мод, тебе не кажется, что ты ставишь под удар себя и свою семью?

- Наоборот: настоящая опасность не в том, чтобы высмеивать нацистов. Какой будет жизнь наших детей, если Германия станет фашистским государством?

От подобных разговоров Карлу тошнило. Она не могла слышать о том, что её семья в опасности. Жизнь должна идти так же, как и всегда шла. Ей хотелось вечно сидеть по утрам на этой кухне, с родителями, разделёнными сосновым столом, Адой напротив неё самой, и как всегда опаздывающим, скачущим по ступенькам Эриком. Зачем что-то должно меняться?

Она слушала политические разговоры за каждым завтраком, всю свою жизнь, и думала, что понимает, что делают её родители и как они собираются сделать так, чтобы в Германии всем жилось лучше. Но в последнее время тон их бесед изменился. Кажется, они думали о том, что всем грозит ужасная опасность. Но Карла не могла себе представить, что именно их тревожило.

Отец сказал:

- Господь знает, я делаю всё, что могу для того, чтобы сдерживать Гитлера и его банду.

- Я тоже. Но когда так ведёшь себя ты, то считаешь, что поступаешь разумно. – Лицо матери стало жёстким от негодования. – Когда же так делаю я, ты обвиняешь меня в пренебрежении опасностью, грозящей нашей семье.

- И не без причины – сказал отец. Спор только начался, но в этот момент спустился Эрик, стуча по ступенькам как лошадка, и шатаясь, вошёл в кухню с болтающимся на плече школьным ранцем. Ему было тринадцать, на два года больше, чем Карле, и над его верхней губой рос отвратительный чёрный пушок. Когда они были маленькими, Карла и Эрик всё время играли друг с другом. Но те дни прошли. С тех пор он как он вырос и подрос, брат стал воображать, что она – глупая и маленькая. На самом деле, она была умнее его, и знала многое о таких вещах, в которых он не разбирался. Например, о женских месячных циклах.

- Какую последнюю мелодию Вы играли? – спросил он у матери.

Фортепиано часто будило их по утрам. Инструмент фирмы Стейнвей[1], как и дом, достался отцу от его родителей. Мать играла по утрам, потому что, по её словам, днём слишком занята, а вечером – слишком уставшая. Этим утром она исполнила сонату Моцарта, а затем сыграла джазовую мелодию.

- Она называется “Тигровая шкура”[2] – сказала она Эрику. – Хочешь сыра?

- Джаз – это декадентство.

- Не будь глупым.

Ада подала Эрику тарелку с сыром и нарезанной дольками сосиской, и он принялся засовать еду себе в рот. Карла подумала, что манеры у него ужасны.

Отец посмотрел строго:

- Кто учит тебя подобной чуши?

- Герман Браун говорит, что джаз – это не музыка. Просто негры шумят и всё.

Герман был лучшим другом Эрика. Его отец состоял в нацистской партии.

- Герману стоит попытаться сыграть эту мелодию. – Отец посмотрел на мать и лицо его смягчилось. Она улыбнулась ему. Твоя мать пыталась учить меня рэгтайму[3], много лет назад, но я не смог освоить ритм.

Мать засмеялась.

- Это было всё равно, что учить жирафа кататься на роликовых коньках.

Сражение закончилось. Карла увидела это и вздохнула с облегчением. Он почувствовала себя лучше. Она взяла кусочек чёрного хлеба и макнула его в молоко.

Но теперь спорить хотел Эрик.

- Негры – низшая раса – сказал он уверенно.

- Сомневаюсь – спокойно ответил отец. – Если негритянского мальчика взять в дом, где много книг и картин, и отправить в дорогую школу с хорошими учителями, он станет умнее тебя.

- Это нелепо! – Эрик запротестовал.

Мать вмешалась:

- Не называй отца нелепым, глупый мальчишка.

Тон её был мягким: она привыкла вымещать гнев на отце. Сейчас её голос звучал лишь устало разочарованно:

- Ты не знаешь, о чём говоришь. Как и Герман Браун.

Эрик сказал:

- Но арийская раса должна быть выше остальных! Мы должны править миром!

- Твои нацистские друзья не знают истории – сказал отец. – Древние египтяне строили пирамиды, когда германцы жили в пещерах. В Средние века арабы управляли миром – мусульмане изучали алгебру, в то время как немецкие принцы не могли написать собственные имена. И раса не играет тут никакой роли.

Карла нахмурилась и сказала:

- А что тогда играет?

Отец ласково посмотрел на неё:

- Хороший вопрос. И ты умная девочка, раз его задала. – Она засветилась, преисполненная удовольствия, от его похвалы. – Цивилизации возвышаются и рушатся – китайцы, ацтеки, римляне – но никто точно не знает почему.

- Давайте ешьте, все вы, и одевайтесь – сказала мать. – Уже поздно.

Отец достал часы из кармана жилета и, подняв брови, посмотрел на них: “Ещё не поздно”.

- Мне нужно отвести Карлу домой к Франкам – сказала мать. – Школа для девочек закрыта на один день. Что-то случилось с отопительной системой. Поэтому Карла проведёт сегодняшний день с Фридой.

Фрида была лучшей подругой Карлы. Их матери также были лучшими подругами. Между прочим, мать Фриды, Моника, была влюблена в отца Карлы. Забавно, что бабушка Фриды проболталась на эту тему, однажды выпив слишком много Секта[4].

Отец сказал: “Почему Ада не может присмотреть за Карлой?”

- Аде нужно идти на приём к врачу.

- Ага.

Карла ждала, что отец спросит, что с Адой. Но тот кивнул, как будто уже знал, и убрал часы. Карла хотела спросить, но что-то говорило, что не стоит этого делать. И она немедленно об этом забыла.

Отец ушёл первым, надев длинное чёрное пальто. Затем Эрик надел кепку, сдвинув её назад так, что ещё немного, и она слетела бы вниз, как было модно среди его друзей, и вышел за дверь следом за отцом.

Карла и мать помогли Аде убрать со стола. Карла любила Аду почти также, как и мать. Когда Карла была маленькой и не ходила в школу, Ада заботилась о ней всё время, так как мать всегда работала. Ада ещё не была замужем. Ей было двадцать девять, и выглядела она простоватой, но у неё была милая, добрая улыбка. Прошлым летом у неё был роман с полицейским Паулем Хубером, однако он продлился недолго.

[1] Фирма, основанная в 1853 году в Нью-Йорке немецким фортепианным мастером Генри (Энгельхардом). Родился последний в 1791 году. В США жил с 1849 года. Умер в 1871.

[2] Песня “Tiger rag”, классика джаза, была впервые записана в 1917 году группой Original Dixieland Jass Band.

[3] Стиль фортепьянной игры и связанный с ним жанр танцевальной пьесы, распространившийся в США в период "беспечных 90-х" [Gay Nineties] и первые десятилетия XX в. Основан на сочетании остросинкопированной, импровизационной темы и ритмически четкого аккомпанемента в музыкальном размере 2/4. Основоположниками и пропагандистами стиля считаются композитор С. Джоплин [Joplin, Scott ], способствовавший его восприятию как серьезной музыки, Дж. Лэм [Lamb, Joseph] (1887-1960) и Джелли Ролл Мортон [Morton, Jelly Roll ]. Рэгтайм оказал большое влияние на джаз [jazz ], танцевальную музыку и массовую культуру 1910-20-х в целом. От него ведут свое начало фокстрот, тустеп [two-step], уанстеп [one-step] и др.

[4] Немецкое игристое белое вино.