Восстание в Киеве в 1068 году

Летописцы, смотревшие на жизнь из окон монастырской кельи или

княжеского дворца, не любили заносить на страницы летописи рассказы о

мятежах и восстаниях; они считали своей задачей только повествование о

битвах и храбрости воинов. Поэтому мы знаем очень мало о ходе классовой

борьбы в эпоху раннего феодализма.

Из отдельных случайных упоминаний летописи нельзя создать даже ее

приблизительной картины. Рассказ о выступлении древлян в 945 году против

князя, нарушившего нормы сбора дани, летопись сохранила потому, что оно

закончилось небывалым событием -- убийством князя. Случайно, для объяснения

причин отсутствия князя Ярослава в Киеве, летописец мимоходом сообщил о

восстании бедняков в Суздальской земле в 1024 году, во время голода.

Значительно полнее знакомит нас с социальными конфликтами и с размахом

классовой борьбы "Русская Правда". Особенно примечательны те периоды, в

освещении которых сходятся и грозные нормы законов, и скупые слова

летописцев; такими были 1060-е годы и 1113 год. К середине XI века

противоречия обострились прежде всего на самом верху феодальной общественной

лестницы, в системе княжеских хозяйств, и именно для княжеского домена была

составлена тремя сыновьями Ярослава Мудрого в 1050--1060-е годы "Правда

Русской земли" ("Правда Ярославичей"). В составлении ее участвовало

несколько бояр.

Без всяких предисловий закон трех князей приступает к ограждению жизни

княжеских администраторов и неприкосновенности замкового имущества.

"Если убьют огнищанина..." -- так начинаются три первых параграфа

закона. Убийство огнищанина каралось то смертью преступника ("во пса

место"), если было совершено грабителем, то огромным штрафом в четверть пуда

серебра, если огнищанин сам кого-то обидел и его убили из мести. Если же

огнищанина на дороге убили разбойники, то этот же штраф возлагался на всю ту

общину, в которой было найдено его тело. Размер виры за убийство огнищанина,

княжьего подъездного, тиуна или конюшенного боярина (80 гривен) равнялся

годовой дани с крупной волости и, таким образом, удваивал налоговое бремя

для целой округи. Необходимость такой решительной защиты диктовалась,

очевидно, тем, что крестьяне, доведенные до крайности, брались за оружие.

Передвижения князей из города в город, участившиеся во второй половине

XI века, неизбежно порождали у них стремление обобрать покидаемое княжество,

не заботясь о будущем крестьян. Усобицы, борьба за богатые столы разоряли

народ и увеличивали расходы князей, а следовательно, еще более обостряли

взаимоотношения их с крестьянством.

Крестьянское земледельческое хозяйство по самой своей природе было

неустойчивым. Достаточно было града, засухи или излишних дождей, чтобы

тысячи людей остались на целый год на голодной норме. Чем больше брали в

такие тяжелые годы у смердов княжеские рядовичи и огнищане, тем большей

опасности подвергался последний жизненный резерв деревни -- зерно,

оставленное на семена. Если поборы были так велики, что возникала угроза

семенам, то новый хозяйственный год независимо от погоды сулил смердам

голодную смерть, и, зная это, крестьянство вынуждено было браться за оружие

и вести неравные бои с княжескими подъездными, сельскими старостами и

рядовичами, что потребовало издания специального закона Ярославичами.

Неурожаи особенно обостряли все противоречия в деревне и заставляли

крестьянство то сопротивляться сборщикам дани, то исступленно обращаться к

древним богам и кровавым обрядам. Очень интересен рассказ боярина Яна

Вышатича, который был, по всей вероятности, огнищанином одного из

Ярославичей и наблюдал в Ростовской земле последствия неурожая; рассказ

внесен в летопись под 1071 годом, но самые события происходили ранее, в

1060-е годы.

Однажды во время голода в Ярославле объявились два кудесника, которые

заявили, что могут обличить тех женщин, по чьей вине произошел голод, и в

шаманском экстазе указывали на богатых крестьянок, говоря: "Эта жито прячет,

а эта -- мед, а эта -- рыбу, а эта -- меха". Причем они будто бы доставали

из-за спины образцы этих продуктов -- то жито, то рыбу, то белку.

Предполагаемых чародеек убивали, а их имущество волхвы (к которым уже

присоединилось около 300 человек) брали себе.

Так все они дошли до Белоозера, где вступили в бой с Яном Вышатичем, но

были разбиты им. Волхвов выдали Яну, но они потребовали, чтобы их судил сам

князь Святослав Ярославич. Ян после споров с волхвами о сущности языческой

религии выдал их родственникам убитых, и те отомстили кудесникам, отдав их

на съедение медведю.

Сквозь мрачную романтику колдовского ритуала проглядывает социальная

сущность событий: во время голода бедные смерды, возглавляемые волхвами,

использовали колдовство для конфискации имущества богатой части населения

погостов. Это не было движением против феодальных порядков вообще, а

являлось лишь борьбой за перераспределение жизненных запасов. Княжеский

посланец встал, естественно, на сторону "лучших людей". Попытка восставших

зарубить Яна топором могла бы привести всю Белоозерскую округу под тяжелую

восьмидесятигривенную вину, полагавшуюся по "Русской Правде" за убийство

огнищанина "в разбое".

В 1060-е годы летописец усиленно обращает внимание на различные

"знамения", все время повторяя, что они предвещают недоброе. В разных

местах, то на Белоозере, то в Новгороде, то в самом Киеве, появляются

язычники-волхвы, предрекающие несчастья. Очевидно, сильные неурожаи были не

только в Поволжье, так как киевский летописец написал целое сочинение о том,

как важно для установления хорошей погоды молиться христианскому богу, а не

языческому.

В довершение всего в 1068 году на Русь обрушились полчища половцев во

главе с ханом Шаруканом. Трое Ярославичей, трое составителей "Русской

Правды" -- Изяслав, Святослав и Всеволод, бежали от половцев, проиграв битву

на реке Альте.

Киевляне, участники ополчения, которое было разбито Шаруканом, понимали

опасность половецкого вторжения внутрь Руси и стремились продолжать борьбу,

но для этого у них не было ни оружия, ни коней. На торговой площади на

Подоле, вдали от княжеской крепости, 15 сентября 1068 года собралось

народное вече. Оно решило организовать поход против половцев и отправило

депутацию к великому князю Изяславу. Посланные заявили князю: "Вот половцы

хозяйничают в нашей земле... Так дай же, князь, нам оружие и коней, и мы

снова будем биться с ними!"

Недальновидный князь отказал представителям народа в их такой

естественной просьбе. Трудно сказать, чем был вызван этот отказ: то ли

слишком много окрестных смердов вошло в ворота Киева в поисках убежища и

князь боялся, что его запасы попадут в руки крестьян, разоренных войной, то

ли не хотел открыть свой арсенал киевлянам, не одобрявшим княжеской политики

усобиц. Всего за год до нашествия Шарукана Изяслав с братьями жестоко

расправился с полоцким князем Всеславом. "Эти братья,-- пишет летописец, --

взяли Минск и изрубили всех мужчин, а женщин и детей увели в рабство (вдаша

на щиты)".

Князя Всеслава разбили в сражении, но потом Ярославичи решили с ним

примириться и поклялись на кресте, что не сделают ему никакого зла. Когда же

Всеслав Полоцкий, надеясь на торжественную клятву родичей, приехал к

Изяславу в его лагерь под Оршей, то был тут же в присутствии великого князя

вероломно схвачен и вместе с двумя сыновьями перевезен в Киев. В Киеве

Всеслав Брячиславич содержался в "порубе", особо строгой тюрьме без дверей,

лишь с маленьким оконцем для передачи пищи; построен был поруб где-то

поблизости от княжьего двора и целый год напоминал киевлянам о лукавстве их

князя Изяслава.

Заключенный князь Всеслав пользовался народными симпатиями; за ним

закрепилась слава стремительного и удачливого полководца, как бы по

колдовству переносившегося с места на место и бравшего смелостью и

проницательным умом то Новгород на севере, то Тмутаракань на юге. О Всеславе

-- Волхве Всеславьиче -- были сложены народные былины, о нем с большим

сочувствием говорит автор "Слова о полку Игореве", восхищаясь смелой душой

князя и сожалея о тех бедах, которые выпали ему на долю. Всеслав

изображается то серым волком, в одну ночь пробегающим от Киева до Черного

моря, то волшебником, слышащим в Киеве звон полоцких колоколов, то рысью,

исчезающей из осажденной крепости в синей полуночной мгле.

Князь-волхв, князь-оборотень, каким он рисуется в летописях и песнях,

владел умами людей XI века, и, может быть, не случайно летописец Никон,

повествуя о киевском восстании 1068 года, предпослал ему подробное

рассуждение о вреде язычества; быть может, полоцкий князь, враждуя с тремя

Ярославичами, опирался на народное недовольство ими, поддерживал народные

языческие верования и обряды, в обличье которых выступало в то время

классовое недовольство, как мы видели это на примере Ярославля и Белоозера.

Если это так, то нам еще понятнее будут как симпатии киевлян к томящемуся в

порубе князю-чародею, так и недоверие великого князя Изяслава к киевскому

народу, боязнь выдать ему оружие и коней.

События 15 сентября развивались далее: узнав об отказе Изяслава, вече

стало обсуждать действия воеводы Коснячки (Константина), одного из авторов

"Правды Ярославичей". Народ решил, очевидно, наказать этого вельможу и прямо

с веча двинулся на киевскую Гору, в крепость. Это было уже восстанием против

князя. Восставшие пришли на воеводский двор, но самого Коснячку не нашли.

Тогда народ разделился на две части -- одни отправились освобождать каких-то

своих друзей ("дружину") из тюрьмы, а другие пошли через мост прямо на

княжий двор. Тюрьма, где была заключена дружина, находилась около дворца

Брячислава (вероятно, отца Всеслава Брячиславича).

Полный недомолвок рассказ летописца можно понять приблизительно так:

еще до восстания 15 сентября какая-то часть киевлян или близких к киевлянам

полочан (из окружения старого Брячислава или молодого Всеслава) была

арестована князем Изяславом и заперта в погребе близ киевской резиденции

полоцких князей. Восставший народ решил: "Пойдем, освободим дружину свою из

погреба!" -- и погреб был открыт народом.

В это время двор перед великокняжеским дворцом уже был запружен

народом, спорившим с князем. Изяслав, окруженный боярами, смотрел из оконца

галереи на толпу, а боярин Тукы, брат Чудина, советовал ему усилить стражу

около Всеславова поруба: "Видишь, князь, люди взвыли!" Очевидно, придворные

бояре знали о симпатиях киевлян к Всеславу и советовали предотвратить

освобождение опасного узника. Как раз в это время во дворе появилась та

половина восставших киевлян, которая освобождала "свою дружину" из погреба.

Бояре сказали князю: "Дело плохо. Пошли стражу к порубу Всеслава -- пусть

его обманом подзовут к оконцу и убьют, пронзив мечом". Князь не решился на

этот шаг, а народ с криком бросился к порубу Всеслава. Едва увидев это,

великий князь и его брат Всеволод бежали из Киева. Изяслав уехал в Польшу и

там на золото и серебро великокняжеской казны нанял войско для отвоевания

престола.

Восставший народ разрубил сплошные стены поруба и освободил князя

Всеслава "и прославиша и среде двора княжа", то есть провозгласил его

великим князем взамен бежавшего Изяслава.

Семь месяцев княжил народный избранник в Киеве, но мы очень мало знаем

о его деятельности, так как летопись князя Всеслава дошла до нас в

незначительных фрагментах.

Автор "Слова о полку Игореве" говорит, что, добившись киевского

престола, как сказочный герой,

Всеслав князь людем судяше,

Князем грады рядяше,

А сам в ночь волком рыскаше;

Из Киева дорискаше до кур Тмутороканя;

Великому Хорсови волком путь прерыскаше.

Придворный певец XI века Боян отрицательно отнесся к ставленнику

восставшего народа: "Как бы ни был искусен и удачлив он, какой бы успех ни

предрекало гадание на птицах -- но божьего суда ему не миновать!"

Но автор "Слова о полку Игореве", насквозь проникнутый народными

воззрениями, взял под защиту Всеслава, воспел его как эпического героя и

даже своим современникам ставил его в пример.

Киевский летописец скрыл от нас истинный характер событий 1068 года.

Так, например, он умолчал о таком из ряда вон выходящем эпизоде, происшедшем

в Киеве в том же 1068 году, как убийство своими холопами новгородского

епископа Стефана. А это косвенно указывает и на размах народного движения в

то время. Социальное снова переплеталось с религиозным -- новгородские

холопы, удавившие своего господина, главу новгородской церкви, нашли

подражателей: в 1069-1070 годах против преемника Стефана, епископа Федора,

выступил в Новгороде волхв. "И бысть мятежь в граде велик, и все яша ему

веру, и хотяху побити епископа Федора". Только решительные действия князя

Глеба, собственноручно зарубившего волхва топором, "утишили мятеж".

В 1071 году какой-то языческий пророк появился в Киеве и предрекал

большие перемены в жизни Киевской Руси и Византии.

Все это говорит о напряженности положения, о брожении народных масс, о

ненависти, в частности, к феодальной церкви и о надеждах на исконную

народную языческую религию. Народ везде поддерживал волхвов, верил им, шел

за ними. Как и в Западной Европе, на Руси классовая борьба выступала нередко

в религиозной оболочке.

Смысл классовой борьбы был все же не в возврате к старым формам

первобытного строя. Классовая борьба была направлена не против феодализма

как формации, а лишь против неумеренных поборов.

Несметные богатства Изяслава, поражавшие воображение королевских дворов

Европы, были созданы, очевидно, путем неслыханной эксплуатации народа.

Неурожаи и нашествие кочевников окончательно подрывали крестьянское

хозяйство и ставили под угрозу его нормальное воспроизводство. Возврат к

язычеству был актом отчаяния перед лицом стихийных бедствий, а убийства

огнищан и рядовичей, изгнание одного князя и замена его другим -- это были

акты действенной защиты своих прав, своего хозяйства, своего существования

не как бесправного холопа, а как непосредственного производителя, владеющего

своей крестьянской усадьбой или ремесленной мастерской.

Народные восстания вызывали реакцию феодалов. Изяслав, вернувшись в

Киев при поддержке польских войск, перевел торг, на котором собралось вече

15 сентября 1068 года, из демократического Подола на Гору, в

непосредственное соседство с княжескими и боярскими дворами. Сын Изяслава

(будто бы без ведома отца) зверски расправился с киевлянами: 70 человек,

участвовавших в освобождении Всеслава, он казнил, а другим выколол глаза и

"без вины погуби, не испытав". Народ продолжал борьбу: в селах, куда Изяслав

поместил на прокорм войска поляков, их тайно избивали и заставили в конце

концов покинуть Русь.

"Правду Ярославичей" с ее жесткими нормами охраны княжеского хозяйства

нередко связывают со съездом князей в Киев в 1072 году по случаю перенесения

гробов Бориса и Глеба (жертв усобицы 1015 года) в новую церковь в Вышгороде.

Но в "Правде Ярославичей" нет никакого отражения тех неслыханных

событий вроде изгнания князя и разгрома княжеского дворца и тюрем, которые

происходили в сентябре 1068 года. Нет ни слова о волхвах, так часто

упоминаемых летописью в 1065--1071 годах, нет совершенно данных о городе.

Очевидно, "Русская Правда" создавалась до этих событий как ответ на

стихийные повсеместные действия народа против княжеской администрации с ее

"творимыми вирами".

И в восстании 1068 года в центре столицы Руси стояли друг против друга

народ, заполнивший двор перед дворцом, полный решимости с оружием в руках

отстаивать свою независимость от половцев или от княжеских вирников, и

феодальная знать во главе с князьями, с ужасом сквозь оконце дворца

наблюдавшая за разбушевавшейся народной стихией.

Среди бояр и князей, противостоящих в тот день народу, было несколько

авторов "Русской Правды": князья Изяслав и Всеволод, воевода Коснячко, едва

избежавший народного гнева, и Чудин, брат которого советовал предательски

убить Всеслава.

На сохраненной летописцем картине очень символично поставлены друг

против друга составители грозного феодального закона, с одной стороны, и

простые люди, которые должны были подчиняться этому закону, -- с другой.

УСОБИЦЫ И ЕДИНСТВО (КОНЕЦ XI - НАЧАЛО XII ВЕКА)