Своеобразия подлинника в переводе

Наряду с ролью языковой категории для построения художественного образа, со смысловой емкостью, с национальной и исторической окраской специфическую черту художественной литературы составляет индивидуальное своеобразие творчества писателя. Правда, в некоторой, иногда чрезвычайно значительной степени эта черта, равно как и другие, ранее рассмотренные, относится и к произведениям общественно-политической литературы, к публицистике (в широком смысле), к ораторской речи (в меньшей мере — к специальной научной литературе), но свое наиболее яркое и типическое выражение она находит именно в литературе художественной, где для этого представляются исключительные условия. Вопрос о передаче индивидуального своеобразия подлинника на другом языке является одним из самых основных вопросов перевода художественной литературы.

Надо сразу же оговориться, что при всей своей исключительной важности (практической и теоретической) и сложности этот вопрос занимает особое место по сравнению с предыдущими проблемами, позволяющее ставить его в рамках настоящей книги только в общей форме. Индивидуальное своеобразие авторской манеры, проявляющееся во всем творчестве писателя или в отдельном произведении, так же как и национальное своеобразие литературы и ее историческая окраска, не составляют какого-то отдельного формально выраженного элемента, а представляют собой сложную систему взаимосвязанных и взаимопереплетенных особенностей, затрагивающую всю ткань произведений и выражающуюся в языковых образах. Но индивидуальное своеобразие возможно только на основе определенной системы языковых категорий, используемых писателем, на фоне национально-обусловленных средств образности, составляющих национальную специфику данной литературы, и на фоне определенной исторической эпохи, стоящей за произведением. Другими словами, индивидуальное своеобразие творчества находит свое языковое выражение в системе использования языковых категорий, образующих в своей взаимосвязи единое целое с содержанием и являющихся носителями национального своеобразия и исторической окраски. Индивидуальный стиль писателя обусловлен и национально, и исторически.

Индивидуальное своеобразие творчества, находящее свое выражение в системе использования средств языка, многими нитями связано с мировоззрением автора, с его эстетикой, с эстетикой литературной школы и эпохи. Тем самым оно для полного и всестороннего освещения требует исследования как в лингвистическом, так и в литературоведческом разрезе. Пути этого исследования могут быть чрезвычайно разнообразны, а когда дело касается художественного перевода, т. е. соотношения двух языков и двух литератур, задачи изучения, естественно, еще более усложняются. Само индивидуальное своеобразие, как особое качество литературного произведения, возникающее на фоне общенародного языка, национальной специфики языка и литературы и в рамках определенной исторической эпохи, предполагает огромное разнообразие своих проявлений - как в плоскости содержания, так и в плоскости языковой.

Еще большим должно оказаться разнообразие тех конкретных форм, в которых проявление индивидуального своеобразия различных авторов может отражаться при переводе.

В задачи настоящей книги, как лингвистической по преимуществу, не входит типизация и обобщение этих бесконечно разнообразных форм. В порядке же обобщения тех тенденций, какие наблюдались и наблюдаются в переводной литературе (прошлого и современности), может быть установлено несколько основных случаев соотношения между своеобразием подлинника и формой его передачи:

1) сглаживание, обезличивание в угоду неверно понимаемым требованиям литературной нормы ПЯ или вкусам определенного литературного направления;

2) попытки формалистически точного воспроизведения отдельных элементов подлинника вопреки требованиям ПЯ — явление, имеющее конечным результатом насилие над языком, языковую стилистическую неполноценность;

3) искажение индивидуального своеобразия подлинника в результате произвольного истолкования, произвольной замены одних особенностей другими;

4) полноценная передача индивидуального своеобразия подлинника с полным учетом всех его существенных особенностей и требований ПЯ.

В качестве примера первого типа перевода могут быть названы старые (XVIII-XK века) переводы Шекспира, где переводчики отказывались от передачи смелых, необычных, характерных для Шекспира образов и языковых оборотов, «подгоняя» Шекспира под литературные и языковые шаблоны своего времени.

Примером второго типа могут служить случаи формального воспроизведения варваризмов (в частности — галлицизмов) при переводе Гейне — подобные тому, какой показан в этой книге на материале стихотворения „Die Erde war so lange geizig" (см. с. 341-342),

Следует отметить, что формально точное воспроизведение всех элементов своеобразия подлинника на сколько-нибудь значительном отрезке текста не встречается, так как оно чаще всего бывает невозможно по условиям ПЯ.

Явное искажение индивидуального своеобразия подлинника (третий случай в предложенной классификации) иллюстрируется уже названными выше переводами Бальмонта из Уитмена с их поэтизацией и архаизацией словаря, идущей вразрез с нарочитой простотой и современностью оригинального текста (см. выше, с. 395). Само собой разумеется, что подобное искажение может идти очень далеко, захватывая иногда все произведение, и лишь отдельные черты могут представлять известное соответствие подлиннику (формальное или функциональное), что, однако, бывает лишено художественно-познавательного значения, поскольку нарушена вся система особенностей1.

Все эти три случая нарушения индивидуального своеобразия подлинника обычно представляют искажение и других его сторон — национальной и исторической окраски, характера связи между вещественным содержанием образа и языковой формой и пр.

Положительный интерес представляет четвертый тип передачи соотношения перевода и оригинала, тот, при котором достигается воспроизведение индивидуального своеобразия. Это индивидуальное своеобразие передается только путем воссоздания на функциональной основе той системы, которая господствует в подлиннике и которой определяется отбор языковых средств — как характерных, существенных, так и подчиненных.

Определение тех конкретных форм, которые отражают индивидуальное своеобразие в произведении оригинальной литературы, требует глубокого и тонкого анализа его текста и предполагает — в качестве предпосылки —сопоставление его с произведениями других авторов, относящимися к тому же времени и образующими необходимый для него фон. Выяснение того, воссоздано ли- и в какой степени, в какой форме — индивидуальное своеобразие в переводе требует прежде всего сопоставления перевода с оригиналом и учета связей того и другого с эпохой, с национальной средой, с литературным окружением, с мировоззрением и эстетикой автора и переводчика. Написан целый ряд работ, посвященных такой задаче на материале переводов поэзии, причем те довольно многочисленные случаи, когда существует несколько переводов одного и того же подлинника, представляют особенно благоприятные условия для освещения вопроса о передаче индивидуального своеобразия переведенного произведения, так как есть возможность сравнения одного перевода с другим. При этом возникает необходимость принимать во внимание, как важный фактор, определяющий характер конечного результата, т.е. самого перевода, индивидуальную манеру переводчика: она можетбыть либо созвучна оригиналу, либо несозвучна, но совместима с ним в той или иной мере, либо может вступать с ним в противоречие.

Подобных работ о параллельных переводах прозаических произведений почти нет, как и вообще мало есть работ, содержащих подробный разбор переводов большого прозаического текста. На вопрос же о том, проявляется ли в переводе прозы индивидуальность переводчика, обусловленная, разумеется, и временем, которому принадлежит его деятельность, и национальной средой, и литературным окружением, следует дать несомненно утвердительный ответ, вытекающий прежде всего из того, что перевод художественной прозы — задача, требующая и предполагающая не ремесленно-механическое, а творческое осуществление, т.е. требующая участия художника слова. Творческая индивидуальность переводчика — понятие особое, так как само искусство перевода (поэзии ли, прозы ли) есть искусство перевоплощения, искусство воссоздания самых различных оригиналов, для воспроизведения которых тот или иной переводчик может обладать не одинаковыми данными и результат тем самым будет зависеть не только от созвучности с подлинником, от индивидуальной расположенности к работе над ним, но и от способности преодолевать свою несозвучность с ним, нерасположенность к нему, т.е. расширять свои собственные художественные возможности.

Из отечественных исследователей проблем перевода художественной прозы должен быть назван В. Е. Шор, занимавшийся историей прозаического перевода в советской литературе (на материале произведений современных зарубежных авторов). Смерть помешала ему выпустить в свет этот труд, но опубликованные в сборниках «Мастерство перевода» и «Тетради переводчика»1 отдельные очерки доказали плодотворность сравнения параллельных прозаических переводов в сопоставлении их с оригиналом, выявили черты индивидуального подхода переводчиков к решению переводческих задач. Эти очерки могут быть признаны образцовыми по всесторонней тщательности и глубине анализа. Выводы, сделанные этим исследователем на материале русских переводов «Кола Брюньона» Р. Роллана, и примеры их анализа относятся именно к воспроизведению индивидуального своеобразия оригинала и отражения в переводах характерных черт работы переводчиков.

«Кола Брюньон» занимает особое место не только во французской прозе первых десятилетий века, но и в творчестве самого Р. Роллана. Неповторимое своеобразие этого произведения — в ярком народном колорите речи героя-повествователя и других персонажей, в ее насыщенности идиоматикой, в частности — пословицами и прибаутками, просторечием, несколько архаизованным в соответствии с временем действия, в локальной и исторической специфике образных средств, воплощающих мир окружающей природы, вещественной обстановки, быт. Все эти речевые особенности гармонируют с жизнеутверждающим образом героя, человека из народа, натуры артистической — мастера резьбы по дереву, всегда хранящего верность и своему искусству, и жизненному долгу, непоколебимого в своем оптимизме среди бедствий и потрясений его времени. Содержание и форма в их единстве здесь отмечены исключительной мажорностью тона, находящей себе выражение в богатейшем сочетании стилистических средств.

«Кола Брюньон» на русском языке представлен тремя переводами. Два из них вышли в свет одновременно — в 1922 году: один, принадлежащий Владимиру Сирину, появился в книгоиздательстве «Слово» в Берлине (где в те годы действовало несколько издательств, выпускавших книги на русском языке) и другой, выполненный М. А. Елагиной — в издательстве «Всемирная литература» в Петрограде. Третий перевод — М. Л. Лозинского — впервые был опубликован в «Собрании сочинений» Р. Роллана (т.10, Л., 1932) и потом многократно переиздавался. Как устанавливает в названной выше статье В. Е. Шор, степень воссоздания стилистического строя подлинника, его характерности весьма различны в этих трех переводах, из которых только третий выдерживает испытание временем.

Первые два перевода В. Е. Шор справедливо характеризует как сглаживающие, стирающие с произведения его характерность, но нивелирующая тенденция проявляется в них с разной силой. Более всего она дает себя знать в переводе Сирина. Правда, переводчик пошел на грубую русификацию имени героя, и роман по-русски озаглавлен «Николка-Персик» (Николка — в соответствии с фамильярно сокращенной формой «Colas» вместо «Nicolas»; «Персик» — перевод литературным словом прозвища героя «Breugnon», являющегося народно-просторечным названием персика). Но смелость, проявленная при передаче смысловой стороны имени и возвращающая как будто ко временам «склонения на свои нравы» в переводах, не находит себе подтверждения в самом тексте книги.

«Владимир Сирии, — как пишет В. Е. Шор, — переводит текст в основном средней невыразительной общелитературной лексикой со слабой разговорной окраской. Преобладают сочетания, принятые в книжном стиле. По языку перевода Сирина не видно, что персонажи повести представляют низшие плебейские слои французского, народа. В этом переводе народный дух в значительной мере из повести вытравлен. Порой Сирии как бы спохватывается и замечает, что текст нуждается в «сочных» народных словах и выражениях. Однако в качестве народной лексики его привлекают либо слова старорусские, выпавшие из обихода, либо диалектные, либо вульгарные, как, например, «горюше», «горынские замыслы», «потекли в путь», «вертоград», «весенницы», «околоток», «вестимо», «шапка ухарская», «сблевнул», «забулавил», «замуслюга». ...Рифма в переводе передается редко, носит случайный характер»1.

Перевод М. А. Елагиной исследователь характеризует так:

«Он точен, в духе той точности, которая культивировалась редакционно-издательским советом «Всемирной литературы» в противовес разнузданности переводчиков предыдущей эпохи. Логико-предметное, понятийное значение слов подлинника М. А. Елагина, за некоторыми исключениями, передает верно. Но она почти совершенно не выходит за пределы стилистически нейтрального слоя русской лексики, крайне ограниченно пользуется идиоматикой и конструкциями живой разговорной речи. Синонимика ее скудна. Отдельные разговорные лексические элементы берутся из числа самых употребительных, расхожих. В результате перевод становится однотонным. Утрачивается яркое своеобразие речевых характеристик... М. А. Елагина сплошь и рядом отказывается от ритмизации текста. Вследствие этого резко ослабляется юмор, лирические пассажи утрачивают эмоциональную напряженность, прозаизируются не только по форме, но и по существу»1.

Для своего времени перевод М. А. Елагиной — в деле ознакомления читателя с творением Р. Роллана — сыграл весьма положительную роль и был высоко оценен М. Горьким в его письме к Р. Роллану2 и критиком С. Бобровым, сказавшим о нем, что «перевод очень хорош»3. Это было возможно и закономерно потому, что фоном для сравнения служили серые, вовсе бесстильные переводы (как перевод В. Сирина), либо переводы, искажавшие и смысл оригиналов и русский язык (а таких тогда было много). Впоследствии в сравнении с переводом М. Л. Лозинского поблекли и серьезные для своего времени достоинства перевода М. А. Елагиной, в какой-то мере отражавшие индивидуальные особенности оригинала.

Перевод Лозинского за полвека, прошедшие после его появления, не утратил своей ценности. Выше (с. 375-376) были приведены два отрывка как примеры сохранения национального колорита оригинала и народной окраски, что само по себе служит важным условием передачи его индивидуального своеобразия. В. Е. Шор в своей статье4 подробно определяет все те средства, которые применены в переводе для достижения этой цели. Среди них и отбор слов народно-разговорного обихода, и вообще — использование огромного богатства стилистических ресурсов русской лексики (слова, обозначающие исторические явления русской национальной жизни, однако, без русифицирующего налета, слова, связанные с религиозной обрядностью, с народным, преимущественно сельским бытом, фольклорные слова и словосочетания, широкая гамма просторечных слов и мн. др.). Не менее важен характер передачи метафор оригинала и экспрессивности его синтаксиса, по-разговорному живого. Вся система приемов, которыми распоряжался переводчик» и привела к тому, что в своей речевой полноте был сохранен образ героя-повествователя со всей спецификой его видения мира, его эмоциональных оценок, и в свете этих оценок даны и образы других изображенных им же персонажей.

В подтверждение приведем некоторые данные В. Е. Шором примеры из перевода Лозинского в сопоставлении с работой его предшественников (переводчики обозначаются первой буквой фамилии в конце цитаты: С. — Сирин, Е. - Елагина, Л. — Лозинский)5. Следует обратить особое внимание на характер передачи афористичности оригинала и на воспроизведение либо невоспроизведение рифм.

„Et tous trois, bien. au pas, point de retardataire! Qui le croirait pourtanf» Quand nous fîmes le compte, celui qui arriva premier à la barrière, d'une bonne lampée, fat monsieur le notaire".

«И все трое шли в ногу, никто не отставал. Но кто подумать бы мог? Когда каждый из нас подвел итог, оказалось, что на целый глоток опередил всех нотариус» (С., 49).

«И все трое в ногу Отсталых не было. Однако, кто бы подумал? Когда мы подвели итог, первым, пришедшим к столбу после доброго кубка, оказался господин нотариус» (Е., 54).

«И мы все трое шли бодро в ногу, никто не жаловался на дорогу. Но кто бы подумал? В конечном счете, поддав на повороте, всех обогнал, изумляя свет, господин законовед» (Л., 45).

„Qui fol naquit, jamais ne guérit".

«Кто родился безумным, безумцем помрет» (С., 97).

«Кто сумасшедшим родился, никогда не выздоровеет» (Е., 109)

«Если кто сумасброд, тот такими умрет (Л., 8.6).

„Goujon aime 1'appât, mais tient à ses boyaux".

«Рыбка любит приманку, да жаль живота» (С, 100).

«Плотва любит наживку, но бережет свои кишки» (Е., 113).

«Пескарь лаком до наживки, но кишками дорожит» (Л., 89).

„Le mal s'en va-t-à pied, mais il vient à cheval".

«Беда уходит пешком, а приезжает верхом» (С, 119).

«Болезнь уходит пешком, а приезжает верхом» (Е., 135).

«Беда от нас пешком, а к нам верхом» (Л., 106),

„Aujburd'hui en chère, dumain en bière. Aujourd'hui en fleur, demam en pleur"

«Сегодня пляшу, а завтра — в гробу. Сегодня в цветах, а завтра в слезах» (С., 126).

«Сегодня в силе, а завтра в могиле. Сегодня в цветах, а завтра в слезах» (Е., 114).

«Сегодня в силе, а завтра в могиле. Сегодня скачешь, а завтра плачешь» (Д. 113).

„Les mauvaises.nouvell.es sont prestes comme 1'hirondelle".

«Дурные весточки быстры как ласточки» (С., 145).

«Дурные вести быстры как ласточки»(Е., 166).

«Дурные вести не сидят на месте» (Л., t29).

Эти короткие примеры, представляют ли они отрывки из повествования о событиях романа или речения героя, позволяют судить не только о том, как отображается в переводах индивидуальное своеобразие оригинала, но и о личной манере переводчиков которая, как видно из цитат даже в пределах коротких отрывков, у первого из них не подымается до уровня мастерства, у второго достигает в некоторых случаях степени стилистической корректности и изобретательности, и только у третьего дает основание говорить об индивидуальном своеобразии в подходе к оригиналу и о художественном переводческом методе. В данном случае индивидуальность переводчика, для которого здесь и в других его работах показателен широчайший диапазон созвучности с самыми различными подлинниками, а тем самым — и возможностей их перевыражения, идет навстречу индивидуальному своеобразию французского автора. Конкретные пути, ведущие к этой цели, — в умении искать и находить наиболее живые и короткие разговорные варианты, избегая тем самым неестественного, противопоказанного оригиналу налета педантической книжности (например, «Беда от нас пешком, а к нам верхом» — ср. «Беда (Болезнь) уходит пешком, а приезжает верхом»), заострять рифмой, как в подлиннике, соотносительные отрезки пословиц — афоризмов (независимо от того, взяты ли они из реального фольклора или созданы автором по аналогии с существующими пословицами), выбирать наиболее конкретно-вещественную форму выражения (например, «старый воробей, бургундских кровей, обширный духом и брюхом» — ср. «добрый малый, да бургундец, крутой нравом и брюхом» — «с прямой натурой, с круглой фигурой»). Доминирующее свойство переводческой манеры Лозинского, как она проявляется здесь, В. Е. Шор определил следующим образом:

«Лозинский выказывает себя на протяжении всего перевода мастером конкретного слова, передающим не только видовое понятие, но и чувственное ощущение, вызываемое предметами материального мира»1.

Формы проявления индивидуального своеобразия в художественной литературе бесконечно разнообразны, и каждая из них выдвигает сложные переводческие задачи. Если бы речь шла, скажем, о Бальзаке, то однимиз слагаемых этого своеобразия должен был быть признан характер образов действительности, отраженной в творчестве писателя, речевых характеристик персонажей и т. д., соответствующее богатству этих образов чрезвычайное разнообразие, почти пестрота словаря (вплоть до использования парижского арго), резкость лексико-фразеологических сочетаний, шокировавшая современников и казавшаяся им небрежностью, «плохим стилем» (в частности, более или менее многочисленные повторения слов, отсутствие стремления избегать их с помощью, синонимов), в области же синтаксиса — характер предложения, развернутого, сложного, иногда запутанного, и неравномерность в чередовании предложений разного типа. Для Флобера или Мопассана, напротив, характерен строгий ритм сравнительно коротких предложений, в пределах которых разнообразие достигается путем более тонких различий в словорасположении, известная закономерность в сочетании предложений разного типа (в зависимости, конечно, от речевого стиля соответствующего места текста — описания, диалога и т. п., от его смысловой и эмоциональной окраски), широта синонимики в пределах словарной нормы литературного языка, чрезвычайное разнообразие смысловых оттенков слова, употребляемого преимущественно в прямом значении, при полном соответствии лексико-фразеологической норме современного французского языка. Для стиля, например, Гейне (и в поэзии, и в прозе), признаками своеобразия должны быть признаны необычность и смелость тропов с преобладанием метафоры и иронического словоупотребления, подчеркнутая новизна словесных сочетаний, часто находящаяся как бы на пределе лексико-фразеологических возможностей немецкого языка, принцип контраста в соединении слов из различных областей словарного состава языка, большая ритмичность синтаксиса в прозе и стремление отойти от классической книжной нормы в построении фразы, приблизить ее к живой разговорной речи.

Все эти объективно-характерные черты своеобразия связаны сложным, опосредованным образом с мировоззрением, с эстетикой писателя, и от соблюдения этих черт при переводе зависит верная передача идейно-художественной направленности подлинника. Вместе с тем все эти черты оригинала находятся в соотношении, в соответствии с тем языком, на котором он создан, в рамках его закономерностей, иногда — на их пределе, а соблюдение этих черт своеобразия в переводе немыслимо вне соотношения с нормой языка, на который делается перевод.