Дневник печати. Москва в произведениях гр. Л.Н. Толстого

31 августа исполнилось ровно полвека, как гр. Л. Толстой впервые вступил на литературное поприще. За все это время он создал целый ряд художественных произведений, сила и блеск которых настолько велики, что их не могла затмить позднейшая крайне прискорбная духовная эволюция графа.

Долгая жизнь великого писателя неразрывно связана с Москвой. Почти в каждом из его произведений отразилось это сердце России. Правда Толстой никогда не задавал себе задачи изображать Москву, но весьма часто, может быть помимо его воли, она составляла фон его картины, на котором проходили удивительно отчетливые образы и великих исторических деятелей, и простых, обыкновенных людей.

Идя в хронологическом порядке описаний Москвы, картины эти должны распасться на две группы: на картины мирной, повседневной жизни, когда все были покойны, счастливы, никто еще не подозревал о надвигавшейся буре, – и на картины тех исторических моментов, когда Москва пылала гигантским факелом, освещая путь отступавшему Наполеону.

Граф Толстой берет один только круг Москвы, круг Москвы дворянской, жившей весело, беззаботно, – и не только не заглядывая в отдаленное будущее, но и даже не желая ознакомиться с тем, что даст завтрашний день. Старики проводили время или в Английском клубе, или за картами, слегка политиканствуя, а иной раз даже и создавая традиционную московскую оппозицию – наследие Екатерининских времен.

Молодежь веселилась, шалила порой даже весьма неосторожно, но на это смотрели снисходительно, карая общественным судом строго и беспощадно только в том случае, когда шалость эта могла положить пятно на дворянское имя или замарать дворянскую честь, за защиту которой каждый дворянин готов был пролить свою кровь.

Политические события доходили в Москву глухо, весьма часто в извращенном виде, а если они были неутешительного или обидного для России свойства, то их намеренно переделывали не только из чувства патриотизма, но и из эгоистического желания не беспокоиться и не волноваться.

Умственного движения было мало, одно только масонство заставляло интересоваться еще отвлеченными вопросами, литература была чуждою большинству, и только те, кто побывал за границей или соприкасался так или иначе с французскими эмигрантами, брались за книгу, да и то лишь иностранную.

Казалось, что здесь, в этой Москве, пульс которой бился так мерно, не могло быть места сильным чувствам, порывам сердца… Между тем на деле оказывалось иное. Фрондерство исчезало в один миг при появлении в стенах Москвы Императора.

Об Императоре говорили с восторгом старики, со слезами пылкой любви молодежь. Всякое Его движение, взгляд, голос – все это радовало, волновало, и на почве этой любви все сильнее и сильнее разгоралась злоба к тому ненавистному пришельцу, который осмелился двинуть свои войска в пределы России.

Москва нетерпеливо следила за движением неприятельской армии, она как бы радовалась, что ей приходится быть тем передовым постом, на который должна обрушиться эта лавина. А так как эта лавина падала уже на всю Москву, то изображение ее было бы неполно, если бы касалось только дворянской ее половины, и потому Толстой дает целую галерею маленьких, незаметных людей, из которых война сделала героев. Толпа волнуется, смиренно ожидает своей участи, видя в ней великий перст Божий, и вдруг разом превращается в зверя, который разрывает на клочки изменника.

Прочитывая страницы Войны и мира, вы видите эти дымящиеся улицы, разрушенные дома, оскверненные церкви, среди которых беззвучно и робко скользят тени или оставшихся в силу случайности людей, или намеренно не покидающих города, чтобы разделаться с врагом отчизны. Москва здесь чувствуется удивительно рельефно, хотя Толстой ни разу не дает себе труда создать цельную картину, предоставляя сделать это уже самому читателю… Багровое зарево московского пожара составляет как бы финальную картину жизни города, приобщившейся к истории всего государства, и в то время, когда роман продолжает идти своим чередом, все время между строк сквозит этот огонь, чувствуется запах гари, и дым заслоняет на мгновение героев. Чем дальше перспектива произведений Толстого, тем более сливаются его герои со станом Москвы, и тем цельнее становится картина. <…>

В последних уже тенденциозных произведениях мы не чувствуем, чтобы автор любил Москву, она не была столь дорога ему...

Это уже лже-христианский моралист, утопический реформатор всего рода человеческого и отъявленный враг Церкви и Государства, а потому художественная сторона его произведений отходит на задний план или то­нет в мнимо-философских рассуждениях...

Полувековой юбилей Л. Толстого совпадает с 25-летним юбилеем одной из великих страниц в истории русского сердца, русско-турецкой войны. Это волновало Москву. Толстой же – скептически в «Анне Карениной» стал расходиться с тем, чем живет сердце всей России – православной Моск­вой <…>, не отразил в своих произведениях духовную и религиозную жизнь Москвы.

Сегодня, в день толстовского юбилея, Москва не может не пожалеть, что великий художник, живя в ней, ей не интересуется.

ОМЕГА

13. «Русские ведомости», 1902, №N 241, 243 (1, 3 сентября)

Л.Н. Толстым в Ясной Поляне получено множество телеграмм:

Редакция газеты «Русские ведомости»:

С чувством глубокого уважения приветствует вас редакция «Русских ведомостей» по случаю исполнившегося 50-летия Вашей общественно-литературной деятельности и желает вам многих лет здравия и плодотворного творчества.

Петербург. Комитет Литературного фонда за подписью председателя и всех членов отправил Льву Николаевичу Толстому следующую телеграмму:

Приветствуя 50-летие литературной деятельности, как великий праздник в истории русской мысли и в истории русского слова – в Вас доблестного и неутомимого борца за умственное и нравственное совершенствование человечества.

Редакция газеты «Русское слово»:

К бесчисленным благодарным голосам всего человечества, гордого и счастливого тем, что имеет вас современником, редакция и сотрудники газеты «Русское слово» присоединяют свой скромный голос, приветствуя 50-летие деятельности величайшего художника и человека.

Редакция детского журнала «Родник» шлет сердечные поздравления и самые горячие пожелания

Редакция армянских журналистов

Овсяников-Куликовский

Репин

Художник Пастернак

Сергеенко, Линев – «великому гражданину земли русской»

Телеграмма, подписанная некоторыми представителями печати:

Дорогой Лев Николаевич! Несколько литературных работников, собравшихся в день 50-летия Вашей доблестной деятельности, шлют Вам свои искренний привет. А. Хирьяков, Ольга Шапир, Жуковский, Свирский, Лукьянов, Лемке, Брусянин, Яковлев-Богучарский.

14. «Уралец», 1902, № 105 (5 сентября)