Политическая теория: политико-философские традиции

Б. ПАРЕХ

История вопроса

В ходе многих дискуссий в политической философии послевоенного пери­ода часто выдвигаются следующие тезисы:

1) в 50—60-е годы был отмечен упадок, или даже смерть, политической философии, а 70—80-е годы характеризуются ее возрождением;

2) это возрождение было вызвано или, по крайней мере, стимулировано резким ростом уровня политической и идеологической борьбы, обусловлен­ным такими факторами, как война во Вьетнаме, движение за гражданские права в Соединенных Штатах, распад послевоенного консенсуса и возникно­вение движения новых левых;

3) символом возрождения политической философии стала «Теория спра­ведливости» Дж. Роулза (Barry, 1991; Miller, 1990; Held, 1991).

Утверждения (2) и (3) предполагают, что (1) верно. Если бы (1) оказалось ложным, то нам не потребовалось бы (2), чтобы объяснять это. Что касается (3), нам не надо было бы тогда рассматривать «Теорию справедливости» в качестве исторической вехи, хотя, конечно, она продолжала бы оставаться крупнейшей работой по политической философии, написанной после второй мировой войны. Хотя образы смерти и воскрешения эмоционально близки тем, кто разделяет идеи христианства, у нас очень мало оснований для того, чтобы согласиться с утверждением (1). Более того, если вьетнамская война и другие события были способны вдохнуть новую жизнь в мертвую или умира­ющую дисциплину, то было бы в высшей степени странно, если бы и такие несопоставимо более трагические события, как вторая мировая война, нацис­тская и коммунистическая тирания, холокост не привели к появлению важ­ных исследований в области политической философии. Если (2) справедливо, значит (1) не может быть верным.

Вопреки широко распространенному мнению, в 50-е и 60-е годы было опубликовано достаточно много трудов по политической философии. В объем-

ной и оригинальной вступительной статье к «Левиафану» Т. Гоббса, написан­ной в 1946 г., и в работе «Рационализм в политике» М. Оукшот выступил с новаторской концепцией сущности политической философии, бросив вызов господствующему в западной общественной мысли рационализму, на кото­ром, по его мнению, лежит значительная доля ответственности за недавно происшедшие трагедии, и выдвинул чрезвычайно оригинальное суждение о консерватизме, не имеющее ничего общего с традиционными ассоциациями с религией, историзмом, морализмом и иерархической структурой общества (Oakeshott, 1962). В 50—60-е годы были изданы и основные труды Ханны Арендт, которые вызвали значительно большее количество откликов в специальной литературе, чем другие работы, вышедшие в свет в то время. Основное внима­ние она сосредоточила на разработке концепции природы человека и критике аполитичности традиционной политической философии, утверждая, что пред­ставления и концепции последней нуждаются в радикальном пересмотре в свете опыта сталинского и гитлеровского тоталитаризма. Многие положения ее концепции были обоснованы в книге «Удел человеческий.» — одном из основополагающих трудов XX в. по политической философии, — а также в таких менее значительных работах, как «Между прошлым и будущим» и «О революции» (Arendt, 1958; 1961; 1963). В эти же годы И. Берлин опублико­вал несколько важных очерков, два из которых, «Две концепции свободы» и «Существует ли еще политическая теория?», вызвали особенно широкий ре­зонанс (Berlin, 1969; 1962). Если принять в расчет объем первого очерка, можно с уверенностью сказать, что в нем содержится больше критических замечаний, чем в любой другой работе того времени, включая «Теорию спра­ведливости» Роулза. В этих и других своих работах Берлин выступил против морального монизма, характерного для значительной части течений традици­онной политической философии, в том числе и для либеральной мысли, подчеркнув значение безграничного и все более возрастающего многообразия моральных ценностей и ясно наметив контуры современной формы либера­лизма, впоследствии получившей широкое распространение.

В эти же два десятилетия плодотворно работали такие выдающиеся и влиятельные политические философы, как К. Поппер, Л. Страусе, Э. Вёглин, С. Макферсон, Ф. Хайек, Р. Коллингвуд иДж. Сантаяна. По словам Роулза, его «Теория справедливости» в основном развивала те новаторские идеи, ко­торые он почерпнул в статьях, опубликованных в период с 1951 по 1963 год. Кроме того, 50—60-е годы отмечены многими блистательными работами, по­священными анализу трудов Т. Гоббса, Дж. Локка, Дж. С. Милля, И. Канта и других классиков политической мысли. Современные специалисты часто счи­тали эти работы не просто обращением к историческому наследию, — как неверно полагали некоторые комментаторы, — но своеобразным обменом фи­лософскими идеями с мыслителями прошлого и, таким образом, очерками по политической философии, опосредованной историей. В эти же годы такие авторы, как Л. Альтюссер, Ж.-П. Сартр, Ю. Хабермас и Г. Маркузе системати­чески предпринимали попытки создать марксистскую политическую филосо­фию. Поскольку сам К. Маркс отрицал философию как интеллектуальный «онанизм», а политику в подавляющем большинстве случаев расценивал как деятельность паразитическую и имеющую лишь второстепенное значение, в силу чего его учение обладало ограниченными теоретическими возможностя­ми для создания политической философии, попытки разработки марксистс-

кой политической философии, предпринятые этими и другими авторами, поистине заслуживали внимания.

Политическая философия 50—60-х годов характеризовалась рядом особен­ных черт; на трех из них мне хотелось бы остановиться более подробно. Во-первых, эти два десятилетия отличались наличием политических примадонн или гуру, если можно так выразиться. Крайне редко кто-то из звезд первой величины того времени вступал в критический обмен мнениями с другими теоретиками или вообще принимал во внимание их позицию. Конечно, они были осведомлены о работах друг друга и обсуждали их в узком кругу, в некоторых случаях даже вели обширную частную переписку с коллегами, ино1да встречались на специализированных конференциях, но в публикаци­ях, предназначенных для массового читателя, о работах других ученых гово­рили мало. Во всех трудах Арендт едва ли найдется пара ссылок на публикации Оукшота, а о книгах Поппера и Берлина она практически вообще не упоми­нает. Другие авторы действовали в том же духе. Каждый гуру имел своих последователей — кто больше, кто меньше — и создавал собственные шко­лы, приверженцы которых с воодушевлением развивали идеи своего духов­ного наставника.

Во-вторых, несмотря на то, что многие авторы в те годы занимались раз­работкой разных проблем, они были прекрасно осведомлены о том, что их научная дисциплина как таковая постоянно подвергалась критике со стороны столь разных течений, как логический позитивизм, лингвистическая филосо­фия, социология познания, бихевиоризм и экзистенциализм, а также таких мыслителей исторического направления, как Р. Коллингвуд и Б. Кроче. В анг­лосаксонском мире было широко распространено мнение о том, что исследо­вания могут носить либо эмпирический, либо нормативистский характер и что разработки традиционной политической философии относятся ко второму типу, а поскольку моральные ценности невозможно обосновать объективно, все нормативистские изыскания, включая политическую философию, в ос­нове своей являются не более чем выражением личных предпочтений, неза­конно претендующих на роль универсальных ценностей. Даже авторы, не со­гласные с таким позитивистским подходом, доказывали, что политическая философия не имеет общественного значения и не является необходимой, поскольку в современном западном обществе в принципе достигнуто общее согласие в отношении моральных ценностей. Короче говоря, политическая философия либо вообще невозможна, либо в ней нет никакой необходимос­ти, либо и то, и другое одновременно.

Крупнейшие представители политической философии 50—60-х годов отве­чали на эти и другие критические выпады так, как считали необходимым, причем одни относились к ним более серьезно, чем другие, но все они сходи­лись во мнении о том, что политическая философия не только имеет право на существование, но и является необходимым направлением научных изыс­каний. Эти изыскания были универсальными по масштабам и критически­ми по ориентации, цель их заключалась в выработке рационального пони­мания политической жизни посредством определения ее основ, которые усматривались в фундаментальных человеческих способностях и потребнос­тях (И. Берлин), человеческой природе (Л. Страусc, Э. Вёглин и Г. Маркузе) человеческой рациональности (К. Поппер), человеческой жизненной ситуа­ции (X. Арендт), или в тех трудностях, с которыми людям приходится стал-

киваться, а позднее — в деятельности людей (М. Оукшот). Ученые, чьи имена перечислены выше, внесли неоценимый вклад в изучение фундаментальных особенностей человеческой жизни в целом и политической жизни в частно­сти, развенчали ложные концепции, отвергли соблазнительные, но по сути своей утопические идеологические проекты, одновременно отстаивая прин­цип целостности восприятия общественной жизни и вырабатывая основные параметры политических исследований. Почти все они полагали, что задача политической философии сводится в основном не столько к определению желаемого, сколько к осмыслению происходящих процессов, причем на та­ком высоком теоретическом уровне, который не позволяет давать практичес­кие рекомендации каким-либо институтам относительно политического курса. В силу этого, по их мнению, она никогда не сможет стать практической философией. Кроме того, многие теоретики считали, что в предшествующие десятилетия позиции политической философии существенно ослабли, поскольку сильная зависимость от общефилософской доктрины сделала ее заложницей меняющихся подходов последней. Таким образом, каждый из них своими собственными средствами стремился обосновать автономность политической философии и доказывал, что она является не прикладной областью филосо­фии, не распространением на политическую жизнь общефилософских докт­рин, развивающихся независимо от нее, но достаточно самостоятельным на­правлением исследований с присущими ему специфическими категориями и формами исследования.

В-третьих, политические философы, работавшие в 50—60-е годы, прошли через ужасы второй, а некоторые из них и первой мировых войн, эпоху господства фашистского, нацистского и коммунистического тоталитаризма и концентрационных лагерей и были глубоко обеспокоены жестокими и бесче­ловечными тенденциями, скрытыми в европейской цивилизации. Они про­следили истоки этих тенденций в рационализме (Оукшот), историцизме (Поппер), моральном монизме (Берлин), возвышении animal laborans (Арендт), релятивизме (Страусc), гностицизме (Вёглин) и капитализме (Маркузе и другие марксисты). Несмотря на резко отрицательное отношение к современному ком­мунизму, большая часть политических философов этого периода критически рассматривали и либеральную демократию. Даже те из них, кто не разделял марксистских взглядов и в целом стоял на либерально-демократических пози­циях, были обеспокоены асоциальным подходом либерализма к личности, неисторичным взглядом на рациональность, чрезмерной заботой о материаль­ном благополучии, моральным субъективизмом, полной интеграцией с капи­тализмом и инструменталистским подходом к политике. Критически они под­ходили и к демократии, озабоченные той легкостью, с которой фашистам и нацистам удалось мобилизовать народные массы. Политические философы того времени высоко ценили свободное общество, однако не без оснований отка­зывались отождествлять его с либеральной демократией. Чтобы сознательно дистанцироваться от последней, они называли то общество, к установлению которого стремились, «свободным», «открытым», «либертарным», «гражданс­ким», «политическим или политически организованным», «управляемым на основе обсуждения» и т.п.

Поскольку на протяжении 50—60-х годов политическая философия успеш­но развивалась, возникает вопрос о том, почему сложилось мнение о ее кон­чине или окончательном упадке в этот период. Отчасти в формировании тако-

го мнения сыграли свою роль невежество целого ряда авторов, позитивистс­кое отрицание ими политической философии как «подлинной» философии, триумф поведенческого подхода, наивное убеждение в том, что философс­кий диалог с мыслителями прошлого является лишь «историей общественной мысли», а не политической философией как таковой, необоснованное пред­ставление о том, что проблемы, к которым обращались классики политичес­кой философии, были свойственны лишь прошлому и не имеют отношения к настоящему и т.п. Как это ни удивительно, другим важным фактором была господствующая в то время нормативистская концепция политической фило­софии, вызывающая резкое отрицание со стороны одних ученых и безогово­рочную поддержку у других. Как явствует из высказываний противников нормативизма, многие из них тогда надеялись на то, что политическая фило­софия провозгласит «новые политические цели», предоставит новой эпохе «адекватные концепции, в которых она нуждается», даст рецепты правил, по которым «нужно жить» (Easton, 1953; Laslett, 1956). Как уже отмечалось выше, большая часть политических философов 50—60-х годов не разделяли подоб­ных ожиданий, рассматривая политическую философию прежде всего в каче­стве умозрительных, описательных и объяснительных исследований, направ­ленных не столько на выработку конкретных предписаний, сколько на ос­мысление политических процессов. Поскольку работы этих ученых не соответ­ствовали представлениям их критиков о том, какой должна быть «истинная» политическая философия, нет ничего удивительного, что последние провозг­ласили эту дисциплину умирающей.