Секуляризация а не секуляризм 1 страница

Слово «секулярный» происходит от латинского «saeculum» что значит «нынешний век». Сама история использования этого слова в западной мысли — наглядный пример того, как в течение долгих лет люди неверно понимали библейскую весть и пытались подменить ее чем то иным. В латинском языке понятие «мир» чаще всего обозначалось двумя словами — «saeculum» и «mundus». Уже само существование двух разных слов дня обозначения одного понятия предвещало серьезные теологические затруднения, так как в этом проявлялся некоторый дуализм совершенно чуждый Библии. Соотношение между этими словами довольно сложное «Saeculum» имеет временное значение и часто используется для перевода греческого «зон» также означающего «век» или «эпоха». А слово «mundus» имеет пространственное значение обычно с его помощью переводят греческое «космос» — «Вселенная» или «сотворенный порядок». Это разделение значений в латыни обнаруживает более глубокую теологическую проблему. Здесь проявляется коренное различие между греческим пространственным и еврейским временным представлением о реальности. Древние греки понимали мир как место как область в пространстве. Важные события случались внутри этого мира, но с самим миром никогда ничего значительного не происходило. Грекам было незнакомо понятие «мировая история». Для евреев библейского периода напротив мир был прежде всего историей последовательностью событии которая начинается. Сотворением и направлена к последнему свершению. Итак греки воспринимали человеческое существование в пространственном смысле а евреи — во временном Из за напряжения между этими способами восприятия христианская теология страдает с самого своего рождения.

Еврейская вера, проводниками которой в эллинистическом мире были первые христиане, стремилась «овременить» господствовавшие тогда представления о реальности. Мир стал историей. «Космос» превратился в«зон» «mundus» — в «saeculum». Но эта победа не была полной. В какой то мере всю историю христианской теологии начиная с апологетов II века можно рассматривать как непрерывное сопротивление этому преобразующему еврейскому воздействию и как стремление его ослабить как попытку растворить исторические категории в пространственных. Конечно всегда были противоположные устремления и тенденции Однако только в наше время когда — главным образом благодаря возобновлению исследова-

нии Ветхого Завета — был заново открыт вклад еврейской веры в формирование христианства, христианские теологи начинают замечать свою главную ошибку. Лишь теперь всерьез поставлена задача восстановления исторического и временного аспектов в теологии. Слово «секулярный» стало одной из первых жертв не желания греческих мыслителей признать всю силу еврейских исторических представлений.

С самого начала слово «секулярный» служило для обозначения чего то приземленного. Оно подразумевало «этот мир» подверженный переменам в противоположность вечному «религиозному миру». Уже само такое словоупотребление свидетельствует об опасном отходе от библейских категории. Ведь при этом предполагается, что подлинный религиозный мир бесконечен во времени и неизменен, следовательно, выше «секулярного» мира преходящего и изменчивого. Поэтому призвание «секулярного» (мирского) священника в «миру» считалось не столь благословенным как призвание «религиозного» священника проводившего жизнь в затворничестве в созерцании неизменной святой истины, хотя формально они занимали равное положение. Это противоречие между греческими и еврейскими представлениями было разрешено средневековым синтезом представившим пространственный мир как высший или религиозный а изменчивый мир истории — как низший или «секулярный» (мирской) На какое то время люди упустили из виду утверждение Библии о том что все живое под Богом вовлечено в историю что Вселенная — арена секулярных событии. Сначала слово «секуляризация» использовалось, главном образом, в очень узком и техническом значении. Так обозначали перевод «религиозных» священников (т. е. монахов) на службу в церковный приход. При этом они становились «мирскими» священниками. Постепенно значение этого термина расширялось Когда в христианском мире произошло разделение папской и императорской власти разделение на духовное и светское (мирское) получило институциальное оформление. Вскоре секуляризацией стали называть передачу некоторых функции из ведения церковных властей в ведение светских. Такое значение термина сохранялось в эпоху Просвещения и в период Французской революции. Оно встречается даже и сегодня в странах чья культура испытала влияние католицизма. Поэтому когда на пример школу или больницу передают из церковного ведения в публичное это называют секуляризацией.

Спустя еще некоторое время этим словом стали описывать процесс происходящий в культуре и аналогичный политическому. Теперь секуляризация обозначает исчезновение непременной религиозной обусловленности символов на которых и строится культура. Культурная секуляризация неизбежно сопутствует политической и социальной. Иногда один процесс опере-

жает другой — в зависимости от исторических обстоятельств, но существенный разрыв между социальной и культурной секуляризацией не может сохраняться очень долго. В Соединенных Штатах уже давно сложился довольно высокий уровень политической секуляризации. Публичные школы стали официально светскими, иначе говоря, они свободны от церковного контроля. Однако культурная секуляризация в Америке происходит несколько медленнее. Решения Верховного Суда начала 60-х годов, запретившие прежде обязательные молитвы, подчеркнули давно возникшее несоответствие между двумя процессами в этой области. В то же время в Восточной Европе исторический про­цесс развивается совершенно по-другому. В Чехословакии и Польше была очень быстро навязана чисто светская культура, но при этом в области религии все еще сохраняется практика, которую американцы сочли бы совершенно неконституционной. В Чехословакии, например, все священнослужители состоят на государственной службе. В Польше в некоторых случаях и публичных школах разрешено преподавание религии. Все это отчасти объясняется несоответствием темпов социальной и культурной секуляризации (мы обсудим это подробнее в главе 4).

Во всяком случае понятно, что «секуляризация» как описательный термин имеет широкий и разнообразный спектр значений. Секуляризация может являться в самых разных обличьях в зависимости от религиозной и политической истории той страны, где она происходит. Но где бы она ни происходила, необходимо отличать ее от секуляризма. Под секуляризацией мы понимаем исторический процесс, почти наверняка необратимый, в результате которого общество и культура освобождаются от опеки религии и господства закрытых метафизических мировоззрений. Мы питались показать, что секуляризация — прежде всего освобождение человека от власти религии. Секуляризмом, напротив, называют определенную идеологию, еще одно закры­тое мировоззрение, функционирующее как своего рода новая религия. В то время как секуляризация связана своими корнями непосредственно с библейской верой и в какой-то мере есть прямое следствие ее воздействия на историю западного мира, в случае секуляризма ситуация совсем иная. Секуляризм — это закрытая система, еще один «изм». Он угрожает открытости и свободе, достигнутым в результате секуляризации. Поэтому нужно тщательно контролировать его развитие, чтобы он не превратился в идеологию какого-нибудь нового истэблишмента. Особенно настороженно следует относиться к секуляризму в тех случаях, когда он, как будто бы не претендуя на статус

мировоззрения, тем не менее стремится навязать свою идеологию через государственные органы.

Секуляризацию породило прежде всего формирующее воздействие библейской веры на мир. Сначала проводником этого влияния была христианская Церковь, а позднее — движения, нередко возникавшие внутри этой Церкви. Что же можно сказать об основополагающих элементах секуляризации и их происхождении?

НАПРАВЛЕНИЯ СЕКУЛЯРИЗАЦИИ

Сотворение мира — расколдовывание природы

Человек досекулярной эпохи живет в заколдованном лесу. Темные долины и чащи этого леса полны духов. В его реках и пещерах обитают добрые и злые гении. В мире скрыта магическая сила, которая время от времени обнаруживает себя, принося человеку пользу или пытаясь ему повредить. Если с этой невидимой силой обращаться правильно, можно научиться направлять, задабривать ее и отражать ее удары. Если призвать на по­мощь эзотерическое знание и умение общаться с духами, то силы невидимого мира можно обратить против недруга семьи или врага племени.

Сегодня антропологи уже признают, что вера в магическое — не просто одна из особенностей жизни первобытных обществ. Это одна из картин мира. Индеец племени пит говорил беседовавшему с ним исследователю: «Мы, индейцы, верим, что все в мире — живое. А белые люди думают, что мир мертв». Магическое определяет стиль досекулярной, племенной культуры. Более того, в этой культуре человек считает деревья и животных своими братьями. Он понимает мир как всеобъемлю­щую космологическую систему, в которой понятие родства расширяется настолько, чтобы тем или иным образом охватить все происходящее. Тотемизм, по мнению великого антрополога А.Ф.Радклифф-Брауна (1881—1955), — это обширная сеть родственных связей, включающая существа из мира природы в структуру племени, основой для которой служит семья².

Многие историки религии считают, что эта тонко разрабо­танная и изощренная магическая картина мира была по-настоящему разрушена только с возникновением библейской веры. Шумерская, египетская и вавилонская религии, несмотря на их чрезвычайно сложную теологию и невероятно утонченную символику, все же оставались только формами высокой магии, при-

чем их структура целиком зависела от отношений человека с космосом. Поэтому ежегодно повторявшиеся разливы Нила, предсказуемое движение звезд и неизбежный восход солнца и луны создавали тот каркас, который скреплял общество. Мир наполняли боги Солнца, богини рек и астральные божества. Космология включала в себя историю, природа — общество, пространство — время. И боги и люди были частью природы.

Древнееврейский рассказ о Сотворении мира знаменует выход из описанного замкнутого круга. В этом рассказе разделены Бог и природа, а из природы выделен человек. Это — начало расколдовывания мира. Конечно, в рассказе о Сотворении мира евреи широко использовали сказания своих ближневосточных соседей, принадлежавших к мифологической культуре. Подобные темы и мотивы были вполне обычными. Но очень важно понять, что именно сделали с этими мифами евреи, как они их переработали. Если в вавилонских сказаниях солнце, луна и звезды были представлены как полубожественные существа, подобные самим богам, то евреи полностью отвергли их религиозный статус. В книге Бытия солнце и луна предстают как творения Ягве. Они помещены на небо, чтобы освещать человеку мир, и не считаются ни богами, ни полубогами. Звезды не властны над жизнью человека, их тоже сотворил Ягве. Ни одно из небесных тел не может притязать на то, чтобы ему поклонялись и почитали как бога.

Рассказ о Сотворении мира в книге Бытия — это своего рода атеистическая пропаганда. Его цель — объяснить евреям, что магические представления о природе как о некой полубожественной силе на самом деле ни на чем не основаны. Ягве, Творец, чье бытие сосредоточено вне мира природы, тот, кто творит этот мир и дает названия его частям, позволяет человеку увидеть природу в ее обычном виде. Сегодня некоторые писатели справедливо отмечают, что в отношении современного человека к расколдованной природе подчас проявляется что-то вроде мстительности. Подобно ребенку, только что освободившемуся от родительских запретов, современный человек испы­тывает гордость варвара, разрушая и калеча природу. Такое чувство сродни той жажде мести, которую испытывает освобо­дившийся пленник к своему бывшему тюремщику, но чувство это по существу ребяческое и со временем непременно проходит. Зрелый секулярный человек не обожествляет природу, но и не уничтожает ее. Его задача — заботиться о ней и использовать ее. Он должен принять на себя ответственность, возложенную на Человека, на Адама.

Но и родством человек с природой тоже не связан. Библейские линии родства прочерчены во времени, а не в пространстве. Они протягиваются не вширь, так чтобы включать в родство тотемы, например кенгуру или какие-нибудь деревья, а направ-

лены в прошлое — к преданиям отцов и в будущее — к судьбам потомков. Структура еврейских родственных связей линейна, они исторические, а не космологические. В Библии, если не считать одного или двух нехарактерных случаев (рассказы о Еве и змее и о Валаамовой ослице), нет сказок о животных, которые мы в изобилии находим в легендах и мифах народов магической культуры. Едва сотворив человека, Бог сразу же возлагает на него важнейшую задачу — дать имена животным. Человек становится их хозяином и повелителем. Он должен овладеть всей Землей. Природа для него — не брат и не божество, и потому он не найдет в ней спасения. Взглянув на горы (Пс 121:1—2), еврей отворачивается и спрашивает: что может дать ему силы? Он получает ответ: не горы, а Ягве, создавший Небо и Землю. С точки зрения Библии, ни человек, ни Бог не определяются через отношение к природе. Из этого следует не только то, что они оба становятся свободны и могут участвовать в истории, но и то, что человек получает возможность использовать природу.

Такое освобождение природы от религиозной окрашенности Макс Вебер назвал расколдовыванием. Это слово подразумевает не разочарование в природе, а трезвое отношение к ней. Человек становится субъектом, противостоящим природе. При этом он может наслаждаться и восхищаться ею по-прежнему или даже больше, чем раньше: ведь теперь она страшит его гораздо меньше. Но человек — больше, чем простое проявление природы, а природа — не божественная сущность.

Без этого расколдовывания природы было бы совершенно невозможным развитие естественных наук. А так как сегодняшний технополис не мог бы возникнуть без современной науки, то расколдовывание мира — необходимая предпосылка также и для урбанизации. Наука — это прежде всего некоторый способ видения мира. Какими бы развитыми исследовательскими методами и сложной измерительной техникой ни обладала культура, никакой настоящий научный прорыв невозможен до тех пор, пока человек не научится смотреть на мир природы без страха. Если же он понимает природу как расширение самого себя или своего клана либо видит в ней воплощение божественных сил, то для науки в нашем смысле не остается места. Это станет очевидным, если вспомнить об ассирийской культуре, где была достигнута высочайшая точность астрономических наблюдений, однако небесные тела все же считались вершителями человеческих судеб. В результате настоящая научная астрономия в Ассирии так и не возникла.

Подобные явления мы можем наблюдать и сегодня в так на­зываемых слаборазвитых странах, где для создания научной культуры отнюдь не достаточно одного лишь внедрения современной технологии. Здесь еще требуется каким-то образом «расколдовать» природу, что приводит к разрушению многих

традиционных религий. В прошлом веке разрушению местных религий способствовала главным образом деятельность христианских миссионеров, а позднее — распространение коммунистической идеологии. В этом случае христианство и коммунизм, несмотря на вес их различия, играли почти одинаковую роль, устраняя ограничения традиционных религий, сдерживавшие научное и техническое развитие. И христианство, и коммунизм понимают природную реальность исторически. Они изгоняют демонов и открывают мир природы для науки. И уже совсем недавно подобную же роль в Третьем мире стала играть социалистическая по происхождению идея государства благосостояния. Расколдовывание природы — один из важнейших элементов секуляризации.

Исход — десакраяизация политической власти

В секулярном обществе власть не имеет божественной легитимации. В досекулярном обществе на нее претендовала всякая власть. Считая природу частью своей семьи и источником религиозной силы, человек племенной культуры подобным же образом и властные структуры понимает как расширение семейных полномочий и недвусмысленно выраженную волю богов. Отождествление политического и религиозного порядков, где бы оно ни происходило — в первобытном ли племени, вождь которого был также и главным колдуном, в Римской ли империи, где император был одновременно и политическим правителем, и верховным жрецом, — обнаруживает то же стремление легитимировать власть, придав ей сакральный статус.

Трудно найти пример такого отождествления сакрального и политического в чистом виде. В любом обществе дифференци­ация ролей и сфер компетенции начинается на ранних стадиях его развития. Но в какой мере подобное разделение достигает своего логического завершения, целиком зависит от того, допускает ли такую дифференциацию основополагающая система символов данной культуры.

В тех обществах, где власть непосредственно легитимируется религиозными символами, где правитель считается божеством или прямым выразителем божественного замысла, существенные политические и социальные перемены почти невозможны. Для политических изменений требуется, чтобы предварительно произошла десакрализация политической власти. А этот процесс тесно связан с расколдовыванием природы. Явления при­роды — смена времен года, приливы и отливы — всегда повторяются. История же не повторяется никогда. Поэтому то обсто­ятельство, что именно историю, а не природу считают местом действия Бога, открывает совершенно новые возможности для политических и социальных перемен.

Чтобы выявить библейские корни десакрализации политической власти, необходимо сосредоточить внимание на Исходе. Без сомнения, евреи узнавали голос Ягве не в явлениях природы (раскатах грома или землетрясениях), а в историческом событии — в освобождении из Египта. Здесь особенно важно, что это событие было социальным взрывом, таким действием масс, ко­торое сегодня мы назвали бы гражданским неповиновением. Это было восстание против законного монарха — фараона, чьи притязания на верховную политическую власть основывались на его родстве с богом Солнца Ра. Конечно, и прежде случались подобные побеги, но Исход евреев не остался всего лишь мелким происшествием из жизни малоизвестного народа. Исход стал тем центральным событием, на основе которого евреи построили все свое понимание действительности. Это событие символизировало освобождение человека от сакрально-политического порядка и вступление в мир истории и социальных перемен; освобождение от правителей, чья власть легитимирована религией, и вступление в мир, где политическая власть основана на способности решать конкретные социальные задачи,

И хотя в результате Исхода евреи освободились из египет­ского рабства, все же у них оставался постоянный соблазн вернуться к сакрализации политической власти, что было особенно заметно в царскую эпоху. Но такому возвращению всегда препятствовали стоявшие на страже пророки. Ввиду того что власть пророков имела особый источник и никогда не основывалась на царской благосклонности, появление нового царя-жреца стало маловероятным. Исход сделал навсегда невозможным безогово­рочное признание приказаний какого-либо правителя. Ягве всегда мог устроить новый Исход или воздействовать на ход истории, с тем, чтобы свергнуть монарха, обуреваемого манией величия. После Исхода ни одна царская династия не могла быть уверена в незыблемости своего престола.

Борьба папы и императора в средние века наглядно свиде­тельствует о тщетности любых попыток вернуться к прямой сакрализации власти после того, как начался процесс секуляриза­ции. Императору хотелось обладать не только политической, но и религиозной властью в Западном мире. Об этом свидетель­ствовало его жадное стремление создать Священную Римскую империю, глава которой исполнял бы одновременно и ритуальные функции. Точно так же многие из пап жаждали владеть не только ключами св. Петра, но и мечом Империи. Об этом непрестанном стремлении свидетельствуют попытки теологически обосновать включение светского в сферу духовного. Ни одна из сторон не добилась победы. Папа, в конечном счете, утратил светскую власть вместе с папскими государствами, а император потерял все, когда распалась Империя. Впоследствии, однако, духовный и нравственный авторитет папы вырос. В то же время

правители Западного мира в основном признали, что они могут предъявлять к своим гражданам лишь временные и ограниченные требования. И если политический лидер притязает на религиозную или тоталитарную власть, если какой-нибудь Гитлер или Сталин вновь пытается выдать себя за истинного выразителя Zeitgeist или диалектики, свободные люди увидят в этом оскорбление своих глубочайших убеждений относительно при­роды политической власти. Наше политическое сознание уже полностью секуляризовано.

В западной политической философии, начиная с Августина, всегда существовало и признавалось напряжение иудео-христианской религии и политического абсолютизма. По сути, только библейская вера сделала по-настоящему возможным противостояние между Церковью и государством. Такое противостояние невозможно, если вера полностью отделена от политики, как, например, в мистериальных культах, или если она незаметно сливается с политической системой, как это было в случае культа императора в Римской империи. Мистериальные культы отворачивались от «этого мира» и таким образом полностью открывали дорогу любой политической тирании. А культ импе­ратора попросту отождествлял государственное устройство с волей богов. Только с возникновением христианской Церкви стало возможным настоящее противостояние, сущность которого сформулировал Августин. Он пишет, что государство «имеет свои блага на земле», но это не высшие и не лучшие блага. Го­сударство есть социальный порядок, и этот порядок хорош лишь в той мере, в какой это допускает человеческая греховность. «Земной град» не может помочь человеку спастись. Признание некоторых достоинств государства наносит тирании более сильный удар, чем полное отрицание государства, позволяющее Церкви вновь уйти в катакомбы³.

Жизнь раннехристианской Церкви — хороший пример того, как на практике происходит десакрализация политической власти. Тогда это выразилось не в полном отрицании политической власти как таковой, а в ее условном признании. Первые христиане были готовы молиться за императора, но не хотели участво­вать в его культе. Разница между этими двумя действиями имеет решающее значение. Молиться за императора — значит признавать за ним право осуществлять свою власть в некоторой ограниченной области, рамки которой определяются не им самим, а тем, кто за него молится. Отказываться участвовать в религиозном поклонении императору — значит отрицать всякую сакрально-религиозную основу его власти. Таким образом, ранние христиане заметно способствовали десакрализации полити-

ческой власти. В этом смысле можно сказать, что они упорно и последовательно осуществляли секуляризацию.

Говоря словами Дитриха Бонхеффера, ранние христиане проявляли своего рода «святую отмирность». Они отвергали культы Кибелы, Исиды и Митры потому, что эти мистериальные религии стремились увести человека от реальной жизни, а хри­стиане не желали покидать мир, созданный Богом, тот мир, куда, как они верили, скоро вернется их Господин во всей силе и славе. Но христиане отвергали также и культ императора, потому что этот культ, будучи «отмирным», не был, однако, святым. Он был несовместим с учением о непреодолимом разрыве между Богом и всякой политической системой которое исповедовали христиане, называя Иисуса единственным истинным Господом. Культ императора противоречил десакрализации политической власти, начавшейся в связи с Исходом и продолжавшей ставить под сомнение любые сакрально политические системы. Поэтому христиане поддерживавшие противостояние «отмирного» и святого, представляли собой угрозу для тиранов Римской империи. Из за этого их жестоко преследовали, но в конце концов пала сама Империя.

Обращение Константина стало для христиан новым испытанием. Некоторые богословы попытались теперь превратить христианство в некую имперскую идеологию, и на какое-то время им это почти удалось. Но их попытки вернуть политической власти сакральный характер так и не смогли разрушить представление о напряжении между Богом и политическим порядком, возникшее в человеческом сознании под влиянием библейской веры. С этого времени уже ни одна политическая система не могла уверенно претендовать на непосредственную и неоспоримую сакральную легитимацию, и никакой правитель не имел права посягать на ту сторону жизни своих подданных, которая требовала от них подчинения высшей по сравнению с ним власти. Напряжение между христианской верой и политической властью действительно было настолько острым, что оно и впоследствии волновало западных политических мыслителей всех эпох. Никколо Макиавелли (1469—1527), философ и государственный деятель Возрождения, считал, что с христианами нельзя создать сильного государства, потому что христианская религия способствует формированию универсалистских представлении, а это подрывает необходимый патриотизм⁴. Марсилий Падуанский (ок 1280—1342) утверж-

дал в своем трактате Defensor Paris, что чрезвычайно затруднено само существование государства, в котором Церковь выступает со своими обычными притязаниями. «Как может государство защищать своих граждан, если некоторые из них заявляют, что принадлежат к некой наднациональной общности и будут хранить верность своему земному властителю лишь до определенных пределов?» — спрашивает Марсилий. Это направление политической мысли ярко выражено в творчестве французского философа Пьера Бейля (1647—1706), который пошел еще дальше в своих попытках разрешить названную проблему. Он полагал, что создание государства атеистов не только возможно, но, вероятно, даже желательно: ведь у атеистического государства не будет соблазна навязывать своим гражданам какое-то одно мировоззрение или метафизику. Бейль не мог предвидеть, что в скором времени возникнет фа­натический политический атеизм, религия секуляризма, которая, как оказалось, точно так же подавляет человека, как и теистические религии прошлого. Здесь следует заметить, что Людвиг Фейербах (1804—1872), чьи работы сильно повлияли на Карла Маркса, свою первую книгу посвятил творчеству Бейля. Сам же Маркс устранял это напряжение, разрабатывая идею, согласно которой в конце концов исчезнут и религия, и государство. Похоже, что его предсказание не исполнится, но оно, тем не менее, свидетельствует о том, что всякий политичес­кий мыслитель вынужден так или иначе считаться с присущей политическому устройству ограниченностью, которая возникла в западной культуре в результате десакрализации политической власти.

Конечно, до сих пор в нашем мире сохраняются остатки прошлого и напоминания о некогда сакральном характере вла­сти. Архиепископ Кентерберийский коронует английского мо­нарха как защитника веры (Defensor Fidei), повторяя при этом все те же знакомые слова о том, что этот король или королева — монарх милостью Божьей (gratia Dei). Эти рудименты сакрализованной власти доставляют британцам большое удовольствие и напоминают им об историческом прошлом и величии их монархии. Но никто не воспринимает этот ритуал сколько-нибудь серьезно. Сакрализованная власть в Великобритании играет теперь декоративную роль. Так что даже британская коммунистическая партия, торжественно пообещала, что если она когда-нибудь придет к власти, то не станет упразднять монархию.

В Америке вновь избранный президент во время инаугурации произносит клятву, держа руку на Библии. Священники, раввины и пасторы читают молитвы, как бы совершая ритуальную коронацию. Но и здесь это лишь видимость, не имеющая никакого реального содержания. Отметим, что подает Библию

президенту глава Верховного Суда, т.е. председатель того самого органа власти, который постановил, что родители не вправе требовать чтения Библии в публичных школах.

Политическая власть еще не совсем утратила сакральный характер. Ведь секуляризация — это процесс, а не состояние. Квазисакрализованное государство все еще существует в Испании, а также в некоторых небольших азиатских странах например в Непале. Более того, всегда есть опасность рецидива – новой сакрализации политической власти. Такими чудовищными рецидивами были национал-социализм в Германии и фашизм в Италии, а также культ личности Сталина. Судя по некоторым признакам, режим Кваме Нкрумы в Гане, возможно, представлял собой нечто вроде неотрибальной политической системы. Но все же сегодня почти везде существуют силы, противостоящие таким рецидивам и в конце концов они приведут общество к десакрализации политической власти. Как уже было сказано, коммунистическая социальная теория, которая учит, что государственный аппарат выражает лишь волю правящих кругов, предусматривает в конечном счете отмирание государства в бесклассовом обществе. Несмотря на полную нереалистичность подобного взгляда он все же лишает политическое устройство той высшей легитимности, которая характерна для сакрализованных обществ. Эта теория подкрепляет заявление марксистов о том, что культ Сталина вовсе не отражает истинную сущность коммунизма, а, напротив, знаменует полный отход от нее. Так или иначе, существующие сегодня направления библейской веры и порожденные ею общественные движения, которые противостоят сакрализации власти, позволяют нам надеяться на то, что в завтрашнем урбанизированном технологическом мире вряд ли произойдут существенные отклонения от процесса секуляризации.