А) период с 1919 по 1941 год в ссср

Практический интерес к переводу, вызванный интенсивным развитием переводной литературы, вскоре уже стал перерастать в интерес теоретический. Параллельно с развитием советской художественной литературы в течение первых двух десятилетий ее истории не переставали появляться — сперва редко, а в дальнейшем всё чаще — посвященные переводу работы, в том числе и историко-литературные: статьи в журналах и сборниках, немногочисленные еще книги — учебники или учебные руководства, монографии. Материал переводов художественной литературы по самому своему существу вызывает наиболее сложные вопросы (по сравнению с другими видами перевода) и наиболее оструюих постановку.

При исследовании этих вопросов отечественными филологами благоприятную роль всегда играла тесная связь между практикой и теорией, т. е. в данном случае — между современной переводной литературой и филологической мыслью. С принципиальными соображениями об искусстве перевода выступали его выдающиеся мастера (К. И. Чуковский, М. Л. Лозинский, М. М. Морозов, И. А. Кашкин и др.). Большинство работ, появившихся в течение данного периода, строится на материале переводов новых и современных, дает критическую их оценку или разбор метода работы в тем или ином переводе. Иногда это - критический разбор определенного перевода или автокомментарий переводчика к своей работе в форме предисловия или послесловия, т. е. в той или иной степени обобщение своих переводческих принципов.

Начало изучения перевода в нашей стране восходит еще к деятельности издательства «Всемирная литература». В брошюре «Принципы художественного перевода», выпущенной этим издательством в 1919 г., была опубликована статья К. И. Чуковского «Переводы прозаические», впоследствии развитая им в целую книгу, которая неоднократно дополнялась и перерабатывалась им. Статья эта имела то огромное достоинство, что вопрос о всякой трудности перевода автор стремился разрешить конструктивно, опираясь при этом на практику, и что он все время исходил из интересов живого литературно-полнокровного русского языка и из требования воспроизвести художественное своеобразие подлинника. Так же, как и последующие издания его книг о переводе («Искусство перевода», 1936; «Высокое искусство», 1941, 1964 и др.), сыгравшие большую роль в развитии и переводческого искусства, и переводческой науки, она написана чрезвычайно живо, доступно и способна заинтересовать широкого читателя своей темой, несмотря на ее специальный характер.

В статье Ф. Д. Батюшкова, помещенной во 2-м расширенном издании той же брошюры («Задачи художественных переводов»), формулируется, что «принцип настоящего художественного перевода — один: стремление к адекватности. Условия его достижения различны. Переводчик находится в зависимости не только от своего умения пользоваться средствами родного языка, но и от общего характера этого языка, его гибкости и общих свойств нации»1.

Считая, что «никакой, даже самый совершенный, перевод не, может вполне заменить чтение художественного произведения в подлиннике»2, Ф. Д. Батюшков из этого положения отнюдь не делал пессимистического вывода о невозможности и бесцельности перевода. В соответствии с задачами и духом нового издательства, рассчитанного на интересы нового читателя, в глазах которого перевод должен был заменять оригинал, он далее писал:

«Всех языков знать нельзя, а поверхностное знакомство с иностранным языком... не. вводит нас в понимание его сущности. Отсюда можно вывести другое положение, что лучше пользоваться хорошим переводом, чем читать произведения иностранной литературы в подлиннике при несовершенном знании чужого языка»3.

И затем уже указывались условия, которым должен удовлетворять хороший перевод. Статья. Ф. Д. Батюшкова ныне существенно устарела, но для своего времени содержала новые и полезные положения.

Многие недостатки старых переводов, с которыми сразу же столкнулось в своей работе издательство «Всемирная литература», были столь элементарны и вместе с тем многочисленны (вставки и пропуски, сделанные переводчиком по своему усмотрению, погрешности против русского языка), а преодолениеих являлось делом настолько реальным, что самая задача хорошего перевода представлялась, может быть, несколько упрощенно. Очень большое внимание в первое время было обращено на соблюдение формальных особенностей подлинника - размера и ритма в стихах, количества повторений в прозе, прямого вещественного смысла отдельных образов и т. п.

Между тем, в литературной критике, в теоретических работах начала 1920-х годов еще весьма живучи были давние представления о переводе, как о задаче, невыполнимой по самому, своему существу, поскольку недостижима абсолютная или «идеальная» точность. Под этой «идеальной» точностью подразумевалось воспроизведение совокупности всех формальных элементов подлинника при сохранении их смысловой и стилистической роли, так сказать — «перевод переводов»1. Такое понимание точности, естественно, становилось тормозом для развития как практики, так и теории перевода: являясь нереальным, как противоречащее стилистическим возможностям живого языка, оно, разумеется, дезориентировало и самих переводчиков и теоретиков. Для того, чтобы приблизить работы о переводе к реальным требованиям литературы, необходимо было, таким образом, преодолеть понимание перевода как невыполнимой задачи, с одной стороны, и разрушить догматическое понятие абсолютной или «идеальной» точности, с другой. Необходимо было также выдвинуть в теории такой критерий, который давал бы возможность объективно характеризовать степень соответствия между оригиналом и переводом.

В русской литературоведческой науке 1920-х годов Ю. Н. Тыняновым было предложено новое и методологически важное понятие конструктивной функции элемента литературного произведения как системы, функции, определяемой его соотнесенностью с другими элементами и тем самым со всей системой в целом2. Этим понятием охватывались, естественно, и элементы языка литературного произведения. Для исследования переводов в их соотношении с оригиналами различение конкретного элемента языковой формы, с одной стороны, и его смысловой и художественной функции, с другой, обещало быть плодотворным - тем более, что с этим совмещалась возможность и такого положения, когда формально различные элементы оказываются носителями одинаковой функции. Мысль об этом автор настоящей книги попытался развить в одной из своих ранних статей, где, полемизируя с нормативным представлением об «идеальной точности», он предлагал рассматривать его в исторической обусловленности и где впервые было применено понятие «теория переводов»3.

Отечественные филологи, литературные критики и сами переводчики, писавшие о переводе в течение 1920 - 1930-х годов и также возражавшие против применения нереального понятия «идеальной точности», прошли, однако, неровный и непрямой путь, ибо в их воззрениях на перевод были как противоречия, так и ошибки, обусловленные формалистическими взглядами. Но во всяком случае критика представления об «идеальном переводе» вызывала тот положительный результат, что внимание сосредоточивалось на изучении формальных отклонений перевода от подлинника, с помощью которых только и может быть в ряде случаев достигнуто функциональное соответствие. Эта возможность подтверждалась и данными истории литературы. Тем самым существенное значение приобретал момент выбора между разными возможностями перевода — момент творческий.

Проявившаяся в переводах 1930-х годов тенденция к формально точному воспроизведению подлинника (см. предыдущий раздел главы) основывалась на преувеличенном представлении о роли каждого отдельного элемента в системе целого; целое при этом мыслилось не как система, а как совокупность слагаемых, каждое из которых должно быть по возможности передано для того, чтобы в результате получилось достойное подобие целого. Чисто языковые особенности подлинника тем самым нередко приравнивались к стилистическим, и вместо исполнимой задачи-воспроизведения стилистических функций тех или иных элементов оригинала — возникала нереальная в целом задача формального копирования его языковых особенностей. Естественно, что такое понимание задачи заводило в тупик и практику перевода, и его изучение. И для того, чтобы вывести изучение перевода из этого тупика, нужно было перенести внимание на литературное произведение, как на целое, на тесную функциональную взаимосвязанность всех его составных частей и особенностей, всех его языковых элементов в их единстве с содержанием — на их смысловую и художественную роль в системе целого и на неизбежность творческого отбора определенных элементов. Возможность механического переноса всех особенностей оригинала на почву другого языка должна была быть категорически отвергнута.

Указания на роль целого для понимания и передачи отдельного элемента в произведении, на связь произведения со всем творчеством автора, на необходимость для переводчика учитывать эту связь и на недопустимость Механического подхода К решению задачи содержатся, в частности, в заметках А. М. Горького о переводе, Относящихся ко времени его руководства издательством «Всемирная литература» и опубликованных К. И. Чуковским:

«Мне кажется, — пишет Горький, — что в большинстве случаев переводчик начинает работу перевода сразу, как только книга попала ему в руки, не прочитав ее предварительно и не имея представления об ее особенностях. Но и по одной книге, даже в том случае, если она хорошо прочитана, нельзя получить должного знакомства со всей сложностью технических приемов автора и его словесных капризов, с его музыкальными симпатиями и характером его фразы, — со всеми приемами его творчества.

...Необходимо иметь возможно точное представление не только о том, что любит автор и о чем он говорит охотно, но и о том, что ему ненавистно и чуждо, о чем он предпочитает молчать. Следует читать все, что написано данным автором или же по крайней мере — хотя бы все его книги, признанные лучшими... Переводчик должен знать не только историю литературы, но также историю развития творческой личности автора, — только тогда он воспроизведет более или менее точно дух каждой книги в формах русской речи»1.

Высказанная здесь Горьким мысль о важности широкой историко-литературной подготовки для переводчика в дальнейшем многократно развивалась в журнальных и газетных статьях о переводе (в течение 30-х годов), причем требования, предъявляемые к подготовке переводчика, значительно расширялись: речь шла о необходимости специально языковедческих знаний.

В некоторых работах о переводе, появившихся в начале 1930-х годов, упор был сделан на многообразие форм и методов перевода, известных из истории литературы, на богатство и разнообразие средств, используемых в том или ином случае, на действительные возможности в передаче подлинника, на закономерность отклонений от «буквы оригинала» и на роль исторических условий в формировании понятия «точного» перевода.

Эти вопросы выдвигали в своих работах К. И. Чуковский2 и М. П. Алексеев. Статья последнего3 содержит сжатый и насыщенный богатыми фактическими данными очерк развития перевода в Западной Европе и в России, обзор основной научной литературы и разносторонний анализ проблемы художественного перевода. В результате этого анализа, взвесив различные воззрения на перевод, автор констатировал:

«Как ни велики и разнообразны трудности перевода, стоящие перед человекам, серьезно относящимся к своей задаче, — перевод, как одно из орудий культуры, неизбежен и необходим»4.

Важнейшим событием для изучения перевода явилось опубликование той части наследия Маркса и Энгельса, где они говорят о переводе, а именно - писем Маркса к Бракке о переводе книги Лиссагаре, статьи Энгельса о книге Карлейля, статьи Энгельса «Как не следует переводить Маркса» и др.5 Первой работой, представляющей попытку применения принципов марксистско-ленинской методологии к изучению перевода, является статья А. А. Смирнова «Перевод» в «Литературной энциклопедии», т. 8 (1934). В этой статье намечено также одно из основных конструктивных понятий теории перевода — «адекватность», в определение которого введено указание на возможность не только прямых соответствий оригиналу, но и замен (по терминологии А. А. Смирнова — «субститутов»), т. е. использования соответствий более отдаленных (не по форме, а по функции - в связи с общим характером переводимого произведения).

В применении к художественному переводу понятие адекватности означает соответствие подлиннику по эстетической функции; другими словами, оно означает, что перевод сам по себе, как произведение слова, становится носителем художественной ценности — ибо и подлинник обладает ею. М. Л. Лозинский в докладе «Искусство стихотворного перевода», прочитанном на первом Всесоюзном совещании переводчиков в январе 1936 г., следующим образом определял общую задачу переводчика-поэта:

«Он должен стремиться к тому. чтобы его перевод: произвел ото же впечатление, что и подлинник, чтобы он был ему эстетически равноценен. А для этого его перевод должен обладать внутренней эстетической ценностью, самоценностью. Это должны быть хорошие стихи, убеждающие сами по себе. Они должны быть вкладом в свою поэзию» (курсив мой — А. Ф.)1.

Сказанное здесь о переводе стихов может быть отнесено и к переводу любого художественного произведения: принцип адекватности предполагает способность перевода выполнять ту же роль, какую играет оригинал, - быть источником художественного наслаждения. Из этого положения вытекает и понимание роли языка в любом переводе — будь то перевод стихов, художественной прозы, общественно-политического текста: язык перевода должен быть убедителен сам по себе как язык оригинального произведения. Таким образом, определение принципа переводимости и понятия адекватности вырисовывалось и в литературном, и в языковом плане.

Специальному рассмотрению понятий переводимости и непереводимости и положительному решению вопроса о возможности перевода посвящена статья А. М. Финкеля «О некоторых вопросах теории перевода»2. В ней критически разобран обширный материал философско-лингвистических высказываний. Ход методологических рассуждении автора не вызывает возражений, однако следует пожалеть о том, что подробно обоснованный автором (в теоретическом плане) тезис о переводимости мало подкреплен конкретными языковыми примерами из практики перевода.

Другая попытка обосновать идею переводимости и возможность ее применения была предпринята — преимущественно эмпирическим путем, т. е. с помощью примера успешных результатов в преодолении больших формальных трудностей- в моей книге «О художественном переводе» (Л., 1941), где, как ее автору представляется теперь, была проявлена излишняя прямолинейность в подходе к сложнейшей теоретической задаче, требующей гораздо большего внимания к воспроизведению оригинала в его целом, к соотношению целого и деталей, к неизбежности отдельных утрат и к их компенсации.

Деятельность отечественных исследователей и критиков перевода за 1920-1930-е годы объединяет одна общая черта — комплексный подход к постановке вопросов и к анализу рассматриваемых явлений, сочетание лингвистических и литературоведческих интересов, точнее — отсутствие попыток разграничить их, направить по раздельным руслам. Лингвистическую основу и вполне лингвистический характер имели только учебники и учебные пособия по переводу научной и научно-технической литературы (с английского и немецкого языка на русский).

Традиция изучения особенностей, задач и средств научного и научно-технического перевода восходит к началу 1930-х годов. Уже был взят курс на индустриализацию страны, осуществлялась уже первая пятилетка, и тогда, наряду с лозунгом «технику в массы», был актуален и популярен еще другой — «иностранные языки в массы». Тогда же впервые стал закладываться прочный, методически надежный фундамент преподавания иностранных языков в технической высшей школе — на основе тех принципов методики, которые ранее — еще в 1920-х годах — в связи с основными целями преподавания иностранных языков разрабатывал Л. В. Щерба.

Это преподавание — в пределах отпущенного числа учебных часов — велось в основном целесообразно, с установкой на реально доступную цель, т. е. на чтение, понимание и перевод специальных текстов. Несколько позднее — с середины 1930-х годов — стали появляться первые учебники и учебные пособия по переводу научной и технической литературы. Надо подчеркнуть, что в досоветское время ничего подобного — даже и в таких относительно скромных размерах — не предпринималось.

В 1930-е годы это были еще разрозненные, но уже целенаправленные усилия отдельных преподавателей высших учебных заведений или переводчиков специальной литературы, заинтересованных в обобщении накопленного педагогического или переводческого опыта и в передаче его ученикам или коллегам по профессии. Первыми по времени были небольшая книжка Я. И. Рецкера «Методика технического перевода» (М., 1934), растянувшийся на ряд лет курс лекций (в 12 выпусках) М. М. Морозова для заочников «Техника перевода научной и технической литературы с английского языка на русский» (М., 1932-1938) и такой же курс автора этой книги «Теория и практика перевода немецкой научной и технической литературы на русский язык» (М., 1932-1936, 2-е изд. — 1937-1941).

К концу 1930-х годов число таких работ существенно увеличилось. Строились они на материале английского и немецкого языков. Основным результатом было выявление определенных достаточно устойчивых лексических и грамматических признаков стиля научных и технических текстов (термин «функциональный стиль» тогда еще не был принят) и установление возможности давать практические указания, рекомендации, советы — как решать систематически возникающие в конкретных случаях повторяющиеся, параллельные полностью или частично переводческие задачи. А за этими рекомендациями и советами, выводившимися эмпирически, стояло уже и нечто большее, хотя и улавливавшееся только приблизительно — понятие объективно существующих закономерностей в соотношении между языками и их функциональными стилями.

Оглядываясь на путь, пройденный с 1919 г. по 1941 г. теоретической мыслью отечественных переводчиков, ученых-филологов, критиков, естественно задаться вопросом: была ли за это время построена не нормативная концепция перевода, а цельная и определенная его теория как научная дисциплина, как система точных (или более или менее точных) определений основного предмета рассмотрения, его компонентов, метода исследования и тех категорий, в которых оно осуществлялось бы? Дать однозначно утвердительный ответ на поставленный вопрос, думается, нельзя. Когда уже много позднее, в 1950-х годах И. А. Кашкин воднойизсвоих статей1 сделал попытку оценить — в очень общей форме и в строго не оговоренных временных рамках, но явно в широкой хронологической перспективе, т. е. и с учетом всего предшествующего периода - различные взгляды на перевод, он ни в одной концепции не признал наличия убедительно обоснованной последовательно построенной теории. Так, книгу К. И. Чуковского «Высокое искусство» (1941 г.) он нашел слишком фрагментарной, хотя и высказал согласие с ее основной установкой, моя же книга «О художественном переводе» вызвала у него принципиальные возражения, как посвященная слишком сложным и исключительным случаям («изыскам и редкостям») в переводческой работе. Других конкретных имен критик не назвал. Хотя ход его рассуждений не был методологически безукоризненным и понятие теории представлено зыбко (причем практические результаты в ряде характеристик явно приняты за теоретическую точку зрения, т. е. теория от практики не была отграничена), критик был прав в одном: теория перевода (в данном случае — художественного), которая исчерпывала бы предмет во всей его многогранности, не впадая в противоречия с многообразием фактов, и достаточно аргументировала бы определяющие положения, не ограничиваясь только их иллюстрацией, еще не сложилась. Для этого был ряд причин.

Объектом изучения являлся перевод художественной литературы — вне сопоставления его с переводом других видов материала, которое могло существенно уточнить и конкретизировать его специфику как сложнейшего и ответственнейшего по своим задачам2. Сложность предмета изучения, как требующего не только комплексного применения языковедческих и литературоведческих методов, но и специальной углубленной работы по их раздельным руслам, не была осознана. Работы о художественном переводе, будь то статьи или книги, писались преимущественно (и нередко пишутся ныне) не в форме филологических исследований, а в жанре литературно-критических эссе (как, например, книга К. И. Чуковского, имеющая тем не менее глубокое принципиально-теоретическое содержание, или статьи И. А. Кашкина). Принцип связи теории и практики понимался главным образом недифференцированно: если полностью оправдало себя постоянное использование данных переводческой практики как материала исследования, если правомерен был расчет на пользу теоретических положений для дальнейшей практики, то сама формулировка этих положений чрезвычайно часто принимала характер прямолинейных советов и рекомендаций (категорического признания допустимости или недопустимости тех или иных приемов перевода); происходило смешение целей учебно-практических и собственно теоретических. Все это не создавало еще условий для перехода к обобщениям большого масштаба.

Однако сказанное отнюдь не означает, что теоретическая работа не двигалась вперед. Напротив, были прочно установлены такие важные понятия, как факт идеологической обусловленности методов и приемов перевода, как необходимость разграничивать форму и функцию стилистических средств, были предложены классификации приемов перевода, поставленные в связь с характером данного оригинала, с задачами, осуществляемыми переводчиком, с эстетическими требованиями эпохи, и тем самым углублен принцип историзма в применении к истории и теории перевода; наконец, доказательной филологической и философской критике была подвергнута мысль о непереводимости и сделаны попытки обосновать идею переводимости с помощью понятия функциональных соответствий как между разными языками, так и между системами разных литератур. И это было существенно ново в развитии теоретических взглядов на перевод в сравнении с воззрениями предоктябрьского периода в России, а также с содержанием работы над проблемами перевода в течение 1920-1930-х годов на Западе.