К понятию «классических» диаспор
Миграционные кризисы, за которыми слезет распад или восстановление транснациональных сообществ, тесно связаны с формированием и развитием этнических диаспор. Из-за массовых движений населения значимость идентичности ставится под сомнение или вообще отрицается. Происходит трансформация понятий «родина», «этничность», «дом» из абстрактных концептов в явления повседневной реальности. Взаимодействие между страной исхода, страной поселения и диаспорой интерпретируется различными исследователями по-разному. Растущее влияние приобретают концепции, рассматривающие данные процессы в контексте глобализации. Последняя, по мнению некоторых ученых, описывающих будущие сценарии развития человечества, характеризуется постепенным исчезновением границ и активизацией свободных потоков товаров, людей и идей «в мире пересекающихся экономик, перекрещивающихся систем ценностей и фрагментарных идентичностей».
Исходя из нового глобального контекста, многие понятия нуждаются в переосмыслении и переформулировании, и среди них, в первую очередь, понятия транснационального пространства, сообщества мигрантов и диаспоры, В настоящее время область явлений, обозначаемых как «диаспора», заметно расширилась, а частота употребления этого термина существенно возросла. В связи с этим смысл, вкладываемый в слово «диаспора», значительно изменился. В какой-то мере подобное положение дел можно объяснить тем, что дискуссия о диаспоре ведется специалистами разных направлений и видов деятельности, среди которых не только этнологи, социологи, политики, но и люди так называемых свободных профессий - писатели, художники, журналисты. Можно констатировать, что «диаспора» стало попросту модным, расхожим словом, которое принято употреблять, когда речь идет об этнических группах.
В итоге мы имеем бесконечное множество мнений о том, что понимать под диаспорой. Проблема такого разброса коренится, по-видимому, также в многогранности самого исследуемого понятия, которое требует более или менее отчетливой дефиниции, о чем рано или поздно придется договориться.
В самом деле, понятие «диаспора» используется как родственное для таких явлений, как этнические меньшинства, беженцы, трудовые мигранты и т.д. В конечном счете, речь идет о любых группах мигрантов, то есть о людях, по тем или иным причинам оказавшихся вне страны своего происхождения. По сути, употребление термина «диаспора» явилось попыткой объединить все возможные процессы этнического размежевания. Это касается как «старых» этнических образований (так называемых исторических или классических диаспор), которые доминировали на протяжении веков и вполне естественно воспринимались как диаспоры, так и «новых» форм рассеяния, которые только стремятся к сохранению своей этнической обособленности и созданию собственных отличительных признаков.
К настоящему времени было предпринято сравнительно немного попыток, теоретически осмыслить явление диаспоры. Причина, возможно, состоит в том, что сам термин никогда не был научно-нейтральным и употреблялся чаще всего с эмоционально-оценочным оттенком.
Даже относительно истории возникновения самого термина среди исследователей не наблюдается абсолютного единства, хотя следует отметить, что исторический аспект не вызывает столь значимых разногласий, как, например, вопрос о критериях диаспоральности. Прежде чем перейти к рассмотрению этих критериев, обратимся к первоначальной трактовке данного термина.
Для греков "diaspeirein" (разбрасывать, рассеивать) первоначально имело значение естественного процесса рассеивания семян. Известно, что позднее для описания разрушения городов и того, как из них изгоняется население, данный термин применялся Тацитом. Около 250 г. до н.э. в Септуатинте, греческом переводе Библии, термин «диаспора» использовался для обозначения рассеивания народов, а также как синоним наказания, рабского положения и тяжелой мучительной жизни. «И рассеет вас Господь по всем народам, и останетесь в малом числе между народами, к которым отведет вас Господь».
Некоторое время спустя после перевода Септуатинты термин начал употребляться в основном по отношению к крупным еврейским общинам, которые были хорошо известны в государстве Селевкидов и в Египте. Разрушение Иудеи и Храма римлянами и потеря евреями своей родины постепенно наполнили слово «диаспора» трагическим и болезненным смыслом. Со временем идея диаспоры приобрела устойчивые черты страдания, сопровождающего многие виды (не только еврейского) изгнания. Поэтому явление собственно еврейского рассеяния передается термином «галут» в значении «принуждение к переселению в наказание за грехи».
Таким образом, термин «диаспора» в его первоначальном виде описывал изгнание евреев с исторической родины и их разбросанность по многим странам, а также вытекающие отсюда угнетенность, упадок духа. Однако в дальнейшем диаспорой часто стали называть многие этнические группы, живущие в инокультурном окружении. Термин, таким образом, потерял свое первоначальное трагическое содержание.
Подавляющее большинство исследователей диаспоры признают, что само понятие опирается или даже выходит из модели еврейской диаспоры. У. Сафран называет евреев рассеяния идеальным типом диаспоры. Х. Тололян, упоминая евреев, говорит о классической модели диаспоры. А. Ашкенази также пишет о евреях как о классической диаспоре, подчеркивая, что они жили в этом состоянии около 2500 лет.
Первородность еврейского рассеивания явно доминирует в работах и других теоретиков диаспоры, поэтому оно рассматривается чаще всего в качестве исторически сложившегося «идеального» прототипа, на основе которого делаются попытки классификации других подобных сообществ как соответствующих или несоответствующих критерию диаспоральности.
Кроме еврейской (и армянской) диаспор, между которыми некоторые исследователи находят очень много сходства, упоминается еще ряд этнических групп в рассеянии, которые, как евреи или армяне, также претендуют на то, чтобы называться классическими диаспорами. Например, по мнению Г. Шеффера и Х. Тололяна, к таким диаспорам можно отнести также греческое рассеяние; У. Сафран говорит о цыганской, палестинской и кубинской диаспорах. М. Дабаг и К. Платт относят к диаспоре и китайское рассеяние; для Р. Мариенстрас китайцы и цыгане также представляют типичные диаспоры, а А. Ашкенази к китайцам добавляет в данном контексте и индийцев. Наконец, Э. Скиннер вообще не упоминает армян и сравнивает еврейскую, африканскую, индийскую, китайскую и ирландскую диаспоры.
Таким образом, вопрос о том, какие модели считать «правильными», соответствующими термину «диаспора», остается открытым. Многие исследователи ритуально обращаются к еврейской диаспоре, хватаясь за нее, как за спасательный круг, поскольку еврейское рассеяние считается своего рода идеальным случаем диаспоры. Большинство вышеупомянутых этнических групп вне родины относят (с определенными допущениями) к так называемым «классическим» диаспорам на основании их существенного отличия от «новых», или «современных» рассеяний. В то же время, опираясь как раз на «еврейский» случай, можно найти достаточно много черт в этих «классических» диаспорах, которые, с точки зрения ряда авторов, не дают основания их так называть. Таким образом, еврейская диаспора становится если ли не единственным критерием, то, по крайней, мере, «отправной точкой», по которой принято проверять все остальные народы рассеяния на предмет их соответствия термину «диаспора».
Несмотря на видимую привлекательность, такой подход кажется мне малопригодным для исследования миграционных сообществ, отличных от классических диаспор. Дело в том, что многие из них идентифицируют себя как диаспоры, мало задумываясь о том, насколько они соответствуют данному термину. Кроме того, в науке уже делались попытки разработать четкие критерии и дать более или менее ясное определение диаспоры на примере еврейского рассеяния, но, как известно, эти усилия ни к чему не привели. Сходства и различия между теми «диаспорами», которые аналитики ранее обозначали как «исторические» (они же «классические») и которые возникли в рамках полиэтничных государств, таких как Османская, Австро-Венгерская и Российская империи, и современными диаспорами, образовавшимися в Восточной и Западной Европе лишь в конце XIX или в XX в., еще только должны быть исследованы.
Основной вопрос заключается в том, существуют ли какие-нибудь качественные, ключевые различия между этими диаспорами и, если существуют, то какие теоретические выводы можно из этого извлечь. Опираясь на еврейский опыт, попытаемся проанализировать несколько наиболее известных концепций классической диаспоры.
У. Сафран выделяет шесть ее базовых характеристик:
1. Рассеивание из единого центра в две или более «периферийных» области или иностранных-региона. Члены диаспоры или их предки были вынуждены покинуть страну (регион) своего первоначального проживания и не компактно (как правило, относительно небольшими частями) переселиться в другие места.
2. Коллективная память о стране происхождения и ее мифологизация. Члены диаспоры сохраняют коллективную память, видение или миф о своей первоначальной стране исхода, ее географическом положении, истории и достижениях.
3. Ощущение своей чужеродности в принимающей стране. Члены диаспоры полагают, что они не являются и не могут быть полностью приняты обществом этой страны и, следовательно, чувствуют себя отчужденно и изолировано.
4. Стремление к возвращению или миф о возвращении. Члены диаспоры считают страну исхода своим родным и идеальным домом; тем местом, в которое они или их потомки в конечном итоге вернутся, когда условия будут подходящими.
5. Помощь исторической родине. Члены диаспоры преданы идее всемерной поддержки (или восстановления) страны исхода и полагают, что им следует сообща взяться за это и тем самым обеспечить ее безопасность и процветание.
6. Сохраняющаяся идентификация со страной происхождения и базирующееся на этом чувство групповой сплоченности.
Центральной осью в концепции У. Сафрана является отношение к стране исхода, причем особого внимания заслуживают связи по линии: «страна исхода — страна поселения — диаспора». Эти триангулярные отношения интерпретируются ученым как «оперативный аспект» мифа о стране исхода и служат в качестве стабилизатора групповой идентичности.
Первоначально, еще со времен античности и почти до наших дней, еврейской диаспоре в большой степени было присуще религиозно окрашенное чувство к пространству Палестины как к земле обетованной. Рассеяние евреев также интерпретировалось с религиозных позиций — наказание за грехи. Возвращение в страну происхождения связывалось с появлением Мессии, И если исходить из исторического описания изгнания евреев, то первое положение У. Сафрана не вызывает возражений. Однако если посмотреть на реальное положение вещей, станет ясно, что данный тезис нуждается в некотором дополнении. Ведь фактически еврейская диаспора представляет собой ряд последовательных переселений. Возникновение мощных культурных и религиозных еврейских Центров в Древнем Риме, в Иберии, Египте и т. д., где евреи жили не одну сотню лет, также заканчивалось массовыми ми-градиями, которые в большинстве случаев, и с самого начала,, носили насильственный характер. Это означает, что речь следует вести сразу о нескольких основных центрах рассеяния, которые в сознании членов диаспоры объединены исторически обусловленной идеей единого центра. Эта идея несет в себе оттенок мифологичности, и тем она и привлекательна. Хотя после образования национального государства и усиления секуляризации изменилось само отношение к стране происхождения, мифологические представления о едином центре по-прежнему живы.
Особо критикуются последние три тезиса У. Сафрана. В частности, Дж. Клиффорд считает, что большая часть еврейского исторического опыта не соответствует мифу о возвращении и стремлению евреев поддерживать страну исхода. Общеизвестно, что возникновение еврейского государства не вызвало у значительной части евреев желания туда вернуться. Миф о возвращении может служить лишь средством для упорядочения самосознания и упрочения солидарности, когда религия уже не способна полноценно выполнять эту функцию, а также когда связи с общинами ослабевают и диаспора напугана дезинтеграцией. Наличие чувства групповой солидарности также сомнительно, в особенности, когда речь идет о политических, экономических и прочих интересах.
Те же самые пункты концепции У. Сафрана являются и объектом критики В. Тишкова, который полагает, что основным недостатком данного описания является «идея ”центрированной” диаспоры». Это подразумевает наличие единственно обязательного места исхода и четко выраженной связи именно с этим местом, что находит свое отражение в мифе о возвращении.
Оказание всеобъемлющей поддержки стране исхода также вызывает сомнения. Во-первых, еврейские общины в разные времена и в разных странах поддерживали в первую очередь друг друга, но не страну исхода, причем поддержка осуществлялась достаточно избирательно. Во-вторых, с образованием еврейского государства данный принцип, если он и действовал ранее, потерял свою актуальность, хотя многие общины видят себя гарантами существования национального государства. Но здесь следует скорее говорить о степени влияния, которое могут оказывать некоторые диаспорные сообщества на страну исхода и на ее правительство.
Несколько отличный взгляд на суть диаспоры предлагает А. Ашкенази, который следующим образом определяет шесть основных стратегий еврейской диаспоры
1. Подвижность. Многие члены сообщества (как добровольно, так и вынужденно) всегда имели и использовали возможность географической смены политической единицы, в частности, переселяясь из одной страны в другую, т. е. из одной общины в другую.
2. Сети коммуникаций. Для того чтобы оставаться живой, активно функционирующей диаспорой, евреям были необходимы действующие коммуникационные сети между различными общинами. Причем отличительной особенностью еврейской диаспоры всегда было то, что она постоянно находилась в коммуникационных центрах соответствующей политической единицы, будь то нынешний Нью-Йорк или античный Рим. Это позволяло не только поддерживать контакты между общинами, но и иметь определенный вес и влияние в принимающей стране, что в принципе было не характерно для позиции обычного этнического меньшинства.
3. Интуитивный коммуникативный код. Имеется в виду цельность культурного коммуникативного кода с собственной символикой, который одинаковым образом читается всеми членами диаспоры, понимается и ощущается ими. Идея единства и общей исторической судьбы передавалась из поколения в поколение удивительно успешно, невзирая на всевозможные географические, социальные и временные препятствия.
4. Имманентный политический конформизм. Преимущества наличия тесных связей и организаций по всему миру предлагались соответствующим правителям или правительствам, как правило, в важнейшем центре сосредоточения власти того или иного государства. Одновременно имел место недостаток собственной как этнической, так и религиозной претензии на власть. Кроме того, еврейские общины могли успешно функционировать лишь в государствах, обеспечивающих определенный этнический или мультирелигиозный универсализм. В прошлом это относится к Римской, Османской, Габсбургской и Российской империям. В настоящем в данную категорию попадают страны, которые считаются иммигрантскими или изначально полиэтничными (например, США, Великобритания или Россия).
5. Низкое демографическое представительство. Евреи никогда не образовывали большинства в регионах их проживания. Диаспора, которая становится численно доминирующей, укореняется и становится способной контролировать определенный географический регион, что обычно приводит к потере связи со страной исхода. В ней активизируются процессы ассимиляции или, по крайней мере, наблюдается симбиоз своей и чужой культуры. С еврейской диаспорой такого никогда не случалось, хотя она часто составляла самое многочисленное меньшинство в политических структурах стран, которые ее «приютили», и пользовалась там культурной и политической автономией. Однако еврейская, диаспора никогда не была многочисленна до такой степени, чтобы представлять для принимающей страны угрозу «демографического наводнения».
6. Связующий миф, который выражается в сильном тяготении к стране исхода. По мнению А. Ашкенази, миф лишен всякого прагматического содержания и никогда не представлял какой-либо опасности для доминирующего населения и его правительств, однако всегда являлся одной из важнейших характеристик диаспоры.
Следует отметить, что идея связующего мифа кажется характерным признаком не только классических, но и новых диаспор. Это подразумевает идею о наличии «дома» у членов диаспоры — каждый из них может уехать (соответственно, может быть выслан) «домой», на «историческую родину». Правда, по мнению А. Бра, далеко не все диаспоры несут в себе идею о «доме» в форме желания туда вернуться, то есть не все диаспоры поддерживают идеологию возвращения. И многие из тех, что считаются классическими (например, китайская), на самом деле не соответствуют данному критерию. Но именно в случае с еврейской (и армянской) диаспорами явно подчеркивается и даже сакрализируется идея необходимости возвращения.
Наибольшее внимание в вышеприведенной системе критериев привлекают пункты третий и четвертый — об интуитивном коммуникативном коде, присущем еврейской диаспоре, и об ее особом отношении к политической системе стран проживания. Эти же положения вызывают и наибольшее количество вопросов.
Так, например, из существования такого кода (если он действительно имеется) выводится определенное «единство» еврейской диаспоры, присущее ей чувство особости или даже уникальности. Основной недостаток данного тезиса заключается в том, что он оставляет слишком широкое поле для интерпретаций. «Коммуникативный код» очень трудно постижим в исследовательском плане, и не в состоянии приблизить читателя к пониманию того, по каким критериям можно судить о наличии подобного кода у других народов рассеяния, о том, как он у них выражается и пр. Правда, определенным ориентиром может служить концепция «еврейской цивилизации» М. Членова. В частности, его тезис о «наличии метаязыка цивилизации, не являющегося речевым коммуникативным средством», кажется созвучным идее А. Ашкенази об интуитивном коде. В качестве метаязыка цивилизации М. Членов называет древнееврейский язык, который используется для удовлетворения всех потребностей еврейской цивилизации, исключая речевую коммуникацию. Древнееврейский язык обозначался чаще всего как лашон акодеш или «язык Святости». В настоящее время его называют иврит. Однако если следовать данной логике рассуждения, то необходимо признать, что интуитивный код А. Ашкенази (если его принять за аналог метаязыка М. Членова) есть специфичный случай, присущий только еврейской диаспоре, и неприменим для анализа других этнических групп вне родины.
За «имманентным политическим конформизмом» стоит внутренне присущая еврейским общинам способность быть полезными для принимающего государства. Полностью разделяя данный тезис, следует пояснить, почему эту способность А. Ашкенази считает присущей именно еврейским общинам. Скорее всего, причина в социальной гиперактивности евреев, которые исторически были всегда поставлены в неравное положение по сравнению с принимающим населением. Это означало (и означает), что евреи вследствие негативных установок коренных жителей или откровенной дискриминации были вынуждены предпринимать гораздо больше усилий, чтобы повысить свой социальный статус. Во многих случаях евреи были вынуждены доказывать свою «нужность» и «полезность» принимающему государству, чтобы им разрешили поселиться в определенном месте, вступить в брак (как, например, в Германии или Австрии XVII—XVIII вв.), основать свой бизнес или попросту не быть высланными. Такая установка на доказательство «собственной нужности», на успех любой ценой присутствует, вероятно, и в сегодняшних еврейских общинах. Следует подчеркнуть, что данный тезис, как и предыдущий, относится в первую очередь именно к еврейской диаспоре (хотя, пусть в меньшей степени, он приложим и к другим классическим народам рассеяния, например, армянам и грекам).
Другая концепция, предложенная Х. Тололяном, концентрирует внимание на следующих элементах, в которых, по мнению автора, отражена суть феномена еврейской диаспоры.
1. Диаспора формируется вследствие принуждения к выселению; в результате этого за пределами страны происхождения оказываются большие группы людей или даже целые общины. Одновременно может иметь место добровольная эмиграция индивидов и малых групп, что также приводит к возникновению анклавов в принимающих странах.
2. Основа диаспоры — сообщество, которое уже обладает ясно очерченной идентичностью, сформированной в стране исхода. Речь идет о сохранении и непрерывном развитии первоначальной и «единственно верной» идентичности, несмотря на возможность появления новых форм самоидентификации.
3. Диаспорной общиной активно поддерживается коллективная память, которая является основополагающим элементом ее самосознания. В случае с еврейской диаспорой коллективная память воплощена в текстах Ветхого Завета. Такие тексты или воспоминания могут впоследствии стать ментальными конструкциями, служащими для сохранения цельности и «чистоты» идентичности.
4. Как и другие этническое группы, общины диаспоры сохраняют свои этнокультурные границы. Это происходит либо по собственной воле, либо под давлением населения принимающей страны, которое не хочет ассимилировать их, либо благодаря тому и другому.
5. Общины заботятся о поддержании связей друг с другом. Такие связи часто носят институционализированный характер. Взаимодействие, включающее переселение и культурный обмен между первичными общинами, ведет, в свою очередь, к постепенному зарождению вторичных и третичных диаспор. Члены сообщества продолжают воспринимать себя как семью и, в конечном счете, если концепция исхода перекрывается национальной идеей, рассматривают себя как единую нацию, рассеянную по различным государствам.
6. Общины стремятся к контактам со страной исхода. Недостаток в подобных контактах компенсируется общеразделяемой лояльностью и сохранением веры в мифическую идею возвращения. В рамках еврейской модели мечты о возвращении являются неотъемлемой частью диаспорного сознания.
Как мы видим, некоторые положения Х. Тололяна согласуются с идеями А. Ашкенази и У. Сафрана, а в ряде случаев дополняют их. Как и в концепции последнего, выделяется положение о насильственном характере переселения. Действительно, в большинстве случаев оно проходило под внешним давлением, однако «принуждение к переселению» здесь следует понимать не только как прямое физическое вытеснение этнической группы с уже освоенной территории, но и как применение мер экономического и, вероятно, политического воздействия. Х. Тололян иллюстрирует это на примере африканской диаспоры, когда, начиная с конца XV и до середины XIX столетия, западные рабовладельцы использовали политическое давление и экономические рычаги для вывоза людей за пределы континента. Другой пример касается индийских рабочих-контрактников — случай с доминированием экономических мотиваций. Однако следует ли считать принуждением экономическое (политическое) «выдавливание» или экономическое (политическое) стимулирование переселения? В этом случае, вероятно, следует ввести шкалу интенсивности «принуждения», на которой еврейская диаспора займет едва ли не самую крайнюю позицию.
Впрочем, по мнению Р. Коэна, вынужденный характер миграции характерен далеко не для всех евреев. Еврейская диаспора формировалась, в том числе и путем вполне добровольных торговых или экономических миграций. Но все же именно насильственное переселение считается одним из ключевых характеристик классических диаспор (в отличие от новых форм рассеяния, где основной доминантой переселения, были и, по-видимому, остаются экономические соображения). Хрестоматийных примеров тут предостаточно — разрушение Храма и изгнание евреев, геноцид армян в Османской империи торговля черными рабами и т.п.
Самого пристального внимания заслуживает второй тезис Х. Тололяна о том, что диаспора формируется в результате переселения группы (групп) с уже сложившейся идентичностью. Подчеркивается то обстоятельство, что диаспоры могли возникнуть только на основе этнически однородных групп, которые таковыми являлись еще в период, предшествующий переселению. Из этого также следует, что группы людей разной этнической принадлежности не в состоянии образовывать диаспоры, хотя автором и упоминается пример, касающийся выходцев из Африки, их идентичность была сформирована уже после переселения «под взглядом» принимающего белого населения.
Очень важен третий пункт концепции Х. Тололяна о коллективной памяти как основополагающем элементе идентичности диаспорной группы. Такого же мнения придерживаются М. Дабат и К. Платт, говоря о том, что самосознание и самоопределение себя в качестве диаспоры в большой степени связано с коллективной памятью, соединяющей локальные общины. Коллективный опыт и коллективные воспоминания предотвращают «культурное забывание» и сохраняют диаспору, как целое.
Тезис о поддержании связей между общинами перекликается с идеей А. Ашкенази о коммуникационных сетях диаспоры. Различие между этими весьма сходными положениями заключается, прежде всего, в том, что А. Ашкенази особо выделяет способность еврейской диаспоры к интенсивной коммуникации. Причем речь не идет лишь о связях между общинами и со страной исхода, когда члены диаспоры воспринимают себя как большую семью, но и о широких контактах в стране проживания. А. Ашкенази особо подчеркивает те выгоды, которые имеет диаспора благодаря своей способности сохранять и поддерживать разнообразные контакты, в том числе и с другими общинами в разных регионах мира.
Данный пункт предопределяет транснациональный характер диаспоры. Уже сам факт пребывания «осколков» той пли иной этнической группы как минимум в двух странах позволяет предположить наличие транснациональной сети отношений. Вне всякого сомнения, в настоящее время это характерная черта если не всех, то подавляющего большинства как классических, так и современных диаспор. Правда, Х. Тололян пишет о внутренней армянской диаспоре в Османской империи, которая не пересекала ее границ и не имела тесных связей с другими общинами или страной исхода, а М. Дабаг и К. Платт упоминают католическую диаспору на Севере Германии. Однако, эти факты представляются скорее исключением, тем более что во втором случае речь не идет об этническом сообществе. Первый же из приведенных примеров вообще уже не актуален. По мнению некоторых авторов, транснациональность диаспоры составляет ключ к пониманию ее сущности, Несмотря на привлекательность тезиса Х. Тололяна о сохранении связей между общинами диаспоры, который в той или иной степени разделяется авторами других рассмотренных концепций, все-таки имеются некоторые сомнения относительно существования тесного взаимодействия между еврейскими общинами. Во-первых, наличие тесных связей, в сущности, сводится к известному положению У. Сафрана о «групповой солидарности» и подразумевает как наличие сплоченности, так и определенной «управляемости» диаспоры. (Эта идея уже не раз подвергалась критике). Во-вторых, рассматриваемый тезис может иметь смысл только в случае существенного сужения сферы его действия, — если мы предположим, что интенсивные связи между общинами (а возможно, и групповая солидарность) все же существуют, но только в пределах определенного географического региона. Например, М. Членов говорит о внутренних подразделениях еврейства, которые имели своего рода этническую территорию обитания более того, обладали специфической локальной культурой.
Вне всякого сомнения, приведенные выше описания еврейской диаспоры не содержат в себе полного перечня критериев, определяющих классический её тип. Очевидно, что критерии, по которым можно как-то классифицировать этнические рассеяния на предмет образования диаспоры, пока не имеют в науке четкого определения. Необходимо также учитывать, что диаспора — динамичное социальное явление. Например, те группы, которые характеризовались как диаспоры, могут постепенно, вследствие ассимиляции, раствориться среди принимающего населения. Впрочем, полное исчезновение еврейской или армянской диаспор трудно себе представить. Скорее всего, речь следует вести о процессах трансформации самой диаспоры, которая, сохраняя себя, вынуждена постоянно изменяться в ответ на внутренние и внешние воздействия.
Есть и другой аспект проблемы. По мнению А. Бра, для того чтобы интегрироваться в принимающее общество и сформировать диаспорную идентичность посредством активизации коллективной памяти и соответствующих традиций, необходим значительный промежуток времени. Только по истечении десятилетий будет ясно, какие этнические группы, считающие себя сегодня диаспорами; смогут действительно сохранить такую же коллективную идентичность, которая сохраняется в классических диаспорах.
Вернемся, однако, к нашей попытке очертить понятие классической диаспоры, основанное на еврейском опыте и господствующее в настоящее время в специальной литературе. Судя по всему, далеко не все этнические группы в рассеянии могут соответствовать (даже с оговорками) классической парадигме диаспоры. Поэтому речь все-таки не должна идти о том, чтобы классические диаспоры, в частности, еврейскую, применять в качестве «измерительного прибора» для других сообществ, на предмет соответствия или несоответствия их критериям «настоящей» диаспоры. Возможно, вообще не стоит сравнивать между собой опыт формирования диаспор различными этническими группами, опираясь на жесткую систему признаков. Как было показано выше, диаспорное самосознание, по мнению ряда исследователей, характерно для очень многих ситуаций рассеяния. Например, весьма сложно приложить опыт еврейской диаспоры к черным африканцам, живущим в Европе или Америке. Можно лишь попытаться выделить некоторые существенные признаки диаспоры, используя в качестве базиса «классические случаи». Достоинством приведенных концепций является то, что они предлагают ряд таких признаков научному сообществу, и задача последнего — осмыслить, усовершенствовать и дополнить эти идеи.