Мы должны помнить, что любая страсть побеждае­ма. Она побеждается человеком при помощи Божией.

У порога наших сердец лежат различные грехи, и мож­но господствовать над ними. Они зовут нас к себе, но мы в силе и во власти не бежать со всех ног к тому, что лежит у порога, а господствовать над искушением.

Мы должны помнить, что любая страсть побеждае­ма. Она побеждается человеком при помощи Божией. А романтическая литература, например, научила нас представлять одержимого страстью человека как су­щество, которое совсем не может, да и не хочет сопро­тивляться. Многие именно так и живут. Вот вам связь литературы и поведения!

Например, любовь: «Они увидели друг друга, и весь мир разлетелся в клочья! У него жена, у нее муж, у обо­их дети. Но что такое дети, муж и жена? Ведь у них страсть! Ударило счастье, как гром загремел, и бесполезно бороться». Так у Шекспира, Чехова, Бунина и еще у очень многих. Не отдавая себе отчета в источниках своих поступков, мы часто смотрим на жизнь сквозь призму литературы и ее внука — кинематографа.

Так же примерно думают люди и про все остальные страсти, в том числе про зависть и про гнев. Вот уже ког­да разгневаются, когда побьют горшки, наговорят глу­постей, тогда оправдываются: «А я отходчивая. Я бы­стро вспыхиваю, но скоро отхожу». Но это, конечно, слабое оправдание...

Итак, первое убийство было совершено тоже из за­висти, причем зависти духовной. Это было бесчестное братоубийство не ради денег, женщины, земли, а ради духовного первенства!

Это сегодня зависть вызывают очевидные вещи, связанные с деньгами, успехом, красотой, славой или чем-то подобным. Жена, положим, может пилить му­жа: «Смотри — сосед уже третью машину покупает, и новая лучше предыдущей, а ты все тарахтишь на сво­ем старом “жигуленке”»! В ней клокочет зависть к со­седям, и она портит жизнь своему благоверному.

Но совершенно иные вещи мотивировали действие греха в начале, когда зависть только проявила себя. Ведь дьявол не завидовал ничему материальному. Ему не надо ни денег, ни вещей. Он завидовал славе Божи­ей и любви Божией. Точно так же и Каин. Самые пер­вые всплески кровавой зависти имели чисто духовные причины. Ничего материального никто не делил. За­кон этот не отменен. И там, где сейчас на поверхности идет война за нефть, алюминий, воду, рейтинги, на глубине продолжается Каиново восстание на брата из- за гордости и духовной обиды. Главные причины лю­бой войны всегда нематериальные.

Зависть — это не только мотор войны. Зависть — это бензин любой революции. Человек, который живет спокойно и ничего особенного в жизни не хочет, вдруг слышит мягкую, ненавязчивую проповедь: «Погляди, видишь—человек живет во дворце. Почему у него есть дворец, а у тебя нет?» — «Не знаю, — отвечает чело­век, —я не задумывался об этом никогда. Живет себе и живет. Что он там, если по-честному сказать, не умрет в своем дворце, что ли? Умрет. Умру и я в своей кварти­ре. По большому счету мы одинаковы». Но надо быть очень умным человеком, чтобы так отреагировать.

Большинство из нас реагируют по-другому. Шепот продолжается: «Нет, ты подумай. Ты всю жизнь рабо­тал, а какая у тебя пенсия? А у него знаешь какая боль­шая! Ты где лечишься? В поликлинике, где плитка от стен отпадает? А он знаешь где лечится? За границей. И тебя как называют? Дядя Федя? А его по имени-от­честву. Разве это справедливо?»

Один человек подумает: «Да ерунда это все!» А вто­рой подумает: «Нет, не ерунда! Где справедливость?» Потом он скажет, как пушкинский Сальери, что не только «нет правды на земле, но правды нет и выше», и решит собственными руками навести на земле поря­док и справедливость. Для этого в XVIII веке специаль­но придумали гильотину.

Даже если речь идет не о глобальных и эпохальных процессах, зависти всегда есть где разгуляться. Она разрушает рабочие коллективы, когда один человек хо­чет наступить другому на голову, как на ступеньку лестницы, и, оттолкнувшись, подпрыгнуть выше, что­бы занять чужое место.

Зависть разбивает семьи, когда одна женщина зави­дует счастью другой женщины и совершает некие дей­ствия, чтобы ей было теперь хорошо, а той плохо. За­висть кормит всех гадалок и колдуний, потому что к ним приходят ведь не только, чтобы корову найти по­терявшуюся или снять мифический «венец безбрачия». Приходят также, чтобы на кого-то наслать порчу, из той же самой банальной зависти.

Там, где сейчас на поверхности идет война за нефть, алюминий, воду, рейтинги, на глубине продолжается Каиново восстание на брата из-за гордости и духов­ной обиды. Главные причины любой войны всегда не­материальные.

Гордость заявляет: «У меня есть то, чего нет у вас!» Например: «У меня есть красота, а вы менее красивы. У меня кровь благородна, а вы простолюдины. У меня есть, а у вас нет!» Это гордость. Зависть же шипит: «У вас это есть, а у меня почему нет? Как же я буду жить даль­ше, если у тебя есть, а у меня нет?»

Очень неприятно опознать в себе эту страсть. Обыч­но думаешь: «Нет-нет, я не завидую никому. Нет, что вы, я очень добрый человек, я вообще ни на кого не смотрю!» И вдруг — оп! — укололо.

Сербская сказка о братьях

Жили-были некогда два родных брата. Один из них женатый, другой неженатый. Женатый имел не­сколько детей. Братья были очень дружны, любили друг друга и работали в поле. Отец разделил им поле, дал по большому равному куску, на котором они выра­щивали все, что им было нужно.

Однажды, собирая урожай, брат, который имел же­ну и детей, сказал: «Нас много, мы друг другу помога­ем, нам легко жить, потому что мы друг другу помога­ем. А мой брат один, и ему нужно побольше заработать, чтобы легче было ему жениться, чтобы девушка согла­силась выйти за него замуж».

И он посоветовался с женой: «Давай мы часть своего урожая перенесем моему брату. Просто так он не возь­мет у нас эти снопы пшеницы, но мы перенесем ему тайком. Пусть он на базаре продаст, чтобы ему больше заработать!»

И второй тоже не имел покоя, думая: «Я один, мне много не надо. А брат имеет жену, детей, и нужды у них больше. Несправедливо, что у нас одинаково разделен­ное поле. Отнесу-ка я ему пару снопов ночью, тайком, потому что если так предложу, он не возьмет!»

И вот они стали по ночам носить друг другу снопы. Тот взял три снопа перенес в безлунную ночь. Второй те же три снопа перенес обратно. Смотрят с утра — все как было раньше.

Носили братья друг другу снопы туда-сюда, незамет­но друг для друга, и удивлялись каждое утро: что это такое, почему количество снопов остается прежним, хо­тя мы регулярно их относим? Удивляются и молчат.

Однажды они несли на своих спинах эти снопы, но получилось, что несли в одно и то же время. И они столкнулись лбами на поле, на меже между своими участками. Один брат говорит:

— Ой, кто это? Это ты, брат?

— Да, это я! А это ты?

Они увидели снопы друг у друга в руках и поняли, в чем секрет того, что они вроде бы носят и делятся, а на самом деле снопы не уменьшаются. И расплака­лись братья, и обнялись.

Люди, когда узнали об этом удивительном случае, решили на месте их ночной встречи, этого столкнове­ния, поставить церковь «Во имя братской любви».

Если вы всплакнули, то это хорошие слезы. Это сле­зы прикосновения к тому, как надо жить и мыслить. Дьявол же стремится всегда разделить семью, страну, мир и поднять брата на брата, как некогда получилось у него поднять Каина на Авеля.

Не будем давать места дьяволу, не будем завидовать, во-первых, потому что грешно, а во-вторых, потому что нечему.

Один человек рассказывал мне о своей юности. Он был пономарем в церкви и частенько сопровождал свя­щенников на требы, подпевал на похоронах. А город у них был красивый, старый, похожий немножко на Па­риж, немножко на Вену, только маленький.

Еще до того, как стать пономарем, человек тот ходил, как влюбленный, по этому городу, засматриваясь на фасады, изучая надписи на фронтонах. Ему это нрави­лось, он любил древность и архитектуру, запах прошед­ших веков сильнее, чем женскую любовь. «Счастливы все, — думал он, — кто живет среди этого серого кам­ня, высокого неба и звона колоколов по воскресеньям».

А потом он стал со священниками ходить на похороны в качестве помощника. И стал заходить внутрь, в квар­тиры, расположенные в домах, которыми он так на­слаждался снаружи еще недавно.

Представляете? Любовь к городу с его архитектурой у него как рукой сняло. Он вдруг понял. Нет, не понял, а почувствовал душой, что если смерть заходит туда, в эту архитектурную красоту, то в ней нет окончатель­ного смысла. И счастья в ней нет. У него эта красота ста­ла ассоциироваться с трупным запахом, с венками, гро­бами, плачущими людьми и с мелодиями панихиды.

Удивительная перемена и очень жизненная. «Как хо­рошо, —раньше думал он,—жить в этом доме или в этом замке, в этой башенке, в этом чуде под черепичной кры­шей!» А потом захотел туда, а там гроб стоит, и надо от­певать кого-то. И он подумал: «Что тут особенного? Смерть заходит в любое жилище, в том числе и во двор­цы, и в палаты». Его тонкую зависть к владельцам увитых плющом домов сняло как рукой. И с тех пор—навсегда.

Так часто нужно и нам совершить духовное усилие над своим сознанием. Нужно поднять, вывести пробле­му на более высокий уровень. Например, понять, что богатство — это ерунда. Есть более важные и серьез­ные вещи: смерть, любовь, вера.

Так говорит и Псалтирь: «Не убойся, егда разбогате­ет человек... яко внегда умрети ему, не возмет вся, ни­же снидет с ним слава его».

По-русски: «Если разбогатеет человек, ты не бойся. Когда помрет он, всего с собой не заберет». Это, каза­лось бы, банальная вещь, но человеку нужно с усилием думать об этом.

Посмотрите на новорожденных детей: они не при­носят с собой никакого богатства. Младенец несет в себе какую-то тайну: он для чего-то родился в этот мир. Тайну он приносит, но материально — ничего.

Когда умирает человек, он ничего с собой не забира­ет. И апостол Павел пишет, что мы, рождаясь, ничего не приносим в этот мир, а умирая, ничего не выносим из него. Это совершенно очевидно. Поэтому, имея пропи­тание и одежду, будем довольны. Нам действительно не хватает такой прозрачной и святой простоты в мыслях.

А знаете, в чем еще заключается опасность зависти? Завистливым людям не хочется ничего давать, и у них ничего не хочется брать. То есть если тебя обнесли ча­шей на пиру, то вполне вероятно, что ты из тех, кому давать ничего не хочется.

Всякий знает из опыта, что у некоторых людей при­ятно брать, например, подарки, а у других не хочется ничего брать. Почему? Завистливому всего мало. Он уже в момент получения подарка или милостыни осуж­дает ее злыми мыслями. Мол, другим больше и лучше дали, а мне только это. Всякое добро от этих мыслей вянет, как цветок, или киснет, как молоко. И люди чув­ствуют это. Так же и брать ничего не захочешь у того, кто по прошествии времени напомнит тебе о своем «благодеянии» и либо что-то потребует, либо просто уколет тебя своей «добротой».

Каин и Авель — это два человека. А если их больше, то проблемы у них те же! Если их миллионы, то и му­чаются эти миллионы теми же муками, что и первые два сына Адама и Евы! Как миру не стать пожарищем, если каиновы мысли роятся уже не в одном, а в милли­онах сердец?

Какое общество взрывоопасно? Состоящее из хро­нически недовольных людей. А какие люди хрониче­ски недовольны? Ненасытные и неблагодарные. Люди,

источенные изнутри завистью. Говорю «хронически», так как время от времени недовольным бывает самый шелковый и лучезарный человек. Такой похмурится и отойдет, поссорится и примирится, поплачет и утешит­ся. От него нет большой беды. Большая беда идет от «хроников» ненасытности и неблагодарности.

Слова эти короткие, но смысла в них много, следова­тельно, требуется их «разжевать». Ненасытный вечно устремляется к тому, чего нет, тут же, после факта обла­дания, пренебрегая тем, что уже есть. Ненасытный—са­мый бедный человек, ибо вечно страдает от недостачи. Ненасытный по необходимости завистлив, так как видит то, что есть у других и чего нет у него. В обществе потре­бления ненасытность распаляется самим стилем жизни, в котором высшая ценность — потребление. Реклама распаляет, подобно некоторым напиткам, специально придуманным для разжигания, а не утоления жажды. Вообще рискну предположить, что идеальным членом общества потребления является ненасытный и вечно не­удовлетворенный человек без метафизических вопросов, бросающийся на всякую новинку и на всякую цацку, как избалованное дитя, и указующий пальчиком: «Хочу!»

Если речь идет только о товарах и услугах, то все во­просы упираются в покупательную способность. Если же ненасытность вкупе с завистью ищет пищи для не­довольства в социальном расслоении, в неудовлетво­ренном тщеславии, в мнимом правдолюбии, в идеоло­гической ненависти, то тут уже самое время говорить о взрывоопасности. Как ты успокоишь человека, кото­рому все свое приелось, как родная жена (хоть бы и пи­саная красавица), а все чужое вожделенно, как извест­ной Лисоньке — высоко висящий виноград? Кто из нас не слышал подобных диалогов на самые разные темы:

— У них (в стране предполагаемого счастья) кругом чистота, а у нас даже грубый сор не метут.

— Неправда, и у нас метут!

— Да, но у них метут и моют, а у нас только метлой машут.

— Да что ты! И у нас моют!

— Но у нас водой, а у них — шампунем.

— Погоди, и у нас шампунем будут мыть скоро.

— Да нет, у нас шампунь украдут или разбавят...

И так далее. Вечно недовольный человек неблагода­рен. Он пренебрегает тем, что у него есть. Люди, с по­мощью которых он пользуется благами, не заслужива­ют в его глазах признательности. Выйдя, скажем, из землянки и переселившись в коммуналку, он очень скоро забудет о сырости подвалов и начнет тяготиться новыми условиями жизни. Оно и понятно — человек ищет, где лучше. Но и получив со временем отдельную квартиру, он не сумеет оценить позитивную динамику переселений. Подвал совсем уйдет из памяти, комму­налка останется в сознании синонимом недавнего бы­тового ужаса, а отдельное жилье вскоре поблекнет от жажды получить хорошую квартиру в элитном доме. В вынужденной бедности нет красоты, но и в приту­плении вкуса от сладостей нет ничего хорошего.

Потом, когда, даст Бог, и очередная мечта сбудется, воображение нарисует загородный дом, виллу, яхту, дворец на Майами. Нарисовать воображение может все, что показывал сатана Христу на горе искушений. А неблагодарное сердце откажется выстраивать в созна­нии цепочку неуклонного стремления вверх. Драгоцен­ные слова «Слава Богу!» он тоже не спешит произнести. Со стороны же динамика изменений будет всем замет­на. Люди скажут: «Счастливчик!» А сам «счастливчик» будет хмур, раздражен, ненасытен, ворчлив и на многие пакости согласен, поскольку главные доминанты гнило­го сердца — ненасытность и неблагодарность.

Из «москвича» в старенькую иномарку, из старень­кой в новенькую иномарку постепенно пересело мно­жество наших знакомых, но градус благодарности от этого не особо увеличился. Из далекой и недоступной в близкую и знакомую превратилась для нас заграни­ца. Все красоты мира, все знаковые архитектурные со­оружения — от башни Эйфеля до диковинных пагод Востока — были сфотографированы миллионами на­ших граждан лично. В детстве многие об этом и не меч­тали, но особой благодарности за кардинально улуч­шившийся образ жизни тоже не выражали. Не научен современный человек благодарить, он приучен вор­чать и искать новых удовольствий.

Все сказанное напоминает до боли известный сю­жет — сказку «О рыбаке и рыбке». Говоря по совести, трудно не узнать себя человеку в Старухе. По факту — нет, по факту никто таких Рыбок не ловил и стреми­тельно из курной хаты в царские покои не переселялся. Но по сердцу люди — старухи. Сердце обнаруживает ненасытность, злую бездонность и неблагодарность только под дождем нечаянных милостей.

Представьте себя в красках на месте Старухи. Быть может, ваша совесть тихо и грозно скажет: «Ты вел бы себя так же!»

Некоторые вопросы есть и к Старику. Еще на стадии желания супруги превратиться в столбовую дворянку дед мог бы стукнуть кулаком по столу и поставить бабу на место. И даже если он—законченный подкаблучник (скорее подлапотник, потому что каблуков у Старухи не было), и тогда он мог, движимый нравственным чув­ством, попросить Рыбку: «Преврати ты ее, государыня Рыбка, в жабу. Ненасытная она у меня, и добром это не кончится». Но ничего подобного Старик не просил. Он продолжал свое опасное послушание у злой жены.