Если ты привык делиться, чужое не берешь, а своим делишься, значит, ты хороший человек, тебе будет везде хорошо.

Мы с вами знаем, что враждебные Церкви государ­ственные структуры в те годы ломали духовенство именно при помощи блатных. Они сажали человека в камеру к людям без моральных принципов, чтобы они его унизили, сломали, раздавили. И многих действи­тельно унижали и ломали.

Человек даже не предполагает, как отзовется одно его доброе дело. Оно потом будет ходить за ним дей­ствительно как тень или Ангел, осеняя его в местах его пребывания. Перед тобой пойдет, чтобы ты не споткнулся, и за тобой пойдет, чтобы тебя в спину не ударили...

В первых житиях святых, написанных о монахах, есть житие Антония Великого, написанное Афанасием Великим. Это житие было переписано с греческого язы­ка на разные языки и попало в Западную Европу... Оно произвело в христианском мире эффект взорвавшейся бомбы. Люди, когда прочли это житие, просто опеши­ли: неужели так можно жить? Люди затем массово по­шли в Египет, Палестину, Сирию, чтобы посмотреть на монахов, которые не едят сутками, наизусть учат Свя­щенное Писание, беседуют с ангелами, которые не ви­дят ни одного живого лица по многу лет.

Онуфрий Великий прожил 63 года в пустыне, и он за это время не видел ни человека, ни животного. Ангелы приносили ему Причастие. Мария Египетская 47 лет прожила в пустыне, ни разу не видела ни человека, ни животного. Лишь за год до смерти она увидела Зосиму, который ее причастил.

Когда люди прочли об этом, они убедились, что дей­ствительно есть такие подвижники. После этого стран­ники возвращались к себе домой и устраивали мона­шеские общины по некоторому подобию жизни, хотя бы слабому, тех удивительных монахов. Люди ходили в пустыню, чтобы научиться у них вере, любви, терпе­нию. Об этом говорится в молитве Оптинских старцев: «Научи меня молиться, верить, терпеть, прощать и лю­бить».

В то время жил один богатый юноша. Он до тошно­ты пресытился «благами» роскошной жизни и предло­жил своему воспитателю пойти к монахам, чтобы уз­нать у них, в чем смысл жизни. И они отправились в путь.

Шли они долго и заблудились. У них оставался запас еды и воды, и они его экономили. Шли-шли, и вдруг по­няли, что не могут они найти дорогу к этим монахам, а вода заканчивается. Воспитатель ослабел быстрее и слег. Молодой говорит ему: «Я понесу тебя». Но от этого идти стало еще тяжелее, вы сами понимаете. Потом во­ды совсем мало осталось, потом осталась совсем капель­ка. И старик сказал: «Пей сам. Я уже немолод, мне пора умирать». А молодому стало жалко своего воспитателя, которого он помнил с детства, как тот с ним играл и в

юности, и в детстве, и воспитывал его, и учил, и спутни­ком ему везде был. И он влил эту оставшуюся воду в его уста. И вдруг говорит: «Стоп! Я понял, идем обратно!» Старик сказал: «Подожди, мы же не нашли монахов, не узнали, в чем смысл жизни». А молодой ему ответил: «Я уже все понял. Только что, когда отдал тебе послед­нюю воду. Смысл жизни состоит в том, чтобы отдавать последнее». Они развернулись и побрели обратно.

Действительно, все эти истории об одном: о том, что нужно жить не для себя. Как, например, любой орган в человеке живет не для себя. Глаз не для себя смотрит. Ухо не для себя слышит. Пальцы не для себя ловкие. Ноги не для себя сильные. Сердце не для себя стучит. Все работает для всех. Один за всех и все за одного.

И в человеческом обществе примерно так же все происходит. Люди специально созданы Богом, чтобы каждый умел что-то, но никто не умел всего. Чтобы пи­рожник нуждался в сапожнике, сапожник нуждался в аптекаре, аптекарь нуждался в детском докторе, а дет­ский доктор нуждался в трубочисте. Чтобы каждый делал что-то, но все нуждались друг в друге.

Господь каждому дал какую-то силу и какую-то не­мощь. Баланс силы и слабости — это и есть человек. Он не должен быть суперменом и супергероем. Он просто не имеет права на это. Он сначала должен быть просто человеком, должен знать свои слабые и сильные сторо­ны, он обязан знать сильные стороны других, чтобы покрывать их слабость, а силой их пользоваться в хоро­шем смысле.

Вот так Бог слепил человечество — это многорукое, многоголовое, многосердечное, многоглазое тело. Че­ловечество представляет собой некоего единого Ада­ма. Адам чрезвычайно расплодился и размножился в человеческом роде. Тот один Адам с той одной Евой, которые для всех нас являются нашими фактическими праотцами, чрезмерно расплодились и размножились в роде человеческом.

Человек даже не предполагает, как отзовется одно его доброе дело. Оно потом будет ходить за ним дей­ствительно как тень или Ангел, осеняя его в местах его пребывания. Перед тобой пойдет, чтобы ты не споткнулся, и за тобой пойдет, чтобы тебя в спину не ударили...

Гранитная скала, разбитая в пыль. И каждая пылин­ка — это отдельный человечек, а собранные вместе — это Адам. Все общество, все роды — целый единый Адам. И вот этот Адам таким образом сотворен Богом, чтобы все нуждались во всех, чтобы каждый имел нужду в каждом, никто бы ни над кем не превозносился, а все служили друг другу теми дарами, которые получили.

Главное — внимание!

Христиане должны общаться. Времена сейчас тако­вы, что скажи банальность — и прослывешь проро­ком, настолько естественное стало непонятным. Мужья не разговаривают с женами и жены — с мужьями. Не­когда. Да и не о чем (как ни жутко это звучит). Дети и родители не делятся новостями. Священники редко говорят между собой на темы молитвы, служения, за­поведей. И в этом царстве увеличивающегося взаим­ного отчуждения и погружения в ненужность стоит сказать банальность, как она загремит громом среди ясного неба. Нужно общаться! Но общаться не в смыс­ле «трепать языками», или «болтать о том о сем». И не в смысле «мыть кости отсутствующему ближнему». Об­щаться так, как написал апостол Павел евреям: «Будем внимательны друг ко другу, поощряя к любви и к до­брым делам. Не будем оставлять собрания своего, как есть у некоторых обычай; но будем увещевать друг дру­га, и тем более, чем более усматриваете наступление дня оного» (Евр. 10,24-25).

Наблюдаем ли мы наступление оного дня? Перечтем посмертные вещания святого Нила Мироточивого. Тот говорит, что сребролюбие есть предтеча антихриста. Сребролюбие — это дух, тонко разливающийся и про­никающий глубоко в помыслы. Проникнув, он форми­рует мировоззрение и весь образ жизни. Нет сомнения, что такая антидуховная работа кропотливо проводится во множестве душ. Ее не видно по причине грубой за­весы плоти, но она обнаруживает себя в разговорах и поведении. Бояться электронных печатей просто глупо в ситуации, когда на духовном уровне печати ставятся ежедневно, а мы бесчувственны к этому. Простота бы­та, бескорыстие, умение отдавать и делиться — вот де­ти противоположного сребролюбию духа. Пока эти качества есть, можно жить. Если же исчезнут, то хлеб станет невкусен и вода перестанет утолять жажду.

Итак, день оный приближается, и христианам стоит увещевать друг друга, поощряя к любви и добрым де­лам. Сейчас люди стали хлопотливы и беспокойны, как падшие духи. Те покоя не имеют, и у людей смятение внутри и беготня снаружи. Суета мешает людям жить, но они же сами и добровольно погружаются в нее, что­бы не слышать голоса совести. Суетой люди «спасают­ся», как ни абсурдно это звучит. «Спасаются» от едино­го на потребу. И нужна суета грешнику, как холодный рассол наутро тому, кто вчера забыл меру в застолье. Ради суеты людской стихии напряглись, говорит пре­подобный Нил, и год бежит, словно месяц. Месяц бе­жит, словно неделя; неделя, как день, а день, как час. Ускорение времени заметно всем, следовательно, хри­стианам необходимо усматривать наступление оного дня и увещевать друг друга.

Простота быта, бескорыстие, умение отдавать и де­литься - вот дети противоположного сребролюбию духа. Пока эти качества есть, можно жить. Если же исчезнут, то хлеб станет невкусен и вода переста­нет утолять жажду.

Еще говорит Нил, что зависть есть печать антихри­ста на сердце человека. Зависть глупцов наводняет площади мятежными толпами. Холодная зависть от­петых негодяев руководит глупой завистью «демократических» толп: «Там целая страна наводнена убий­ствами и мятежами, пожарами и грабежами» (Крылов. Сочинитель и разбойник). Этот пожар безумия назван «пиршеством свободы». Его хотят щедро распростра­нять, как и бессовестный сифилитик не стыдится де­литься болезнью со здоровыми людьми посредством блуда. И если однажды придут глашатаи бесовской «правды и справедливости», придут, чтоб разжечь в сердцах зависть и недовольство, нужно помнить: в слу­чае согласия с «проповедниками» согласившийся тот­час окажется в расстрельных списках. Бесы не любят тех, кто им поддается. Они их используют, презирая. Перед наступлением оного дня безумие зависти и не­довольства, быть может, охватит целые континенты, но уже и сегодня, и вчера звучали и звучат голоса: «Хо­чу вот это, как у него», «Почему у них есть, а у нас нет...» и прочее. Следует поэтому остужать друг друга словами истины и здравого смысла.

О чем же христианам говорить, сходясь и собира­ясь? О Господе: у каждого из вас есть псалом, есть по­учение, есть язык, есть откровение, есть истолкова­ние — все сие да будет к назиданию (1 Кор. 14, 26). Нужно пытаться научить себя говорить о Господе, не фальшивя и не съезжая в сентиментальность. У каждо­го есть духовный опыт. Не может быть, чтобы у христи­анина не было такого опыта. Этим опытом нужно де­литься с осторожностью, подбирая слова. Вот Серафимы в видении Исаии боятся Господа и покрыва­ют крылами лица и ноги (см.: Ис. 6,1-7). Но они любят Его, и им сладко говорить о Нем. Поэтому Серафимы взывают друг ко другу: «Свят, свят, свят Господь Сава­оф! Вся земля полна славы Его!» Они даже не Богу по­ют, но «взывают друг ко другу», то есть говорят один другому о Господе. Так нужно поступать и людям. Лю­ди, говорящие о Господе, в день страха и гибели будут укрыты Богом, Тем, о Ком беседовали со страхом во время мира.

Зависть есть печать антихриста на сердце человека. Зависть глупцов наводняет площади мятежными тол­пами. Холодная зависть отпетых негодяев руководит глупой завистью «демократических» толп. Этот пожар безумия назван «пиршеством свободы».

Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему (Еф. 4, 25). Говорить ложь не значит лишь расхваливать залежалый товар или с корыстной целью подставлять ближнего. Говорить ложь означает хвалить мнимые ценности: возвеличивать хитрость, превозносить грубую силу, воспевать безнаказанный разврат, поклоняться деньгам и успеху. Все это и мно­гое другое — подлинная ложь, в которой плавает чело­вечество, словно рыба в соленой воде. Говорящие о мнимом и ускользающем лгут друг другу, убеждая себя в силе того, что уготовано огню, и в красоте того, что, по сути, безобразно. Поэтому говорит апостол: отверг­нув ложь, говорите истину А если человек не может говорить истину, не может прославить Бога без приме­си фальши чистыми устами, пусть молчит. Это тоже великое занятие, ценность которого многим из нас не­знакома.

В сетях уныния

«Сбит с ног — сражайся на коленях. Идти не можешь — лежа наступай!»

У павшего, опустившегося человека можно и нужно жалеть и миловать. Вместе с тем крайне опасно внушать этому человеку, что мы всем миром обязаны его жалеть, а он имеет полное право требовать к себе любви и уважения. Так, чего доброго, получится некий собирательный персонаж из произведений Достоев­ского. Это будет нищий с апломбом или калека с пре­тензией. Это будет грешник, не желающий каяться, но вооружившийся христианской риторикой. Если хоти­те — Мармеладов, который гордо скажет: «Да, господа, я падший. И вы не лучше, просто вы одеты чище. Да-с. Однако извольте меня любить таким, каков я есть, да поискренней любите и посострадательней. И права ни­какого нет у вас не любить меня, ибо я существо глубо­ко страдающее». И прочее, и прочее. Нет. Жить и ду­мать надо иначе. Упал — вставай. Болит — терпи. И не называй грех нормой, а болезнь — необходимостью. Милость — это именно милость, то есть не заслужен­ная любовь, а неофициально заслуженная пенсия.

В том, что человек устает, нет никакого сомнения. В том, что человек может упасть, да так, что не подни­мется, — тоже сомнений нет. Но в том, что сознание должно мягко сдвинуться в сторону падения как неиз­бежности, уверенности нет. Люди придумали слово «выгорание» и согнали в категорию «выгоревших» всех подряд. Кто-то трижды женился, кто-то зело осквер­нился, кто-то просто устал служить и решил переква­лифицироваться, как Остап, в управдомы. А люди всю эту разношерстную армию дезертиров пометили добрым словом «выгоревшие» и дружно их жалеют. Что-то здесь не так. Во времена оные некоторые фрон­товики протягивали руку к прохожим со словами: «Я в танке горел. Дай рубль на водку!» Ужасно увидеть расстриг, гордящихся своим выгоранием «на производ­стве». Мол: «Я Богу служил и перенапрягся. Теперь за скобки выпал, но вы уважать меня обязаны, ибо я жерт­ва». А жертвы ведь бывают разные. Вот попутал монаш­ку бес, и она замуж вышла. А теперь живет в вечном страхе и с мыслью: что она Богу на Суде скажет? Или свалил с ног хитрый сатана какого-нибудь доброго игу­мена, подбил его влюбиться и детей наплодить. Но те­перь тот тихо и со стыдом живет, и только Бог знает, какие молитвы из его сердца временами рвутся. Это одно. Здесь есть место и страху, и жалости. Но если та­кая же монашка, такой же игумен скажут, подбоче- нясь: «Ну и что? Выгорели мы. Понятно? Нас жалеть надо!». А люди ответят: «Да-да, мы вас жалеем, бед­ненькие вы!» — это будет ложью и подменой смыслов, о которых и подумать стыдно.