На сцене и в школе

Цели человека: близкие и отдаленные

Зрители приходят в театр, чтобы видеть то, что проис­ходит на сцене. На сцене же актеры воплощают «жизнь че­ловеческого духа» (К.С.Станиславский), которая раскрывается зрителям через действия, совершаемые актерами. Персонажи пьес на сцене становятся действующими лицами. Из их дей­ствий зрителям становятся ясны побуждения, интересы, мо­тивы и характеры персонажей.

Основа действий, совершаемых и в жизни, и на сцене — целенаправленность. Содержание действий определяется их це­лями. В одних и тех же внешних условиях разные люди, подчи­няясь своим индивидуальным, субъективным интересам, наме­чают разные цели. И раз уж данный человек выбрал какую-то цель — он совершает те движения, которые, по его представ­лениям, требуются в данных условиях для достижения именно ее. Сидя в гостях за столом, один предпочитает беседовать с соседкой, другой — есть; один предпочитает есть одно, дру­гой—другое; но раз первый избрал беседу — он «вынужден» слушать, отвечать на вопросы и формулировать свои мысли; раз второй предпочел еду — он «вынужден», в зависимости от избранного блюда, пользоваться ножом, вилкой или рюм­кой, графином и т.д.

Цель действий может быть осознанной и неосознанной, логичной и нелогичной, целей может быть несколько, и они могут противоречить одна другой. Все это накладывает на дви­жения человека, а стало быть, и на его действия, свои отпе­чатки.

Угадывание по движениям их цели — определение дей­ствия — есть результат сопоставления, во-первых, движений с условиями, в которых они совершаются, и, во-вторых, в действовании и в наблюдении действий других людей. Угадывающий знает по собственному опыту, что может происходить в его сознании, когда он в таких или подобных условиях совершает такие-то движения; он видит, что такие же движения совершает и наблюдаемый. Отсюда вывод: в сознании наблюдаемого происходит то-то и то-то. Или угадывающий знает, что если бы он стремился в данных условиях к такой-то цели, то он делал бы то-то; коль скоро наблюдаемый делает как раз это, значит он стремится именно к этой цели. Поэтому всякий человек в той или иной степени «на свой аршин» меряет действие другого человека.

Но «аршин» этот (который есть, в сущности, жизненный опыт) не только у каждого «свой», но и общий для всех, поскольку в основе его лежит общеобязательная необходимость считаться с объективными, постоянными, повторяющимися фактами и процессами внешнего мира.

Поэтому «непонятность» и «понятность» действия, то есть возможность по движениям определять их цель, - относительна. Ближайшую цель данных движений определить легче, более отдаленную – труднее. Первая может быть совершенно очевидна, как бесспорный факт; о последующих можно высказать лишь более или менее вероятные предположения. Так, если человек в жаркий летний день на берегу реки стал расшнуровывать ботинки, он обнаружил очевидное желание их снять; когда он стал снимать с себя одежду – он обнаружил желание раздеться; но предположение, что он хочет купаться, может быть и ошибочным – он может хотеть не купаться, а, скажем, перейти реку вброд или принять солнечную ванную и т.д.

Итак, ближайшая, совершенно ясная и очевидная цель может быть подчинена либо той, либо другой, либо третьей более отдаленной цели, а любая из них, в свою очередь, подчинена какой-то еще более отдаленной, еще более общей цели. Эти общие цели обнаружить в отдельно взятом действии как объективный бесспорный факт обычно бывает трудно, а чаще всего даже невозможно. Они, эти общие цели, обнаруживаются – иногда с полной очевидностью – в последовательном ряде действий как их единая целенаправленность.

Так, если человек постоянно ходит в определенный театр смотреть игру определенного актера — это бесспорное доказа­тельство, что он этим актером вообще интересуется. Если че­ловек постоянно берет в библиотеке сочинения одного автора или книги по определенному вопросу — это значит, что он этим автором или этим вопросом вообще интересуется. По цепочке отдельных действий определяется их общая цель, которая, повторим, может быть подчинена какой-то другой, еще более общей цели.

Дистанция, на которой человеку рисуются его обобщен­ные цели, у разных людей также различна. В дистанции личнос­тной целесообразности и целеустремленности поведения — и характер, и интересы и вообще вся сущность человека проявля­ется на новом уровне, на новом витке диалектической спирали.

По этому поводу А.С.Макаренко писал: «Самое важное, что мы привыкли ценить в человеке, — это сила и красота. И то и другое определяется в человеке исключительно по типу его отношения к перспективе. Человек, определяющий свое поведение самой близкой перспективой, сегодняшним обе­дом, именно сегодняшним, есть человек самый слабый»^[72].

Когда человек чего-то добивается, то он всегда представля­ет, насколько это более или менее быстро достижимо. От ос­трой физической боли нужно освободиться немедленно. Не­медленно нужно ловить, хватать и т.п. Это цели, в достижении которых всякое промедление нестерпимо или бессмысленно. Но существуют и такие цели, которые столь же нелепо пола­гать немедленно осуществимыми. Нельзя мгновенно построить дом, овладеть незнакомым языком и т.п.

Хотя от содержания цели зависит, в сколь далеком буду­щем может представляться ее достижение, тем не менее, одна и та же цель для одного человека — нечто сложное и отдален­ное, для другого — близкое и простое. Один для устранения соперника строит хитроумные планы, другой прибегает к убийству. Один многолетним трудом создает, другой — одним ловким движением присваивает. Один предпочитает длинные и предположительно надежные пути, другой — пусть риско­ванные, но короткие.

Склонность, упрощая цели, приближать их или, наобо­рот, усложняя, отдалять — в значительной мере характеризует человека. При этом между ближайшими и самыми отдаленны­ми целями возникает, разумеется, множество промежуточных ступеней. Ведь если человек наступает, то это значит, что и самую отдаленную цель он хотел бы, сколь возможно, при­близить. Но и тогда, когда цель достигнута, возникает новая, более или менее отдаленная, и ее опять нужно приближать.

Если наступающий имеет в виду, что желаемое осуществи­мо сейчас, немедленно, то он наступает, в сущности, за на­стоящее непосредственно. В таких случаях наступление — есть наступление за поступок партнера, а не за его мысли, или чувства, или отношения, даже если наступающий и обраща­ется к ним, как чаше всего и бывает. Такие наступления пред­ставляют собой навязывание партнеру инициативы в самых узких границах.

Так, можно добиваться от человека, чтобы тот не курил. Но врач, родственники, друзья могут при этом иметь в виду пре­имущественно отдаленный и относительно сложный мотив — здоровье курящего; они убеждают его бросить курение навсегда. Работник: пожарной охраны тоже требует от человека, чтобы тот не курил, но он имеет в виду другое — немедленное изме­нение поведения, и только.

Так же можно добиваться от человека, чтобы тот пошел куда-то, сделал что-то, ответил на вопрос и т.п., имея в виду и немедленный практический поступок, и нечто более слож­ное — чтобы он что-то определенное усвоил, понял, о чем-то подумал, и тогда, мол, он сам будет поступать так, как долж­но. Во втором случае цель мыслится на некоторой дистанции.

Но и самая большая дистанция может быть разделена на не­сколько коротких, каждая из которых имеет простую ближай­шую цель. Добиваясь поочередно каждой из них, наступающий может методически строго идти к цели самой отдаленной. Такое превращение «будущего» в ряд целей, относящихся к «настоя­щему», характерно для деятельности сугубо деловой, практичес­кой. Подобные наступления возникают в повседневных служеб­ных делах и по специальным вопросам. Они выглядят, как на­ступления, имеющие целью только немедленно осуществимое.

Хорошо вооруженные для жизненной борьбы, опытные, волевые, уверенные в себе и хладнокровные люди способны к деловым, конкретным и простым решениям даже в ситуациях сложных, неожиданных и затрагивающих их существенные ин­тересы. Люди беспомощные склонны преувеличивать всякое препятствие и осложнять достижение своих целей даже в ситу­ациях относительно простых.

Бывает, что человек добивается от другого немедленного поступка в таких условиях, при которых уже одно это со всей ясностью обнаруживает его цинизм, жестокость или глупость. Если, скажем, в любовном объяснении герой добивается от парт­нера определенных и конкретных действий до того, как достиг­нуто достаточное взаимопонимание, то это значит, что либо он не видит, что оно еще не достигнуто, либо оно ему вовсе не нужно. Такого рода «любовное объяснение» может быть сценой комической, сатирической, а может быть и драматической (если, например, игнорирование сложности ситуации объясняется в данных обстоятельствах жестокостью или цинизмом).

«Настоящее» всегда ведет к «будущему», но иногда и за «бу­дущим» скрывается «настоящее». Кочкарев, вероятно, мало ду­мает о будущем, и ему свойственно откровенно наступать «за настоящее». Чичиков, наоборот, плетет тончайшие кружева, прикидываясь и философом, и бескорыстным благодетелем. Поэтому наступает он как будто бы «за будущее», даже когда добивается от партнера простейшего поступка в настоящем времени. Этим он скрывает свою отдаленную подлинную цель.

Но относится ли цель наступающего к «настоящему» или к «будущему» —зависит не только от него, но в значительной мере и от партнера. Если в наступлении исчерпаны доводы в пользу немедленного поступка партнера, а он продолжает сопротивляться, то цель наступающего часто отодвигается; если партнер уступает, и наступление «за будущее» идет успеш­но— цель приближается. Чем ближе цель, тем проще наступ­ление, тем больше похоже оно на прямолинейное.

По сути дела, всякое наступление есть наступление «за насто­ящее» ради «будущего», и всякая отдаленная идеальная цель кон­кретизируется в ближайшей предметной. (Поэтому «сложное» наступление состоит из ряда «простых»). Но во множестве случа­ев наступающему бывает ясно (или кажется ясным), что прямым ходом добиться нужного поступка от партнера невозможно; тогда, занятый своей целью, он идет к ней окольными и сложными путями — издали.

Если в наступлении имеется в виду немедленный поступок партнера, то от его сознания нужна только простая команда своему телу. Если же цель относится к будущему (пусть даже близкому), то к сознанию партнера предъявляется требование: проделать некоторую работу. Чем сложнее цель, тем большая работа подразумевается. Практически ее наступающий и доби­вается. Безропотное физическое повиновение ему не нужно; он нуждается в определенных сдвигах в сознании партнера и добивается проявлений именно этих сдвигов. Чаще всего речь идет об определенном сознательном решении партнера.

Наступление «за будущее» — есть наступление за сдвиги в сознании партнера.

Партнер не знает чего-то, не представляет себе, не предус­матривает, не понимает, неверно оценивает что-то, не видит своих собственных интересов, не учитывает последствий сво­его сопротивления и т.д. Все это сводится в итоге к его не­достаточной осведомленности. Она — тот дефект в сознании партнера, который нужно ликвидировать как причину его сопротивления.

О том, что знает и чего не знает или не понимает партнер, можно строить лишь более или менее обоснованные предпо­ложения; сферу необходимой осведомленности партнера мож­но представлять себе сколь угодно широкой; наступающий может ошибаться, предполагая, что именно в неосведомлен­ности партнера — причина его неповиновения, сопротивле­ния или противодействия. В результате всех этих трудностей наступление за сдвиги в сознании партнера («за будущее») может быть длительным, настойчивым и сложным.

При обработке сознания партнера, для чего бы она ни проводилась, бывает нужно выяснить: усвоил ли партнер то, что сообщено ему? то ли именно сообщено ему, что нужно? верно ли сам наступающий понял партнера? отдает ли себе партнер полный отчет, утверждая то, что он говорит? и т.д.

Чем скупее диалог, чем меньше предметов фигурирует в выдаваемой и добываемой информации, чем, следовательно, меньше фраз произносится в нем (даже если фразы эти длин­ны и сложны по композиции), тем вероятнее, что борьба про­исходит из-за немедленно осуществимого. Чем дальше отстоит во времени или в пространстве то, из-за чего происходит борь­ба, чем менее ясна эта цель партнеру, тем более необходимо для наступающего прибегать к красноречию, чтобы ярко, по­дробно и разносторонне воспроизвести звучащей речью то, чего не видит, но должен увидеть партнер, чтобы выдать имен­но ту информацию, которой добивается наступающий.

Умение привлечь и будущее далекое, то есть, умение убе­дительно информировать о фактически отсутствующем, но долженствующем существовать в представлениях партнера (о проектируемом, желанном или, наоборот, о возможном, но не желательном, угрожающем, опасном и т.д.), есть, в сущ­ности, ораторское искусство, красноречие. Добросовестность выдающего такую информацию определяется тем, насколько он сам верит в то, что говорит.

По мере увеличения дистанции до цели наступление «за будущее» все больше выглядит настойчивостью в теоретичес­ком споре, предмет которого—определенное решение вопроса.

Характер теоретического спора присущ наступлению «за будущее» в большей или меньшей степени в зависимости от того, какого уровня взаимопонимания добивается наступа­ющий. В таком споре ему необходимо время от времени предо­ставлять инициативу партнеру, чтобы видеть плоды своих усилий, но пока и поскольку он наступает, перестраивая сознание партнера, он сам работает — пользуется инициати­вой; а когда он переходит к «настоящему», он принуждает работать партнера — навязывает ему инициативу для опреде­ленного ее использования, полагая, что сознание его доста­точно подготовлено. Чем больше в искомом решении пред­полагаются конкретные, простые и немедленные действия, тем меньше в наступлении «теории» и тем больше навязыва­ния инициативы.

Так, ученый или художественный совет, редакционная коллегия или иное подобного рода собрание могут обсуж­дать, например, рукопись, не касаясь какое-то время прак­тических выводов — это борьба теоретическая, и ее пред­мет— в отдаленном будущем. Каждый наступающий клонит к тому, чтобы восполнить недостаточную осведомленность своих партнеров. Он убеждает, обосновывает, разъясняет — сам пользуется инициативой и предоставляет ее другим. Но по мере того, как собрание переходит от вопросов о досто­инствах и недостатках рукописи к вопросам практическим (печатать или нет, рекомендовать или нет и т.п.), борьба если и продолжается, то все меньше походит на борьбу «за буду­щее» и с определенного момента может стать борьбой «за настоящее».

Сваха Фекла Ивановна в «Женитьбе» Гоголя, предлагая Ага­фье Тихоновне женихов на выбор, может быть, рассчитывает на то, что Агафья Тихоновна тут же воспользуется предложе­нием и приступит к делу? В этом случае наступление ее будет прямолинейным — «за настоящее», и она будет навязывать ини­циативу. Но свахе едва ли выгодно упрощать процесс выбора жениха. Чем проще дело, тем меньше гонорар… Вероятнее, что она начинает с «теории» вопроса. С включением в борьбу Ари­ны Пантелеймоновны речь идет уже о достоинствах и недостат­ках дворян и купцов вообще, и возникает спор, казалось бы, чисто «теоретический». Но как раз тут свахе, может быть, вы­годнее упрощать предмет спора и добиваться не столько «тео­ретического» решения вопроса, сколько изменения поведения тетки в настоящий момент, хотя обнаруживать эту свою цель ей, опять-таки, едва ли целесообразно. Так в тактике свахи может чередоваться наступление «за будущее» — на Агафью — со сдер­жанным наступлением «за настоящее» — на тетку. Ведь бороться ей приходится на двух фронтах.

Чтобы вести сложное «теоретическое» наступление «за бу­дущее», нужно уметь убеждать, то есть обладать убедитель­ными аргументами и уметь воздействовать ими на разум, на разные стороны сознания партнера, применяя все средства наступления, причем каждый — в надлежащий момент, смело и своеобразно.

Использование рычагов наступления, рассмотренных выше, в реальной жизни можно чаше всего наблюдать именно в упор­ных и настойчивых наступлениях за отдаленную цель. Но если такие наступления не завершаются наступлениями «за настоя­щее» и не чередуются с ними, то перед нами нечто, подобное абстрактной теоретической дискуссии.

Встречаются случаи, на первый взгляд, парадоксальные, когда предметом борьбы является не цель, находящаяся в бо­лее или менее отдаленном будущем, а нечто, уже происшед­шее. Оно требует немедленного крутого и психологически труд­ного поворота в деятельности. Возникает наступление «за про­шедшее». Не в силах примириться со случившимся, пытаясь, так сказать, ликвидировать его, люди обрушиваются иногда даже на случайного партнера, пытаясь добиться от него осозна­ния значительности того, что тот (якобы или действительно) не осознает в должной мере. Наступающий призывает в свиде­тели партнера и требует от него признания неправомерности, неестественности, невозможности того, что в действительности уже имеет место. Цель такого наступления лишь в самых общих чертах осознается наступающим. Как только он полностью осознает ее, неизбежно раскроется ее бессмысленность, неле­пость, и наступление прекратится.

Поясним примером. У вас назначено на определенный час в определенном месте деловое свидание чрезвычайной важно­сти; если ваш партнер не явится, то что-то существенное бу­дет безвозвратно потеряно. Партнер опоздал — и все действи­тельно погибло. Обрушиваться на него логически совершенно бесполезно. Опоздание уже произошло, и вернуть потерянное невозможно ни бранью, ни увещеваниями, ни констатацией безответственности партнера... И все же редкий человек в по­добных обстоятельствах удержится от наступления на того, кто представляется ему виновником происшедшей катастро­фы, или даже на случайно подвернувшегося человека. Причем партнер может быть, в сущности, только поводом; наступаю­щий занят самой катастрофой — прошлым. Оно так приковы­вает к себе внимание, что не позволяет ему немедленно за­няться даже насущно необходимым.

Такое наступление чаще всего бывает прямолинейным — штурмом, навязыванием инициативы партнеру, требованием немедленного отчета, подтверждающего чрезвычайную важ­ность случившегося. Но чрезвычайная значительность как раз исключает возможность немедленного ответа. Поэтому любой ответ признается неудовлетворительным. Воздействия усилива­ются — и наступление развивается. Наступающий демонстриру­ет безвыходность — и сам же требует выхода. Он как бы мстит факту за его существование, утверждая его неправомерность.

Кто-то что-то испортил (разбил, сломал); кто-то что-то сказал или не сказал, или не так сказал, как следовало; кто-то что-то не сделал или сделал, — все это может, если представ­ляется чрезвычайно важным, служить основанием для наступ­ления «за прошедшее» или «за прошлое».

Разумеется, наступление по таким поводам может быть и рациональной заботой о будущем — как предостережение, урок.

Гак, скажем, родители указывают детям на их проступки из воспитательных соображений.

Внимательный наблюдатель безошибочно отличит хорошего педагога-воспитателя от плохого, потому что хорошему не свойственно бросаться в наступление «за прошлое»; мы отли­чаем людей выдержанных, разумных от людей несдержанных, поддающихся минутным порывам и плохо владеющих собой, потому что именно они склонны к таким наступлениям.

Обнаженно-противоречивая природа наступлений «за про­шлое» исключает возможность их протекания в спокойном ритме. А по тому, в каких именно обстоятельствах человек теряет самоконтроль и здравый смысл, мы определяем значительность для него этих обстоятельств, а вслед за тем — его подлинные (может быть, скрываемые им) интересы, его темперамент, привычки — вплоть до состояния его нервной системы в данный момент.

Вероятно, в отношении каждого человека можно предста­вить себе событие, которое выведет его из равновесия. Поэтому при особом стечении обстоятельств наступление «за прошлое» естественно для любого человека; но если одному для начала наступления достаточно ошибки кассирши в магазине или од­ного бестактного слова собеседника, то другой не наступает «за прошлое» даже перед лицом очевидной катастрофы.

Устинья Наумовна в комедии Островского «Свои люди— сочтемся» обрушивается на Подхалюзина, предложившего ей сто рублей вместо обещанных тысячи пятисот; Чугунов в «Вол­ках и овцах» — на Горецкого за то, что тот оказался у входа в имение Купавиной, хотя должен был сидеть дома; в «Свадьбе Кречинского» у Сухово-Кобылина Кречинский — на Щебнева из-за обнаруженного последним намерения занести его имя в книгу несостоятельных карточных должников; Хельмер в «Кукольном доме» Ибсена — на Нору из-за написанного ею письма.

После наступления «за прошлое» каждый из перечислен­ных персонажей переходит к «настоящему» или «будущему»: Чугунов пытается купить покорность Горецкого; Кречинский убеждает Щебнева подождать с долгом; Хельмер переходит к распоряжениям о дальнейшем порядке в доме и о поведении Норы. Устинья Наумовна, может быть, дольше других зани­мается «прошлым», но, уходя с бранью и угрозами, и она, похоже, переключается на мысли о будущем. Комизм ситуа­ции и образа свахи в данном случае заключается в нелепости ее притязаний, а ее претензии обнаруживаются в оценке го­норара...

Еще ярче в этом смысле поведение Жеронта в комедии Мольера «Плутни Скапена». В сцене, где Скапен, стремясь выманить у него деньги, рассказывает вымышленную исто­рию о пленении Леандра турками, Жеронт многократно по­вторяет свой знаменитый вопрос: «Какой черт послал его на эту галеру?» Если Жеронт действительно потрясен событием, вынуждающим его к чрезвычайному расходу, то он всю длин­ную сцену только этим прошлым и занят — вопреки здравому смыслу. Длительная борьба из-за безвозвратно потерянного, тем более, если оно— вымысел, неизменно производит ко­мическое впечатление. Впрочем, может быть, Жеронт только прикидывается потрясенным простаком, чтобы уклониться от расхода на выкуп сына?,..

Любую из приведенных сцен можно, конечно, предста­вить и в иной сценической реализации. Драматург всегда пре­доставляет в этом отношении значительную свободу театру. Но в каждой из перечисленных сцен предложены обстоятель­ства, при которых, можно сказать, напрашивается борьба «за прошлое». Если же она действительно происходит, то это по­казывает важность происшедшего для наступающего; а выяв­ление того, что для действующих лиц более и что менее важ­но, подводит к жанровой определенности в актерском испол­нении данной сцены, да и спектакля в целом.

Здесь педагогам уместно познакомиться с тем, как Н.А.­Добролюбов сформулировал различие между трагедией и ко­медией: «Общее между трагедией и комедиею то, что содержа­ние обеих почерпается из ненормального положения вещей и что цель их — выход из этого ненормального положения. Но трагедия отличается тем, что изображает положения, завися­щие от обстоятельств внешних, от того, что у древних назы­валось судьбой и что не зависит от воли человека. Комедия, напротив, именно выставляет на посмеяние хлопоты человека для избежания затруднений, созданных и поддерживаемых его же собственной глупостью»[73].

Крутой и неожиданный поворот событий в благоприят­ную сторону также побуждает иногда наступать «за прошлое». Таковы радостные встречи, случаи избавления от угрожав­ших опасностей, освобождения от тяжелых обязательств. В таких случаях человек опять-таки «обрушивается» на партне­ра. Но уже — с излияниями радости, восторга, счастья. Изли­яния эти чаще всего не встречают сопротивления, а потому длятся обычно считанные мгновения и ограничиваются про­явлениями значительной оценки и «легкого веса».

Такое наступление, опять же, логически нерационально, хотя при определенном стечении обстоятельств более или ме­нее естественно для каждого живого человека. Осуществляется оно нередко одними междометиями или словами, в' которых важен не их смысл, а то, как они произносятся. На сцене эти наступления чаще всего — область актерской импровизации. Объективная цель таких наступлений — призвать партнера к надлежащей оценке неожиданного радостного факта.

Полное отсутствие борьбы «за прошлое» свидетельствует о незначительности происходящих событий для человека. Если же такая борьба идет часто и продолжается подолгу — значит человек очень мало увлечен разумными целями «в будущем».

Устойчивые же мысли о прошлом свидетельствуют уже о равнодушии к настоящему и о неверии в будущее.

В жизни наступление «за прошлое» иногда сознательно ис­пользуется как прием маневрирования в борьбе. Тогда это провокационное поведение: более или менее безобидный об­ман, разыгрывание, показной восторг или показное негодо­вание — «актерская игра» в быту. (Может быть, именно таки­ми должны быть наступления Кречинского и Жеронта в упо­мянутых сценах?)

Наступлением «за прошлое» является всякая месть. Как из­вестно, некоторым людям свойственно мстить долго, упорно, не жалея сил (Яго, Медея). Хотя практически месть выступает в целях, стоящих впереди, и чем мстительней, чем злопамятней человек, тем сложней его цели «в будущем» и тем точнее он переводит их «в настоящее», все же по сути своей месть есть борьба «за прошлое». Поэтому, как бы ни была она тщательно продумана и умело выполнена, ее разумность иллюзорна.

В рассказе Вл.Солоухина «Месть» повествуется, как у под­ростка сорвался тщательно продуманный план мести. При подготовке к его осуществлению «мститель» и предполагаемая жертва занимались вместе разными делами. Дела эти настолько увлекли их, что между ними возникла дружба, и прошлое было забыто[74].

Человек, увлеченный стоящей перед ним трудной и пози­тивной целью, независимо от ее содержания, не бывает мсти­телен. Немстительны были, например, такие разные истори­ческие личности, как Юлий Цезарь, Наполеон, Талейран. Наполеон при этом бывал весьма несдержан в кратковремен­ных вспышках наступлений «за прошлое». Люди, обладающие властью, превышающей размеры их позитивных целей, наобо­рот, обычно бывают мстительны. Недаром такими были чуть ли не все жесткие деспоты — например, римские цезари Тиберий, Нерон и многие другие.

Так как борьба «за прошлое» по сути своей неразумна и не может быть деятельностью общественно полезной, всякая мсти­тельность для большинства людей крайне непривлекательна. Это, разумеется, не значит, что так же общественно бесполезно воз­мездие — оно устремлено к будущему, охраняет будущее от опас­ности повторения прошлого. Именно в этом состоит разумность возмездия, противоположность его безумию мести, которая никогда и никого к добру не приводила. Во всепрощении и в непротивлении также проявляется своеобразная забота о буду­щем. Они, одновременно являясь антиподами и мести и возмез­дия, бывают особо важны в педагогике.