Эксперименты по практическому, интеллекту ребенка

Начало новому и плодотворному ряду исследований было,! жено широко известными работами В. Келера над человеке ными обезьянами. Как мы знаем, Келер время от времени вал в экспериментах реакции ребенка с реакциями шимпанзе; логичной ситуации. Это оказалось роковым для всех позр исследователей. Прямое сравнение практического инт ребенка с аналогичными действиями обезьян стало руковод нитью всех дальнейших экспериментов в этой области!

Таким образом, с первого взгляда может показаться, чт порожденные работой Келера исследования позволительно ра« тривать как прямое продолжение мыслей, развитых в его ста уже классической работе. Но так представляется дело только cgj вого взгляда. Если всмотреться внимательно, легко открьи

_при внешнем и видимом сходстве новые работы по существу пред­
ставляют как бы тенденцию, в основном противоположную той,
которой руководил Келер. ',

Одной из основных мыслей Келера, как правильно указывает О. Липманн, была мысль о родственности поведения антропоидов и человека в области практического интеллекта. На протяжении всей работы Келер в сущности занят стремлением показать человекопо-добность поведения антропоида. При этом в качестве молчаливой предпосылки ему служит допущение, что соответствующее, поведе­ние человека известно каждому из непосредственного опыта. Новые же исследователи, пытавшиеся перенести открытые Келе-ром закономерности практического интеллекта обезьяны на ребен­ка, руководствовались противоположной тенденцией, которая пре­красно обозначена в интерпретации опытов К. Бюлера, данной самим автором. Исследователь рассказывает о своих наблюдениях над самыми ранними проявлениями практического мышления ребенка. Это были действия, по его словам, совершенно похожие на действия шимпанзе. Поэтому указанную фазу детской жизни удачно назвать шимпанзеподобным возрастом. У наблюдаемого ребенка этот период обнимал 10, 11 и 12-й месяцы. В шимпанзеподобном возрасте ребенок делаетсвои первые изобретения, конечно крайне примитивные, но в духовном смысле чрезвычайно важные, считает К. Бюлер.

В применении к ребенку, естественно, методика Келера должна быть изменена во многих отношениях. Но принцип исследования и его основное психологическое содержание остались теми же.Бюлер воспользовался игрой схватывания у ребенка, для того чтобы иссле­довать его умение применять обходные пути при достижении це­ли и использовать примитивные орудия. Некоторые из опытов прямо переносили опыты Келера на ребенка. Такими были опыты, требующие для разрешения задачи снять кольцо с палочки, на которую оно надето, или опыты с веревочкой, привязанной к су­харю.

Опыты Бюлера привели его к немаловажному открытию, а именно: первые проявления практического интеллекта ребенка (ко­торые впоследствии были констатированы также в исследовании Ш. Бюлер и первые начатки которых должны быть отнесены к еще более раннему возрасту —• 6—7-му месяцу жизни ребенка), как и действия шимпанзе, совершенно независимы от речи. К. Бюлер устанавливает в высшей степени важный в генетическом отноше­нии факт, что до речи существует инструментальное мышление, т. е. схватывание механических сцеплений и придумывание механи­ческих средств для механических конечных целей.

Действительное, практическое мышление ребенка предшеству­ет, таким образом, первым начаткам его речи, составляя, очевидно, самую первичную в генетическом отношении фазу в развитии интеллекта. Основная идея Бюлера уже в этих опытах проступает с чрезвычайной ясностью. Если Келер стремится раскрыть человеко-

подобность в действиях высших обезьян, то Бюлер стремится-! зать шимпанзеподобность в действиях ребенка.

Эта тенденция остается неизменной и у всех дальнейших ис вателей, за небольшими исключениями. В ней наиболее ярко; жена та упомянутая опасность зоологизирования детской пси. гии, которая, как уже сказано, является господствующей че всех исследований в этой области. Однако в исследовании Бк. эта опасность представлена в наименее серьезном виде. Bi имеет дело с ребенком до развития речи, и в этом отношении i ные условия, необходимые для оправдания психологической i. лели между шимпанзе и ребенком, могут быть соблюдены. П|„ Бюлер сам недооценивает значение сходства основных услс говоря, что действия шимпанзе совершенно независимы от ре позднейшей жизни человека техническое, инструментальное _ ление в гораздо меньшей степени связано с речью и понятиями/; другие формы мышления.

Таким образом, Бюлер исходит из предположения, что xaj ное для 10-месячного ребенка отношение между практи мышлением и речью — независимость разумного действия ou'f вого мышления — сохраняется и в позднейшей жизни челе что развитие речи, следовательно, существенно ничего не и в структуре практически разумной операции ребенка. Как дим дальше, это предположение Бюлера фактически не по; дено в процессе экспериментального исследования, направлс на выяснение связи между речевым мышлением в понятиях и тическим, инструментальным мышлением. Наши опыты пока ют, что характерная для обезьяны независимость практич действия от речи не имеет места в развитии практического лекта ребенка, идущего в основном как раз по противопс пути — пути тесного сплетения речевого и практического ния.

Неправильная предпосылка Бюлера, однако, как мы уже i
ли, разделяется большинством исследователей, опыты кс
производятся ребенком более зрелого возраста, уже обладг
речью. Мы не имеем возможности представить сколько-ниб)
ный и подробный обзор главнейших исследований этой про.
Остановимся только на основных выводах, которые могут
актуальное значение для нашей основной темы — связи m
кого действия и символических форм мышления в раз!
бейка. H

Прекрасные, систематически проведенные исследования Obi манна и X; Богена привели, как известно, этих авторов к bi мало расходящемуся с положениями Бюлера. Для них, при ших более сложную методику исследования, позволившую тить в сети эксперимента практический интеллект ребенка в ного возраста, в основном остается экспериментально подтвер ной догма о шимпанзеподобности практических действий ре( т. е. о принципиальной идентичности психической природы

ной и человеческой операции употребления орудий, о принципиаль­ном единстве того пути, которым идет развитие практического интеллекта у обезьяны и у ребенка, продвигаясь вперед в обоих слу­чаях за счет усложнения внутренних моментов, определяющих инте­ресующую нас операцию, но не за счет коренного и принципиаль­ного изменения ее структуры.

Уже Бюлер справедливо отмечал, что душевно ребенок гораздо более неустойчив, менее сформирован биологически, менее мощен, чем четырехлетний или семилетний почти взрослый шимпанзе. По этому пути идут и дальнейшие исследования, выдвигая новые и новые, но не принципиальные, а лежащие в том же плане отличия операций ребенка от операций шимпанзе. Липманн и Боген видят главное отличие в доминировании физической структуры в поведе­нии ребенка, но не оптической структуры, господствующей в пове­дении обезьяны. Если поведение обезьяны в экспериментальной ситуации, требующей употребления орудий, определяется, как показал Келер, главным образом структурой зрительного поля* то у ребенка на первый план в качестве определяющего^ фактора высту­пает «наивная физика», т. е. его наивный опыт, касающийся физи­ческих свойств окружающих его объектов и собственного тела.

X. Боген кратко резюмирует результаты сравнения между дей­ствиями детей и антропоидов следующим образом. До тех пор пока физическое действие обнаруживает преимущественную зависи­мость от оптических структурных компонентов ситуации, между ребенком и обезьяной существует различие только в степени. Если же ситуация требует осмысленного включения физических струк­турных свойств вещей, следует признать, что действия обезьяны отличаются от действий ребенка. До тех пор пока не имеется новых толкований поведения обезьяны, различие вслед за Келером можно объяснить¹ тем, что действия обезьяны определяются преимуще­ственно физическими соотношениями.

Мы видим, таким образом, что все различие между развитием практического интеллекта ребенка и обезьяны сводится к замеще­нию оптических структур физическими, т. е. определяется по суще' ству чисто биологическими моментами,'коренящимися в биологи­ческом различии человека и шимпанзе. Автор допускает, правда, изменение этого положения в связи с новыми исследованиями дей­ствий обезьян, не ожидая, по-видимому, что именно действия ребенка при ближайшем рассмотрении дадут повод для пересмотра выдвинутого положения.

Не удивительно поэтому, что по окончании опытов Липманн и Боген вынуждены признать: уже в описаниях Келера, относящихся к шимпанзе, дано много чрезвычайно существенного в отношении поведения ребенка. Они до известной степени возражают Келеру, говорящему, что при описании практического действия человека речь идет о terra incognita, о совершенно не исследованной области. Поэтому заранее нельзя ожидать, что сравнение действий ребенка и Действий обезьяны даст что-либо существенно новое. Все значение

своего исследования авторы видят в том, что оно позволяет зать с большей ясностью уже намеченные Келером сходство и < личие: Не удивительно поэтому заключительное признание' ров, что они не могли бы получить на основании опытов над деч существенно иной картины об обучении разумному действию* || та, которая так прекрасно и убедительно нарисована Келе основании его опытов над обезьянами. Поэтому они должны i к выводу, что, как показывают их эксперименты, качественно ницы' в поведении ребенка и поведении антропоида при обу установить нельзя.

Дальнейшие исследования в той же области в принципиа отношении мало отличаются от соответствующих опытов Б* Богена. Аналогичные опыты, примененные к умственно от и малоодаренным детям, больше приближены к методике Кс Так же точно и применение этих опытов к психотехническому» ру^ глухонемым-детям, использование опытов в качестве тестов, наконец, систематическое проведение их для сравк го изучения детей-разного возраста -г- все эти исследования не j несли ничего принципиально нового с интересующей нас crop

В качестве примера приведем одно из последних исследс
опубликованное «в 1930 г. Речь идет о работе Брейнарда, с воа
ной точностью шаг за шагом воспроизводившего опыты К«
Автор пришел к выводу, что у всех исследованных детей обнар
ваются те же самые общие установки, приемы и методы if
задачи. Старшие дети решают задачу, говорит он, более лов*
помощью тех же самых процессов. Трехлетний ребенок обна_
вает приблизительно те же самые трудности в решении задачи?
и келеровская обезьяна. Ребенок имеет преимущество в виде ]
понимания инструкций, в то время как обезьяны имеют j
ство в виде более длинных рук и большего опыта в обращении к
быми предметами. ,

i Мы видим, таким образом, что реакция трехлетнего принципиально приравнивается к реакции обезьяны, а участие] в процессе решения практической задачи, которое, кстати, с* отмечается всеми авторами, приравнивается также к одному из ч ростепенных, непринципиальных моментов, дающих преин ребенку до сравнению с более длинными руками обезьяны, ляющими ее преимущество перед ребенком. То, что вместе с ] ребенок приобретает и принципиально иное отношение ситуации, в которой происходит решение практической задач что самое его практическое действие представляет с психолог кой стороны совершенно иную, отличную структуру,, болы исследователей не признается вовсе.

Резюмируя.результаты своих опытов, Брейнард говорит что трехлетний ребенок обнаруживает почти ту же самую { по отношению к сходным задачам, что и взрослые обезьяны, us

Первая попытка найти не только сходство, но и принципиа отличие в практическом интеллекте ребенка и интеллекте обе

была сделана в лаборатории М. Я. Басова. Так, С. А. Шапиро и Е- Д- Герке в введении к серии своих экспериментов отмечают, что социальный опыт играет доминирующую роль у ребенка. Проводя параллель между шимпанзе и ребенком, авторы намереваются вести это сопоставление преимущественно под углом зрения послед­него фактора. Влияние социального опыта авторы видят в том, что у ребенка благодаря подражанию и применению орудий или предме­тов по заданному образцу не только возникают готовые, стерео­типно воспроизводимые шаблоны действий, но в конечном счете, происходит овладение самим принципом данной деятельности. Повторные действия, говорят авторы, последовательно накладыва­ются друг на друга, как множественная фотография с выделением общих черт и затушевыванием несходных. В итоге выкристаллизо­вывается схема, усваивается принцип действия. У ребенка по мере роста опыта увеличивается количество» применяемых им моделей понятий. Модели представляют собой как бы рафинированный узор всех прошлых действий одного и того же типа и проектный чертеж возможных форм поведения в будущем, полагают авторы.

Не будем подробно говорить о том, что возникновение таких схем, напоминающих коллективную фотографию Ф. Гальтона, вос­крешает в теории практического интеллекта давно оставленную в психологии теорию образования понятий или родовых представле­ний, соответствующих словесному значению. Оставим также в сто­роне и вопрос о том, насколько вместе с вступлением в решение задачи таких схем, которые образуются чисто механическим путем в результате повторения, входит в действие фактор, принципиально отличный от интеллекта, понимаемого как функция -приспособле­ния к новым обстоятельствам» Укажем только на то, что самое зна­чение социального опыта в данном, случае поиимаетея исключи­тельно с точки зрения наличия годных образцов, которые ребенок находит в окружающей среде. Таким образом, социальный опыт, не меняя ничего'существенного во внутренней структуре интеллек­туальных операций ребенка, просто наполняет ати операции другим содержанием, создавая ряд готовых клише, ряд стереотипных двига­тельных формул, ряд моторных схем, которые ребенок применяет при решении задачи.

Правда, Шапиро и Герке, как и почти дсе другие исследователи,
в процессе фактического описания своих опытов вынуждены ука­
зать на ту своеобразную роль, которую в практически-действенном
приспособлении ребенка выполняет речь. Однако эта роль поистине
оказывается своеобразной, так как речд*, по словам авторов^ заме­
щает и компенсирует подлинное приспособление, она не служит
мостом для перехода к прошлому опыту и чисто социальному виду
приспособления, которое проводится через посредство эксперимен­
татора. ■■- ,

Таким образом, речь не создает принципиально новой структуры практического действия ребенка, и в силе остается прежнее утверж­дение о превалировании готовых схем в его поведении и об исполь-

зовании готовых клише из архива старого опыта. Новое за чается в том, что речь является суррогатом, замещающим неу шееся действие словом или чужим действием.

На этом мы могли бы закончить обзор важнейших экспер
тальных исследований, посвященных интересующей нас
Но прежде чем сделать общий вывод, нам хотелось бы указаты
на одну опубликованную в последнее время работу, которая:
ляет наглядно выделить общий недостаток всех упомянутых ]
наметить отправную точку для самостоятельного разрешения:
мающей нас проблемы. Мы имеем в виду работу Гийома и Me
(1930), к которой мы еще будем иметь случай вернуться. Эти i
исследовали употребление орудий у обезьян. Дети не были
чены в их опыты. Но, сравнивая общие результаты ох
соответствующими действиями человека, авторы приходят
ду, что поведение обезьян аналогично поведению человека, <
ющего афазией, т: е. поведению человека, у которого вы*
речь. •■■■ -< ."' .'■■■• ■

Это указание кажется нам многозначительным и затра самый центральный пункт рассматриваемой проблемы. Мы: щаемсяв сущности к тому, о чем говорили в начале нашего < Если, как устанавливают опыты Бюлера, практические де ребенка до развития речи совершенно сходны с действиями < то, согласно новым исследованиям Гийома и Меерсона, человека, потерявшего речь вследствие патологического : снова начинают с принципиальной стороны представлять не* логичное действиям шимпанзе. Но все то многообразие форт) тической деятельности человека, которое заключено между'; крайними моментами, все практические действия говор ребенка являются ли также принципиально аналогичными по i туре, по психологической природе действиям бессловесных ных? В этом основной вопрос, который нам предстоит разр Для его разрешения мы должны обратиться к собственным эк ментальным исследованиям, которые проводили мы и наши < ники, отправляясь от принципиальных предпосылок иного [ те, которые положены в основу большинства упомянутых, пор исследований. .

Мы стремились раскрыть раньше всего специфически ческое в поведении ребенка и историю становления этого: ния. В частности, в проблеме практического интеллекта нас i совала в первую очередь история возникновения тех форм : чёской деятельности, которые могли бы быть признаны ческими для человека. Нам казалось, что в ряде прежних i ний, руководившихся в качестве основной методологической^ посылки зоопсихологической аналогией, отсутствует этот главный элемент. Все предшествующие исследования, не имеют огромное значение: они вскрывают связь между человеческих форм деятельности и их биологическими: животном мире. Но они не раскрывают в поведении ребенка i

кроме того, что в нем содержится из прежних животных форм его мышления. Новый тип отношения к среде, характерный для челове­ка, новые формы деятельности, которые привели к развитию труда как определяющей формы отношения человека к природе, связь употребления орудий с речью — все это остается для прежних иссле­дований вне предела досягаемости из-за основных исходных точек зрения. Нашей дальнейшей задачей и является рассмотрение этой проблемы в свете экспериментальных исследований, направленных на раскрытие специфически человеческих форм практического интеллекта у ребенка и основных линий их развития.

Изучение употребления знаков у ребенка и развития этой опера­ции с необходимостью привело нас к исследованию того, как возни­кает, откуда берет начало символическая деятельность ребенка. Этому вопросу посвящены специальные исследования, разбитые на четыре серии: 1) изучение того, как возникает символическое зна­чение в экспериментально организованной игре ребенка с предмета­ми; 2) анализ связи между знаком и значением, между словом и обо­значаемым им предметом у ребенка дошкольного возраста; 3) иссле­дование мотивировки, даваемой ребенком при объяснении, почему данный предмет назван данным словом (по клиническому методу Ж. Пиаже); 4) то же исследование с помощью избирательного теста (Н. Г. Морозова).

Указанные работы, если обобщать их результаты с негативной стороны, привели нас к выводу, что эта деятельность не возникает ни тем путем, которым вырабатывается сложный навык, ни тем путем, которым возникает открытие или изобретение ребенка. Символическая деятельность ребенка не изобретается им и не заучивается. Интеллектуалистические и механистические теории здесь одинаково не правы, хотя и моменты выработки навыка, и моменты интеллектуальных открытий многократно вплетаются в историю употребления знаков у ребенка, но они не определяют вну­тренний ход этого процесса, а включаются в него в качестве подчи­ненных, служебных, второстепенных структур. Знак возникает в результате сложного процесса развития — в полном смысле этого слова. В начале процесса стоит переходная, смешанная форма, соединяющая в себе натуральное и культурное в поведении ребенка. Ее мы называем стадией детской примитивности, или естественной историей знака. В противоположность натуралистическим теориям игры, наши опыты заставляют нас сделать вывод, что игра есть главный тракт культурного развития ребенка, и в частности разви­тия его символической деятельности.

Опыты показывают, что ребенку в игре и в речи чуждо сознание условности, произвольности соединения знака и значения. Для того чтобы быть знаком вещи, слово должно иметь опору в свойствах обозначаемого объекта. Не «все может быть всем» в игре ребенка. Реальные свойства вещи и ее символическое значение обнаружи­вают в игре сложное структурное взаимодействие. Так же и слово связывается для ребенка с вещью через ее свойства, вплетаясь в их

общую структуру. Поэтому ребенок в наших опытах не согла
с тем, что можно было бы пол называть стаканом («по нему ход
нельзя будет»), но делает стул поездом, изменяя в игре его свой
т. е. обращаясь с ним как с поездом. Ребенок отказывается net
нить значения слов «стол» и «лампа», потому что «на лампе :
будет писать, а стол будет гореть». Изменить название — знач
него изменить свойства вещи. t

Нельзя яснее выразить тот факт, что ребенок не открь связи между знаком и значением в самом начале возникновения* и долгое время не приходит к осознанию этой связи. Дальне опыты показывают, что и функция называния не возникает-1 однократного открытия, но также имеет свою естественную■__ рию. То, что возникает к началу образования речи у ребенка,! не открытие, что каждая вещь имеет свое имя, а новый спосс щения с вещами, именно их называние.

Таким образом, те связи между знаком и значением, котор! внешним признакам очень рано начинают напоминать бла сходному способу функционирования соответствующие взрослого человека, по своей внутренней природе являются логическими образованиями совсем иного рода. Отнести овла связью между знаком и значением к самому началу культурног вития ребенка — значит игнорировать сложнейшую, растя* более чем на целое десятилетие историю внутреннего пс этой связи.

При вращивании, т. е. переходе функции внутрь, проис сложнейшая трансформация всей ее структуры. Суще моментами, характеризующими трансформацию, следует с как показывает экспериментальный анализ, 1) замещение фу 2) изменение натуральных функций (элементарных лежащих в основе высшей функции и входящих в ее состав) никновение новых психологических функциональных систем! системных функций), принимающих на себя то назначение структуре поведения, которое ранее выполнялось частными циями.

Для краткости поясним все три внутренне связанных собой момента на примере изменения при вращивании вые функций памяти. Уже при простейшей форме опосредова запоминания со всей наглядностью выступает факт замег функций. Недаром А. Бине назвал мнемотехническое запом* цифрового ряда симуляцией числовой памяти. Эксперимент i вает, что не сила памяти, или уровень ее развития, является ющим фактором при запоминании этого рода, но комбинат деятельность, созидание и изменение структуры восприятия < шений, мышление в широком смысле слова и другие процс замещающие память в данной операции, определяют судьбу* деятельности. При переходе операции внутрь замещение фу приводит к вербализации памяти и связанному с этим запомина в понятиях. Благодаря замещению функций сдвигается с ме

элементарный процесс запоминания, который и теперь не элимини­руется из новой операции вовсе, но теряет центральное значение и занимает новую позицию по отношению ко всей новой системе сотрудничающих функций. Входя в новую систему, он начинает функционировать по законам того целого, часть которого он теперь составляет.

В результате всех изменений новая функция памяти (внутренне опосредованный процесс) только по имени совпадает с элементар­ными процессами запоминания; по внутренней сущности это специ­фическое новообразование со своими особыми законами.

Этот перенос социального способа поведения в систему индиви­дуальных форм приспособления опять-таки не является чисто меха­ническим, не совершается автоматически, но связан с применением структуры и функции всей операции и сам образует целую стадию в развитии высших форм поведения. Прежняя сложная форма сотруд­ничества начинает функционировать по законам того примитивного целого, органической частью которого она теперь становится.

Между утверждением, что высшие психические функции, неотъ­емлемой частью которых является употребление знаков, возникают в процессе сотрудничества и социального общения, и другим утверждением, что эти функции развиваются из примитивных кор­ней на основе низших, или элементарных, функций, т. е. между социогенезисом высших функций и их естественной историей, суще­ствует генетическое, а не логическое противоречие. Переход от коллективной формы поведения к индивидуальной на первых порах снижает характер всей операции, включает ее в систему примитив­ных функций и ставит ее на общий для всех этих функций уровень. Социальные формы поведения сложнее, они развиваются у ребенка раньше; становясь индивидуальными, они снижаются до функциони­рования по более простым законам; Эгоцентрическая речь, напри­мер, ниже как речь и выше как стадия в развитии мышления, чем социальная речь ребенка того же возраста. Поэтому, может быть, Пиаже рассматривает ее как предшественницу социализированной речи, а не как ее производную форму.

Таким образом, мы приходим к выводу, что операция употребле­ния знака, стоящая в начале развития каждой из высших психичес­ких функций, по необходимости носит в первое время характер вне­шней деятельности. Знак вначале, как правило, есть внешний вспо­могательный стимул, внешнее средство автостимуляции. Это обуслов­лено двумя причинами: во-первых, происхождением этой операции из коллективной формы поведения, которая всегда принадлежит к сфере внешней деятельности, и, во-вторых, примитивными законами инди­видуальной сферы поведения, которая в своем развитии еще не ото­рвалась от внешней деятельности, еще не эмансипировалась от нагляд­ного восприятия и внешнего действия (например, наглядное, или практическое, мышление ребенка). Законы же примитивного пове­дения гласят, что ребенок раньше и с большей легкостью овладе­вает внешней деятельностью, чем ходом внутренних процессов.

Поэтому операция, превращаясь из интерпсихической в психическую, не сразу становится внутренним процессом повеяв! Она долгое время продолжает существовать и изменяться как i шняя форма деятельности, прежде чем уйдет окончательно : Для ряда функций стадия внешнего знака навсегда остается пс ней ступенью развития, которой они достигают. Другие фу идут в развитии дальше и постепенно становятся внутренними < циями. Они приобретают характер внутренних процессов в длинного пути развития. Переходя внутрь, они снова законы своей деятельности и попадают опять в новую систему^ господствуют новые закономерности.

Мы не можем сейчас остановиться сколько-нибудь пор процессе перехода высших функций из системы внешней в сие внутренней деятельности, мы опускаем многие относящиеся • перипетии развития, но постараемся в кратких чертах передать« нейшие моменты, связанные с переходом высших функций вну

Для тщательного изучения структуры и развития функции приятия мы воспользовались в качестве экспериментального риала немыми тестами С. Коса, служащими обычно для исг, комбинаторной деятельности. При решении теста ребенок скомбинировать из кубиков с разноцветными гранями прея ную в виде образца более или менее сложную разноцветную (_ж При этом мы получаем возможность наблюдать, как ребенок принимает образец и материал, как он передает форму и цвет*| личных комбинациях, как он сравнивает свое построение с обра и много других моментов, характеризующих деятельность его < приятия. Исследование охватило более 200 испытуемых и было.1 ведено в сравнительно-генетическом аспекте. Наряду с детьми4 до 12 лет) были исследованы взрослые (нормальные, принадле щие к различной культурной среде и уровню и нервно-психиче больные истерией, афазией, шизофренией) и дети глухоне олигофрены (Л. С. Гешелина).

Исследование показало, если остановиться в интересующей!;! связи только на самом основном и наиболее общем из его резул тов, что обычное представление о независимости процессов i ятия от речи, о принципиальной непосредственности пс» функций восприятия, о возможности с помощью немых тестов j ватно исследовать природу функции восприятия на всех ступе развития и притом совершенно независимо от речи не находил подтверждения в фактических данных.

Факты говорят об обратном положении дела. Подобно томуч в наших опытах с передачей содержания картин путем словес описания и путем игрового действия мы могли констатировать : бочайшие изменения, вносимые в процесс восприятия речью, точно и в этом специальном исследовании мы могли наблюд сравнивая решение одной и той же задачи глухонемым и слыша ребенком, афазиком и нормальным испытуемым, ребенком на [ ней и более поздней ступенях развития, как речевое мышление,

систему которого все более и более включаются процессы воспри­ятия, преобразует собственные законы восприятия. Это особенно легко наблюдать, потому что законы той и другой функций обнару­живают на ранней стадии противоположно направленные тенден­ции: восприятие целостно, речь аналитична.

При процессах прямого восприятия и передачи воспринятой фор­мы, не опосредованной речью, ребенок схватывает и закрепляет впечатление целого (цветовое пятно, основные признаки формы _{и т п}.) — _ВСе равно, насколько верно и насколько непримитивно он это делает. При вступлении в действие речи его восприятие пере­стает быть связанным непосредственным впечатлением целого; в зрительном поле возникают новые, фиксируемые словом центры и связи различных пунктов с этими центрами; восприятие перестает быть «рабом зрительного поля», и независимо от степени правиль­ности и совершенства решения ребенок воспринимает и передает деформированное словом впечатление.

Очень важные выводы вытекают отсюда в отношении немых тестов: решать задачу молча еще не значит, как учит наше исследо­вание, решать ее без помощи речи. Умение думать по-человечески, но без слов, дается только словом. Это положение психологической лингвистики (А. А. Потебня) находит полное подтверждение и оправдание в данных генетической психологии.

Исследование функции образования понятий, начатое нашим сотрудником Л. С. Сахаровым, разработавшим для этой цели спе­циальную методику эксперимента, показало, что функциональное употребление знака (слова) в качестве средства направления внима­ния, абстрагирования, установления связи, обобщения и т. п. опера­ций, входящих в состав данной функции, является необходимой и центральной частью всего процесса возникновения нового понятия. В этом процессе участвуют все основные элементарные психичес­кие функции в своеобразном сочетании и под главенством операции употребления знака (Л. С. Сахаров, Ю. В. Котелова, Е. И. Пашков-ская).