Основные черты христианского

Педагогико-риторического идеала

Тексты Нового Завета

Цели и характер настоящей работы диктуют нам выбор лишь одного из аспектов обширнейшей риторической проблематики, связанной с христианским и православным богословием. Труды по истории отечественной риторики, появившиеся в последние годы, посвящены анализу истоков и многообразия риторических форм в ораторской прозе Руси, деятельности выдающихся риторов, характеристике содержания отечественных учебных риторик и риторических трактатов.

Для наших же задач важнее ограничиться не столько поисками характерных систем риторических форм, сколько внутренних законов, ведущих принципов, главенствующих эстетических и этических категорий, которые определяют парадигму христианско-православ-ного идеала учительной речи и речевого поведения ("учительной" — в значении "обращенной к ученикам", когда произносящий речь, проповедующий выступает духовным отцом по отношению к своим слушателям — духовным детям,и риторический образец понимается заведомо как идеал педагогико-ритори-ческий).

Эти цели позволяют, как представляется, в основном сосредоточиться на риторико-концептуальном анализе евангельских проповедей Христа — в сопоставлении с теми риторическими образцами проповедни-

ческой педагогической (обращенной к детям) речи, которые в настоящее время приняты отечественной православной церковью (материалом для исследования мы выбрали проповеди о. Артемия Владимирова; достаточно детальный анализ одной из них, Рождественского обращения к малым детям (январь 1992 г.), приводим для того, чтобы сделать заключения о судьбе отечественного современного педагогико-риторического идеала как образца, сохраняющего основные черты христианско-православной педагогико-риторической традиции).

Из евангельских текстов для нас особый интерес представляет Нагорная проповедь. Это первый свод принципов новой (христианской) этики, в частности этики речевого поведения, провозглашенный как система императивов — заповедей и принятый как наиболее общий, безусловный и высший образец в течение всей последующей истории христианской культуры.

Остановимся сперва на тех новых этических принципах, которые в первой части Нагорной проповеди противопоставляются древнему "закону" (Матф., 5).

Античная "софросина" претворяется в одну из важнейших христианских добродетелей — кротость("Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю", — читаем в первых строках текста проповеди (Матф., 5.5).

Ветхозаветному "не убивай; кто же убьет, подлежит суду" противопоставлено осуждение гнева, хулына ближнего как грехов, подлежащих верховному суду (Матф., 5.21—22), проповедь примиренияи миротворчества (Матф., 5. 9, 24), правдивости(Матф., 5.10).

Во второй части Нагорной проповеди как особенно значимый принцип духовной жизни провозглашается принцип тайныдобродеяния и молитвы ("сокровенное истинно"); именно эта заповедь, как представляется, явилась впоследствии основанием исключительной важности категории безмолвияв христианской системе ценностей и отражающей ее риторической культурной парадигме (см. подробнее ниже). Осуждается показное, тщеславное в поведе-

ний (Матф., 6.2), лицемериекак особый грех (Матф., 6.2); (Матф., 6.16); порицается многословие(Матф., 6.7, 8). Начало третьей части проповеди (Матф., 7) специально посвящено заповедям, провозглашающим недопустимость осуждения, хулына ближнего и лицемерия(метафора "сучок и бревно": "Не судите, да не судимы будете... Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза, и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего" (Матф., 7.1—5). Как основной этический закон социального поведения провозглашается принцип: "Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон ипророки" (Матф., 7.12).

Посмотрим теперь, как организованаНагорная проповедь в единый текст — риторическое целое.

Открывается проповедь четко выделяющимся вступительным фрагментом, привлекающим внимание, завораживающим своим размеренным звучанием и воздействующим, как заклинание: это девять фраз с идентичной синтаксической структурой и единоначатием:

"Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся" — и т. д. (Матф., 5.3-11).

Эта последовательность общих тезисовзаключается выводом-призывом("Радуйтесь и веселитесь..."): оказывается, что каждый из тезисов характеризует слушателей, возможных учеников и последователей.

Далее следует похвалаученикам в форме двух развернутых метафор (повтор с синтаксическим параллелизмом и единоначатием: "Вы — соль земли... Вы — свет мира...") (Матф., 5.13—16).

Заключается она вновь выводом-призывом ("Так Да светит свет ваш пред людьми...").

Особое значение имеет следующая фраза, риторическая задача которой — внушить слушателям доверие к оратору,снять возможные сомнения в нем: "Не Думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков; не нарушить пришел Я, но исполнить" (Матф., 5-17). Доказательства этого утверждения приводятся ни-

же (Матф., 5.18, 19). Они имеют антитетический принцип построения.

Далее провозглашается, однако, необходимость "новой праведности", нового закона, которому и явился научить оратор (Матф., 5.20). Так подготавливается обширная следующая часть проповеди, посвященная противопоставлению древнего и нового законов, прежней и новой праведности. Оно осуществляется в форме повторений "теза— антитеза", имеющих параллельное синтаксическое строение:

"Вы слышали, что сказано древним...

А Я говорю вам..."

Так построены фразы (Матф., 5):

— 21/22 (в фрагментах 23—26 конкретизируется и разъясняется примерами сущность антитезы 21/22);

— 27/28 (далее — в 29, 30 — следует конкретизирующая противопоставление метафора);

— 31/32;

— 33/34 (конкретизация антитезы в примерах дается в 35—37);

— 38/39 (конкретизация в примерах 39-42);

— 43/44.

Фрагмент 45 представляет собой призывследовать новому закону, провозглашенному выше; в 46 и 47 фрагментах — доказательства,еще усиливающие призывэмоционально с помощью сравнений, и, наконец, 48 — общий вывод ко всей первой части Нагорной проповеди ("Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный").

Следующая, срединная, часть посвящена провозглашению дополнительных духовных заповедей — здесь нет уже прямого "отталкивания" от ветхозаветных законов, но приверженность им осуждается в форме "антипримеров", используемых для введения новых принципов поведения. Вот какова риторическая структура этой части (Матф., 6):

1 — наставление-заповедь ("Не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас..."), последствия ее невыполнения;

2— конкретизация 1; "антипример" ("Как делают лицемеры в синагогах...");

З— метафора, поясняющая 1;

4 — повторение заповеди 1 ("Чтобы милостыня твоя была втайне...");

5 — новая заповедь (о молитве); "антипример" ("И когда молишься, не будь, как лицемеры...");

6— конкретизация 5; пример;

7,8— конкретизация 5; "антипример" ("Не говорите лишнего, как язычники...").

Далее 9-13 следует полный образец молитвы ("Отче наш"), завершающий развитие и разъяснение 5.

14— заповедь-наставление (о прощении), доказательство ее необходимости (последствия следования ей);

15 — последствия невыполнения 14;

16 — новая заповедь и "антипример" ("Не будьте унылы, как лицемеры...");

17 — конкретизация 16, последствия выполнения ее 18;

19, 20 — заповедь в форме антитезы, с развернутой метафорой ("Не собирайте себе сокровищ на земле... Но собирайте себе сокровища на небе...");

21 — доказательство к 19, 20;

22, 23 — содержат последовательную цепь логических заключений, необходимых для обоснования тезиса 24; она построена на развитии метафоры "Светильник тела есть око"; заключается все это риторическим вопросом;

24 — тезис в антитетической форме ("Никто не может служить двум господам...");

25 — заповедь-вывод из 22—24, завершение — риторический вопрос;

26 — сравнение, поясняющее и доказывающее 25 (о "птицах небесных"); заключение — риторический вопрос;

27 — подтверждение к 25 (в форме риторического вопроса);

28 — второе сравнение, доказывающее 25 (о "лилиях долин"); оно открывается риторическим вопросом и развивается далее в 29;

30 — вывод из 28—29 — эмоциональное восклицание, доказывающее 25;

4 Педагогическая риторика

31 — общий вывод к 25—30, сопровождающийся "антипримером" 32 — доказательством ("потому что всего этого ищут язычники") и еще одним, самым сильным аргументом к 25 ("и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом").

Заключается эта часть призывом-обобщением, аналогичным и параллельным по структуре к 25 и афористичным по форме ("Довольно для каждого дня своей заботы").

Третья часть проповеди (Матф., 7) продолжает введение новых этических законов; она особенно образна, насыщена развернутыми метафорами, настолько обширными, что это превращает их в притчи.

Так, первая заповедь ("Не судите, да не судимы будете..."— 1, сопровождающаяся доказательством — 2 — в форме двух синтаксически параллельных конструкций, поясняется метафорой-притчей о "сучке и бревне" — 3, 4, 5; в форме двойной развернутой метафоры подается заповедь— 6 ("Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями..."), за которой следует новое наставление, повторенное, как эхо, троекратно ("Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам") — 7, отраженное такой же параллелью доказательства ("Ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят") — 8; 9, 10 — представляет собой еще одно доказательство-метафору к 7 в форме риторического вопроса. Выводом-обобщением к этому метафорическому обоснованию служит 11, разъясняющее смысл метафоры — 9, 10, как отгадка к загадке. И наконец, весь ход поучения 1 — 11 заключается наиболее общим выводом, в котором звучит высший принцип новой (христианской) этики:

"Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними..." — 12.

Образную форму имеет и заповедь, выраженная с помощью метафоры-антитезы "тесные врата / широкие врата"—13, 14: 13— тезис, 14— доказательство.

Далее в новых заповедях метафоры уже нанизываются одна на другую, порой даже противореча друг другу:

"Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а внутри суть волки хищные" — 15; _а доказывается этот тезис уже с помощью антитетической метафоры-притчи о добром и худом дереве ("По плодам их узнаете их..." — 16, 17, 18, 19). Все это заключается выводом-повторением зачина— 16 "Итак по плодам их узнаете их" — 20.

Эмоциональное напряжение, создаваемое с помощью этих приемов, в (15—20), необходимо оратору для доказательства истинности его учения и его самого как пророка; именно здесь решается главный вопрос — кто и от чьего имени проповедует. Оратор напоминает слушателям о "плодах" его деятельности ("не от Твоего имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили?" — как видно, здесь следует ряд риторических вопросов, задаваемых от лица слушателей).

Вместе с тем им указывается истинный, верховный авторитет нового закона — "Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!" войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного" - 21.

Последняя антитетическая метафора — притча, заключающая Нагорную проповедь, призвана пояснить главный вывод, к которому подводится аудитория:

"Итак, всякого, кто слушает слова Мои сии и исполняет их, уподоблю мужу благоразумному..." (притча о том, кто построил дом свой на камне и кто построил его на песке) — 24—27.

Заключительные строки текста главы 7 (Матф.), завершающие повествование о Нагорной проповеди Христа, содержат оценку евангелистом результата этой речи и причин ее воздействия:

"И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его,

Ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи" — 28, 29.

Приведенные выше наблюдения свидетельствуют, как представляется, о следующих особенностях данного текста, позволяющих решить сложнейшую его этико-педа-

4*

готическую задачу: это высокая четкость риторической структуры текста; простотаи "прекрасная ясность", "прозрачность" речи; динамичностьее смыслового и структурного движения, но вместе с тем и уравновешенность и соразмерность, музыкальная ритмичность содержательной и формальной структуры текста, сообщающие речи свойство гармонизирующеговоздействия; обилие доказательств,аргументирующих каждую заповедь и даже нередко отдельные элементы наставлений, множество конкретизирующих примеров,поясняющих поэтических образов-метафор и сравнений,большинство которых имеет развернутуюформу и иногда (особенно в заключительных частях текста) почти превращается в притчу; широко используются приемы косвенного информирования;таким образом, сообщаемая информация строго дозируется(что отчетливо отмечается в формальной структуре текста), каждая "порция" ее поясняется различными способами, снабжается выводами, четко сформулированными в афористической, запоминающейся форме, перефразируется, а то и просто повторяется, В результате возникает высокая действенность речи, цели и особенности которой (см. выше) позволяют квалифицировать ее как речь педагогическуюв общем, высоком смысле этого слова. Отметим также обилие в тексте (монологическом по форме) разнообразных средств ди-алогизации дискурса(обращения, призывы, риторические вопросы и вопросы, заданные как бы от лица слушающих, средства непрямого информирования и др.). Эти черты, характеризующие риторическую парадигму, используемую (и создаваемую) в Нагорной проповеди, присущи и другим текстам Нового Завета.

2.2. "Лествица" Св. Иоанна

Обратимся теперь к тексту "Лествицы" Св. Иоанна Лествичника, игумена Синайской горы, переведенной на Руси в XII в. и оказавшей значительное влияние на становление риторико-педагогической тради-

100

ции восточного славянства. "Лествица" Св. Иоанна, составленная из тридцати Слов-поучений, призвана описать восхождение по тридцати ступеням духовного совершенства. Посмотрим, как в этом письменном памятнике раннего христианства отражается представление о речевом идеале, как характеризуются существенные признаки последнего.

Общеэтические заповеди кротости, смирения, смиренномудрия, простоты, уравновешенности, подавления аффектов и избавления от страстей, тайны духовной жизни, "незлобия", любви к ближнему, миротворческой гармонизирующей устремленности внутреннего и внешнего бытия — все эти принципы определяют в "Лествице" этико-эстети-ческие черты риторического идеала, правила речевого поведения христианина, ищущего совершенства. Так, в Слове "О послушании" читаем: "Как могло иметь у них [братии] место празднословие или кощунство? Если кто-нибудь из них начинал распрю с ближним, то другой брат, тут случившийся, делал поклон и тем укрощал их гнев... старцы, как дети... имели величайшею похвалою— свое смирение... одни из них говорили, что низошли в бездну смиренномудрия, которым на век всякую брань отразили, а другие сказывали, что достигли совершенного неощущения и безболезненность в укоризнах и досадах" (1, с. 27).

Кротость, приветливость, веселость, непритворность в словах, непринужденность, простота и искренность в речах — вот каким предстает образец поведения достойного человека (Там же, Слово 8).

"...Обучайся умному безмолвию... связывай язык твой, неистово стремящийся на прекословия" — вот способы достижения этого идеала (1, с. 36).

Греховны хула на ближнего, всякий словесный ^СУД над ним (осуждение), многоречивость, пустословие (1, с. 38). В случае же, если человек подвергается укоризнам и упрекам, достойно терпеливо и кротко переносить хулу (1, с. 39—40). А вот каковы правила поведения в беседе:"Кто в беседе упорно Желает настоять на своем мнении, хотя бы оно было

101

и справедливо, тот да знает, что он одержим диа-вольским недугом и если он так поступает в беседе с равными, то может быть обличение старших и исцелит его; если же обращается так с большими себе и мудрейшими, то этот недуг от людей неисцелим" (1, с. 40).

Особый статус в парадигме христианских принципов речевого поведения принадлежит безмолвию:"молчаливый муж есть сын любомудрия" (1,с. 46) и кротости(см. Слово 8 "О безгневии и кротости"). Кротости же посвящено и Слово 24 ("О кротости, простоте и незлобии, которые не от природы происходят, но приобретаются тщанием и трудами, и о лукавстве"). Все содержание этой части прямо связано с нормами речевого поведения; тут же осуждается и исследуется грех лицемерия, лжии коварства. Отдельное Слово (27: "О безмолвии") трактует эту философско-этическую категорию и ее специальные риторические проявления, начала работы над собой по обретению этой добродетели, цели этого духовного труда и его результаты; подробно описываются различные виды безмолвия и бесовские искушения, направленные на то, чтобы отвратить человека от этой добродетели.

Кротостьпредстает как "недвижимое устроение души, в бесчестиии в чести пребывающее одинаковым"; с большой психологической тонкостью понимается состояние безгневия: "начало безгневия есть молчание устпри смущении сердца; средина — молчание помысловпри тонком смущении души; а конец — непоколебимая тишина— при дыхании нечистых ветров" (1, с. 88). Антиподы кротости и безгневия — гневливость и раздражительность — осуждаются как состояния греховные: "Если признак крайней кротости состоит в том, чтобы и в присутствии раздражающего сохранять тишину сердечную и залог любви к нему, то, без сомнения, крайняя степень гневливости обнаруживается тем, что человек наедине сам с собою, словами и телодвижениями как бы с оскорбившим его препирается и ярится" (1, с. 89). Такой психологический анализ и сейчас пред-

102

ставляется обоснованным, содержательным и весьма заслуживающим нашего внимания.

Особая часть книги (Слово 10 "О злословии и клевете") подробно трактует причины и корни этих явлений в человеческой душе и в общении, прослеживает процессы их зарождения, анализирует скрытые в этих грехах разрушительные силы, содержит наставления по борьбе с ними: "Никогда не стыдись того, кто перед тобою злословит ближнего; но лучше скажи ему: "Перестань, брат, я ежедневно падаюх в,.лютейшие грехи, и как могу я его осуждать?"'^ сделаешь таким образом два добра, и одним пластырем исцелишь и себя и ближнего" (1, с. 97). Заметим, что и современная практическая лингвопрагматика, на основе изучения речевого поведения человека разрабатывающая соответствующие рекомендации по корректировке речевого общения, недалеко ушла от цитированного выше совета (см. пример 2).

Следующий раздел "Лествицы" (Слово 11 "О многоглаголании имолчании") посвящен близкой проблеме: "В предшествовавшем слове мы сказали кратко о том, сколь бедственно и вредно судить ближних, вернее же самим судимыми быть и страдать от собственного языка... Ныне же порядок требует, чтобы мы показали причину сего порока и дверь, которою он входит в нас..." (1, с. 99). Ужасен по своим последствиям грех многословия:"Многоглаголание есть признак неразумия, дверь злословия, руководитель к смехотворст-ву, слуга лжи, истребление сердечного умиления, призывание уныния, предтеча сна, расточение внимания, истребление сердечного хранения, охлаждение святой теплоты, помрачение молитвы" (Там же). Нормам речевого поведения посвящено и следующее Слово 12 ("О лжи").

Таким образом, из тридцати частей книги — Слов — специально нормам речевого поведения посвящены три, а в большинстве других также уделяется большое внимание этическим принципам речевого общения, характеризуются отдельные черты речевого идеала.

103

Большой интерес для нас представляет "Слово особенное к пастырю", входящее в состав "Лествицы", так как в нем находим некоторые существенные ри-торико-педагогические рекомендации.

"Учителям неприлично преподавать наставления, выписанные из сочинений других, так как и живописцам, когда они делают только списки с чужих рисунков," — читаем в этом разделе; пастырю-наставнику дозволяется зато гневное слово, направленное на искоренение пороков: "Да мещет пастырь, как камнем, грозным словом на тех овец, которые по лености или по чревоугодию отстают от стада; ибо и это признак доброго пастыря" (1, с. 253); допускается "выговор огорчающий, но скорее врачующий болезнь," "сильное и жестокое нападение на негодующих для их спасения".

Однако эти "жесткие" педагогические средства должно применять в сочетании с противоположными приемами воздействия: нужны и "кроткие, тихие и мягкие слова", и "приятное слово"; наставнику рекомендуется бесстрастие в обращении с учениками, расположение к ним "соразмерно их достоинству, дабы... не сделать вреда" (1, с. 255).

Бесстрастие внутреннее необходимо для того, чтобы наставник "мог... при случае притворно показывать какую-нибудь из страстей, и особенно гнев" (там же). Таким образом, в работе по духовному совершенствованию и воспитанию учеников допускается элемент актерской игры.

Высоки требования автора "Лествицы" к учителю: "Не тот учитель достоин удивления, который способных отроков сделал знающими людьми, но тот, который невежд и тупоумных умудрил и довел до совершенства" (1, с. 256). Главным же принципом деятельности наставника названа любовь.

Св. Иоанн предостерегает пастыря от такого молчания ученика, которого природа учителю не совсем понятна: многие принимали молчание кормчего за признак благополучия, доколе не ударились о камень, говорит Лествичник. Так же пагубна бывает и излишняя стыдливость самого учителя: "В таком случае да

104

не отрицаются поступать так, как обыкновенные учители поступают с учащимися, и письменно излагают наставления" (1, с. 257). Если же необходимо порицание ученика, то Св. Иоанн рекомендует внимательно выбирать форму "обличения": "Если кто, будучи обличаем наедине, не стыдится, тот и обличение, сделанное перед многими, обращает в повод к большему бесстыдству" (там же).

Слово пастыря, по Св. Иоанну, — главный инструмент духовного формирования учеников: "Когда овцы пасутся, пастырь да не перестает употреблять свирель слова... ибо волк ничего так не боится, как гласа пастырской свирели" (1, с. 259).

Обязанность наставника — найти равновесие между смирением перед учениками и чрезмерным вознесением над ними; но лучше советоваться с ними "в некоторых делах", чем "обращаться с ними насмешливо" (там же).

Резко осуждаются в поведении духовного учителя гневливость, чрезмерная взыскательность. От воспитателя требуется внимание к выбору средств воздействия и характеру предлагаемой духовной пищи: "Часто одна и та же пища в некоторых производит усердие, а в других печаль. При сеянии духовного семени должно рассуждать о времени, о лицах, о количестве и качестве семени" (1, с. 261). Идеалом учителя, конечно, провозглашается Иисус, и от пастыря-человека ожидаются не только вышеуказанные достоинства, но и радостноеспокойствие в его деятельности и поведении.

Итак, тексты евангельских проповедей и духовные наставления "Лествицы", включающие специальные педагогические рекомендации, позволяют судить об особенностях педагогико-риторического идеала христианства, об иерархии ценностей в парадигме этого образца учительской речи, а это дает нам основания для заключений о преемственности между общеречевой и педагогико-риторической культурой античности и христианства.

105