О ПОЛЬЗЕ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Спор между теорией и практикой — спор очень старый, который

Спор между теорией и практикой — спор очень старый, который, наконец, умолкает в настоящее время, сознавая свою не­основательность. Война между практиками и теоретиками, между поборниками опыта и поборниками идеи, приближается к миру, главнейшие условия которого уже обозначились. Пустая, ни на чем не основанная теория оказывается такой же никуда не годной вещью, как факт или опыт, из которого нельзя вывести никакой мысли, которому не предшествует и за которым не следует идея. Теория не может отказаться от действительности, факт не может отказаться от мысли. (...)

Нет такого педагога-практика, который бы не имел своей, хотя крошечной, хотя туманной, теории воспитания, и нет такого сме­лого теоретика, который бы по временам не оглядывался на факты. Но если можно не доверять кабинетной теории воспитания, то еще более причин не давать никакого важного и общего значения одиночной опытности практика. Неужели дело воспитания так легко, что стоит только принять на себя звание воспитателя, чтобы постигнуть это дело во всей его полноте? Неужели доста­точно только несколько лет воспитательной деятельности и еди­ничной наблюдательности, чтобы разрешить все вопросы воспи­тания? Самые закоренелые педагоги-рутинеры беспрестанно тол­куют о трудности своего искусства и отвергают теорию именно на том основании, что она слишком легко дается кабинетным муд­рецам. Конечно, ни один практик-педагог не отвергает возможно­сти большего или меньшего совершенства в своем деле, конечно, ни один из них не признает равенства искусства воспитания во всех своих собратиях. Напротив, каждый из них так гордится сво­ей опытностью, высчитывая по пальцам года своей воспитатель­ной деятельности. На чем же основывается такое неравенство, или, другими словами, что такое педагогическая опытность? Большее или меньшее количество фактов воспитания, пережитых воспи­тателем. Но конечно, если эти факты остаются только фактами, то они не дают опытности. Они должны произвести впечатление на ум воспитателя, классифицироваться в нем по своим характе­ристическим особенностям, обобщиться, сделаться мыслью, и уже эта мысль, а не самый факт, сделается правилом воспитательной деятельности педагога. (...)

Воспитательная деятельность, без сомнения, принадлежит к области разумной и сознательной деятельности человека; самое понятие воспитания есть создание истории; в природе его нет. Кроме того, эта деятельность направлена исключительно на раз­витие сознания в человеке: каким же образом может она отка­заться от мысли, от сознания истины, от обдуманности плана?

Но что же предлагает нам педагогическая литература, если не собрание опытов сознанных и обдуманных, если не результаты процесса мышления, направленного на дело воспитания? Какой воспитатель, будь он самый закоренелый рутинер, отвергнет совет педагога, более его опытного, или откажется подать благоразум­ный совет только что начинающему собрату? Практика, факт — дело единичное, и если в воспитании признавать дельность одной практики, тo даже и такая передача советов невозможна. Передает­ся мысль, выведенная из опыта, но не самый опыт; если только это не передача тех старушечьих рецептов, в которых говорится: "Ты, мой батюшка, возьми эти слова, напиши их на бумажке, а потом сожги и пепел выпей с водой против утренней зорьки, и там уви­дишь, что выйдет". Неужели искусство воспитания может упасть в такую темную, бессознательную область предрассудков, поверий и фокусов, а такова судьба его, если оно будет предоставлено единич­ной практике каждого. "Это прекрасный преподаватель, прекрас­ный воспитатель", — говорит молва, но в чем заключается его сила и откуда проистекает его искусство — этого никто не знает, да этого и нельзя знать; до этого можно дойти только собственной практикой. Не правда ли, что это нечто вроде фокусов наших знаха­рок и шептуний? Неужели же искусство воспитания, это искус­ство развития сознания и воли, может оставаться на этой низкой ступени и не подымется даже на ту, на которой стоит медицина, собирающая факты, но основывающаяся на знании, с одной сторо­ны, человеческого организма и его отправлений, а с другой, на значении свойств ядов и медикаментов.

Между искусством медицины и искусством воспитания мно­го аналогии, и мы воспользуемся этой аналогией, чтобы показать яснее отношение теории к практике в деле воспитания.

Одно ученье не может создать хорошего медика; для этого, конечно, необходима и врожденная наблюдательность, и много­летний опыт; но неужели поэтому должна быть отвергаема польза медицины как учения? Далеко бы ушла медицина, если бы она остановилась на рецептах знахарей и случайно открытых врачеб­ных свойствах некоторых медикаментов! Каковы бы были резуль­таты медицинской практики, если бы она, оставаясь только прак­тикой, не обратилась за знаниями к наукам природы; если бы вся­кий, без предварительной подготовки, пускался в практику, надеясь на свои наблюдательные способности и рассчитывая только на личный опыт? Сколько грубейших ошибок, которых теперь не сде­лает студент, далеко не кончивший медицинского курса, предстоя­ло бы испытать на таком пути даровитейшему человеку, и эти ошибки, стоившие многим жизни, причиняя громадный вред, оста­ваясь личным опытом, не принесли бы ни малейшей пользы: вся­кий должен был бы начинать снова, для себя лично, ту же дорогу ошибок. Самое предположение такой рутины в медицине кажется нелепым; но это только потому, что искусство лечения уже несколько веков опирается на науку. Но чем же такое мнение лучше в прило­жении к воспитанию? Почему от воспитателя можно не требовать предварительной подготовки к своему делу, предоставляя все его личной наблюдательности и его личному опыту? Разве дело вос­питания менее важно, чем дело медицины? Разве предмет воспита­ния, душа человеческая, не имеет также своих законов, как и пред­мет медицины, тело? Почему анатомия, физиология, патология воз­можны для тела и не нужны для души? Разве душа, как и тело, не имеет своего организма, не развивается по внутренним своим зако­нам, не подвержена уклонениям от нормального состояния? Разве в явлениях душевной деятельности, в развитии души в различных личностях, мы не замечаем ничего общего? Разве здесь нет также фактов и законов?

Если медицинская практика, основанная единственно на ру­тине и предании, могла бы принести много зла и весьма мало пользы, то воспитательная практика, поставленная в то же поло­жение, приносит столько же зла и столько же пользы. Результа­ты дурной медицины виднее: они осязательны; но результаты дурного воспитания не менее существенны, и если они не так заметны, то только потому, что на них менее обращают внимания. Конечно, не вся масса безнравственности людей и не весь мрак невежества может быть приписан недостаточности или ошибоч­ности воспитания, как и не вся масса болезней и преждевремен­ной смертности может быть приписана недостаточности или ошибочности медицины; и наоборот: не всегда здоровое состоя­ние души или тела может быть приписано усилиям медицины или воспитания. Но кто же в настоящее время может сомневать­ся в пользе научного пути медицины, указывая, с одной стороны, на раннюю смерть или болезнь, а с другой, на здоровое состояние и долголетие людей, никогда не прибегавших к пособию медика, или на несколько случаев удачного лечения знахарями?

Но может быть, какой-нибудь педагог-практик будет отвер­гать полезность теоретического изучения науки воспитания, основываясь на достаточности его результатов, достигаемых без помощи теории. Такому педагогу-практику мы можем сказать только, что он величайший утопист и мало наблюдал над явлениями, представляемыми общественной и частной жизнью. Нужно с намерением закрыть глаза, чтобы не видеть, какое ничтожное влияние оказывает воспитание на нравственность общества, как мало оно возвышает дух над телом и выдвигает вперед духовные потребности, когда воспитание направлено дурно, т. е. когда духов­ная сторона людей, подвергавшихся в молодости воспитатель­скому процессу, не была развита как следует. Жажда денег, неве­рие в добро, отсутствие нравственных правил, презрение к мысли, любовь к окольным тропинкам, равнодушие к общественному благу, снисходительность к нарушению законов чести... — вот враги воспитания, с которыми оно призвано бороться. (...)

Но не требуем ли мы многого от воспитания, сваливая на него ответственность в общественной нравственности и в степени умственного развития общества? Но делаем же мы те же самые требования медицине, требования, ограничиваемые возможностью, но тем не менее действительные? К чему же и воспитание, если оно не будет действовать на нравственное и умственное развитие человека? Зачем зубрить историю Аристидов, Сократов, Катонов, если только от природного благородства или неблагородства натуры нашей будет зависеть исполнение или неисполнение на­шего общественного долга? К чему учить историю, словесность, все множество наук, если это ученье не заставит нас полюбить идею и истину больше, чем деньги, карты и вино, и ставить ду­ховные наслаждения выше телесных, духовные достоинства выше случайных преимуществ? Неужели только для того, чтобы ис­полнить необходимую процедуру молодости, просидеть известные годы на школьной скамье и получить аттестат в благополучном окончании курса? Но в таком случае, зачем вся эта трата време­ни для приобретения временных познаний, требуемых только на экзамене и ни к чему не годных в жизни? Тогда нужно переда­вать только технические сведения, учить читать, писать, считать, мерить и более ничего. Кто же согласится ограничить воспитание одной техникой?

.Нельзя требовать от медицины, чтоб не было случаев ранней смерти или повальных болезней; нельзя требовать от воспита­ния, чтобы не было частных случаев испорченной нравственности, пренебрежения к идее и истине или каких-нибудь общественных недостатков, которые, как и эпидемия, имеют часто свои причины в обстоятельствах, не зависящих от медика или воспитания. Но если бы медицина не могла ни предостерегать, ни предохранять от болезней, ни излечивать их, то к чему бы служили медицинские факультеты?

Ни медицина, ни педагогика не могут быть названы науками в строгом смысле этого слова. Ни той ни другой нельзя выучиться математике, астрономии, химии, анатомии и физиологии и проч. И медицина и педагогика, кроме знакомства с науками из области философии и естествоведения, требуют еще уменья приложить эти знания к делу: множества фактических сведений, не составляющих собственно науки, развития наблюдательности, в известном отношении и навыка. Но, не будучи наукой, педагогика, как и медицина, предоставляет возможность изучения теоретического и практического. Нормальные школы, педагогические институты или заведения для приготовления педагогов необходимы так же, как и медицинские факультеты. Нормальное училище без практической школы при нем — то же самое, что медицинский факультет без клиники; но и одна педагогическая практика без теории — то же, что знахарство в медицине (…)

Конечно, не всякий педагог - практик должен быть ученым и глубоким психологом, двигать науку вперед и способствовать созданию, испытанию на деле и исправлению психологической системы: эта обязанность лежит вообще на педагогах, потому что это единственный класс людей, для практической деятельности которых изучение духовной стороны человека является так же необходимым, как для медика изучение телесной. Но от каждого педагога-практика можно и должно требовать, чтобы он добросовестно и сознательно выполнял долг свой и, взявшись за воспитание духовной стороны человека, употреблял все зависящие от него средства, чтобы познакомиться, сколько возможно ближе, с предметом деятельности всей своей жизни.

Педагогическая литература представляет для этого могущественнейшее средство. Оно знакомит нас с психологическими наблюдениями множества умных и опытных педагогов и, главное, направляет нашу собственную мысль на такие предметы, которые легко могли бы ускользнуть от нашего внимания. Если мы требуем от ремесленника, чтобы он думал о своем ремесле и старался позна­комиться с ним ближе, то неужели общество, доверяющее нам детей своих, не вправе требовать от нас, чтобы мы старались, по мере сил своих, познакомиться с тем предметом, который вверяется на­шим попечениям, — с умственной и нравственной природой чело­века. Педагогическая литература открывает нам широкий путь для этого знакомства. Никто, конечно, не сомневается, что воспитание есть деятельность сознательная, по крайней мере, со стороны вос­питателя, но сознательной деятельностью может быть названа только та, в которой мы определили цель, узнали материал, с которым мы должны иметь дело, обдумали, испытали и выбрали средства, не­обходимые к достижению сознанной нами цели. Деятельность, не выполняющая этих условий даже и в отношении материальных потребностей наших, не заслуживает названия человеческой дея­тельности, тем более там, где дело идет о нравственном и умствен­ном развитии человека. Но чтобы сознательно выбирать средства для достижения цели воспитания и быть уверенным, что выбран­ные нами средства — лучшие, для этого должно прежде познако­миться с самыми этими средствами. Педагогические меры и мето­ды воспитания очень разнообразны, и только знакомство со всем этим разнообразием может спасти воспитателя от той упрямой односторонности, которая, к несчастью, слишком часто встречается в педагогах-практиках, не знакомых с педагогической литературой.

(Источник: Ушинский К.Д. Избранные педагогические сочинения. Т.1. – М., 1953. С.306-310)

Вопросы:

1. Почему, по мнению К.Д. Ушинского, педагогическая и медицинская теории не могут существовать отдельно от практики?

2. Каким образом медицина и педагогика связаны между собой?

3. Что Вы понимаете под ошибками медицинскими и педагогическими?

В.А. СУХОМЛИНСКИЙ*

ПИСЬМА К СЫНУ

ПИСЬМО №5

Наконец, начались твои занятия. Ты с восторгом пишешь о богатых кабинетах по радиофизике и электронике. Меня радует, что ты утверждаешься в своем призвании. Если ты уверен и жизнь подтвердит это, что радиофизика — твое любимое дело, значит, ты будешь счастливым человеком. Но призвание — это не что-то приходящее к человеку из­вне. Если бы в средней школе, начиная, наверное, со второго класса, ты не сидел над схемами радиоприем­ников, если бы не трудился — вряд ли появилось бы это призвание. Призвание — это маленький росточек таланта, превратившийся в крепкое, могучее дерево на благодатной почве трудолюбия. Без трудолюбия, без самовоспитания этот маленький росток может засох­нуть на корню.

Найти свое призвание, утвердиться в нем — это источник счастья_. Есть у Марка Твена интересный рас­сказ. В нем говорится: на том свете нет ни ангелов, ни святых, ни божественного ничегонеделания, а живут люди в раю такой же трудовой жизнью, как и на греш­ной земле.

Отличается рай от земли только одним: там каждый занимается делом по своему призванию.

Безвестный на земле сапожник становится после смерти знаменитым полководцем, а бездарный при жизни, но обладающий каллиграфическим почерком генерал довольствуется в штабе скромной ролью писаря. Писатель, надоевший читателям нудными, никому не нужными романами, находит свое истинное призвание в профессии токаря по металлу. Человек, случайно по­павший в педагоги, всю жизнь мучивший и себя и уче­ников, оказывается прекрасным бухгалтером.

Я не один раз перечитывал этот замечательный рас­сказ. Хорошо было быдобиться такого положения уже на этом свете. Но, к сожалению, очень часто бывает со­вершенно по-другому.

В чем высшее наслаждение жизни? По-моему, в твор­ческом труде, чем-то приближающемся к искусству. Это приближение — в мастерстве. Если человек влюблен в свой труд, он стремится, чтобы и в самом процессе тру­да, и в его результатах было что-то красивое! Я уже писал тебе о нашем садоводе и лесоводе Ефиме Филиппо­виче. За всю свою жизнь я встретил не больше два­дцати таких людей, как он. Изумительный это человек; в мастерстве труда, своего дела я без какого бы то ни было преувеличения сравниваю его со Станиславским и Пластовым, с Шостаковичем и Алексеем Улесовым (я расскажу тебе об этом человеке). Он лепит, творит, создает дерево, как Станиславский создавал образ, как Пластов творит жизнь на куске холста. Я видел, как он несколько раз осматривает со всех сторон ма­ленький дичок, приглядываясь, находя ту, как он гово­рит, единственную точку, где надо произвести привив­ку. Находит эту точку, появляется маленький росток, и с этого времени начинается то великое колдовство труда, благодаря которому человек становится гордым творцом, художником, поэтом в своем деле. Ефим Фи­липпович творит древесную крону удивительной кра­соты. Чтобы научиться этому, познать это — надо про­работать рядом с ним не один год. И это будет позна­ние человека, постигновение красоты, искусства. В этом труде — великое счастье бытия. Станиславский так го­ворил об этом: «В чем счастье на земле? В познании. В искусстве и работе, в постигновении его. Познавая искусство в себе, познаешь природу, жизнь мира, смысл жизни, познаешь душу — талант. Выше этого счастья нет».

Познавая искусство (красоту) в себе — заметь это, сын. Трудясь, работая, познавать красоту в самом се­бе — вот настоящий труд. Я среди тысяч трехлетних саженцев всегда найду один-единственный, выращенный руками Ефима Филипповича. Все его деревья устремле­ны к солнцу. Ветви расположены в кроне его дерева так, что солнце играет на каждом листочке, листья не затеняют друг друга.

— Как Вы это делаете? — спросил я однажды у Ефима Филипповича.

— Мудрость человеческая — на кончиках пальцев, — ответил он. — Я начал трудиться с трех лет. И вам со­ветую так воспитывать школьников. Каждый должен быть господином в своем деле — вот чего еще нельзя забывать. Если бы я стал учиться на инженера, или на врача, или на учителя — ничего не вышло бы из меня. Получился бы человек, зарабатывающий на хлеб насущный... Надо, чтобы в каждом человеке разгорелась его искра божья, — вот тогда и получится настоящий человек».

Призвание творит тот, кто творит человека, — люди, воспитывающие его. Но и сам хозяин задатков творит свое призвание. Ты любишь музыку Баха. Так вот, в роду Иоганна Себастьяна Баха было 58 музыкантов. Прадед музыкант, дед музыкант, отец музыкант... Даже браки заключались внутри этого рода. Что же, получается так, как будто бы уже при рождении было пред­определено: человек этот будет композитором или выда­ющимся исполнителем? Да, но природа разрешает стать композиторами примерно 80 процентам всех родившихся. Становятся же ими единицы. Почему это так? По­чему все-таки в роду Баха было 58 выдающихся музыкантов? Потому, что эти люди сами творили свое при­звание. Потому, что первым впечатлением жизни каждого ребенка в этом роду была музыка; первой красо­той; познанной в окружающем мире, — музыкальная мелодия; первым удивлением, изумлением было удивление, изумление перед музыкой; первой гордостью, пе­режитой человеком, — гордость наслаждения красотой музыки, гордость творения, создания музыки.

Человек — господин своего призвания. Я без особен­ного энтузиазма отношусь к твоим восторгам; ах, какое счастье стать радиофизиком; ах, как я люблю радио­физику. Любить можно то, чему уже отдал частицу своей души. Это очень хорошо, что ты относишься с инте­ресом к радиофизике, но помни, что это еще только ин­терес. Призванием же становится интерес, помноженный на труд. И множимое всегда бывает во много раз меньше, чем множитель, лишь тогда производное — солидная величина.

Я хочу тебе кое-что посоветовать. Наука развивается ныне стремительными темпами. Если хочешь быть хо­рошим специалистом в своем деле, внимательно следи за новинками в области радиофизики. То, что дают на лекциях,— лишь незначительная часть знании, нужных тебе как воздух. Установи сам себе вот какое правило: ежед­невно, буквально ежедневно — и в праздник, и в выход­ной — прочитывать и штудировать хотя бы пять страниц из научных журналов по радиофизике и смежным наукам — электронике, астрофизике, космической биологии и др. Я еще раз повторяю: делать это надо ежедневно.

Я не случайно употребляю слово «штудировать». Студент должен штудировать (по-украински более удачное слово: студiювати). Это значит глубоко осмыс­ливать, трансформировать факты и выводы в своем сознании и только после осмысливания записывать в ра­бочую тетрадь. Не переписывать из научной статьи или учебника, а записывать то, что у тебя уже отложилось в сознании. Чем больше ты будешь углубляться мыслен­но в предмет, который ты считаешь своим призванием, тем в большей мере он будет твоим призванием.

И еще один совет. В любой специальности есть теоретическое штудирование и практическая работа, твор­чество. Любая по радиофизике практическая работа может быть особенно интересной. Пользуйся малейшей воз­можностью потрудиться в лаборатории, в мастерской. Монтируй радиоприемники и действующие модели, управляемые по радио, продолжай делать то, что делал в школе, но в более сложном виде. И никогда не удовлетворяйся посредственным результатом. Стремись к со­вершенству — в этом путь к воспитанию призвания! Не получилось первый раз — делай заново, не гнушайся самой простой, черновой работы. Тренируй, упражняй руку. Добивайся, чтобы рука твоя была важнейшим инструментом, орудием мастерства. Наукой доказано, что человеческая рука может находиться в тысяче миллиардов «рабочих положений», связанных с творческим трудом, и каждому из этих положений соответствует своя мысль. Вот в чем секрет красоты труда, творчества, подлинного призвания – в мастерстве руки. Если хочешь быть настоящим инженером — сделай руку творцом, поэтом.

(Источник: В.А.Сухомлинский Письма к сыну. М., «Просвещение», 1987. С. 21-25)

Вопросы:

1. Что В.А.Сухомлинский понимает под призванием?

2. Как, по мнению автора, необходимо «творить в себе призвание»?

3. Какова, на Ваш взгляд, роль родителей в «создании истинного призвания для ребенка»? Какую роль сыграли родители в Вашем выборе профессии врача?

Г.СПЕНСЕР*

ВРАЧИ И ХИРУРГИ

…Среди дикихъ народовъ трудно установить различiе между жрецомъ и врачемъ, такъ какъ обязанности того и другого соединяются обыкновенно въ одномъ лице. Приведемъ некоторые факты въ подтвержденiе этой мысли. По словамъ Гумбольдта, «караибские марряри в одно и то же время были жрецами, кудесниками и врачами». У тупийцевъ «такъ называемые пайи были одновременно знахарями, кудесниками и жрецами». Переходя отъ Южной Америки къ Северной, мы читаемъ: «Каррьеры очень мало знакомы съ лечебными свойствами травъ. Жрецъ или шаманъ бываеть у нихъ одновременно и врачемъ». Скулькрафтъ разсказываетъ, что у дакотовъ «жрецъ является въ одно и тоже время предсказателемъ и врачемъ». Въ Азiи мы находимь точно такое же тесное соединенiе обоихъ занятiй. У племени бадаговъ въ Южной Индiи «курумбасы занимаются леченьемъ и, кроме того, исполняюгь роль священниковъ на свадьбахъ и похоронахъ». У более северныхъ народовъ мы встречаемъ то же явленiе. «Въ Монголiи очень много местныхъ врачей, и это по большей части ламы. Светскiя лица очень редко присоединяюгъ медицину къ другимъ своимъ занятiямъ, большинство же врачей принадлежитъ къ духовному сословiю».

То же самое явленiе имеетъ место и на другомъ великомъ материке. Такъ, относительно экваторiальной Африки Ридъ сообщаетъ, что человекъ-фетишъ является тамъ одновременно врачемь, жрецомъ и колдуномъ. Такого же рода факты находим мы въ изследованияхъ Молльена, Алльена и Томсона относительно племени iллофовъ и эггараовъ.

Эти примеры ясно показываютъ, что соединенiе обеихъ профессiй въ одномъ лице было нормальным явленiемъ въ первобытныхъ обществахъ.

Причина этого соединенiя заключается въ томъ указанномъ выше факте, что какъ первобытный жрецъ, такъ и первобытный врачъ, оба одинаково имели дело съ существами, которыя считались сверхъестественными. Этимъ богамъ и демонамъ приписывались различныя качества: одни изъ нихъ были враждебны человеку, другiе, по большей части, милостивы, но иногда подъ влiяниемъ гнева, способны насылать различныя бедствiя.

Первобытный врачъ имелъ дело съ злыми духами, которые, по понятiямъ дакарей, являлись причиной всехъ несчастiй вообще и болезней въ частности; больныхъ онъ лечилъ иногда при помощи естественныхъ средствъ, но, въ большинстве случаевъ, прибегалъ къ тому или иному способу заклинания. Такъ, чиппевейи, по словамъ Китинга, «при леченiи употребляютъ гораздо чаще разного рода заклинанiя, чемъ подходящiя къ делу средства». У племени нутка «страдания и болезни, происходящiя отъ естественныхъ причинъ, объясняются или отсутствiем, или ненормальнымъ состоянiемъ души, а также влiянiемъ злыхъ духовъ; все леченiе направляется къ тому, чтобы водворить душу въ ея прежнее место и смягчить разгневанныхъ духовъ».

Следствиемъ такой веры въ сверхъестественное происхождение болезней являются разнообразные обычаи. У кареновъ «врачъ за известную плату открываетъ, какой духъ причинилъ болезнь и какимъ приношнiемъ можно смягчить его гневъ». Арауканскiй врачъ приводить себя въ действительное или притворное состоянiе изступленiя, во время которого онъ, по убежденiю присутствующихъ, находится въ общении съ духами. Придя въ себя, онъ объявляете, «въ чемъ состоитъ болезнь и где она гнездится. Затемъ онъ жметъ и растираетъ больное место до техъ поръ, пока ему не удастся извлечь предметъ, причинивший болезнь, который онъ торжественно показываетъ окружающимъ. Этимъ предметомъ бываетъ обыковенно паукь, жаба или какое-нибудь пресмыкающееся, которое онъ передъ темъ тщательно скрылъ у себя въ одежде».

Но, кроме этого, лечение во многихъ случаяхъ состояло изъ соединенiя естественныхъ и сверхъестественныхъ средствъ. То обстоятельство, что первобытный врачъ употреблялъ средства, действующiя физически и химически, заставляетъ, по-видимому, считать его предшественникомъ современныхъ врачей. Но это совершенно неверно: те средства, которыя теперь мы считаемъ естественными, не признавались за естественныя людьми того времени. Действiя, производимыя растенiями и ихъ продуктами на тело человека, приписывались духамъ, живущимъ въ растении. Такимъ образомъ, первобытный врачъ или колдунъ, видевший повсюду действiе сверхъестествеаныхъ силъ, сходится съ современным врачемъ лишь въ употребленiи некоторыхъ однородныхъ средствъ, но никакъ не въ своемъ понятии объ этихъ средствахь. Какъ мы уже видели, врачъ обязанъ своимъ происхождениемъ скорее всего жрецу, который старается умилостивлять духовъ, а не бороться съ ними.

…Масперо разсказываеть намъ о древнихъ египтянахъ: «Врачеватели разделяются у нихъ на разныя категорiи. Одни верягъ въ колдовство и действуютъ исключительно талисманами и магическими формулами. Другiе употребляютъ лекарственныя средства, они изучаютъ свойства растенiй и минераловъ и съ точностью определяютъ время, когда ихъ следуетъ приготовлять и употреблять. Лучшие врачи тщательно избегаютъ исключительного примененiя того или другого метода. Они одинаково прибегаютъ какъ къ лекарственнымъ средствамъ, такъ и къ заклинанiямъ, смотря по больному. Они бываютъ въ большинстве случаевъ въ то же время и жрецами».

Что касается индусовъ, исторiя которыхъ представляетъ постоянную смену правительствъ и религiй, то мы имеемъ очень мало сведенiй о происхождении у нихъ профессiи врача. Все разсказы сводятся, однако, къ тому, что медицина имеетъ божественное происхождение, очевидно, черезъ посредство жреческаго сословiя.

У грековъ наблюдается тотъ же ходъ развiтя медицинской профессiи. «Наука медицины была божественного происхожденiя, и врачи отчасти продолжали считаться потомками Асклеспiя. Многiя семьи или роды, называвшiеся Асклепiадами,— пишеть Гротъ,— посвящали себя изученiю и практике медицины. Они жили поблизости храмовъ Асклепия, къ которому больные и страждущiе прибегали за исцеленiемъ, и считали этого бога не только объектомъ своего культа, но и своимъ действительнымъ родоначальникомъ». Позднее ихъ професия получаетъ светскiй характеръ. «Связь профессiи врачей съ жречествомъ все более и более ослабеваетъ. После ея окончательнаго отделенiя, въ ней самой возникаютъ подраздеденiя, какъ въ отношенш занятiй (фармацiя, хирургiя и т. д.), такъ и по отношенiю лицъ, которыя посвящаютъ себя этимъ занятiямъ».

Въ виду полной противоположности между христiанствомъ и язычествомъ, можно бы думать, что первобытное смешение священнической и медицинской профессiй исчезнетъ, какъ только христiансгво окончательно утвердится. На самомъ деле вышло не такъ. Первые христиане устраивали много госпиталей, и надзоръ за ними поручался, обыкновеннно, священнику.

По словамъ Шпренгеля, после VI в., медицина находилась почти исключительно въ рукахъ монаховъ. Они лечили посредствомъ молитвъ, мощей, святой воды и часто обращались къ гробницамъ мучениковъ. Такое положенiе вещей продолжалось все время въ среднiе века, вплоть до XII и XIII вв., когда высшее духовное начальство стало находить, что занятие медициной мешаетъ монахамъ исполнять ихъ религiозныя обязанносги, и начало запрещать имъ это занятiе; такое запрещенiе издано Латеранскимъ соборомъ 1139 года, Реймскимъ 1131 года, и новымъ Латеранскимъ 1215 года. Но, несмотря на это, обычай продолжает существовать еще целыя столетiя, какъ во Францiи такъ, вероятно, и въ другихъ местахъ. По-видимому, только съ изданiемъ папской буллы, разрешавшей врачамъ жениться, занятiе медициной стало понемногу переходить въ руки светскихъ лицъ. По словамъ Уортона, «врачамъ парижского университета не было разрешено вступать въ бракъ вплоть до 1452 года».

Въ Англiи мы видимъ те же явленiя. Въ 1458 году медицина до известной степени находилась еще въ рукахъ духовенства. При Генрихе VIII духовенство имело большое влiяние на медицинскую практику, что доказывается следующимъ эдиктомъ, изданнымъ въ третiй годъ царствованiяя этого короля. «Всякому лицу, живущему въ Лондоне или на семь миль въ окружности, воспрещается практиковать въ качестве врача ила хирурга безъ экзамена и разрешения отъ лондонскаго епископа или декана собора св. Павла, установленнымъ порядкомъ засвидетельствованнаго факультетомъ; вне этихъ границъ— безъ разрешешя местнаго епископа или генеральнаго викарiя, которое свидетельствуется темъ же порядкомъ».

Право присуждать медицинские дипломы до 1858 г. оставалось за архiепископомъ Кентерберiйскимъ. Мы видимъ, следовательно, что отделенiе духовнаго врача отъ телеснаго, которое возникаетъ у дикихъ племенъ при переходе на более высокую степень цивилизацiи, достигло лишь постепенно своего полнаго развитiя въ христiанской Европе.

…Позвольте мне упомянуть еще объ одной замечательной форме переживанiя старой теорiи. Мысль, что демона, вызвавшаго болезнь, надобно изгнать изъ тела, продолжаетъ и въ наше время оказывать влiянiе на медицину и на взгляды на медицину некоторыхъ народовъ.

Первобытный врачъ, приписывавшiй причину болезни присутствiю демона, всячески старался сделать для него непрiятнымъ пребыванiе въ теле человека; съ этой целью онъ пугалъ своего пациента, причинялъ ему боль, заставлялъ его принимать разныя отвратительныя снадобья, производилъ передъ нимъ сильный шумъ, корчилъ страшныя гримасы, подвергалъ больного действiю невыносiмаго жара, заставлялъ нюхать самые противные запахи и глотать самыя противныя вещи, какiя только можно придумать. Подобные взгляды долго держались даже у полуцивилизованныхъ евреевъ. Можно привести множество примеровъ того, что не только въ среднie века, но и въ, гораздо 6oлее близкую къ намь эпоху, степень действительности лекарства измерялась въ глазахъ многихъ степенью его отвратительности: чемъ отвратительнее лекарство, темъ вернее оно действуетъ. Монтень, подсмеиваясь надъ врачами своего времени, уверяетъ, чго они прописываютъ больнымь разныя снадобья, въ роде следующего: смешать левую ногу черепахи, испражненiя слона, печень крота и толченый экскременгь крысы. На этой же теорiи основанъ рецептъ, помещенный въ «Сокровищнице анатомiи» Викарiя (1641): примите 5 ложекъ выделенiй ребенка-идiота. Ею же объясняются многия поверья, напр.: «эпилепсiя излечивается, если больной напьется воды изъ черепа убитаго или выпьетъ крови убiйцы», что головная боль проходить, если употреблять высушенную и истолченную въ порошокъ пленку, покрывающую черепъ. Веревка или щепка отъ виселицы, на которой былъ повешень преступникъ также считалась целебнымъ средствомъ. Въ наше время среди необразованныхъ и неразвитыхъ людей господствуютъ те же понятiя. Они неразрывно соединяютъ представленiе объ отвратительномъ вкусе лекарствъ съ его целебнымъ свойствомъ и недоверчиво относятся ко всякому прiятному на вкусъ лекарству.

…Въ то время, какь медицина выделяется изъ сферы деятельности духовенства, въ ней самой возникаютъ подразделенiя. Первымъ изъ нихъ было деленiе на врачей и хирурговъ. Процессъ этотъ шелъ различными путями и проследить его особенно трудно потому, что въ последнее время обе профессiи, вместо того, чтобы еще больше разделяться, начали снова сливаться въ одно. Врачъ-практикъ соединяетъ въ своемъ лице обе профессiи и лечить отъ всехъ обыкновенныхъ болезней. Многiе врачи прямо получаютъ дипломъ доктора медицины и хирургiи. Соединяясь вместе, профессiи эти въ то же время более резко отделяются отъ другихъ подчиненныхъ имъ отраслей труда. До последняго времени не только хирургь приготовлялъ самъ необходимые ему медикаменты, но многiе врачи имели свои аптеки и даже лабораторiи; это обыкновенiе до сихъ поръ еще сохранилось въ некоторыхъ сельскихъ местностяхъ.

…Въ Египте разделенiе профессiй существовало еще до христiанской эры. Арабы, по-видимому, систематически различали медицину, хирургiю и фармацiю, какъ три отдельныя профессiи. Что касается грековъ, то у нихъ не было подобного разделенiя. «Греческiй врачъ былъ, вместе съ темъ, и хирургомъ», и онь же занимался приготовленiемъ.

… Въ древней Индiи «целая спецiальная отрасль медицины была посвящеаа ринопластике, которая занималась исправленiемъ обезображенныхъ ушей и носовъ и приделываниемъ новыхъ». Существованiе подобной спецiализацiи подтверждается темъ обстоятельствомъ, что «въ сочиненiяхъ древнихъ хирурговъ описано не менее ста двадцати семи хирургическихъ инструментовъ».

Те же явления встречаемъ мы и въ древнемъ Египте. Вотъ что говоритъ объ этомъ Геродотъ: «Медицина разделяется у нихъ на отдельныя отрасли; каждый врачъ лечитъ только одну какую-либо болезнь и не касается остальныхъ; такимъ образомъ, въ стране существуетъ множество врачей: одни лечатъ болезни глазъ. другие—болезни головы, зубовъ, внутренностей, третьи—болезни, не имеющия определеннаго места».

У грековъ очень долго не существовало разделенiй между медициной и хирургiей, но впоследствии «искусство леченiя распалось на отдельныя отрасли, появились окулисты, дантисты и т. п.». Средние века даютъ въ этомъ отношенiи лишь отрывочныя cведения, но зато наша эпоха представляеть очевидныя доказательства того, что процессъ разделенiя труда между медиками сильно подвинулся впередъ. Въ настоящее время мы имеемъ, напримеръ, врачей, которые лечатъ почти исключительно болезни легкихъ, другiе—болезни сердца, третьи—разстройства нервной системы или пищеваренiя, четвертые—накожныя болезни и т. п. У насъ существуютъ госпитали, куда принимаются больные только съ какимъ-нибудь определеннымъ видомъ болезни. То же самое можно сказать и о хирургахъ. Кроме окулистовъ и отiатровь, есть знаменитые операторы мочевого пузыря, прямой кишки или яичниковъ; некоторые хирурги славятся искусствомъ лечить переломы и вывихи; я не говорю уже о такъ называемыхъ костоправахъ, которые часто пользуются даже большимъ успехомъ, чемъ лица, офицiально принадлежащiя къ профессiи.