Лексико-стилистическая ИЗБЫТОЧНОСТЬ 4 страница

— Значит, это Вы и есть Аид Александрович Медынский. Понятно. Идем, магистр. — Эмма Ивановна поднялась.

— А в чем дело? Постойте!

Но они уже уходили. Аид Александрович бросился им наперерез, загородил дверь.

— Так в чем же дело, Эмма Ивановна?

— Наверное, Вам все-таки лучше пропустить нас, не требуя объяснений. Вам они могут не понравиться.

— Я приму любые, — буркнул Аид Александрович и обратился к одному только Станиславу Леопольдовичу: — Вы что-нибудь понимаете?

Но Станислав Леопольдович в союзники не пошел. Он только сказал: — Меня как будто не просят понимать. Я привык доверять Эмме Ивановне, мы с ней больше двухсот лет знакомы.

— Значит, Вы готовы принять объяснения, — усмехнулась Эмма Ивановна, не глядя на врача. — Было бы естественнее… в Вашем случае быть готовым их дать.

— Дать объяснения я тоже готов, — устал Аид Александрович, — но должен, по крайней мере, знать, каких именно объяснений от меня ждут. — Он сказал это мягко: ему нравилась пожилая чета — вопреки всему.

— Вы идете ва-банк? — невинно спросила Эмма Ивановна. — Понимая, что в любом случае можете упрятать в психушку нас обоих?

— Кло… — вмешался Станислав Леопольдович. — А ты… не слишком агрессивна?

— Нет, — просто ответила Эмма Ивановна. — Но этому не очень честному и, по-видимому, не очень порядочному человеку угодно играть в кошки-мышки. А я не хочу соглашаться на роль мышки в его игре.

— Знаете что, — Станислав Леопольдович немножко сконфузился смотреть на Аида Александровича. — Я уверен, Эмма Ивановна никогда бы не позволила себе, не будь у нее достаточных оснований…

— Я искренне верю, — искренне поверил Аид Александрович. — Но хотел бы все-таки узнать, каковы эти основания, — допускаю даже, что они достаточны.

— Значит, Вы склонны прибегнуть к данной стратегии. — Выцветшие глаза ее совсем утратили признак цвета. — Хорошо. — Она взглянула на Станислава Леопольдовича. — Видишь ли, магистр… Аид Александрович — это именно тот человек, который в первую нашу ночь позвонил мне… не знаю уж, откуда у него мой телефон, — и сказал, что ты сумасшедший, сбежавший из психушки, объяснил, как вести себя с тобой, и пообещал забрать тебя на машине обратно, едва лишь ты покинешь мою квартиру. Я поэтому еще тебя не отпустила никуда, хоть и поверила твоим словам окончательно гораздо позже… — Она презрительно взглянула на Аида Александровича. — В постели, с Вашего позволения. У меня — все. Очередь за вами, Аид Александрович.

— К счастью, я не стоял в этой очереди, — удалось все-таки сострить Аиду.

— Остроумно, — оценил Станислав Леопольдович. — И тем не менее…

Аид Александрович подошел к Эмме Ивановне почти вплотную: фиалка? подснежник? И перед лицом фиалки? подснежника? твердо произнес:

— Я никогда не звонил Вам, Эмма Ивановна.

Прошло время.

— Он не звонил тебе, Кло. — От голоса Станислава Леопольдовича вздрогнул даже Аид.

— Но ты же не слышал… — немножко сдаваясь, упорствовала все-таки Эмма Ивановна. — Мне представились: Аид Александрович Медынский, врач из Склифософского. Я отчетливо помню.

— Забудь, — сказал Станислав Леопольдович.

— Но почему?

Тот развел руками.

— Трудно объяснить… Аид Александрович не мог звонить. Это… как бы сказать, не вписывается в сценарий.

— В какой сценарий? Я не понимаю, магистр.

— В сценарий жизни, Кло. Есть такой сценарий. Но о нем ничего не знают живые. Только мертвые знают одни. — Он улыбнулся и прямо взглянул в глаза врача. — Инцидент исчерпан, Аид Александрович.

— Просто исчерпан — и все? — не поверил Аид. — Без выяснения того, кто же все-таки звонил в первый ваш вечер?

— Без выяснения. — Станислав Леопольдович поджал губы. — За нами подглядывают и подслушивают нас каждую минуту. Помнишь, Кло?

— Помню, — поежилась Эмма Ивановна. — Простите меня, Аид Александрович.

И тут Аид заплакал — может быть, в первый и в последний раз в жизни. Слезы текли обильно, но не было стыдно плакать! Он смотрел на двух этих святых, которые одним поступком только дали ему на старости лет самый, может быть, нужный урок — урок отказа от очевидного во имя Высших Соображений… туманных, но Высших. И тогда Аид встал, и обнял Станислава Леопольдовича, и плакать продолжал — у него на плече. Школьник. Дитя.

— Полно, — сказал Станислав Леопольдович. — Все в порядке.

— Все в порядке, — повторил Аид. — Я присягаю, что Вы в здравом уме.

— Ну… постольку-поскольку, — улыбнулся Станислав Леопольдович — и улыбнулась Эмма Ивановна, не в ответ на улыбку — сама по себе. — А исследования-то все-таки Вы вели, ведь правда? — Станислав Леопольдович подмигнул Аиду. — Во-первых, потому что ваш молодой коллега утверждал следующее: записи бреда делались в больнице тридцать лет. Не мог же он делать их с рождения — ему на вид не больше тридцати!

— И потом… он такой румяный, — рассмеялась Эмма Ивановна.

— А во-вторых? — спросил школьник-Аид.

— Во вторых… — Станислав Леопольдович вздохнул. — Во-вторых, опять же противоречие — со сценарием. Это мы с вами, дорогой Аид Александрович, шли навстречу друг другу: Вы — отсюда туда, я — оттуда сюда. Из пункта А и пункта Б два пешехода вышли навстречу друг другу с одинаковой скоростью… С одинаковой, прошу заметить. А Ваш коллега слишком молод и ходит чересчур быстро.

— И румян, — напомнила Эмма Ивановна. — Мне даже показалось, что в чертах его лица нет никакой истории.

— Да, странное лицо, — согласился Станислав Леопольдович. — Исключительно милое, но… странное. Нереалистическое, я бы сказал, лицо. А мы с Вами, Аид Александрович, — старые пешеходы.

— Может быть, и старые друзья? Или старые враги?

— Не припоминаю, — ответил Станислав Леопольдович. — Едва ли мы встречались раньше: мы ведь шли навстречу друг другу. Это, конечно, не исключает смежных витальных циклов, но исключает знакомство.

— Витальные циклы, — завороженно повторил Аид. — А я думал, что тени — это античный миф. И никогда не видел связи между поведением тени во сне и после смерти. Теперь вижу: получается, что сон — это маленькая смерть?

— Именно так. И Ваша тень, как все другие, бывала в Элизиуме каждый раз, когда Вы спали или оказывались в полной темноте. Не случайно ведь темнота рождает страхи. — Станислав Леопольдович вздохнул. — Только человеку почему-то не полагается верить снам. Их рекомендуют забывать. Человечество преступно ведет себя по отношению к снам… А мы с Эммой Ивановной — в теперешнем ее витальном цикле — во сне познакомились.

— Стало быть, Станислав Леопольдович, Вы помните все свои витальные циклы?

— К сожалению, нет. Начиная только с восемнадцатого века — тогда я умер как ученый — незначительный один ученый — и тень моя в нарушение всех законов Элизиума бросилась назад, к живым, среди которых остался мой единственный ученик. С тех пор я не совершил больше ни одного витального цикла на земле. Я, видите ли, обрек себя на то, чтобы постоянно быть лишь тенью. Тенью Ученого.

— Тенью какого-нибудь конкретного ученого?

— Увы, нет. Родовой тенью. В иерархии елисейских теней родовая тень — одна из начальных стадий эволюции конкретной тени. Сама же эволюция представляет собой постепенный отказ от индивидуальности, то есть забвение себя, или, иными словами, обобщение до предельно высокого уровня. На этом пути родовая тень — это, к счастью, не слишком далекий этап: стало быть, в какой-то мере мне удалось сохранить в себе индивидуальность, благодаря чему, собственно, я и помню прежние мои витальные циклы… правда, все-таки не слишком подробно.

— Что же, — заинтересовался Аид Александрович, — и тени великих людей подвергаются таким процедурам? Тень Дарвина, например… или тень Бетховена!

— Да, их тени тоже. Иначе, — улыбнулся Станислав Леопольдович, — великие люди рождались бы чаще. Хотя… должен Вам сказать, что в подобных случаях отказ от индивидуальности может растянуться на несколько столетий. Например, до сих пор на все еще индивидуальном уровне в Элизиуме существует и Тень Бетховена, и Тень Эйнштейна… впрочем, Эйнштейн не слишком удачный пример, поскольку носитель этой тени совсем недавно закончил последний витальный цикл. Но, скажем, Тень Леонардо, Тень Монтеня… знаете, на самом деле, их не так уж и много — тех, чей отказ от индивидуальности трудно предвидеть даже в отдаленном будущем. В конце концов отказ, конечно, произойдет, поскольку лишь новые комбинации продуктивны. Останутся только черты сходства, на котором мы то и дело ловим знакомых и незнакомых нам людей…

— Тогда против чего же боретесь Вы, если сами признаете продуктивными лишь новые комбинации?

— Я не столько борюсь против, сколько борюсь за, — то ли всерьез, то ли в шутку откликнулся Станислав Леопольдович. — Во-первых, за то, чтобы отказ от индивидуальности происходил естественно… по мере роста самосознания тени, а не навязывался ей извне.

— Но тогда каждая тень захочет навсегда остаться индивидуальностью!

— О нет, — грустно покачал головой Станислав Леопольдович. — Сами посудите, насколько чаще люди сожалеют о, так сказать, напрасно прожитой жизни, чем приносят благодарность судьбе. А ведь тени гораздо умнее людей: они-то уж понимают, кто чего стоит!.. Да и людям — даже самым обыкновенным — за миг до смерти это становится ясно.

— А во-вторых? — спросил внимательный Аид Александрович.

— Во-вторых, я борюсь за то, чтобы тени — как более мудрые — помогали жить все-таки глуповатым, согласитесь, людям.

Аид Александрович молчал: он был потрясен совершенно. И вдруг спросил — робко и вместе решительно:

— А Бог — есть?

— Несомненно, — рассмеялся Станислав Леопольдович. — Но Бог — это явление уже другого, гораздо более высокого уровня.

Тут уж Аид совсем растерялся: для него Бога не было в этих построениях.

— Магистр, а я ведь спокойнее реагировала на Ваши слова, чем Аид Александрович! — улыбнулась Эмма Ивановна.

Станислав Леопольдович подмигнул ей, потом с тревогой взглянул на Аида.

— Вы постарайтесь, Аид Александрович, отнестись ко всему этому просто. Иначе… иначе с ума можно сойти, чего, собственно, и боятся в Элизиуме, даже на Атлантиде. Потому-то меня и преследуют как тень-нон-грата. Я слишком много напозволял себе.

— Вас могут схватить?

— Меня — не могут. Тень мою могут. Когда я сплю. Но я сплю теперь при полном свете и таким образом постоянно держу мою тень возле себя.

— А если отключат свет?

— Dum vivimus, vivamus![¹⁰] — провозгласил Станислав Леопольдович. — Кроме того, даже днем на минутку может случиться недостаток света… Будем надеяться, что они за этим не уследят.

— Но предположим, они схватят Вашу тень — и что тогда?

— Я просто не проснусь больше, — спокойно прозвучало в ответ. — Но теперь это уже не страшно: сведения в надежных руках. И будут дальше распространяться — через надежные руки. Через Ваши, например.

— Да уж, — мрачно откликнулся Аид. — Более надежных рук нет. Особенно при моей теперешней репутации. Я ведь тоже, видите ли, в некотором смысле нон-грата… психиатр-нон-грата.

— Вы об этой передаче?

— Да нет, тут до передачи хватало. Пришлось на минуточку с ума сойти — и… понравилось, представьте себе. На палочке верхом по Садовому скакал — от погони уходил, королевских почестей требовал… в качестве Фридриха II, Великого!

— Почему именно Фридриха II? Случайно?

— А что?

— Да нет, ничего. Просто я жил в те времена. И Эмма Ивановна вот… жила. Тогда, правда, никому из нас — ни ей, ни мне — не приходилось бывать при дворе, но короля все очень любили. Сына его не любили — потом, после смерти Фридриха Великого.

— А меня так один мой знакомый назвал… странное существо. Впрочем, это уже глупая история.

Отчего-то замолчавшая незадолго до окончания разговора Эмма Ивановна вдруг вскрикнула.

— Что с тобой?

— Магистр, — совсем беззвучно сказала она, — у твоих ног две тени!

— Молчи, — ответил он ей глазами, — я вижу.

Глава ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ТЕНИ

Автор представляет себе, что должен испытать читатель, пробегая последнюю строчку предшествующей главы, и поэтому смело вводит в роман еще одного героя, о котором можно было бы сообщить и раньше, поскольку появился он не сию секунду. Но роман — однолинейная последовательность знаков: тянуть две параллельные линии одновременно затруднительно… да и просто невозможно по причинам чисто техническим. Новые линии выплывают на свет по мере надобности. Которая как раз и обнаружилась.

Этот герой именуется Тенью Тайного Осведомителя. Его биографию приводить не стоит: слишком уж она длинна и неприглядна. Достаточно будет сообщить, что во всех своих витальных циклах носитель данной тени выполнял те самые обязанности, которые имя упомянутой тени и предполагает. А в том, что обязанности эти кому-нибудь всегда приходится выполнять, читатель, по-видимому, не сомневается. Правда, время от времени нас пытаются убедить, что все, дескать, необходимость в подобного рода услугах отпала, но мы-то понимаем, не маленькие… А стало быть, наверное, и не удивляемся появлению этого самого героя, без которого, конечно же, не может обойтись ни один порядочный роман.

Так вот, в свое время (более точных временных характеристик в нашем случае не полагается) Тень Тайного Осведомителя получила от САТ (Совета Атлантических Теней, в последний раз напоминаю) так называемое спецзадание. Теперь о нем можно уже и объявить, потому что и так все понятно: следить за орденоносной и к тому же легендарной тенью — Тенью Ученого. Тени Тайного Осведомителя это льстило. Условия работы, конечно, были крайне неблагоприятными: Тень Ученого имела обыкновение материализовываться где попало и когда попало, вовлекая при этом в водоворот все новых и новых людей, — получалось, что за людьми, «соблазненными» ею, тоже приходилось следить и даже постоянно держать их, фигурально выражаясь, на крючке — иначе не было возможности вычислять траекторию движения основной фигуры. Вот Тень Тайного Осведомителя и следила за всеми, немножко себе полагая, что сама находится вне пределов досягаемости и даже периодически эдак поигрывая фигурами… фигурками.

Надо сказать, что Тени Тайного Осведомителя за довольно, в общем, короткое время пришлось обучиться нескольким весьма сложным и непривычным вещам, о которых до этого она вообще никакого представления не имела. В том числе и контактной метаморфозе — данный прием, кстати, отнюдь не был самым сложным из того, что пришлось освоить. Но об этом своим чередом.

Дни летели за днями, Станислав Леопольдович носился по городу Москве, все расширяя и расширяя круг знакомых и даже теперь уже друзей… Задание пришлось значительно усложнить: состав преступления Тени Ученого вырисовывался достаточно отчетливо. Настала-пора-брать. Нет, не так. Настала-пора-убрать. Что, вообще говоря, было и само по себе сложно, а тут еще возникли некоторые дополнительные и, как водится, непредвиденные обстоятельства.

Дело в том, что Тени Ученого удалось странным образом полностью изменить статус тени. Члены САТ ломали головы над тем, как это могло произойти. И получалось по всем законам, что этого никак произойти не могло. А происходило. Тень Ученого разгуливала по улицам в-и-д-и-м-а-я в-с-е-м… ладно, пусть так, это еще полбеды, поскольку никто вроде бы о теневой сущности ее не догадывался. Но она п-и-л-а! Е-л-а! Н-а-с-л-а-ж-д-а-л-а-с-ь ж-и-з-н-ь-ю!!! И даже… м-да. Она л-ю-б-и-л-а и б-ы-л-а л-ю-б-и-м-о-й…Ее называли «магистр» — и магистр этот проводил ночи в объятиях женщины, красивой женщины его возраста.

Иными словами, Тень Ученого взяла да и разрешила себе внеочередной витальный цикл, чего законодательством Атлантиды даже не было предусмотрено, поскольку вообще никогда не предполагалось. Ибо, повторяем, это не-воз-мож-но.

Донесениям Тени Тайного Осведомителя поначалу на Атлантиде просто не поверили. И смеялись над ними. Но нашли способ проверить (ибо на каждого тайного осведомителя всегда найдется свой тайный осведомитель). И проверили. И ужаснулись. Дело обстояло точно так, как докладывала Тень Тайного Осведомителя. Тогда члены САТ схватились за тени-голов и немедленно приняли поправку к законодательству (не к какому-то отдельному закону, а к законодательству в целом!). В соответствии с этой поправкой тень, противоправным путем осуществляющая витальный цикл (как внеочередной — так и очередной — это уж на всякий случай), должна была подвергнуться немедленному публичному рассредоточению.

Для Атлантиды данная поправка имела более чем серьезное значение: не хватало еще, чтобы на Земле появились атланты… это в двадцатом-то веке, да к тому же в конце его! Высоченные люди под четыре метра, производящие впечатление… ну, скажем, инопланетян!.. Способные лишь испугать благополучно деградировавших жителей Земли!.. Ни за что. Ни-ког-да.

Стало быть, в ближайшем будущем атлантическим теням — тем из них, которые любили острые-ощущения, — предстояло весьма и весьма поучительное зрелище: первое в истории острова публичное рассредоточение тени.

Правда, пока кандидат гулял по Москве. И Тень Тайного Осведомителя умоталась следить за ним. Взять же тень обреченного не было никакой возможности: он берег ее пуще глаза… пуще двух глаз, пуще тысячи глаз. И не только он, сумасшедшая его возлюбленная — тоже. Может быть, даже она-то в первую очередь. Об этом сам кандидат и не догадывался, но Тень Тайного Осведомителя знала все. В частности то, что Эмма Ивановна Франк вообще не спала с некоторых пор. Человек не может не спать вообще. Опыты доказывают: длительная депривация сна неосуществима. Даже рекордсмен мира Ренди Гарднер — и тот не сумел провести без сна более одиннадцати суток, его рекорд — 264 часа 12 минут… «Это победа духа над материей», — сказал он на последней пресс-конференции, проводившейся к исходу одиннадцати суток. Вот как.

Эмма Ивановна Франк не спала пока девять суток. Ждать оставалось недолго — максимум двое суток… с учетом, разумеется, того, что она не Ренди Гарднер, которому тогда было семнадцать, извините, лет, а очень уже старая женщина. Победить такую материю может только недюжинный дух. Но победа в любом случае не будет окончательной… Вам есть чего дожидаться, Тень Тайного Осведомителя. Ждите — и Вы дождетесь.

Читатель, конечно, догадался уже, что Тени Тайного Осведомителя известно об изложенных ранее событиях ровно столько же, сколько и ему. Читатель, конечно, понял и то, что именно Тень Тайного Осведомителя была второй тенью, которую бедная Эмма Ивановна Франк заметила в кабинете Аида у ног магистра. Она и не подозревала, что бессонными своими ночами защищает сонного своего Станислава Леопольдовича не от какой-то абстрактной, а от вполне конкретной опасности. Милая, милая Эмма Ивановна Франк! Станислав Леопольдович знал имя этой опасности уже более двух месяцев… он щадил Вас, Эмма Ивановна Франк.

— Что это за тень? — спросили Вы у него, выходя от Аида Александровича.

— Заблудшая какая-нибудь, так часто бывает, — беспечно отвечал он.

И Вы успокоились на несколько минут. И Вы даже оставили его одного в булочной: до вечера-то было еще далеко…

А потом — самоубийство Петра, едва не стоившее Вам жизни, приезд и отъезд Эвридики; и вот опять обступили вас прежние страхи — за него, которого не было уже рядом, но который, может быть, еще все-таки был! И пахло в квартире фиалкой и больницей, и Вы, почти сойдя с ума, рассматривали тени в ярко освещенной комнате, сопоставляли их с предметами, чуть ли не линейкой вымеряя величину тех и других… Прекратите, Эмма Ивановна, на это больно смотреть. Тем более что Станислав Леопольдович…

Станислав Леопольдович с вороном под мышкой и в сопровождении Тени Тайного Осведомителя метался по вечереющим улицам. Сопровождающий сопровождал исправно. Ворон молчал. Деться было некуда. А впрочем… Станислав Леопольдович нашел телефонный автомат.

— Здравствуйте, простите, Петр не вернулся из Тбилиси?

— Добрый вечер, вернулся… Но уже опять исчез куда-то.

— Спасибо.

Что делать, что делать…

Измученный старик еле волочил ноги. Но ведь куда-то же они его вели — и надо было только послушаться их. Только послушаться, Станислав Леопольдович… Они сами приведут Вас, вперед!

Впереди обозначилась цель. Цель называлась «Зеленый дол». Ребята же отправились туда, пока он с Эммой Ивановной ехал к Аиду! «Зеленый дол» приглашал его ослепительным светом. Бегом! Правда, ворон под мышкой… Однако, кажется, он спит. Ну и нервы у этой птички! С опаской поглядывая на совсем бледную свою тень и на вторую — отчетливую, черную, словно питавшуюся соками первой, Станислав Леопольдович прямо-таки ворвался в гардеробную, часто и тяжело дыша… умирая.

— Здра-а-а… — растворился в улыбке Иван Никитич, но тут же и кристаллизовался: — Что с Вами?

— Ничего-пустяки-задохнулся-немножко…

В гардеробной совсем мало света. Здесь нельзя оставаться. А ребята играют «Жизнь-в-розовом-свете»… просто играют, никто не поет; и так близко играют!

— Вообще-то, как здоровье у вас? — Иван Никитич закуривает: разговор, видимо, предполагается долгий.

— Спасибо-не-жалуюсь.

Тут и ускользнуть бы в зал совсем уже бледному Станиславу Лео-польдовичу, но радушный-хозяин только разговорился… все еще нет бруфена, а ноги-то болят, о чем они там себе в аптеках думают, надо ведь закупать лекарства, передохнем же все как мухи без бруфена, или бы свой выпустили, отечественный…

— Бруфен должен быть! — слабым голосом заклинает непонятно кого Станислав Леопольдович — может быть, того, от кого и не зависит, чтобы в аптеках был бруфен… А в голове у магистра туман, но надо дать договорить Ивану Никитичу, с ним никто не разговаривает, и Иван Никитич все время торопится успеть сказать как можно больше, как можно подробнее и как можно интереснее — про суть жизни своей, про главную заботу свою: «Бруфен».

Тогда над головой Станислава Леопольдовича начинает кружиться огромный самолет… авиалайнер, на серебряном боку которого ослепительными голубыми буквами написано «BRUFEN»… это какая-то могучая авиакомпания подняла в воздух самую безнадежную, самую прекрасную мечту человечества… но самолет опускается все ниже, он ревет — и в реве его тоже отчетливо слышится «бррруфен», «бррруфен», «бррруфен»… вот он начинает гоняться за Станиславом Леопольдовичем по бескрайнему зеленому лугу, и пилот смеется в иллюминаторе, вытягивает губы трубочкой и быстро раздвигает их… что он говорит?.. а-а-а, «Бруфен!» — вот что он говорит, пилот этот… ну конечно, сразу нужно было догадаться, и тогда Станислав Леопольдович зажимает уши и кричит изо всех сил: «Бру-у-уфе-е-ен!» — и видит, что это не самолет, а космический корабль — все с тою же ослепительной голубой надписью на боку… и корабль стремительно уносится вдаль, превращаясь сначала в крохотную белую таблетку, а потом исчезая и вовсе.

«Как? — ужасается Станислав Леопольдович, возвращаясь к реальности. — Неужели Иван Никитич все еще говорит?»

Кончается жизнь, сейчас кончится, но старика надо дослушать: должен ведь он дослушать его хоть когда-нибудь!..

— Короче, Склифософский! — раздалось вдруг из-под мышки Станислава Леопольдовича.

Собеседники вздрогнули оба.

— С нами крестная сила! — Иван Никитич спрятался среди одежды.

— Аминь, — важно произнесла птица.

А Станислав Леопольдович, воспользовавшись моментом, пробормотал:

— Не пугайтесь, это просто ворон говорящий! — и при последнем отсвете из окна, собрав все силы, скользнул в зал, на стенах которого плясали огромные тени танцующих — теперь уже быстрый какой-то танец.

Станислав Леопольдович отдышался и пошел к сцене. Ребята, увидев его, врубили-на-полную-громкость, Володя помахал частью-ударного-инструмента, магистр хотел ответить, но полную-громкость перекрыл вдруг вклинившийся в бесконечно малую паузу нечеловеческий вопль:

— Das darft nicht mehr vorkommen![¹¹]

И через весь зал, хлопая крыльями, огромный, как тот самолет, что гонялся за Станиславом Леопольдовичем, полетел на сцену великолепно-голубой ворон. Он опустился прямо на плечо Павлу, который чуть не выронил гитару, и еще громче возопил:

— Paul, lieber Freund![¹²]

И Павел выронил-таки гитару.

А ворон перелетел на микрофон, примостился и довольно спокойно принялся разглядывать обалдевшую публику.

— Это говорящий ворон. Из цирка, — представил птицу Станислав Леопольдович, добравшись наконец до сцены.

— А пусть он поговорит! — крикнул кто-то, и посетители кафе зааплодировали.

Не дожидаясь повторной просьбы, ворон заговорил по-немецки — бодро, оч-чень бодро. Но, видимо, все-таки не вполне осмотрительно, поскольку одна юная особа возле сцены прыснула, заговорщически взглянув на Станислава Леопольдовича.

— Это вы его научили? — весело спросила она.

— Нет, что вы… — Станислав Леопольдович выглядел бы совершенно невинно, не будь он так пунцов. — Какие-то гастролеры из Германии, причем… Западной.

Присутствовавшие, разумеется, ожидали развязки.

— Я не могу перевести, — обманула ожидания совсем-юная-особа. — Это… это на средневерхненемецком, мне трудно. Баварский диалект.

— А чего же ты смеешься тогда? — спросил кто-то.

— Потому что… потому что, — валясь уже с ног от смеха, в то время как ворон еще продолжал свою речь, призналась особа, — это абсолютно неприлично! Вообще за гранью всего!

Посетители захохотали и заприставали к особе, а Станислав Леопольдович тем временем поклонился публике, осторожно снял с микрофона только что умолкшего ворона и подошел к Аллочке:

— Бес, в репетиционной включен свет?

— Не знаю, а что случилось, магистр? Вид у Вас какой-то…

— Включите там, пожалуйста, все что можно. Пусть будет даже слишком светло.

Бес подошла к микрофону:

— Просим извинить, у нас перерыв.

Потом занялась репетиционной.

— Кажется, все хорошо, магистр. Входите.

— Спасибо. — Станислав Леопольдович исчез за дверью.

— Что-то с магистром, — наклонилась Бес к Павлу. Доиграли номер.

— К Вам можно? — И в репетиционную вошли все. Магистр сидел прямо и тихонько поглаживал ворона. Авоська с хлебом лежала на полу, у ног.

— Видите ли, — голос звучал тревожно, — меня, кажется, надо спасать…

— От кого?

Станислав Леопольдович кивнул в сторону стены. У стены никого не было. Он огляделся.

— Тесновато тут… Вы идите, продолжайте. Когда кафе закроется, я покажу вам одно интересное оптическое явление. Но в зале: там оно лучше наблюдается.

Играли наспех, совсем подавленные. Казалось, что конца не будет этому вечеру. Наведывались в репетиционную: Станислав Леопольдович так и сидел, как оставили. И тихонько поглаживал ворона. Но вот собрались в опустевшем зале.

— Рассаживайтесь на эти стулья. — Магистр поставил стулья вдоль стены. Вышел на середину зала.

Теперь он стоял один и кивал в сторону свободной стены. На свободной стене были две большие тени: одна из них в точности воспроизводила фигуру Станислава Леопольдовича, а вторая… Вторая была вообще непонятно чья. Сначала никто не обратил на нее внимания, но вдруг как-то сразу заметили все. Сделалось жутко. В полной тишине ворон хрипло произнес:

— Niemand[¹³].

И от плоского этого имени все вздрогнули,

— Как же… — пролепетала Бес.

Усталым, но ровным голосом Станислав Леопольдович проговорил:

— Наверное, нет смысла рассказывать: получится долго. Но поверьте мне на слово: это значит, что за мной следят. Может быть, меня хотят убить… то есть меня точно хотят убить. Неподвижная тень шевельнулась и снова замерла.

— Вот видите!..

— Как могут убить Вас? — глухо спросил Женя. — Кто?

— Чья это тень? — Стас озирался по сторонам.

Но стоял в зале один только человек, Станислав Леопольдович. Остальные сидели.

— Это ничья тень, — вздохнул Станислав Леопольдович. — Просто тень. Она преследует меня давно. Месяца три.

— И что же делать? — У Стаса был совсем уже сдавленный голос.

Станислав Леопольдович пожал плечами.

— Я сейчас свет выключу! — вскочил догадливый Павел.

— Ни в коем случае! — почти крикнул Станислав Леопольдович. — Они ведь только этого и добиваются. Но я… поверьте, мне мучительно пускаться в объяснения.

Сергей со всего размаха швырнул в тень банку из-под сардин, служившую пепельницей. Банка тупо ударилась об стену и упала, слабо грохнув. Тень не шелохнулась. Долго молчали.

— Вам страшно, магистр? — наконец спросила Бес.

— Да нет… Мне Эмму Ивановну жалко. Если со мной что-нибудь случится… Я просто совсем не знаю, как быть. Знаю только одно: мне категорически нельзя находиться в помещении, в котором мало света, — упаси бог хоть на секунду лишиться тени.

— Так это просто сделать! — воскликнул Павел. — Мы будем постоянно держать очень сильный прожектор!

— Постоянно? — усмехнулся Станислав Леопольдович. — М-да… А мне остается при прожекторе день и ночь находиться. Ничего себе жизнь, полноценная…

— Это выход на пока. — Павел включил прожектор. Света стало много: тени проступили совсем отчетливо.

— А сейчас мы все начинаем думать. И мы что-нибудь придумаем! — Володя надеялся, что голос его прозвучит более оптимистически. Но голос прозвучал испуганно.

И задумчиво сказала Бес:

— Нахальная какая тень.

Это было чистой правдой, от которой сделалось уже просто плохо.

— А я знаю, что предпринять. — Все обернулись к Сергею, доселе молчавшему. — Надо сфотографировать тень.