Студии имени Евг. Вахтангова
28 ноября 1926 Москва
Большая усталость после усиленной работы над "Царской невестой" лишает меня возможности присутствовать на вашем торжестве1. Заочно шлю мои искренние горячие поздравления и пожелания дальнейшей энергичной спаянной работы всех работников студии. Мысленно вспоминаю создателя студии -- дорогого нам Евгения Богратионовича, чту его светлую память, восхищаюсь его преждевременно угасшим талантом, подтверждаю его прекрасные заветы, по которым была построена и может в дальнейшем цвести студия его учеников.
И. М. Москвину, В. И. Качалову и другим
Москва, 30 ноября 1926
30 ноября 1926
Дорогие Иван Михайлович, Василий Иванович и все
"старики" Московского Художественного театра!
Искренно тронут Вашим вниманием, чудесными фруктами и милым письмом. Благодарю за них, а также за дружескую услугу, оказанную Художественным театром в критический момент открытия сезона Оперной студии 1.
К. Станиславский
Артистам бывшей Второй Студии
Москва, 7-го декабря 1926 г.
7 декабря 1926
Прошло 10 лет со дня открытия Второй студии при Московском Художественном академическом театре. Сегодня молодое поколение нашего театра празднует свое артистическое совершеннолетие: от "Зеленого кольца" -- к "Дням Турбиных"1.
Расстояние, отделяющее эти постановки, является доказательством большой произведенной работы и воспринятой культуры.
Вторая студия, которая в начале своего существования стояла дальше других студий от Художественного театра, в настоящее время является нашим милым и желанным товарищем2. В тяжелый момент для старого МХАТ они первые, во всем своем составе, вместе с отдельными лицами из Третьей студии, откликнулись на зов своих родителей и пришли работать со "стариками", осуществив, таким образом, ту идею, ради которой в свое время была основана сама студия3.
Артистам этой студии суждено стать одними из преемников и продолжателей четвертьвековых традиций русского искусства. Они являются опорой "стариков" и нашими надеждами в будущем. Они дороги нам, как дети их отцам, и мы радуемся, что грани, разделявшие нас, стерлись и мы слились в одну общую дружную семью.
"О, если бы убеленная сединами старость могла! О, если бы полная сил молодость умела!" -- говорит французская поговорка.
Как бы мы хотели внушить вам то, что мы знаем, потому что скоро придет время, когда мы не сможем делать то, что хотелось бы.
От своего лица и от лица моих старых товарищей, хотел бы поочередно перецеловать каждого из вас. К сожалению, нездоровье мешает мне сделать это в действительности.
Шлю вам свои сердечные и искренние поздравления и жду с нетерпением дня, который отметит общей товарищеской вечеринкой радостный день 10-летней работы артистов бывшей Второй студии 4.
Любящий вас
К. Станиславский
А. Я. Головину
Телеграмма
31 декабря 1926
Москва
От своего имени и от имени всего театра шлю горячо любимому гению наши дружеские сердечные поздравления Новым годом, новыми ослепительными созданиями. Сегодня был просмотр костюмов. Слышали ли Вы в Детском овации наши? Костюмы удались на славу1
Станиславский
М. Л. Мельтцер
Декабрь 1926
Москва
Дорогая Майя Леопольдовна.
Спасибо вам за внимание и красивый цветок. В этом году я уже в третий раз ложусь в кровать и задерживаю тем общую работу. Особенно мне жаль зазасцев1. Никак не могу подойти поближе к вашей работе.
Кстати: вот несколько мыслей по поводу 2-го акта. Я бы сделал -- номер гостиницы. Это больше отзывается актерской богемой. В комнате артистический хаос. Заза, à la Дункан, любит и медвежьи шкуры. Она валяется по полу, ходит дома в каком-то особом костюме. Любовные сцены ее с тенором могут происходить в самых неожиданных мизансценах. Например, на полу, на медвежьей шкуре с подушками. Ее одевание -- это целая сцена. Халат сбрасывает -- летит в одну сторону, туфли -- в другую. Горничная, такая же артистка -- неряха, отшвыривает ногой туфлю, чтоб она не мешала ей. Заза, по-театральному, одевается страшно быстро. Все эти мелкие подробности не по главному существу приходится допускать потому, что само существо оперы -- банально и бескрасочно. Бытовые подробности, лишние в произведении глубокой сущности, бывают нужны там, где сущность не глубока и бесцветна. Все, что придаст роли характер каскадной экстравагантности, мне думается, оживит неодухотворенную куклу с любовными восклицаниями, кот[орую] написал Леонкавалло. При известной характерной окраске роли можно сделать из нее интересный образ. А пьесу можно оживить острым сопоставлением каскадной богемы со скучным, богобоязненным мещанским благополучием.
Целую Вашу ручку, мужу поклон.
К. Станиславский
А. В. Митропольской
10/I 927
10 января 1927
Москва
Дорогая и сердечно любимая Александра Васильевна!
Что значит прослужить двадцать лет в театре? Это означает: в течение почти четверти века изо дня в день приносить искусству беспрерывно большие и малые жертвы; это значит: не знать цены работе и счета времени, ей отдаваемого, безропотно переносить холод, жару, духоту и сквозняки; уметь, когда нужно, просиживать вечера под сценой, в люке, на сцене, в тесноте кулис, на подмостках или на колосниках; часами терпеливо ждать на репетиции своей очереди для работы и, не дождавшись, уходить домой без злобы и брюзжания.
Служить в театре -- значит добровольно приносить себя в жертву, скрывать себя, делать невозможное, принять постриг, подчинить себя военной дисциплине, отдать весь талант и знания. Артисты -- счастливцы, они за свои жертвы получают лавры и славу. Но закулисные работники, от которых нередко зависит ход и успех спектакля, остаются в тени. Их не знают зрители. Они (одни из творцов спектакля) смотрят из-за кулис и радуются чужому успеху; их часто забывают даже благодарить или поздравлять с успехом общей работы; их нередко эксплуатируют в театре.
Среди таких важных деятелей театра одна из его самых замечательных, образцовых, скромных, самоотверженных, невидимых сотрудниц -- Вы, дорогая Александра Васильевна! Я должен воспользоваться сегодняшним юбилейным Вашим днем, когда раскрываются сердца и язык отлипает от гортани, чтобы высказать вам десятилетиями копившиеся чувства любви, уважения и благодарности по отношению к Вам. Будьте еще долго для всех нас образцом идеального отношения к делу, граничащему с религией. Оставайтесь необходимым, полезным и талантливым деятелем нашего милого, старого и молодого МХАТ.
Любящий и благодарный
К. Станиславский
126. С. Г. Кара-Мурзе
Москва, 11-го января 1927 года
11 января 1927
Многоуважаемый Сергей Георгиевич,
в ответ на Ваше письмо спешу сообщить Вам, что на первом спектакле "Ганнеле"1 мне был поднесен Михаилом Валентиновичем Лентовским авторский экземпляр "Ревизора", подаренный Гоголем Щепкину, от Щепкина перешедший к Лентовскому, от Лентовского -- мне с надписью на серебряной дощечке, приделанной к переплету:
"К. С. Станиславскому.
Передаю достойнейшему.
М. Лентовский" 2.
Этот экземпляр я не счел себя вправе хранить дома во время последней революции и должен был передать его Румянцевскому музею, где он по сие время находится 3.
Это тот самый экземпляр, по которому Гоголь вместе со Щепкиным сокращал пьесу из прежней редакции в ту, которая известна нам теперь на сцене.
К. Станиславский
А. Я. Головину
Москва, 4-го февраля 1927 года
4 февраля 1927
Дорогой Александр Яковлевич.
В начале письма не могу удержаться от восторга по поводу всего: и Вашей чуткости, которая ухватывает на лету замысел режиссера, и Вашего удивительного знания сцены. (Покаюсь Вам, что полосатые арлекины, которые казались мне на эскизе несценичными, оказались при свете рампы чудесными.) Вы увидали то, что мой опытный глаз режиссера не видел. Мизансцены, которые Вы замечательно умеете оправдать, и ослепительные краски, которые положены там, где нужно, не вразрез, а на помощь основному действию и главной сущности пьесы. Ваши краски не лезут в глаза, несмотря на свою яркость, и являются фоном для костюмов. Вы замечательно чувствуете тело актеров знанием складок материй, покроев. Словом, если я был Вашим восторженным поклонником, теперь я стал психопатом. Вспоминаем Вас ежедневно и волнуемся тем, что мы, актеры, не сможем достичь Вашей высоты.
Теперь, когда уже выяснился спектакль, мне кажется, Вам полезно было бы познакомиться с общей картиной, которая получается на сцене.
Пьеса нам разрешена в известном уклоне. Она во что бы то ни стало должна быть революционной. Вы понимаете, как опасно это слово и как оно граничит с простой пошлой агиткой.
Но, к счастью, само произведение по своей сути либерально, и потому мы могли без компромисса пойти на это требование. Нам нужно только смело и ярко выметить основную артерию пьесы.
Вот какими соображениями мы при этом мотивировались. В пьесе грань между высшим и низшим сословием проведена ярко, и при современных требованиях не приходится эту грань стушевывать, а напротив, надо ярко вычерчивать. Роскошные граф и графиня (костюмы выходят замечательными по роскоши и цветам), попадая в бедную обстановку подвала башни, с необыкновенной силой выделяют ту основную разницу, которая нужна для пьесы. И в то же время бедность Сюзанны и Фигаро, дружно и любовно пытающихся превратить какой-то бывший склад вещей в уютную комнату для первой ночи, -- становится необычайно трогательной и милой. Как трогательны пришедшие к новобрачным с крестьянскими обрядами простолюдины на фоне этих серых сырых стен подвала. Как великолепно контрастирует роскошь галлереи, как вычурно ослепительны, изумительны комнаты графини и балкон с лестницей, пропеченный южным солнцем. Вероятно, такие же вычуры и роскошь еще больше подчеркнут эпоху изнеженности в последнем акте с ее выстриженными деревьями, фонтанами и озерами. Как хорош народный суд, идущий вразрез всей этой роскоши, и как становится необходима в этом толковании свадьба не в роскошном дворе дворцового фасада, а в закоулках дворца, где ютится прислуга. На этом бедном фоне, освещенном жарким заходящим солнцем, наивно, от сердечной простоты, простолюдины устроили трон и почетные кресла за свадебным столом. Наивная роскошь шаферов и шафериц, пискливая флейта и волынка деревенских музыкантов. Наивные деревенские танцы в присутствии блестяще разодетых графа и графини, глупо разряженной Марселины. Все это с полной выпуклостью заканчивает намеченную и выполненную линию пьесы и ее построение1.
Ваш эскиз свадьбы -- великолепен. (Одна беда, что он сложен и не умещается на кругу. Об этом расскажет Вам Иван Яковлевич 2.) Я влюблен в этот эскиз, и мне трудно от него отрешиться, и я бы не смог этого сделать, если бы пьеса ставилась в прежних обычных тонах, т. е. графской роскоши, в которую попадает народ. Однако, при всей моей влюбленности в эскиз, я и все мы ощущаем в этой картине какой-то уклон от верно намеченной линии.
Ввиду того что Ваша постановка обещает быть во всех смыслах образцовой, я и решился написать Вам это письмо. Быть может, Вы издали почувствуете то, о чем мы пишем, и поймете, насколько необходимо перенести свадьбу подальше от дворца, насколько нужно в этой картине народного торжества убогое убранство дворцовых задворок и среди них контраст пышных графских костюмов 3.
Горячо Вас любящий
К. Станиславский
А. Я. Головину
Телеграмма
12 марта 1927
Москва
Просмотрел эскизы1. Как и раньше, умилен и восхищен. Обнимаю гениального чародея, горячо любимого, великолепного. Поздравляю с окончанием одного из лучших своих созданий. Нежно любящий и восторженный Ваш психопат
Станиславский
H. П. Россову
12/III 1927
12 марта 1927
Москва
Дорогой Николай Петрович.
Получил Ваше милое письмо и, к сожалению, должен Вас огорчить1. При всем нашем желании мы не можем оказать Вам дружескую услугу: мы никогда и никому не отдавали наш театр, таково было постановление нашего совета. Кроме того, у нас должны пройти для абонементов до конца сезона три новых постановки и одна возобновляемая, которые, за недостатком помещения в поделочных мастерских, работаются на сцене, именно по понедельникам, когда сцена свободна от репетиций с актерами.
Что же касается костюмов из "Гамлета", то и здесь дело обстоит очень плохо: за время разрухи от них ничего не осталось, так как их использовали как материал для других постановок.
Еще раз повторяю, что мне очень грустно отказать в Вашей просьбе, тем более что Вы прекрасно знаете, как хорошо все мы относимся к Вам.
Всего Вам хорошего. Дружески обнимаю Вас.
В. В. Лужскому
5 апреля 1927
Москва
Дорогой Василий Васильевич.
Я, как и Вы, болен. Досуг позволяет мне мысленно оглянуться назад, чтоб окинуть большой кусок нашей жизни (35 лет), прожитый вместе в трудной и интересной работе.
Сравнивая это прошлое с переживаемым теперь -- настоящим, я должен признать, что мы с Вами счастливцы, так как мы видели и испытали много хорошего и важного.
Ваша артистическая работа и деятельность прошли на моих глазах, и мне, со стороны, виднее и Ваши прекрасные качества артиста и деятеля, и Ваши достижения, ошибки, результаты.
Не время сегодня говорить о причинах, которые всю жизнь мешали нам ближе подойти друг к другу. К сожалению, это не удавалось мне раньше, не удалось и теперь. Не время также расчищать ворохи недоразумений, которыми старались разъединять нас с Вами.
Тем не менее одно досадное недоразумение я хочу исправить именно сегодня.
Неправда то, что я не ценил и не ценю Вас как артиста. Конечно, со многим я не согласен; жалею, что не всегда могу делиться с Вами тем, что знаю, останавливать Вас при ложных шагах, которые, как казалось мне, заводят Вас в неправильную сторону. Бывают хорошие артисты, у которых все как будто хорошо, но у них нет ни одного создания. У других, напротив, есть ляпсусы, но есть и настоящие достижения, вроде тех, которыми можете похвастаться. Вы: Шуйский, Иван Мироныч, Серебряков, Бубнов, "Чайка" (забыл фамилию), Большинцов, Мамаев, "Продавцы славы" и др1.
Я люблю этих артистов, люблю и Вас.
Что касается Вашей деятельности в области строительства и администрации, то я продолжаю изумляться Вашим энергии, трудоспособности и знанию нашего дела. И в этой области за 35 лет Вами сделано чрезвычайно много. Мне остается пожалеть о том, что судьбе неугодно было, чтоб мы поработали с Вами вместе в тяжелое для театра и для меня время.
Спасибо Вам, дорогой Василий Васильевич, за тридцатипятилетнюю совместную артистическую, режиссерскую работу; за радости, которые Вы доставляли своим талантом, за жертвы, которые Вы щедро приносили общему делу. Простите мне, если я иногда был несправедлив, жесток или суров. Я делал это без злобы и потому сегодня могу с чистым сердцем и искренним чувством поздравить Вас, мысленно обнять и прокричать Вам Славу.
Поцелуйте ручки Перетте Александровне, Елизавете Сергеевне; Женю и Сашу -- обнимаю и шлю всем сердечные поздравления и приветы 2.
К. Алексеев (Станиславский)
1927, 5/IV
Н. А. Смирновой
9/1V--1927
9 апреля 1927
Москва
Дорогая Надежда Александровна,
я не пишу лично, а диктую, так как продолжаю еще хворать и голова плохо работает. Я очень помню свое обещание и очень хочу его исполнить, но, честное слово, ей-богу, так физически устаю (вероятно, потому, что такой стал старый), что не хватает энергии и сил на такой выезд 1. Мне трудно Вас уверять, что у меня нет ни одного часа свободного, даже для того чтобы повидаться со своими домашними. А между тем это так. Да и не мудрено, потому что мне приходится руководить тремя театрами. Вот и сейчас. Пока я не проведу спешно две громадные постановки -- "Богема" в Оперной студии 2 и "Свадьба Фигаро" в Художественном театре, -- я не могу жить, потому что та работа, которая сейчас происходит,-- не жизнь, а сплошная суета. Так будет продолжаться, пока эти две постановки не пройдут. После этого, хоть и будет много работы по двум постановкам -- "В буре времен" и "Растратчики" 3,-- может быть, у меня свободный один-другой час найдется и я с удовольствием поговорю с Вашей милой молодежью.
Не скрою от Вас и другое. Объясню на примере. Представьте себе, что Владимиров, директор Малого театра, не предупредив меня и ни слова не сказав мне, поехал бы в одну из моих студий и там начал бы проповедовать свои взгляды на искусство. Признаюсь Вам, что я был бы очень удивлен и попенял бы на него за то, что не поговорил предварительно со мной об этом. Не приложу ума, как поступить, чтобы избежать этой неловкости 4.
Б. Г. Иванову
10/IV 1927 г.
10 апреля 1927
Москва
Для того чтобы быть актером, надо прежде всего иметь талант.
Что такое талант?
Это сочетание многих человеческих способностей. В этот комплекс входят и физические данные, и человеческие свойства, и память, и воображение, и возбудимость, и чувствительность, и впечатлительность. Все эти данные, взятые отдельно или вместе, должны быть сценически обаятельны и гармонично сочетаться между собой. Можно быть некрасивым в жизни, как была Рощина-Инсарова, но эта некрасивость становилась обаятельной на сцене, и тогда она лучше красоты1. Можно иметь всего понемножку и стать сильным актером благодаря своей сценической обаятельности. Рядом с этим можно иметь всего очень много, но, раз что это многое лишено манкости и сценического обаяния, оно не имеет цены на сцене.
Как видите, определить талант -- вещь нелегкая и разобраться в нем не так-то скоро.
К. Станиславский
Н. А. Попову
Телеграмма
11 апреля 1927
Москва
Мне очень грустно, что болезнь лишает меня возможности присутствовать на Вашем торжестве. Поздравляю Вас, мысленно от души обнимаю, благодарю за Вашу большую помощь и сотрудничество в Обществе искусства и литературы. Вы долго и талантливо и прекрасно служили русскому театру. Всегда стремящийся, мечтающий, неугомонный, как я помню Вас смолоду,-- таким Вы остались и теперь, хотя пережили много трудного. Вы устали телом, но не постарели душой. С светлым, радостным чувством думаю о Вас в своем уединении. Искренно желаю Вам сил и энергии для продолжения Вашей чудесной работы в театре.
Любящий Вас
Станиславский
А. Я. Головину
Телеграмма
23 апреля 1927
Зрительный зал вчерашней генеральной репетиции1 восторженно и несмолкаемо аплодировал Вам, великому мастеру, подлинному прекрасному живописцу. Весь Художественный театр приветствует гениального любимого Александра Яковлевича, поздравляет с громадным успехом и светлым праздником.
Станиславский
А. Я. Головину
Телеграмма
30 апреля 1927
Зачарованный Вашим гением зрительный зал совершенно неистовствовал от восторга1. Несмолкаемыми рукоплесканиями, вызовами требовали Вас на сцену. Бесконечно жалеем, что Вас не было на этом настоящем и громадном Вашем празднике. Весь состав нашего театра и я еще раз поздравляем Вас, нашего дорогого, любимого и гениального художника. Верим, что следующие наши постановки с Вашим участием будут Вашим триумфом.
Станиславский