Оперной студии имени К. С. Станиславского

Дарьино, 18-го августа 1926 года

18 августа 1926

Дорогие и милые студийки и студийцы,

поздравляю вас с получением театра. Теперь мы имеем возможность осуществить мечту, которую лелеяли в течение семи лет, ради которой всеми нами принесено было много материальных и иных жертв. Наше терпение увенчалось огромным доверием, которое оказало нам Правительство. К сожалению, наше благополучие куплено за счет другого артистического коллектива1. Все это надо оправдать и искупить нашей работой и любовью к тому делу, которое нам доверили.

Молодое дело создается моими старыми руками не для меня, а для вас же самих. Оно гораздо больше ваше, чем мое. И потому вам надлежит гораздо больше любить, и лелеять, и заботиться о нем, чем мне самому. Весь долгий век я прожил без него, мог бы дожить и последние годы. Торопитесь взять от меня все, что вы сможете принять и что я смогу дать вам. Если бы удалось оставить вам оперный репертуар -- это было бы большим наследием, которое я мог бы оставить после себя. Но для этого мне нужна с вашей стороны огромная помощь. Я могу только указывать, а делать и организоваться должны вы сами. Если же мне придется мои ослабшие силы отдавать тому, что лучше меня могут сделать другие, то на чисто художественную сторону, которая пока без меня не обходится, у меня уже не хватит сил.

Помните это с самого начала нашей новой работы. Организуйтесь, вводите самую строжайшую дисциплину, приносите всевозможные жертвы и делайте все это, руководясь одним лозунгом: "Так нужно для пользы дела, которое создаем, для того, искусства, которое должно нас греть и питать всю жизнь".

Наша труппа, дисциплина и работа должны стать образцовыми. Помните это твердо, потому что без этого мы не сможем оправдать того положения, в которое поставила нас судьба.

Поздравляю вас с началом. Дружно начинайте работать, и до скорого свидания.

Спасибо вам за ваши милые приветствия и память.

108*. М. Л. Мельтцер

Дарьино, 25/VIII 926

25 августа 1926

Дорогая Майя Леопольдовна.

Я получил ваши милые письма, подписанные Вами и Марией Соломоновной. Я нисколько не рассердился, конечно, за то, что вы дали волю вашему доброму чувству и вступились за бедных Тезавровских. Это делает вам честь.

(А как быть с режиссерством "Заза"?) Пока он (не знаю еще -- как они?) остается. Всё еще на пробу. Что выйдет из моей слабости -- покажет время. Искусство не любит компромиссов. Тезавровскому предстоит трудное дело: превратить дилетантов в подлинных артистов, с строжайшей дисциплиной. Только этим мы можем победить все огромные трудности предстоящего нам дела 1.

Как вам, вероятно, уже известно, театр получен. Дело за нами. Необходимо оправдать совершенно исключительное к нам отношение Правительства.

Кроме огромной работы, которой, я знаю, Вы и Мария Соломоновна не боитесь, -- надо здоровье. За него-то я боюсь, чрезвычайно. Утешьте старика -- отдохните, приезжайте здоровыми и в будущем не забывайте о нем. Без здоровья -- нет артистки.

Я сижу в дачной дыре под Москвой и пишу книгу под названием "Работа над собой, записки ученика". Сюжет, как видите, поучительный, но не очень интересный.

Как только получу окончательное известие о том, что театр -- наш, буду писать нежное письмо Николаю Александровичу2. Благодаря его стараниям и энергии дело увенчается успехом. Передайте ему, если вы его видаете, мой душевный привет и благодарность за неизменное внимание и ласку. Марию Соломоновну благодарю за подпись. Напомните ей, что я уже перестал приставать к ней с ее болезнью. Я только вздыхаю и грустно качаю головой, когда читаю о ее выдыхах в легких.

Тем не менее я ее искренно люблю, так точно как и Вас, и очень бы желал успеть сделать из вас обеих подлинных артисток, каких еще нет в опере. Со своей стороны приложу к этому все мое умение, а остальное -- за вами.

Целую Вашу ручку и жму ручку Марии Соломоновне. Мужу -- привет.

К. Станиславский

А. Я. Головину

Москва, 29-го августа 1926 года

29 августа 1926

Дорогой Александр Яковлевич.

Простите, что я задержал письмо. Но это произошло потому, что я только что вернулся в Москву после отпуска, и то не совсем, а лишь на несколько дней, чтобы снова уехать для окончания своего лечения перед сезоном. Несмотря на то, что я тороплюсь сейчас, я не могу отказать себе в огромном удовольствии дать исход накопившемуся за это время восторгу по поводу присланных Вами чудесных эскизов. Среди современной ужасной прозы рассматривание их является истинной радостью, за которую я Вас искренно благодарю.

Теперь перехожу к главным текущим делам.

1. Окраска костюмов. На днях к вам приедет Гремиславский и расскажет Вам о положении этого дела. Он, по-видимому, с Вашего согласия списался с Григорьевым (кажется, так его фамилия). Если это Вас не удовлетворит и найдется физическая возможность присылать костюмы для окраски Вашему красильщику Сальникову, мы ничего не имеем против, так как сильно хотим Вашего полного удовлетворения в Вашем большом творчестве.

2. Вы мечтали о том, чтобы декорации делались бы под присмотром М. П. Зандина 1. Мы ничего не имеем против, так точно как и Ваш огромный почитатель Иван Яковлевич Гремиславский, который согласен работать совместно с ним.

3. Шитье костюмов. Мы делали пробы шитья черновых костюмов обычными портными и портнихами. Эта проба выяснила с большой очевидностью, что эти люди аромата Вашего таланта передать не смогут. Нам ничего не оставалось делать, как обратиться к тому лицу, которое мы считаем в Москве единственно художественно чутким для работы с Вашими эскизами. Этим человеком оказалась Ламанова2. Вероятно, Вы думаете, что она обычная портниха, которая каждому современному костюму придает модный фасон. Ламанова большая художница, которая, увидав Ваши эскизы, вспыхнула настоящим артистическим горением. Она для каждого костюма собственными руками будет искать не шаблонных и модных, а индивидуальных приемов шитья. Другого выхода мы не видим, даже если бы в Ленинграде оказалась такая мастерская, которая взялась бы за дело. Потому что немыслимая вещь -- шить костюмы в Ленинграде на актеров, которые находятся в Москве. Подробности по этому делу и характеристику Ламановой Вам расскажет Гремиславский.

4. Портал. Произошло какое-то недоразумение. Ни о каком бедном портале я не заикался, и вся эта часть как в самом портале, так и в самой декорации, за исключением планировки и режиссерских замечаний, которые уже Вам сообщены -- все остальное находится в ведении Вашей художественной компетенции 3.

5. Попробую рассказать, как мне рисуется весь акт, конечно, в самых общих чертах, без последовательной связи сцен.

Фаншетта ищет Керубино. Она крадется по каким-то аллеям, боскетам. Публика видит, как она идет по авансцене вращающегося круга. Она проходит одну часть декораций и упирается в какую-то сторону павильона, скажем, левую. Видит Фигаро и скрывается в беседке. Фигаро бежит за ней. Опять публика видит его бег, но он не уходит за кулисы, потому что ему навстречу вертится круг. Он пробегает по балконам каких-то круглых беседок и в полуобернувшейся декорации круга, придя на правую сторону в беседку, видит перед собой компанию: Базилио, Бартоло, и ведет с ними сцену. Скоро из-за беседки, по авансцене, крадутся графиня и Сюзанна. А за ними -- Керубино. Фигаро прячется и впоследствии бежит за ними. Две шалуньи-женщины прокрадываются мимо той части декорации, откуда только что ушли Бартоло и компания. Круг вращается дальше. Они прошли еще мимо каких-то лестниц второй беседки и очутились в каком-то уютном боскете, где назначено свидание. Этот боскет устроен так, что в щели со всех сторон, а может быть, даже и сверху, из-за деревьев, все ревнующие могут подсматривать происходящее в нем неожиданное свидание с Керубино. Граф не выдержал, помчался за Керубино. Идет беготня по разным закоулкам сложной декорации. Круг вращается и снова попадает к первой беседке. Тут происходят все остальные сцены до финала, т. е. до водевиля.

К моменту водевиля постепенно во всех углах сложной круглой декорации зарождались музыка и пение, зажигались кое-где иллюминации. К началу водевиля во всех углах сада и дворца звучит музыка и пение. Она будет написана из старинных мелодий, и смешивающиеся звуки из разных мест сада будут составлять музыкальную гармонию4. Идет свадебный кортеж с факельцугом простого народа, который в конце концов заполонит собой весь сад, вытеснив знать. Этот факельцуг в своем шествии по вращающемуся кругу проходит все прежние закоулки декорации. В каждом из этих закоулков декорации они встречают отдельных действующих лиц: Базилио, графа и графиню, Керубино и т. д. При встрече им поются куплеты и стихи, из которых составляется водевиль. К самому финалу кортеж и все действующие лица доходят до главной площадки, на которой сосредоточены все танцы, где горят шкалики, где бьет фонтан. Тут происходят финальные пение и танцы и заканчивается водевиль и пьеса.

Трудно подробно описать то, что Вас интересует. Поэтому пусть И. Я. Гремиславский пояснит то, что неясно.

6. Зная, что эту пьесу (Вам в пику) ставят в Ленинграде, я очень бы просил Вас хранить в большой тайне как описанные мною сейчас сцены, так и принцип самой постановки, идущей от народа, от свадьбы горничной в кухне, а не, как обычно, в парадных комнатах5.

7. Нам очень трудно переводить Вам деньги через банк, так как думаем, что это сопряжено с большими хлопотами для Вас. Поэтому с подателем сего мы посылаем еще 500 рублей. Простите, что пока не можем послать Вам большую сумму, так как Вам известно, что современный театр в летнее время, до начала сезона, -- нищий. Таковы условия коммуны.

Сердечно любящий Вас и восхищающийся Вами

К. Станиславский

110*. Н. А. Семашко

Москва, 29-го августа 1926 года

29 августа 1926

Дорогой Николай Александрович.

Я подписал 1) заявление в банк о выдаче ссуды нашей студии, и 2) отношение по этому поводу в Главнауку, и 3) заявление в банк о выдаче ссуды на ремонт для обеих студий.

Однако, прежде чем давать ход этим бумагам, я считаю своей нравственной обязанностью написать это письмо Вам, принимавшему столь близкое участие в хлопотах по получению Дмитровского театра и других насущных делах студии.

Все эти дни я обдумывал смету, которую мы рассматривали в последнем заседании.

Если бы она была подана в мае или июне, когда впереди в нашем распоряжении было много времени для ремонта здания и для монтировочных работ по постановке пьес сезона, и таковой можно было бы начать нормально в сентябре этого года, я бы счел смету более чем скромной, принимая во внимание крупных артистических руководителей, вставших во главе музыкального дела 1.

Рассматривая эту смету теперь, по окончании лета, я готов согласиться, что смета возможна и благоразумна при условии открытия студии без задержек, в назначенный срок. При промедлении открытия сезона та же смета неизбежно окажется убыточной и к концу года мы очутимся с дефицитом.

Это предположение возможно при создавшихся условиях: задержки в подписании контракта, в получении денег; запоздание ремонта; несвоевременный наем оркестра, рабочих и служащих; голодовка труппы и необходимость допущения халтур, отвлекающих артистов от работы, и проч., и проч.

В течение этих дней я просмотрел работу режиссеров и актеров. Как ответственное лицо за художественную сторону дела, я констатирую, что за эту область я спокоен, если не будет заболеваний и выбытия артистических сил среди нашей малочисленной труппы. Но в области финансово-административной я чувствую свое бессилие при создавшемся положении.

Вот при каких условиях нам приходится обращаться к Правительству за материальной помощью.

Вот при каких условиях мы должны подписывать сметы и заявления в банк.

Благодаря создавшимся условиям сейчас мы зашли так далеко, что отступать нельзя. Такое отступление могло бы показаться трусостью, которая недопустима в идейном деле. Мало того, малодушие с нашей стороны поставило бы в неловкое положение тех лиц, которые хлопотали по нашему делу.

Молодое предприятие не может обойтись без риска, и мы готовы рисковать, но не можем этого сделать, не поставив Вас, дорогой и глубокоуважаемый Николай Александрович, в известность о положении дела, ради которого Вы столько потрудились и которому Правительство оказало так много доверия. Искренно уважающий Вас

К. Станиславский.

Я уезжаю сегодня по настоянию врача дней на 10 в деревню, чтобы докончить предписанное мне лечение.

Перед самым отъездом я передам моему секретарю Рипсимэ Карповне Таманцовой (Художественный театр, тел. 3-16-18, 2-33-95 и домашний 3-73-22) подписанные мною смету и заявление.

Если по прочтении этого письма Вы найдете, что мы не имеем права идти на риск, не откажите уведомить об этом Федора Дмитриевича2, для того чтобы он мог вовремя принять соответствующие меры3.

К. Станиславский

111*. Р. К. Таманцовой

3 сентября 1926 Дарьино

Дорогая Рипси!

Кира в Москве и приедет к нам в субботу. Пришлите с ней записочку: что делается у нас в театре? Как Николай Васильевич Егоров? Как Леонидов и др.?

Как и какие идут репетиции?

Как дела у К. О. с монтировкой декораций и костюмов 1.

Как Тихомирова репетирует?

Как Тарасова? 2

Вышла ли моя книга? 3 Если да, то пришлите один экземпляр с Кирой или с Колей.

Кое-какие мысли.

Скажите Маркову: не знает ли он "Джим Портер" (О. Генри) Синклера4.

Другая мысль:

что Зола -- современен? По его натурализму, материализму и мелодраматичности, пожалуй,-- современен.

Не приспособить ли "L'Assomoir" {"Западня" (франц.).} или что другое -- к сцене?

Есть у него пьеса "Тереза Ракен", но это плохо5.

Где и когда идет "Дядя Ваня"? Если он пойдет на новой сцене, то мне надо заблаговременно посмотреть, как устроили декорацию. Без этого я не могу и не буду играть. В этом случае мне придется приехать 10-го, в пятницу, и в тот же день посмотреть хотя бы одну из декораций (лучше всего 1 и 2 акты) на Малой сцене -- уставленной.

Если "Дядя Ваня" идет в театре, то я могу приехать в субботу и вечером или в воскресенье утром могу сделать репетицию "Дяди Вани" со всеми участвующими6.

Как Николай Афанасьевич и Ольга Лазаревна?

У нас живет Роман Рафаилович Фальк7, так что лишен возможности Вас пригласить, о чем сердечно жалею. Низко кланяюсь. Сердечный привет.

Ваш К. Алексеев

1926 3/IX

112*. Из письма к Р. К. Таманцовой

Сентябрь (до 12-го) 1926

Дарьино

Дорогая Рипси!

Прежде всего поздравляю Вас, Николая Афанасьевича и Любовь Яковлевну1 с выходом книги. Если бы не вы -- она до сих пор валялась бы у меня по шкафам в рукописи. Спасибо вам всем за невероятные и томительные хлопоты и мучения. Очень ценю, помню, благодарю и люблю -- за вашу дружбу и огромную услугу. Обнимаю.

Что такое с Николаем Афанасьевичем? Это меня тревожит, так как люблю его и он страшно, как никогда, нужен театру.

Посылаю доверенность и заранее благодарю.

По поводу Леонидова -- как помнится, я говорил, что ему надо прочесть первые три раза, а в дальнейшем -- в отдельных торжественных случаях. Скажите Тарханову, что этого мнения я и теперь держусь 2.

...Абонементы и аншлаг -- это хорошо. Дай бог и дальше так. Скажите Ольге Леонардовне 3, что я ее целую. Если она приедет сюда и сможет, по делам, некоторое время пожить с нашими, будем очень рады. Но только до 10--11 сентября комната занята Фальком. А после и его и моя освободятся.

Мое мнение о Кореневой таково:

а) Роль передана ей. Кажется, она ее играет хорошо. По законам и традиции театра она имеет на нее первое право, т. е. на первый спектакль. Эти традиции я обязан охранять во что бы то ни стало.

б) По болезни Кореневой, ввиду неясности ее положения, театру необходимо было подкрепить ее дублершей. Поэтому назначена была Тарасова. Тоже по традициям театра -- она после ряда репетиций и одобренных Смышляевым работ получает право на дублерство после третьего спектакля и имеет право на некоторые хорошие, полные в случае нужды -- специально для нее сделанные репетиции.

По этому вопросу сделать летучее заседание (опрос) всех членов Высшего совета. Свое мнение я высказал4.

Подумайте при свободе о самом скучном. Кому надо посылать книги с моей подписью (за мой счет, за счет театра).

Надеюсь, что мою книгу не разрешат продавать в самом театре.

...Я не подымал никакого разговора о "Дяде Ване" на Малой сцене. Одна болезнь -- старость. Поэтому согласен, если нужно, играть ее где нужно 5.

...Душевный привет, Николая Афанасьевича целую, всем поклон.

Ваш К. Алексеев

113*. Н. Ф. Балиеву

Москва, 12-го сентября 1926 года

12 сентября 1926

Милый Никита Федорович,

вероятно, Вы думаете, что я забыл о Вашем письме и так долго не отвечал Вам по рассеянности. Ей-богу, нет. Каждый день думаю об этом письме, но занят так, как Вы не имеете представления даже в Америке. Дело в том, что я в этом и будущем сезоне остался один на целых три театра1. Большая и Малая сцены МХАТ и в Оперной студии моего имени, для которой я, совместно со студией Владимира Ивановича, получил Дмитровский театр. Ведение старых театров и оборудование нового требуют немало хлопот.

Спасибо Вам за присылку начала рецензии о моей книге. Очевидно, Вам не попалась в руки вторая часть рецензии, поэтому я не знаю конца2. Мое авторское чувство более чем нужно удовлетворено (так как я ни с какой стороны не считаю себя писателем).

Что касается авторского кармана, то тут вопрос обстоит совершенно иначе. Если будет у Вас случай поговорить на эту тему, напишите -- не слышно ли, как идет книга в Америке и Лондоне. Вы понимаете, что очень трудно по этому поводу иметь оттуда сведения.

Слыхал от Димы3 и с разных сторон о Вашем неизменном успехе за границей. Очень этому обстоятельству радуюсь и от всего сердца желаю продолжения.

У нас идет трудовая, тяжелая, но интересная работа. Художественный театр зажил после довольно долгого бездействия благодаря отколовшейся группе4, и сработали в прошлом году "Пугачевщину", "Горячее сердце", которое имело очень большой успех; "Декабристы" тоже имели большой успех; "Продавцы славы" -- тоже. Показанная на генеральной репетиции, но еще не исполненная "Семья Турбиных" имела тоже большой успех. "Прометей" доведен до генеральных репетиций, но тоже не исполненный в прошлом сезоне. Актерски заготовлены, но по материальным условиям не монтированы спектакли: "Свадьба Фигаро", "Водевили эпохи французской революции" и "Соломенная шляпка" 5. Как видите, упрекнуть нас в неплодотворности нельзя. Театр снова на первом месте, ему оказывают по-прежнему очень много доверия, и по-прежнему он высасывает из меня и из актеров все наши силы.

Благодаря этому в прошлом сезоне я сильно перетрудил сердце, и потому в нынешнем году я обречен, больше чем прежде, на отдых. Отдыхал я в Дарьине (может быть, помните -- бывшее имение Столповской, по Брестской ж. д., куда в оно время актеры ездили отдыхать на праздниках и во время поста).

В конце сентября ждем возвращения Марии Петровны из Ниццы. Бедный Игорь по-прежнему остается в Давосе.

Я теперь дедушка, влюбленный в свою внучку, вероятно, Вы это знаете.

Много работаю над книгой, которая будет называться "Записки ученика" (работа над собой). Эта книга описывает подробно все упражнения и метод преподавания так называемой "системы" начинающим.

Посоветуйте, стоит ли такую специальную книгу издавать в Америке и за границей. Если да, то в каких странах.

Передайте поклон Моррису Гесту, которого я еще больше полюбил после того, как мы встретились с ним в Москве, в интимной обстановке и жизни нашего театра. Он милый и талантливый, чрезвычайно простой, когда он находится вне своих антрепренерских забот. Там я его люблю за его административный талант, который ставлю очень высоко. Поклонитесь ему, так точно как и Семену Львовичу, а если увидите, то и милому Леониду Давыдовичу6.

114*. А. Ф. Кони

Москва, 12-го сентября 1926 года

12 сентября 1926

Глубокочтимый Анатолий Федорович!

По возвращении в Москву из отпуска я нашел присланную Вами брошюру о Чехове вместе с Вашим письмом, как всегда трогательным, нежным и талантливым 1.

Первым моим долгом по возвращении я считаю письмо к Вам и потому спешу поблагодарить Вас от всего сердца за Ваше постоянное, неизменное внимание и доброе чувство ко мне и к нашему театру.

От себя лично и от всех своих товарищей шлю Вам низкий привет и выражение общей горячей любви, благодарности и поклонения.

Искренно почитающий Вас

К. Станиславский

115*. В. Э. Мейерхольду

28 сентября 1926 Москва

Дорогой Всеволод Эмильевич!

К сожалению, я не читал статьи Федорова и потому не знаю, о чем идет речь 1. Спасибо Вам за Ваши добрые чувства. Желаю успеха и здоровья. Поцелуйте ручку жене. Шлю Вам привет.

Любящий Вас

К. Станиславский.

28/VII1--926

Я всегда хочу Вас видеть и говорить с Вами. Беда в том, что я сегодня или завтра уезжаю и вернусь после 8--10 сентября.

Ваш К. Станиславский

116*. Н. А. Смирновой

Москва, 6-го октября 1926 г.

6 октября 1926

Дорогая Надежда Александровна.

В годовщину печального события -- потери дорогого и любимого друга нашего театра -- Николая Ефимовича1, мы, все его близко знавшие и ценившие, чтим его память, с благодарностью вспоминаем все, что он сделал для театра, его любовь к нам и его поощрения в нашей работе 2.

Мысленно молимся за покойного.

Низко Вам кланяемся и целуем Ваши ручки.

117*. А. В. Луначарскому

Москва, 15-го октября 1926 г.

15 октября 1926

Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич.

Вместе с этим письмом позволяю себе послать Вам мою книгу 1.

Я был бы очень рад, если бы у Вас нашлось время познакомиться с ее содержанием.

С глубоким почтением

К. Станиславский

118*. В. А. Филиппову

Москва, 19-го октября 1926 года

19 октября 1926

Дорогой Владимир Александрович.

Нездоровье и очередные неприятности не дали мне возможности тотчас же ответить на Ваше ласковое и ободряющее письмо. В теперешнее время, скупое на проявление добрых чувств, они становятся особенно дороги. Шлю Вам огромную благодарность за них1.

Если мне удалось передать в своей книге кое-что из приобретенного мною в работе на опыте, я очень рад. Если же написанное мною поможет сохранить для будущего искусства хотя немногие из погибающих традиций русского актера и вернуть современных актеров на тот вечный путь, по которому искусство беспрерывно эволюционирует, я буду счастлив вдвойне.

Второй том у меня уже написан на Ў, но тяжелое время, режим экономии не дают возможности довести труд до конца.

Шлю Вам свой сердечный привет.

119*. А. И. Южину

Москва, 22-го октября 1926 года

22 октября 1926

Милый и дорогой Александр Иванович!

Я прозевал твой приезд и потому опаздываю с присылкой тебе первого произведения молодого писателя 63 лет, подающего надежды. Я знаю, что книгу ты прочел и дал о ней в твоем письме незаслуженный отзыв. Спасибо тебе за него 1. Очень хочу при случае поговорить и услышать твою критику писателя.

Мне все же хочется послать тебе экземпляр с моей надписью, поэтому посылаю его вместе с этим письмом2.

Крепко жму твою руку, Марии Николаевне3 целую ручки.

Сердечно любящий тебя

К. Станиславский (Алексеев)

120*. Студии имени Евг. Вахтангова

28 ноября 1926 Москва

Большая усталость после усиленной работы над "Царской невестой" лишает меня возможности присутствовать на вашем торжестве1. Заочно шлю мои искренние горячие поздравления и пожелания дальнейшей энергичной спаянной работы всех работников студии. Мысленно вспоминаю создателя студии -- дорогого нам Евгения Богратионовича, чту его светлую память, восхищаюсь его преждевременно угасшим талантом, подтверждаю его прекрасные заветы, по которым была построена и может в дальнейшем цвести студия его учеников.

121*. И. М. Москвину, В. И. Качалову и другим

Москва, 30 ноября 1926

30 ноября 1926

Дорогие Иван Михайлович, Василий Иванович и все

"старики" Московского Художественного театра!

Искренно тронут Вашим вниманием, чудесными фруктами и милым письмом. Благодарю за них, а также за дружескую услугу, оказанную Художественным театром в критический момент открытия сезона Оперной студии 1.

К. Станиславский

122 *. Артистам бывшей Второй Студии

Москва, 7-го декабря 1926 г.

7 декабря 1926

Прошло 10 лет со дня открытия Второй студии при Московском Художественном академическом театре. Сегодня молодое поколение нашего театра празднует свое артистическое совершеннолетие: от "Зеленого кольца" -- к "Дням Турбиных"1.

Расстояние, отделяющее эти постановки, является доказательством большой произведенной работы и воспринятой культуры.

Вторая студия, которая в начале своего существования стояла дальше других студий от Художественного театра, в настоящее время является нашим милым и желанным товарищем2. В тяжелый момент для старого МХАТ они первые, во всем своем составе, вместе с отдельными лицами из Третьей студии, откликнулись на зов своих родителей и пришли работать со "стариками", осуществив, таким образом, ту идею, ради которой в свое время была основана сама студия3.

Артистам этой студии суждено стать одними из преемников и продолжателей четвертьвековых традиций русского искусства. Они являются опорой "стариков" и нашими надеждами в будущем. Они дороги нам, как дети их отцам, и мы радуемся, что грани, разделявшие нас, стерлись и мы слились в одну общую дружную семью.

"О, если бы убеленная сединами старость могла! О, если бы полная сил молодость умела!" -- говорит французская поговорка.

Как бы мы хотели внушить вам то, что мы знаем, потому что скоро придет время, когда мы не сможем делать то, что хотелось бы.

От своего лица и от лица моих старых товарищей, хотел бы поочередно перецеловать каждого из вас. К сожалению, нездоровье мешает мне сделать это в действительности.

Шлю вам свои сердечные и искренние поздравления и жду с нетерпением дня, который отметит общей товарищеской вечеринкой радостный день 10-летней работы артистов бывшей Второй студии 4.

Любящий вас

К. Станиславский

А. Я. Головину

Телеграмма

31 декабря 1926

Москва

От своего имени и от имени всего театра шлю горячо любимому гению наши дружеские сердечные поздравления Новым годом, новыми ослепительными созданиями. Сегодня был просмотр костюмов. Слышали ли Вы в Детском овации наши? Костюмы удались на славу1

Станиславский

124 *. М. Л. Мельтцер

Декабрь 1926

Москва

Дорогая Майя Леопольдовна.

Спасибо вам за внимание и красивый цветок. В этом году я уже в третий раз ложусь в кровать и задерживаю тем общую работу. Особенно мне жаль зазасцев1. Никак не могу подойти поближе к вашей работе.

Кстати: вот несколько мыслей по поводу 2-го акта. Я бы сделал -- номер гостиницы. Это больше отзывается актерской богемой. В комнате артистический хаос. Заза, à la Дункан, любит и медвежьи шкуры. Она валяется по полу, ходит дома в каком-то особом костюме. Любовные сцены ее с тенором могут происходить в самых неожиданных мизансценах. Например, на полу, на медвежьей шкуре с подушками. Ее одевание -- это целая сцена. Халат сбрасывает -- летит в одну сторону, туфли -- в другую. Горничная, такая же артистка -- неряха, отшвыривает ногой туфлю, чтоб она не мешала ей. Заза, по-театральному, одевается страшно быстро. Все эти мелкие подробности не по главному существу приходится допускать потому, что само существо оперы -- банально и бескрасочно. Бытовые подробности, лишние в произведении глубокой сущности, бывают нужны там, где сущность не глубока и бесцветна. Все, что придаст роли характер каскадной экстравагантности, мне думается, оживит неодухотворенную куклу с любовными восклицаниями, кот[орую] написал Леонкавалло. При известной характерной окраске роли можно сделать из нее интересный образ. А пьесу можно оживить острым сопоставлением каскадной богемы со скучным, богобоязненным мещанским благополучием.

Целую Вашу ручку, мужу поклон.

К. Станиславский

125 *. А. В. Митропольской

10/I 927

10 января 1927

Москва

Дорогая и сердечно любимая Александра Васильевна!

Что значит прослужить двадцать лет в театре? Это означает: в течение почти четверти века изо дня в день приносить искусству беспрерывно большие и малые жертвы; это значит: не знать цены работе и счета времени, ей отдаваемого, безропотно переносить холод, жару, духоту и сквозняки; уметь, когда нужно, просиживать вечера под сценой, в люке, на сцене, в тесноте кулис, на подмостках или на колосниках; часами терпеливо ждать на репетиции своей очереди для работы и, не дождавшись, уходить домой без злобы и брюзжания.

Служить в театре -- значит добровольно приносить себя в жертву, скрывать себя, делать невозможное, принять постриг, подчинить себя военной дисциплине, отдать весь талант и знания. Артисты -- счастливцы, они за свои жертвы получают лавры и славу. Но закулисные работники, от которых нередко зависит ход и успех спектакля, остаются в тени. Их не знают зрители. Они (одни из творцов спектакля) смотрят из-за кулис и радуются чужому успеху; их часто забывают даже благодарить или поздравлять с успехом общей работы; их нередко эксплуатируют в театре.

Среди таких важных деятелей театра одна из его самых замечательных, образцовых, скромных, самоотверженных, невидимых сотрудниц -- Вы, дорогая Александра Васильевна! Я должен воспользоваться сегодняшним юбилейным Вашим днем, когда раскрываются сердца и язык отлипает от гортани, чтобы высказать вам десятилетиями копившиеся чувства любви, уважения и благодарности по отношению к Вам. Будьте еще долго для всех нас образцом идеального отношения к делу, граничащему с религией. Оставайтесь необходимым, полезным и талантливым деятелем нашего милого, старого и молодого МХАТ.

Любящий и благодарный

К. Станиславский

126. С. Г. Кара-Мурзе

Москва, 11-го января 1927 года

11 января 1927

Многоуважаемый Сергей Георгиевич,

в ответ на Ваше письмо спешу сообщить Вам, что на первом спектакле "Ганнеле"1 мне был поднесен Михаилом Валентиновичем Лентовским авторский экземпляр "Ревизора", подаренный Гоголем Щепкину, от Щепкина перешедший к Лентовскому, от Лентовского -- мне с надписью на серебряной дощечке, приделанной к переплету:

"К. С. Станиславскому.

Передаю достойнейшему.

М. Лентовский" 2.

Этот экземпляр я не счел себя вправе хранить дома во время последней революции и должен был передать его Румянцевскому музею, где он по сие время находится 3.

Это тот самый экземпляр, по которому Гоголь вместе со Щепкиным сокращал пьесу из прежней редакции в ту, которая известна нам теперь на сцене.

К. Станиславский

А. Я. Головину

Москва, 4-го февраля 1927 года

4 февраля 1927

Дорогой Александр Яковлевич.

В начале письма не могу удержаться от восторга по поводу всего: и Вашей чуткости, которая ухватывает на лету замысел режиссера, и Вашего удивительного знания сцены. (Покаюсь Вам, что полосатые арлекины, которые казались мне на эскизе несценичными, оказались при свете рампы чудесными.) Вы увидали то, что мой опытный глаз режиссера не видел. Мизансцены, которые Вы замечательно умеете оправдать, и ослепительные краски, которые положены там, где нужно, не вразрез, а на помощь основному действию и главной сущности пьесы. Ваши краски не лезут в глаза, несмотря на свою яркость, и являются фоном для костюмов. Вы замечательно чувствуете тело актеров знанием складок материй, покроев. Словом, если я был Вашим восторженным поклонником, теперь я стал психопатом. Вспоминаем Вас ежедневно и волнуемся тем, что мы, актеры, не сможем достичь Вашей высоты.

Теперь, когда уже выяснился спектакль, мне кажется, Вам полезно было бы познакомиться с общей картиной, которая получается на сцене.

Пьеса нам разрешена в известном уклоне. Она во что бы то ни стало должна быть революционной. Вы понимаете, как опасно это слово и как оно граничит с простой пошлой агиткой.

Но, к счастью, само произведение по своей сути либерально, и потому мы могли без компромисса пойти на это требование. Нам нужно только смело и ярко выметить основную артерию пьесы.

Вот какими соображениями мы при этом мотивировались. В пьесе грань между высшим и низшим сословием проведена ярко, и при современных требованиях не приходится эту грань стушевывать, а напротив, надо ярко вычерчивать. Роскошные граф и графиня (костюмы выходят замечательными по роскоши и цветам), попадая в бедную обстановку подвала башни, с необыкновенной силой выделяют ту основную разницу, которая нужна для пьесы. И в то же время бедность Сюзанны и Фигаро, дружно и любовно пытающихся превратить какой-то бывший склад вещей в уютную комнату для первой ночи, -- становится необычайно трогательной и милой. Как трогательны пришедшие к новобрачным с крестьянскими обрядами простолюдины на фоне этих серых сырых стен подвала. Как великолепно контрастирует роскошь галлереи, как вычурно ослепительны, изумительны комнаты графини и балкон с лестницей, пропеченный южным солнцем. Вероятно, такие же вычуры и роскошь еще больше подчеркнут эпоху изнеженности в последнем акте с ее выстриженными деревьями, фонтанами и озерами. Как хорош народный суд, идущий вразрез всей этой роскоши, и как становится необходима в этом толковании свадьба не в роскошном дворе дворцового фасада, а в закоулках дворца, где ютится прислуга. На этом бедном фоне, освещенном жарким заходящим солнцем, наивно, от сердечной простоты, простолюдины устроили трон и почетные кресла за свадебным столом. Наивная роскошь шаферов и шафериц, пискливая флейта и волынка деревенских музыкантов. Наивные деревенские танцы в присутствии блестяще разодетых графа и графини, глупо разряженной Марселины. Все это с полной выпуклостью заканчивает намеченную и выполненную линию пьесы и ее построение1.

Ваш эскиз свадьбы -- великолепен. (Одна беда, что он сложен и не умещается на кругу. Об этом расскажет Вам Иван Яковлевич 2.) Я влюблен в этот эскиз, и мне трудно от него отрешиться, и я бы не смог этого сделать, если бы пьеса ставилась в прежних обычных тонах, т. е. графской роскоши, в которую попадает народ. Однако, при всей моей влюбленности в эскиз, я и все мы ощущаем в этой картине какой-то уклон от верно намеченной линии.

Ввиду того что Ваша постановка обещает быть во всех смыслах образцовой, я и решился написать Вам это письмо. Быть может, Вы издали почувствуете то, о чем мы пишем, и поймете, насколько необходимо перенести свадьбу подальше от дворца, насколько нужно в этой картине народного торжества убогое убранство дворцовых задворок и среди них контраст пышных графских костюмов 3.

Горячо Вас любящий

К. Станиславский

128*. А. Я. Головину

Телеграмма

12 марта 1927

Москва

Просмотрел эскизы1. Как и раньше, умилен и восхищен. Обнимаю гениального чародея, горячо любимого, великолепного. Поздравляю с окончанием одного из лучших своих созданий. Нежно любящий и восторженный Ваш психопат

Станиславский

Наши рекомендации