Был и буду в оппозиции к любой власти

НАВАЛИЛАСЬ тоска, когда во время митинга в честь 78-й годовщины Великого Октября я увидел, что на меня направлен взгляд плотного мужчины моего возраста. Взгляд был сияющий, преданный. Так, наверное, мог смотреть толь­ко бравый Швейк на своего фельдфебеля... «Господи! Какой-нибудь почитатель! Или ребенка надо в этом году в универ­ситет устраивать»,- сразу же определил я. Стал ругать себя за то, что черт дернул пойти на эту площадь.

Мужчина наконец насмотрелся, подошел:

- Вы не обидитесь, если я задам вам вопрос?

- Не задавайте, чтобы не обижался. ,

- Но мне так хочется узнать!

- Что? [

- Почему вы, евреи, счастливые, а другие - нет? *

- Я несчастливый.

- Почему?

- Потому что не еврей.собеседник мой был разочарован, поскольку не получая ответа на вопрос, мучающий его, видно, не одно десятилетие. И счастья из-за этого нет.

А с импровизированной трибуны-грузовика неслось: Я собираю бутылки, а муж у меня - пьяница: вооружайтесь, люди добрые!»

Выступающая учительница жаловалась в микрофон: «До 60 процентов школьников не хотят учиться», «Милая,-хотелось ей сказать, - Они, собаки, и при социализме не хотели заниматься, а чтобы лишнего там поработать - ни-ни. А при феодализме, насколько я знаю, с розгой заставля­ли их учиться, не говорю уж про рабовладельческий строй... Наш переходный период в этом деле ни сном, ни духом не виноват...»

Следующий пытался уверить собравшихся, что все мы вышли из Октября. Кто-то зааплодировал от радости. Я же растерялся, ибо всю жизнь думал по-другому...

Когда же очередной оратор заявил, что 17 декабря будет практически последняя возможность мирного разре­шения обострившихся проблем, я быстренько засобирался с площади: нам только этого не хватает для полноты ощуще­ний: новой революции, новой крови своих сограждан здесь, на Волге, новой гражданской войны. Сила для меня - всегда аргумент бессильного. А потом, то, что в первый раз было трагедией, во второй - превращается в фарс.

Читатель, конечно, понял, что я наверняка в ад попаду за то, что пересмешничаю, утрирую, а дело-то, о котором зашла речь,- серьезное... Могу только заверить, что я - ком­мунист (но не член КПРФ). Одно из самых счастливых событий в моей жизни - вступление в ряды КПСС. Я не был членом никаких комитетов, бюро, но у меня была план­ка, на которую я всегда внутренне ориентировался: как ра­ботать, как жить, к чему стремиться. Планка эта была определена всей предыдущей культурой человечества. Она ассоциировалась для меня с идеями братства, равенства, счастья, честного труда, социальной справедливости и защиты: всего того, что включает в себя понятие «комму­низм». Коммунизм стал мечтой сотен миллионов людей на земле, в нашей стране. Служение идее коммунизма позволило многим реализовать свои сущностные силы, раскрыть свои

лучшие черты. Поэтому август 1991 года и был воспринят как национальная трагедия. Следует, конечно, сливать гряз­ную воду, но нельзя выплескивать заодно и ребенка.

Последующие годы стали для большинства моих товари­щей по партии периодом мучительных раздумий, переоцен­ки своей жизни. Кто-то не выдержал: подвел под жизнью черту. Я скорблю о них: наверное, это были самые чистые, самые искренние коммунисты, верившие в то, что завтра обязательно должно быть светлым, несмотря на сегодняш­ние мерзости.

И на митинге 7 ноября много было стариков с прекрас­ными, одухотворенными лицами. В глазах читалось достоин­ство людей, построивших великое государство, защитивших его, • вырастивших нас. И вопрос, обращенный к нам: что оставите вы?

Мучительно жаль было их, продуваемых холодным, промозглым ветром, опиравшихся на клюшки, костыли, плечи друзей. Тяжело было им стоять. Не дело стариков -митинговать.

Самое страшное - они, старые, не могли бы объяснить, во имя чего пришли на площадь. Против чего - сказали бы: против неразумной социальной политики правительства, про­тив унижения России и русских, против войны в Чечне, против нищеты и обездоленности пенсионеров и молоде­жи, против испепеляющей душу безработицы. Но за что?

Сознание современного человека во многом мифологич-но. Мы все обременены множеством предрассудков, озабо­чены слухами, сглазами, порчами, ищем помощи у безза­стенчиво, а потому часто весьма успешно дурящих нас политиканов и идеологов всех мастей.

В чем я вижу опасность мифологизации сознания для человека? Опасность эта - в том, что миф становится схемой восприятия мира, кривым зеркалом, отражающим жизнь в нашем сознании искаженно. Иногда - до неузна­ваемости. И это искаженное восприятие мира и жизни в ко.нце концов заменяет для человека и мир, и жизнь. Ну и что? Любовь, скажете вы, тоже искажает мир и тоже поройдо неузнаваемости... Да! Но когда я люблю, я знаю, что я люблю! Человек же, живущий в мире-мифе, ничего, кроме самого мифа (Ленин, партия, комсомол...), не видит и не может видеть: чтобы увидеть хоть что-нибудь еще, кроме мифа, миф должен рухнуть. Но трагедия даже не в этом. Трагедия в том, что мифологизированное сознание не позволит осознать собственную мифологизированность. Миф есть что не допускает никакой другой возможности опыта и знаний, кроме тех, которые могут быть почерпнуты в самом мифе...

Человек черпает идеалы, цели, ценности своей жизни, мотивы своих поступков в реальности-мифе, а живет и оставляет результаты своих деяний в реальности истинной. Но сами эти деяния воспринимаются и оцениваются тем же мифологизированным сознанием...

...Льется кровь, люди гибнут от голода или бессмыс­ленных тяжких трудов, но мифологизированное сознание не видит в этом трагедии. Оно видит в этом определен­ную мифом о светлом будущем необходимость...

...Мир меняется, миф остается, и чем больше меняется мир вокруг, тем больше носители мифа погружаются в сумерки своего мифологизированного сознания...

Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять эти простые истины. Я хочу, чтобы и дорогие мои старики с митинга научились радоваться прожитому дню, солнцу над головой, улыбке жены, капризу внука, выращенному самим яблоку, глотку чистой родниковой воды - всему тому, что и есть жизнь. И не жили ни Ельциным, ни Черномырдиным, ни даже Чубайсом...

...На митинге я увидел и другое. Много было бывших преподавателей истории партии, научного коммунизма (те, кого переименовали в политических историков, в политоло­гов, - не пришли). Пришли бывшие инструкторы рай­комов, горкома партии. Бывшие политинформаторы. Быв­шие лекторы почившего в бозе общества «Знание». Быв­шие парторги... Бывшие, бывшие, бывшие... Не нашедшие себя, своего места сегодня. Или «отодвинутые» более удачли­выми собратьями, товарищами. Не понявшие и не понимающие, что они проиграли, что они остались генерала­ми без армии. Поражение следует принимать достойно, д им это непривычно, ибо сформировался жесткий стереотип победителей - всегда ведь всех побеждали: белогвардей­цев, кулаков, оппозиционеров, фашистов. Толерантность, тер­пимость, готовность к компромиссам, диалогу не культиви­ровались и не поощрялись. В чем же их вина? В том, что они такие как есть? В том, что измениться им не дано? В том, что они не могут поменять свою психику? Но жестоко раненому говорить о том, что рана у него смертельна... Об­щество должно с большим уважением, с большей терпи­мостью и жалостью отнестись к своим «бывшим». Других у него не будет.

В то же время я боюсь, что «бывшие» вернутся к власти... Вспомнились Бурбоны, которые после пораже­ния Наполеона вернулись в обозе оккупационных армий в Париж. Они пришли обозленные, с жаждой мести, ничему не научившиеся, не понявшие главного. Они не осознали, что Франция после великой революции стала другой, что народ стал другим, что время стало другое. И народ, который они хотели облагодетельствовать, не принял их...

Партия, которую можно «распустить» и «запретить» в течение одного дня и в защиту которой не встал ни один из 18 миллионов ее членов,- не имеет права на власть!

Партия, которую можно «предать», и предателем оказы­вается ее руководитель, а сделать ничего с этим руководи­телем по партийному уставу нельзя,- недостойна доверия!

Партия, которая спокойно «сдает» социальные заво­евания народа и не способна поднять людей на борьбу за обеспечение главного права человека - на жизнь, не бьет в набат в связи с братоубийственной войной в Чечне,- может ли рассчитывать на поддержку?

Партия, которая ждет, пока «клиент (народ) дозреет» и сам принесет ей власть на тарелочке с голубой каемкой, не выдвинет объединяющей людей идеи.

Партия, столь не способная разбираться в людях, и чьи бывшие функционеры сегодня составляют руководство и основной состав многочисленных антикоммунистических партий и объединений, должна «сосредоточиться» в оп­позиции. Это ведь вчерашние прокураторы стали сегодня императорами...Коммунисты, конечно же, должны проанализировать причины своего исторического поражения, беспрецедентного по масштабам, особенно при учете тех поистине безгранич­ных возможностей, которыми они располагали. Для этого нужно время.

Конечно, кто-то упрекнет меня в том, что я «пре­даю идеалы», что «прислуживаю власти». Но я - интеллигент, и всегда был и буду в оппозиции к любой, даже самой лучшей власти. Я обязан думать. К тому же я уверен, что единственное, где не стыдно быть одиозным,- это свобода мысли. В этой среде не существует даже предательства. Я писал о том, что у меня наболело. Я писал с любовью к старикам на площади...

Я с большим подозрением отношусь к тем, кто демон­стрирует свой разрыв с коммунистическим прошлым, ирони­зирует над ним, видит в нем лишь негативное. Так не может быть, поскольку была обычная жизнь, в которой были и свои радости, и свои печали. Давно пора бы, конечно, понять, что народу, в принципе, безразличен обществен­ный строй. Ему важно, чтобы был хлеб, чтобы был мир, чтобы был покой в обществе, чтобы можно было рожать и растить детей в своем доме... И тем не менее, недостойно отказываться от себя вчерашнего: не следует стрелять в прошлое из пистолета, ибо будущее обязательно выстре­лит из пушки. Когда вчерашний воинствующий атеист дер­жит сегодня свечку в храме - не верю. Когда вчераш­ний член какого-нибудь партбюро (и счастливый этим) сегодня сжигает свой партбилет и дает интервью о том, Как он вышел из КПСС, - не верю. Не верю в радикаль­ную перемену в сознании: это неподвластно человеку, а если все же наличествует - то, значит, уже шизофренид Всеобщее же «прозрение» - аморально.

Изменяет - только предатель. Но каждый челове^ может изменяться! Каждый человек должен изменяться, что. бы успеть сделать больше в реальной жизни, чтобы освобо. диться от гипноза мифа.

Я так думаю.

«Самарская неделя», 24 ноября 1995 года.

РАЗДЕЛ II