Я пытаюсь поменять профессию
Когда я была на предпоследнем курсе университета, у меня появились сомнения в правильности избранного мною пути в науке. Хотя к тому времени я уже сдала в печать итоги моего первого самостоятельного исследования по гидробиологии, эта область научного знания стала казаться мне слишком описательной; меня тянуло к эксперименту. Немалую роль во всем этом сыграло то, что в мои руки попала знаменитая книга Поля де Крюи «Охотники за микробами». Вслед за ней я прочитала «Этюды оптимизма» Мечникова, и все это определило мою дальнейшую судьбу. А, между прочим, в те дни, когда я только готовилась к выбору профессии, отец советовал мне стать микробиологом. Однако считая, что такую специальность можно получить, только пройдя через медицинский институт, я сразу же от нее отказалась. Теперь, после приобретения какого-то жизненного опыта, все выглядело в моих глазах иначе. Да и условия с тех пор существенно изменились. Хотя на дневном отделении биофака микробиологов не готовили, можно было прослушать факультативный курс по данному предмету, читавшийся профессором Б.В. Перфильевым. После того, как я это сделала, он предложил мне поработать у него лаборатории и заодно посоветовал получить более основательную подготовку на вечернем отделении ЛГУ. Только от него я и узнала, что в ЛГУ все-таки существует специальная кафедра общей микробиологии, и возглавляет ее профессор Н.Н. Иванов. Николай Николаевич без излишней волокиты включил меня в группу студентов-вечерников, и я стала заниматься вместе с ними. Учебный день у них начинался после шести или семи вечера и заканчивался в одиннадцать часов ночи.
Нагрузка у меня получалась тяжелейшая. С утра я сидела в аудиториях вместе с группой гидробиологов, а потом заходила куда-нибудь перекусить и бежала с шестнадцатой лини Васильевского острова на восьмую, чтобы не опоздать на очередную лекцию.
Летнюю практику в том году я проходила у профессора Перфильева на Бородинской Биологической станции, где он был тогда директором. Станция находилась в Карелии в двадцати (или более) верстах от железной дороги на территории небольшой деревни, расположенной на берегу дивного Конч-озера. В округе было еще несколько красивых озер (Перт-озеро, Укш-озеро, Габ-озеро). Свободные от водоемов и сельскохозяйственных угодий пространства суши были покрыты великолепными хвойными и смешанными лесами.
Несмотря на присутствие в деревне большого количества людей, окрестные леса были довольно глухими. В них водились даже медведи, и один из сотрудников станции утверждал, что видел, как какой-то мишка переплывал озеро почти у самого поселка. Однажды я со своими спутниками (тоже практикантами) обнаружили в лесной глуши крошечную избушку. Дверь в нее была не заперта, и внутри никого не было. Мне пояснили, что это «фатерка» — ничейное жилище, предназначенное для охотников и бродяг, нуждающихся в ночлеге или отдыхе. Войдя внутрь, мы заметили лежащую возле очага вязанку хвороста и коробок спичек. Мне пояснили, что каждый использовавший это помещение, уходя должен был оставить там немного дров и средство для разжигания огня.
Карельский лес изобиловал земляникой и черникой, а при удаче можно было найти редкую и чрезвычайно ароматную и вкусную ягоду — полянику. Внешне она походит на морошку, но отличается от нее красным цветом плодов и вкусовыми качествами.
В числе местных достопримечательностей заслуживает упоминания находившаяся в лесу высокая гранитная скала — «Рогоза». По словам старожилов, именно отсюда привозили в Петербург камень для сооружения памятника Петру Первому (Медного всадника). Известно также, что в царствование этого государя со дна Конч-озера добывали железную руду, а на берегу был построен завод для ее переработки.
Борис Васильевич Перфильев как ученый и как человек
В благословенный Карельский край профессора Перфильева привлекли богатейшие рудные поля местных озер. Здесь им были использованы уникальные возможности изучения процессов биогенного рудообразования. Наиболее важные научные достижения Б.В. основаны, главным образом, на материале его карельских исследований. Результаты проведенных им работ отличались новизной и оригинальностью. Раскрытием микрозонального строения илового профиля и наличия нескольких механизмов зонообразования было положено начало развитию новой области науки — иловедения.
Большим шагом вперед в экологической микробиологии была высказанная Перфильевым идея о природных субстратах (илах, почвах, горных породах, кровеносных сосудах животных и т. п.) как о проточных капиллярных системах. Поэтому при проведении эколого-микробиологических исследований Борис Васильевич считал необходимым в условиях опыта соблюдать принцип проточности и капиллярности среды. Исходя из вышесказанного, он предложил принципиально новый методический подход к изучению природной микрофлоры. Вместе со своей женой, Диной Руфиновной Габе, им была разработана техника капиллярной микроскопии, получившая всемирную известность и признание. При ее применении авторам удалось обнаружить и изучить группы не известных ранее микроорганизмов, и, в том числе, рудообразователей.
Перфильев был не только крупным ученым, но и талантливым изобретателем. Его деятельность в этом направлении была многогранной. Часть его изобретений давно получила практическое применение, другие ждут своего часа. К сожалению, недоработанной осталась конструкция дифференциальной камеры. Она предназначена для получения в питательном растворе, заполняющем систему сообщающихся капилляров, множества различающихся по химическому составу микрозон.
Если запустить в камеру суспензию однородных микробных клеток, все они быстро найдут наиболее подходящую для них экологическую нишу и начнут размножиться в пределах зоны с оптимальными для них условиями. При запуске в камеру гетерогенной микробной суспензии каждый вид займет свою оптимальную зону, и исследователь получит сравнительную экологическую характеристику всех компонентов исходной взвеси микроорганизмов.
Трудно поверить, но в смутные в истории науки времена работы Перфильева были признаны неактуальными, и их решено было прикрыть. Сотрудников уволили, лабораторию ликвидировали, а Бородинскую станцию передали в ведение другого учреждения. Таким образом знаменитый профессор оказался без помощников и без оборудованной лаборатории. Однако сдаваться он не хотел и начал упорную борьбу за восстановление своего детища. В конце концов, победа осталась за ним. При поддержке президента АН СССР академика Несмеянова он получил лабораторию в одном из академических институтов, где и возобновил свои уникальные исследования.
Вспоминая Б.В., хочется рассказать и о некоторых его человеческих качествах, ибо человеком он был необыкновенным. Многие считали его неисправимым чудаком, одержимым не каждому понятными идеями и планами. В университетских кругах ходили легенды о его экстравагантных поступках и высказываниях. Помню, как в хрущевские времена на каком-то ответственном совещании, когда обсуждалась задача продвижения посевов кукурузы на север, он с высокой трибуны иронически сравнил важность выращивания этого растения в Карелии с целесообразностью разведения там бананов.
Будучи человеком добрым, он, тем не менее, сурово обращался со своими подчиненными, предъявляя высокие требования к выполнявшейся ими работе и делая язвительные (причем всегда остроумные) замечания по поводу совершавшихся ими ошибок. При этом в его голубых, как у Врубелевского Пана, глазах, появлялась ироническая усмешка. Многие на него обижались. Благодаря сложности характера профессора далеко не все люди могли с ним уживаться, но те, которые уживались, понимали значение его работ для науки и преданно служили его делу.
Бесстрашие, с которым Б.В. резал правду-матку лицам любого социального уровня (в том числе и высокопоставленным), а также его откровенное неприятие дураков, некоторых людей от него отталкивало, а других, наоборот, привлекало. Многие корифеи науки его высоко ценили и в трудные минуты выручали. Сам Перфильев стремился вовлекать в орбиту своей деятельности людей одаренных. Принимая человека на работу, он прежде всего интересовался уровнем его интеллекта и наличием у него способностей к научным исследованиям. Для выявления этих качеств он устраивал своеобразный экзамен. Он мог огорошить претендента неожиданным вопросом вроде: «Что бы Вы стали делать, если бы выиграли миллион?». Многие терялись и не знали, что ответить, а те, кто похитрее, придумывали что-нибудь подходящее.
Бескорыстно преданный делу, которое он считал делом своей жизни, Б.В. ждал того же от других. Вряд ли нужно говорить о том, как часто приходилось ему разочаровываться.
В лаборатории периодически не хватало денег для развития проводившихся там исследований, и, не задумываясь, Перфильев вынимал требуемую сумму из своего собственного кармана. Таким образом была израсходована значительная часть полученной им Сталинской (или Ленинской) премии.
Профессор редко хвалил своих соратников, и высшей степенью похвалы была формула: «Да, это то, что нужно». И только об одном очень талантливом молодом ученом он как-то сказал: «А.Д. Пельш почти гений».
Требовательный к другим, Б.В. был так же требователен и к самому себе. Он никогда не публиковал результатов своих исследований, если не был абсолютно уверен в их достоверности. Но вот однажды произошло событие, на долгое время омрачившее его жизнь. Изучая железобактерии из рода Галлионелла, он пришел к выводу, что общепринятое после работ Н.Г. Холодного представление об этих микроорганизмах является неправильным, и предложил свою концепцию их строения. Опубликованная им в 1926 году статья на эту тему вызвала ожесточенную критику. Академик Холодный написал на нее уничтожи тельную рецензию, составленную в очень резкой, даже оскорбительной для автора статьи форме. Рецензент не только высказал свое несогласие со взглядами Перфильева, но даже дискредитировал его как ученого. В адрес Б.В. было высказано сомнение в доброкачественности всех его научных начинаний вообще.
Нанесенную обиду Перфильев носил в себе очень долго. Прошло много лет, прежде чем конфликт разрешился. В 1958 году за рубежом была издана монография голландского микробиолога Ван Итерсон, подтверждавшая точку зрения Б.В.
До какой степени Б.В. был уязвлен рецензией Холодного, я поняла только тогда, когда он с торжествующим видом раскрыл передо мной толстый том голландской исследовательницы и произнес: «Вот посмотрите доказательства моей правоты». От неожиданности я не сразу сообразила, о чем шла речь, и тогда он добавил: «Помните, как в свое время со мной расправился Холодный?» И тут я вспомнила ту, давно всеми забытую историю и по выражению лица Б.В. поняла, что нанесенное ему академиком оскорбление долее четверти века не давало ему покоя.
После того, как страсти улеглись, можно было полагать, что загадка строения Галлионеллы окончательно разгадана. Ан нет, сегодня в науку пришли новые люди, произвели новые исследования и …. подтвердили правоту Холодного. Будет ли это последним и окончательным словом в науке или послужит лишь поводом к возобновлению дискуссии — покажет время. Что же? Исследователи имеют право ошибаться. А теперь от описания столь драматических событий вернемся к рассказу об обыденной жизни Б.В. Перфильева.
В наступившие для науки тяжелые времена Б.В. по мере своих сил и возможностей помогал пострадавшим от зигзагов правительственной политики людям. После знаменитой сессии ВАСХНИЛ и разгрома классической генетики к нему в лабораторию пришла молодая женщина — кандидат биологических наук Дина Руфиновна Габе. Не желая заниматься профанацией науки, она хотела сменить характер своей работы и искала более подходящего для себя места. Перфильев ничего не смог ей предложить, кроме исполнения обязанностей шлифовальщицы стекла. На это она храбро согласилась. Через некоторое время, полностью войдя в курс проводившихся в лаборатории исследований, Д.Р. была переведена на должность научного сотрудника, а еще через какое-то время вышла замуж за Б.В. и до конца его дней оставалась ему верным другом и соратницей.
В начале пятидесятых годов, в самый разгар проведения партией и правительством антисемитской политики, Перфильев начал принимать к себе на работу почти исключительно одних евреев. Ко времени смерти Сталина они составляли не менее 60% личного состава его сотрудников. В шутку он называл себя Борухом, царем Иудейским. Удивительно, что все это сходило ему с рук. Может быть, его спасала не столько его слава как ученого, сколько бытовавшее о нем мнение как о чудаке, с которым лучше не связываться (как бы себе дороже не вышло). Кроме того, подозреваю, что его капиллярная техника представляла какой-то интерес для военной промышленности, о чем вслух, разумеется, не говорилось.
К портрету Перфильева остается добавить, что свое жизненное кредо он формулировал так: «Обычно люди работают для того, чтобы жить, а я живу, чтобы работать». И работал он почти до своего смертного часа. В последний день его жизни Дина Руфиновна, сидя у постели умиравшего мужа, правила корректуру его последней книги, которую нужно было срочно доставить в издательство. В этом она видела свой долг перед уходившим в мир иной.
Вот и все, что я могу рассказать о необыкновенном человеке, Б.В. Перфильеве, сыне бывшего губернатора Камчатки и женщины благородного дворянского рода.
Под стать ему оказалась и его последняя жена — Д.Р. Габе. Как человек тоже неординарный, она безропотно и даже спокойно принимала и трудности его характера, и превратности их общей судьбы, разделяла его научные идеи и работала не покладая рук и в будни, и в праздни ки. К условиям жизни относилась крайне нетребовательно. Большая комната, занимавшаяся супругами в коммунальной квартире, была заставлена многочисленными стеллажами и больше походила на какое-то книгохранилище, чем на обычное человеческое жилье. Предметы быта казались в ней даже неуместными.
Будучи красивой женщиной, Д.Р. не уделяла внимания элегантности своих туалетов и одевалась всегда очень просто. Питаться она могла тоже чем придется. Любимым ее блюдом была кислая капуста. Все устремления Д.Р. были направлены на служение науке. После смерти Б.В. руководство лабораторией перешло в ее руки, и она неплохо справлялась с этой задачей. Но через некоторое время ее поразил тяжелейший инсульт, с последствиями которого она упорно боролась. В этом отношении ей удалось добиться многого, но вернуться к работе оказалось уже невозможным. Чтобы не быть никому в тягость, она отправилась доживать свои дни в Дом Ветеранов Науки.
После отстранения Д.Р. от дел, осуществлять руководство лабораторией стало некому, и так блестяще развивавшееся научное направление закончило свое существование.