Психоанализ и проблема человечества

Было удивительно тихо и уединенно под широко раскинувшимся деревом, стоявшим одиноко в просторе полей, хорошо ухоженных, и сочной зелени. На расстоянии виднелись холмы суровые и неприв­лекательные в полуденном солнце. А под деревом было темно, прохладно и приятно. Это огромное и внушительное дерево, содержало большую силу и симметрию в своем одиночестве. Оно было живым организмом, уединенным, и в то же время казалось, что оно возвышалось над всем окружающим, даже над отдаленными холмами. Сельские жители покло­нялись ему. Против его широкого ствола лежал вы­сеченный камень, на который кто-то положил яр­кие желтые цветы. Вечером никто не подходил к дереву, его одиночество было слишком одолеваю­щим, и было лучше поклоняться ему в течение дня, когда была густая тень наполнялась чириканием птиц и звуками человеческих голосов. Но в этот час все сельские жители были у своих хижин, и под деревом было очень тихо. Солнце никогда не про­никало через кроны дерева, и цветы не вяли до сле­дующих жертвоприношений следующего дня. Уз­кая тропинка вела к дереву и затем уходила в зеле­ные поля. По этой тропинке к холмам вели стадо коз, где они разбегались, поедая траву в пределах досягаемости.

Когда солнце село за холмами, поля приобрели насыщенно-зеленый цвет, и лишь вершина дерева отсвечивала золотом, находясь в последних лучах - заходящего солнца. С приходом темноты дерево отдалялось от всего окружающего и на ночь замы­калось в себе, его тайна, казалось, проникая в тай­ну Вселенной. Он — психолог и аналитик, практиковал в тече­ние многих лет и излечил многих пациентов, обра­щавшихся к нему. Он работали в больнице, и в сво­ем офисе. Многие пациенты, преуспевающие в своем бизнесе, помогли ему обзавестись дорогими авто­мобилями, загородным домом и всем прочим. Он се­рьезно относился к своей работе, а не только, как к прибыльному делу. Изучал гипноз и эксперимен­тально практиковал его на своих пациентов.

«Очень любопытно, — сказал он, — как во вре­мя гипнотического состояния люди свободно и лег­ко говорят о своих скрытых принуждениях и реак­циях, и каждый раз, когда пациент подвергается гипнозу, я чувствую необычность процесса. Я сам был добросовестен и честен, но полностью осознаю серьезную опасность гипноза, особенно в руках не­добросовестных людей и медиков. Гипноз может или не может быть кратчайшим путем в лечении, но применять его нужно только в некоторых трудных случаях. Требуется несколько месяцев, чтобы вы­лечить пациента, это довольно-таки утомляющее ме­роприятие. Некоторое время назад, — продолжал он, — пациентка, которую я лечил в течение мно­гих месяцев, пришла навестить меня. Это была ум­ная женщина, начитана и имела широкий круг ин­тересов. С большим волнением и улыбкой, она ска­зала мне, что подруга убедила ее посетить некото­рые из ваших бесед. Оказалось, что во время бесед она чувствовала, как освобождалась от депрессий, которые были довольно серьезными. Она сказала, что первая беседа совершенно сбила ее с толку. Мысли и слова были ей плохо знакомы и казались противоречивыми, и она не хотела посещать вто­рую беседу, но ее подруга объяснила, что такое слу­чается, и что она должна послушать несколько бе­сед, перед тем как делать выводы. В итоге она по­бывала на всех, и почувствовала облегчение. То, что вы сказали, казалось, задело некоторые участ­ки ее сознания и без приложения каких-либо уси­лий освободили от расстройств и депрессий, она об­наружила, что они прошли, просто прекратили су­ществовать. Это было несколько месяцев назад. Я видел ее снова на днях, и, конечно же, мы погово­рили о ее бывших проблемах. Она довольна и счас­тлива, особенно во взаимоотношениях с семьей, у нее теперь все в порядке».

«Понимаете, — продолжил он, — благодаря этой пациентке, я прочитал некоторые из ваших учений, и хочу поговорить с вами о некоторых вещах. Су­ществует ли способ или метод, с помощью которого мы сможем быстро добраться до корня всего чело­веческого страдания? Наши существующие методики занимают время и требуют значительного исследо­вания пациента».

Сэр, если позволите спросить, что вы пытаетесь сделать с вашими пациентами?

«Говоря просто, без психоаналитических терми­нов, мы пробуем помочь им преодолевать их про­блемы, депрессии и так далее, чтобы они могли жить в обществе».

Вы думаете, что очень важно помочь людям вли­ваться в это испорченное общество?

«Оно может быть испорченным, но преобразова­ние общества — не наше дело. Наше дело — по­мочь пациенту приспособиться к окружающей сре­де и быть более счастливым и полезным граждани­ном. Мы имеем дело с неординарными случаями и не пытаемся создавать супернормальных людей. Я не считаю это нашей функцией».

Вы думаете, что можете отделить себя от вашей функции? Если можно спросить, не является ли так­же вашей функцией создать полностью новый по­рядок, мир, в котором не будет войн, антагонизма, конкурентности и так далее? Разве не все эти по­буждения и принуждения порождают ненормальных людей в окружающей среде? Если беспокоиться только о помощи индивидууму соответствовать су­ществующему социальному образцу, здесь или в дру­гом месте, разве это не значит поддерживать те са­мые причины, которые приводят к расстройству, ни­щете и разрушению?

«Конечно, что-то в том есть, но как аналитик я не думаю, что мы подготовлены, чтобы вникнуть столь глубоко во всю причинную обусловленность человеческого страдания».

Тогда, сэр, вы заинтересованы не в полном разви­тии человека, а только в одной специфической части его полного сознания. Исцеление некоторой части мо­жет быть необходимо, но без понимания целостного процесса в человеке мы можем вызвать другие фор­мы болезни. Конечно, это не вопрос спора или пред­положения, а очевидный факт, который должен быть учтен не только специалистами, но каждым из нас.

«Вы затрагиваете очень серьезные темы, к кото­рым я не привык, и обнаруживаю, что мне это не по силам. Я думал как-то неопределенно об этих ве­щах и о том, что мы фактически пытаемся проде­лать с нашими пациентами, помимо обычной про­цедуры. Понимаете, большинство из нас не имеет ни склонности, ни необходимого времени, чтобы изу­чить все это. Но я предполагаю, что нам действи­тельно следует делать это, если мы хотим освобо­дить себя и помогать нашим пациентам освобож­даться от замешательства и страдания нынешней западной цивилизации».

Замешательство и страдание существуют не толь­ко на Западе, потому что люди во всем мире нахо­дятся в таком же тяжелом положении. Проблема индивидуума — это также всемирная проблема, они не являются двумя отдельными и отличными про­цессами. Мы, конечно, обеспокоены человеческой проблемой, неважно, находится ли человек на Вос­токе или на Западе, что является произвольным гео­графическим разделением.

Целое сознание человечества озабочено Богом, смертью, правильными и счастливыми средствами к существованию, детьми и их образованием, вой­ной и миром. Без понимания всего этого не может быть исцеления человечества.

«Вы правы, сэр, но я думаю, очень немногие из нас способны на такое обширное и глубокое иссле­дование. Большинство из нас не образованы. Мы становимся специалистами, техниками, в чем есть польза, но, к сожалению, это цель для нас. Является ли его специализацией душа или комплекс, каж­дый специалист строит собственный маленький рай, как делает священник, и хотя он может иногда про­читать кое-что на стороне, он остается там, пока не умирает. Вы правы, но это так.

Теперь же, сэр, я хотел бы возвратиться к моему вопросу: есть ли метод или техника, с помощью ко­торой мы можем проникнуть непосредственно к кор­ню наших страданий, особенно страданий пациен­та, и таким образом их быстро устранить?»

И снова, если позволите спросить, почему вы все­гда мыслите понятиями методов и техник? Могут ли метод или техника освободить человека или же они просто сформируют его для желаемой цели? А желаемая цель, являющаяся противоположностью человеческих неприятностей, страхов, расстройств, давлений, сама и является их результатом. Реакция противоположности — это не истинное действие, как в экономическом, так и в психологическом мире. Помимо техники или метода, может быть фактор, который по-настоящему поможет человеку.

«Что же это?»

Возможно, это любовь.

Посредственность

Шторм продолжался в течение нескольких дней, сопровождаемый сильными ветрами и обильными Дождями. Земля впитывала воду, и с деревьев смы­валась многолетняя пыль. В этой части страны не было дождя в течение нескольких лет, но теперь дождь компенсировал засуху, по крайней мере каждый на это надеялся, и радость сопутствовала шуму дождя и водных потоков. Когда мы укладывались спать, дождь все еще шел, сильно барабаня по крыше. Он рит­мично стучал, и слышалось журчание множества ручейков. Это было прекрасное утро! Тучи разош­лись, чистые холмы вокруг сияли в лучах раннего восходящего солнца, а в воздухе витала благодать. Через несколько минут природа начнет пробуждать­ся, но сейчас в долине стояла завораживающая ти­шина. Но вот вдалеке закукарекал петух. Все напол­нилось яркими красками: молодая трава и огромное дерево, которое возвышалось над долиной. Новая жизнь била ключом, и теперь боги получат жертвоп­риношения, отданные с удовольствием и радостью. Рисовые поля дадут хороший урожай, и не будет нехватки корма для животных, колодцы будут пол­ны, и будут сыграны радостные свадьбы. Земля бу­дет плодородной, а народ счастлив.

«Я хорошо чувствую состояние моего ума, — объяснил он. — Я получил образование в колледже, довольно много читал. Политически я принадлежал к крайне левым, и мне весьма знакома их литерату­ра. Партия стала подобна любой религии, она такая же, чем был и продолжает быть католицизм, с от­лучениями от церкви, угрозами и лишениями. Ка­кое-то время я честно работал в политике, надеясь на улучшение мира, но увидел насквозь фальши­вую игру, и ушел из нее. Еще раньше я понял, что реальное преобразование не происходит через политику, политика и религия не смешиваются. Я знаю, нужно сказать, что мы должны привнести религию в политику, но в тот момент, когда мы так сделаем, это больше не будет религией, а станет просто ерундой. Бог не говорит с нами политичес­кими терминами, но мы творим нашего собственно­го бога в терминах политических или экономичес­ких условий.

Я не пришел, чтобы поговорить с вами о поли­тике, и вы совершенно правы, что отказываетесь обсуждать ее. Я пришел, чтобы обговорить то, что действительно мучает меня. Недавно вечером вы ска­зали что-то относительно посредственности. Я слу­шал, но не мог принять, так как был слишком встре­вожен, но когда вы говорили, слово «посредствен­ность» очень действовало на меня. Я никогда не ду­мал о себе как о посредственности. Я не использую это слово в социальном смысле, и, как вы заметили, оно не имеет отношения к классовым и экономи­ческим различиям или к рождению».

Естественно. Посредственность находится пол­ностью вне пределов сферы произвольных соци­альных разногласий.

«Понимаю, что это так. Вы также сказали, если я правильно понял, что по-настоящему религиозный человек — это единственный революционер, и такой человек не посредственен. Я говорю о посредствен­ности ума, а не работы или положения. Те, кто нахо­дится в самых высоких и наиболее властных позици­ях, и тех, кто имеет удивительно интересные заня­тия, могут все еще быть посредственны. У меня нет ни возвеличенного положения, ни особо интересного увлечения, и я осознаю состояние моего собственно­го ума. Он посредственен. Я изучаю западную и во­сточную философии и заинтересован во многих дру­гих вещах, но, несмотря на это, мой ум совершенно обыкновенный. У него есть некоторая способность к скоординированному мышлению, но он все еще по­средственен и не способен к творчеству».

Тогда, в чем же проблема, сэр?

«Во-первых, я по-настоящему стыжусь состоя­ния, в котором нахожусь — моей собственной глу­пости, и говорю это без какой-либо жалости к себе. Глубоко внутри меня, несмотря на все мое обуче­ние, я нахожу, что не склонен к творчеству в самом глубоком смысле этого слова. Должно быть, воз­можно получить ту творческую способность, о ко­торой вы говорили на днях, но как пробудить ее? Не слишком ли это прямолинейный вопрос?»

Можем ли мы подумать над этой проблемой чуть проще? Что же делает посредственными ваше серд­це и ум? Можно иметь энциклопедические знания, огромные способности и так далее, но за пределами всех этих поверхностных знаний и талантов, что де­лает ум совершенно глупым? Может ли ум быть, в какое-либо время другим, чем каким он всегда был?

«Я начинаю понимать, что ум, как бы умен, спо­собен он ни был, может к тому же быть глупым. Его нельзя переделать во что-то другое, потому что он всегда будет таким, какой он есть. Он может быть безгранично способен к рассуждению, предположе­нию, разработке, вычислению, но как бы он ни рас-

ширялся, он всегда будет оставаться в той же самой области. Я только что уловил значение вашего воп­роса. Вы спрашиваете, может ли ум, который спо­собен на такие удивительные подвиги, превзойти себя в его собственной воле и усилии».

Это один из вопросов, которые возникают. Ка­ким бы ни был он умным и способным, если ум все еще посредственен, может ли он через его соб­ственную волю когда-либо выйти за свои преде­лы? Простое осуждение посредственности с ее широким набором оригинальностей никоим обра­зом не изменит факт. А когда осуждение, со все­ми его последствиями, прекратилось, возможно ли выяснить, что же вызывает состояние посредствен­ности? Мы теперь понимаем значение этого сло­ва, так что давайте придерживаться его. Не явля­ется ли одним из факторов посредственности по­буждение достичь, получить результат, преуспеть? И когда мы хотим стать творческими, мы все еще поверхностно имеем дело с вопросом, не так ли? Я есть это, которое я хочу заменить на то, по­этому я спрашиваю: как, но когда способность к творчеству — это что-то, за что надо бороться, результат, который надо достичь, ум уменьшает ее до его собственного условия. Этот процесс, мы должны понять, а не пытаться заменять посред­ственность на что-либо другое.

«Вы имеете в виду, что любое усилие со стороны Ума, чтобы изменить то, чем он является, просто ведет к продолжению его самого в другой форме, и, таким образом, никакого изменения вообще нет?» Это так, верно? Ум породил его существующее состояние через собственное усилие, через желания и страхи, через надежды, радости и боли, и любая попытка с его стороны изменять то состояние со­вершается все еще в том же самом направлении. Мелочный ум, пытающийся не быть им, является все еще мелочным. Конечно же, проблема в пре­кращении всякого усилия со стороны ума — быть чем-то в любом из направлений.

«Конечно. Но это не подразумевает отрицание, состояние пустоты, не так ли?»

Если просто слышать слова без того, чтобы улав­ливать их значение, без того, чтобы эксперименти­ровать и переживать, то умозаключения не имеют никакого основания под собой.

«Так что за способностью к творчеству нельзя гнаться. Ее нельзя изучить, практиковать или выз­вать с помощью какого-либо действия, какой-либо формы принуждения. Я понимаю суть этого. Если можно, я буду размышлять вслух и медленно про­рабатывать это с вами. Мой ум, который стыдил­ся своей посредственности, теперь осознает зна­чение осуждения. Это обвинительное отношение вызвано желанием измениться, но само это жела­ние изменяться — результат мелочности, так что ум все еще остается тем, чем он был, и никакого изменения вообще не произошло. Насколько я понял».

Что это за состояние ума, когда он не пытается изменить себя, стать кем-то?

«Он принимает себя таким, какой он есть». Принятие подразумевает, что существует лич­ность, которая принимает, верно? И не является ли это принятие также формой усилия, чтобы получить, испытать еще? Таким образом, запускается конф­ликт дуальности, который является снова той же са­мой проблемой, поскольку это конфликт, который порождает посредственность ума и сердца. Свобода от посредственности — это то состояние, которое возникает, когда прекращается всякий конфликт, но принятие — это просто смирение. Или же это слово «принятие» имеет для вас иное значение?

«Я вижу последствия принятия, так как вы дали мне понимание его значения. Но что это за состоя­ние ума, которое больше не принимает и не осуж­дает?»

Почему вы спрашиваете, сэр? Это то, что можно обнаружить, а не просто объяснить.

«Я не ищу объяснения и не размышляю, но не является ли невозможным для ума быть спокойным, без всякого движения, и в то же самое время не осознавать свое собственное спокойствие?»

Осознавать это означает порождать конфликт индивиду­альности, не так ли?