Некоторые проблемы психологии искусства

Проблемы психологии искусства принадлежат к числу пограничных, связывающих между собой психологию и эстетику. Эти проблемы очень трудны и к тому же мало разработаны. Какая же из наук в первую очередь отвечает за состояние этих пограничных проблем? Какой науке — психологии или эстетике — принадлежит главная роль .в их разработке? Чисто методологические соображения требуют признать, что первое слово принадлежит психологии. Правда, это слово в психологии еще не сказано. Дело в том, что прежняя психология, никогда не считавшая своей задачей изучение реальной деятельности человека и к тому же лишенная подлинного исторического понимания природы человека и его психики, естественно, не могла дать сколько-нибудь исчерпывающего анализа эстетической деятельности — специфической деятельности общественного человека.

Сейчас, когда наша психология разрабатывается как естественнонаучная общественная дисциплина о деятельности конкретно-исторического человека и уже достигла на этом пути некоторых успехов, новая попытка подойти к искусству с психологической точки зрения является, как мне кажется, более чем оправданной. Задача моего доклада, собственно, и состоит в том, чтобы, опираясь на достижения психологической теории, и в первую очередь на работы школы Л. С. Выгот-

ского, выдвинуть некоторые гипотезы, касающиеся психологии эстетической деятельности.

Я хорошо понимаю не только всю трудность, но и научную рискованность такой попытки. Поэтому я хочу еще раз, и особенно ясно, сказать: речь будет идти именно о некоторых гипотезах, возникших в порядке первого приближения к искусству с психологических позиций.

Как хорошо известно, замечательной чертой человеческой деятельности и деятельности вообще является то, что эта деятельность продуктивна, что она опредмечивается, кристаллизуется в некотором объективном продукте. Конечно, это может быть как продукт материальный, вещественный, так и продукт идеальный. Что касается эстетической деятельности, то эстетическая творческая деятельность создает именно идеальные продукты — произведения искусства, эстетические объекты. Конечно, всякое произведение искусства существует в некоторой материи: в звуках музыки, в красках, положенных на холст, в мраморе или бронзе и т. д. Тем не менее продукт эстетической деятельности является действительно продуктом идеальным. Это значит,что продукты эстетической деятельности несут в себе отражение некоторой реальности. Последняя обнаруживается, однако, только в процессе воздействия продуктов эстетической деятельности на человека. Поэзия, живопись, музыка, никем не воспринимаемые, не обнаруживают идеального, т. е. существенного своего содержания, того, в чем, собственно, кристаллизуется эстетическая деятельность человека.

Таким образом, всякий продукт эстетической деятельности адресован человеку, людям, это продукт, предназначенный для воздействия на людей, и уже в самом процессе его творения как бы заложено то, что он будет восприниматься. Разумеется, эстетический продукт требует восприятия особого рода, а именно эстетического.

Итак, первое положение, в котором нужно, на мой взгляд, дать себе полный отчет, состоит в том, что эстетическая деятельность всегда адресована своим продуктом человеку, людям; иными словами, что искусство по самой природе своей коммуникативно. Недаром говорится, что всякий писатель должен иметь своего читателя. Конечно, адресат может быть здесь сколь угодно узок или широк, сколь угодно отдален или близок, но всегда должен быть. На это мне могут сказать, что существует искусство некоммуникативное, ни к кому не обращенное, ничего и никому не несущее, ни на кого не воздействующее, никем не могущее быть воспринятым, пережитым. Тогда возникает вопрос: а является ли такое искусство искусством? Я думаю, что нет. Конечно, можно кричать от тоски или от ярости, можно бросать наобум при этом краски на полотно, стучать по клавиатуре фортепьяно, но все это так же не похоже на эстетическую деятельность, как не похож на эстетическую деятельность обыкновенный скандал с битьем посуды.

Что же отражают, что несут в себе людям продукты эстетической Деятельности? Какова их функция в жизни человека и человечества? Какой потребности, какой социальной, психологической необходи-

мости они отвечают? Или просто: зачем они нужны?-Очевидно, прежде всего, это не обычная познавательная функция, такая же, как функция понятия, представления, идей вообще— правильно или неправильно, полно или неполно, более обобщенно или в более конкретной форме отражающих природу общества, человека и мышления. Иначе говоря, эстетическое и познавательное отношения человека к действительности не одно и то же. Это разные отношения, осуществляемые в разной деятельности. Одно дело — деятельность эстетическая, и совсем другое — деятельность собственно познавательная. Это очевидно и не требует никакого специального доказательства. Но, может быть, в эстетической деятельности мы все-таки имеем дело с познавательной деятельностью, только с познавательной деятельностью особого рода, с познанием в чувственных образах, передаваемых посредством образа, в образной форме?

Может быть, в этом заключается ограничение, которое нужно отнести к мысли о собственно познавательной функции искусства? Но ведь и с этой точки зрения познавательная функция остается функцией искусства. Только она осуществляется иным аппаратом, чем в науке. В науке это аппарат понятийного мышления, в искусстве это аппарат образных чувственных форм, чувственно-образного представления.

По-видимому, и это не так. Специфика эстетической деятельности вовсе не состоит просто в познании на уровне чувственных образов и еще менее в переводе его на язык образов, которые в этом случае становятся символами. Продукты эстетической деятельности не только не похожи, но и в известной мере даже противоположны наглядным символам. Вот чаша, обвитая змеей, на погонах медицинского персонала армии. Или изображение загородки, которая предупреждает нас на дорогах о приближающемся перекрестке с линией железной дороги. Это конкретные символические изображения; но что общего между ними и тем, что мы находим в качестве продукта собственно эстетической деятельности?

Итак, главная конституирующая функция эстетической деятельности не есть собственно познавательная функция. Конечно, в эстетической деятельности и ее продуктах мы находим и элементы чисто познавательные, но при этом вовсе не обязательно в их образном символическом выражении. Но не эти элементы, повторяю, конституируют эстетическую деятельность, не они определяют ее сущность и специфику. Как в таком случае могли бы существовать, например, непрограммная иструментальная музыка, орнаментальная живопись, архитектура «чистых линий» и т. д.?

Но существует и еще один ход мысли, на котором мне придется остановиться. Речь идет о том, что функция эстетической деятельности есть якобы выражение и коммуникация эмоций. Эта точка зрения схватывает, конечно, какую-то частичную правду. Она ищет ответа на вопрос о специфике эстетической деятельности и ее продуктов. Но ведь понятно, что особенности любой формы отражения определяются особенностями самой отражаемой реальности.

И эта точка зрения, особенно в крайнем, прямолинейном ее выражении, не выдерживает столкновения с фактами. Ведь чувства, эмоции, страсти, аффективные состояния или аффективные процессы выражаются людьми и вне эстетической деятельности, притом выражаются ярко и непосредственно, заражающе сильно, и оказывают, как известно, или могут оказывать могучее воздействие на других людей. Психология, в том числе и экспериментальная психология, знает об этом достаточно много и достаточно подробно. Но именно все это и делает особенно очевидным, что сама по себе функция выражения эмоций, коммуникации их и эмоционального воздействия на людей и функция эстетической деятельности суть разные, не совпадающие между собой функции. Просто гневные, яростные, или просто страстные любовные письма — по своей функции вовсе не то же самое, что эпистолярное художественное произведение. Эффект художественного исполнения, эмоционально насыщенного и даже перенасыщенного, скажем, сценой убийства, эффект его передачи и его восприятия зрителем вовсе не то же самое, что эффект, производимый той же сценой, но разыгранной, например, на улице. В действительности и для участников этой сцены, и для свидетелей и зрителей ее эффект здесь даже в каком-то смысле противоположен.

В этой связи невольно приходит на ум широко известный анекдот о том, что будто некогда бродячая труппа актеров разыгрывала где-то на диком Западе перед собравшимися ковбоями душещипательную злодейскую пьесу. Рассказывают, что когда герой этой пьесы готовился совершить свое самое страшное злодейство, то один из зрителей выхватил кольт и выстрелил в «злодея». Актер, исполнявший эту роль, был убит, а зрителя, повинного в убийстве, приговорили к смерти. Рассказывают далее, что их похоронили вместе, в одной могиле и на надгробии этой могилы высекли: «Лучшему из актеров и лучшему из зрителей». Обычно этот анекдот комментируется так: в действительности надо было написать на надгробии: «Худшему из актеров и худшему из зрителей».

Но вернемся к нашему вопросу. Итак, продукт эстетической деятельности не есть простое выражение или воспроизведение эмоций, не их отражение, пусть обобщенное, пусть выбранное, как говорят, типизированное. Здесь мы имеем дело с чем-то иным. И это было замечено довольно давно. Поэтому сторонники понимания эстетической деятельности как воспроизведения эмоций обычно делают существенные оговорки. Пожалуй, наиболее важной и наиболее известной оговоркой является рассмотрение подобной деятельности как деятельности по очищению эмоций, по очищению чувств и страстей. С этой точки зрения специфическая функция искусства состоит в том, что называют катарсисом, т. е. в очищении, иначе говоря, изживании аффектов, страстей. Психоаналитические теории иногда говорят о сублимации в процессе художественного творчества и, соответственно, эстетического восприятия. Я опять-таки не имею возможности обсуждать различные варианты, в которых выступала, да и выступает сейчас, эта позиция. Я хочу подчеркнуть только одно. Главный вопрос, вопрос о том, что отражают продукты эстетической деятельности, что они несут людям, решается так: это эмоции, чувства — пусть

трансформированные, очищенные, сублимированные, но все же эмоции и чувства. Но, как я уже говорил, чувства отражаемы и передаваемы не только средствами искусства. Значит, вопрос о специфике продуктов эстетической деятельности снова переносится в прежний план, в план анализа не того, что отражается, а того, как, в какой форме, каким способом отражается. Но я настаиваю на том, что такой анализ является недостаточно полным, что особенности любой формы отражения, преломления, реальности, изображения или выражения ее не независимы от самой отражаемой реальности и что именно в отражаемом заключена необходимость и возможность определенной формы отражения или выражения.

Итак, мы вынуждены отказаться (как бы отодвинуть с пути) только что приведенный ход мыслей. Но я хочу подчеркнуть, что и этот ход мыслей, как и тот, о котором я говорил прежде, схватывает что-то важное. К чему же мы в итоге приходим? Как можно было бы резюмировать то, о чем я говорил до сих пор? По-видимому, продукт эстетической деятельности бесспорно заключает, точнее, может включать в себя элементы собственно познавательные, непосредственно чувственно воспринимаемые, образные. Эстетическая деятельность и ее продукты затрагивают эмоциональную сферу, и это тоже ясно. Таким образом, если взять и объединить, как это любят делать эклектики, все точки зрения, внести десяток оговорок и уточнений, то, вероятно, можно получить довольно правдоподобное изображение или описание продуктов эстетической деятельности.

Но в приготовленном по такому рецепту теоретическом блюде будет все же недоставать главного: того эликсира, в присутствии которого — хотя бы только одной-единственной его капли — человеческая деятельность и превращается в подлинно эстетическую, а ее продукт — в подлинно эстетический продукт, произведение подлинного искусства. Капля такого, как я позволил себе метафорически выразиться, эликсира — это и есть то знаменитое «чуть-чуть» в искусстве, которое превращает заготовку произведения в художественное произведение. Тайна этого эликсира, этого «чуть-чуть» и есть тайна того, что конституирует собственно эстетическую деятельность, с одной стороны, по соответственно и ее продукты — с другой.

Конечно, не единственным и даже, может быть, не самым важным из путей, которые позволяют проникнуть в тайну этого эликсира, хотя бы в перспективе, хотя бы в самом первом грубом приближении, в форме некоторой предварительной гипотезы, может быть путь психологического анализа деятельности человека, ее общей структуры. Но вместе с тем этот путь есть путь психологического анализа сознания, его структуры, его строения. Ведь эстетическая деятельность, будь то эстетическое творчество или эстетическое восприятие, есть деятельность сознательная, есть работа сознания, как бы ни старались доказать противное апологеты теории бессознательного художественного творчества. (...)

Если взглянуть на жизнь сознания, на его динамическое состояние, го. пожалуй, главное противоречие, как раз и есть несовпадение того, что я называю значением, т. е. общественно-историческим

опытов, опредмеченным в орудиях труда, социальных нормах и ценностях и понятиях языка (того, что усвоено), и того, что я называю «значением для меня», личностным смыслом (означаемого или означенного) явления. Во взаимосвязи значения и личностного смысла заключена главная динамика, я сказал бы, главная драма, которую мы можем констатировать, исследуя общую динамику сознания человека. Без этого, в сущности, нет сознания. Устранение личностного отношения, устранение того, что я называю термином «личностный смысла, как бы подразумевает устранение сознания как феномена жизни, как подлинного регулятора ее. Перед сознанием всегда стоит двоякая задача, оно всегда функционирует в двух направлениях. Прежде всего, это то, что я называю «познающим сознанием», задача которого — осознание в системе значений, познание. Иногда это развитие значения, иногда — усвоение и использование значений для уяснения, возможно, более объективного (в меру безличной объективности коллективного опыта, опыта общественной человеческой практики) отдельной личностью знаний о мире.

Но есть и другая задача. Она гораздо интимнее, она как бы спрятана, не кричит о себе, и о ней часто забывают. Это задача на смысл, и она также двоякая. Во-первых, задача на открытие «значения для меня» моего собственного действия, моего поведения, меня самого и, во-вторых, задача выражения открытого, найденного.

Мой центральный тезис применительно к эстетической деятельности и состоит в том, что конституирующее в эстетической деятельности и, соответственно, конституирующее продукт этой деятельности и есть открытие, выражение и передача другим не значения, а личностного смысла явлений. Ибо личностный смысл, будучи личностным, вовсе не является единственным, только для меня существующим. Нам всем приходится решать эти задачи на смысл. И я, естественно, найдя решение этой задачи в той или другой связи, стоя перед той или другой проблемой, перед тем или другим явлением действительности, могу и необходимо ставлю перед собой задачу: помочь в ее решении другим, открыть этот смысл другим, т. е. передать его. Искусство и есть та единственная деятельность, которая отвечает задаче открытия, выражения и коммуникации личностного смысла действительности, реальности.

Что же является объектом отражения? Смысл и является таким объектом отражения, который требует совершенно специфической формы. Говоря коротко, функция эстетической деятельности, в развиваемой мной гипотезе, есть открытие жизни. Поэтому содержанием эстетической деятельности всегда является процесс проникновения за значение.

Нужно освободиться от равнодушия значения, нужно пройти за него, и здесь, естественно, деятельность начинает приобретать характер борьбы, столкновения, разрушения одного, утверждения другого, поэтому динамика, которая раньше выступала как динамика интимная, как внутренняя жизнь сознания, его драма, воспроизводится при эстетической деятельности в продукте, кристаллизуется, оседает в нем.

Посмотрите, как строится эстетическая деятельность. Трехмерный мир в живописи отражается в двухмерном мире, теплота человеческого тела — в хладном мраморе, его пластичность — в колющемся под резцом дереве. В ней всегда что-то разрушается в свойствах отражаемого. Рампа отделяет происходящее на сцене и что-то меняет в совершаемом там.

Давайте попытаемся повернуть положение. Представим себе, что мы подобрали самый лучший материал для изображения человеческого тела, например воск, тонкую краску, способную дать соответствующий тон. Мы, наконец, можем не изображать в изменении, в восковой скульптуре одежду, а просто одеть изваяние в настоящую одежду. Что вы получите? Фигуру для паноптикума. Это продукт эстетической деятельности? В известном смысле, он даже нечто антиэстетическое, антихудожественное. И чем ближе этот продукт к паноптикуму, тем меньше деятельность можно охарактеризовать как эстетическую.

В эстетической деятельности происходит вечная борьба с материалом, его преодоление, снятие его косности. Как же идет эта борьба? Самый трудный случай — борьба с материалом в художественной литературе. Язык — это мир значений, языковое произведение необходимо несет в себе эти значения. Но самое трудное в искусстве слова заключается в том, чтобы в материале значения пройти за значение. В поэзии это легче, там помогает, по-видимому, форма; в художественной прозе — труднее и возникают огромные проблемы эстетики, которые я в состоянии только упомянуть: проблема стиля художественного произведения, языковых выразительных средств и множество других. Как все это происходит? Я начну с примеров, которые когда-то слышал от Льва Семеновича Выготского. Разве не любопытно в колыбельной песне читать такие слова: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал»? Едва ли это успокоительные значения, правда? А чем же сняты эти значения страшного? Ведь это колыбельная песня; что с нее сняло эти значения? Она открыла им особый смысл, проникла за них. Вы все видели фотографии или гравюры знаменитой Венеры в Лувре. Я не могу не поделиться впечатлением, которое я когда-то очень живо пережил. Надо сказать, что иллюстрации не дают полного представления о скульптурном изображении, особенно о мраморе. Венера эта стоит в отдельном круглом зале. Когда я вошел туда впервые, то невольно поднял глаза сразу на верхнюю часть скульптуры, на лицо, и тогда я почувствовал, что произошло чудо. Тело одухотворилось, мрамор стал легким. Непосредственно чувственное впечатление от обнаженного женского тела развеялось. Возник знаменитый, хорошо описанный эффект снятия, разрешения.

Может быть, некоторые из вас припомнят знаменитого микел-анджеловского Моисея, гневающегося и разбивающего скрижали. Очень удобно с этим произведением, вернее с его фотографией, проделать простой эксперимент. Попробуйте открывать его изображение постепенно, идя снизу вверх. Что выражает нижняя часть — ноги? Это приподнимающийся человек, одна нога едва касается земли. Идите выше — это дотрагивающаяся до бороды рука, которая

еще полна какого-то движения, напряжения, и еще выше — это успокоенное чело. А главное и неожиданное, что в целом — это гневающийся Моисей, разбивающий скрижали, — таков замысел. А Моисей-то сидит, Микеланджело не поставил его. То, что нужно было выразить, он выразил только нижней частью, с которой контрастирует успокоенность верхней части скульптуры. А сами скрижали? Моисей не делает движения, чтобы их разбить, они лежат рядом с ним, чуть касаясь локтя, или, вернее, предплечья.

Итак, мы пришли к очень своеобразному выводу. Прежде всего к положению о том, что специфическая функция продуктов эстетической деятельности, а следовательно, и задача этой деятельности вовсе не сводится к увеличению наших познаний об объективных особенностях мира, хотя эта задача в ней может, а иногда даже и должна присутствовать. Задача эстетической деятельности не сводится и к вовлечению нас в мир эмоций, к их передаче. Задача этой деятельности — в открытии жизни, показе того, что лежит за «равнодушными» значениями, и в этом отношении искусство эмоционально, потому что открытие личностного смысла есть акт высшей степени эмоционального напряжения (но не эмоция сама по себе, которая может возникнуть по любому поводу).

Итак, эстетическое отношение, реализуемое эстетической деятельностью, есть особое отношение. И если практические отношения человека к миру реализуются в его практической деятельности и обслуживаются познанием, а его познавательное, теоретическое отношение реализуется в познавательной деятельности и обслуживается соответствующими действиями (теоретическими, а иногда и прямо практическими), то эстетическое отношение реализуется деятельностью, проникающей за безразличность, объективность, рав-нодушность деятельностей практической, теоретической, познавательной. Поэтому эстетическое отношение в определенном смысле универсально. И когда говорят о непротивоположности между наукой и искусством, непротивоположности между трудом и искусством, то откуда бы им взяться? Ведь эстетическая деятельность — раскрытие того и другого.

И последнее: почему так действенно искусство? Мы с вами ведь уже говорили: подлинным и мощным регулятором является не значение, не понимание. Можно понимать, владеть значением, знать значение, но оно будет недостаточно регулировать, управлять жизненными процессами: самый сильный регулятор есть то, что я обозначил термином «личностный смысл». Но ведь искусство несет в себе, воздействует на людей, передает людям именно самое сильное в регуляции деятельности — смысл. Поэтому искусство не информирует, оно движет людей, подвигает их, в смысле подвига, к жизни. Искусство этим и совершает великую борьбу против утраты смысла в равнодушных значениях. Искусство — не только для человека, как Значение, как познание. Искусство за человека, в этом его главное отличие. Не для, а за. Замена слов, мне кажется, точно выражает суть дела. Искусство заставляет человека жить в истине жизни, а не в Истине вещей.

Из дневниковых записей

Поселок писателей, 8 августа 74 г.

Очень важный разговор с Т., начавшийся с фантастической литературы: он когда-то пробовал написать сценарий на научно-фантастическую тему.

Разговор перешел на техническую революцию, суперавтоматизацию. (...)

Тезис:о влиянии НТР на телесную жизнь человека, экологию et cetera — только часть, сторона дела и не самая важная.

Другой тезис:высвобождение человека, его времени. Предполагается, что речь идет об освобождении от нетворческого труда для творческого, следовательно, для обогащения личности, духовной жизни человека.

Упущено следующее:

1. НТР, автоматизация систем ведет к росту управленческих функций человека, увеличению аппарата управления. Это статистический факт¹. Подобная тенденция приводит к «бюрократизации» выполняемых человеком функций-ролей, власти ролей над ним. Ситуация конвейера уже

¹ Кажется, в 1970 г. в США более 50% работающих занято не в непосредственном производстве, а в управлении.

понятна, а эту еще предстоит понять, но она много опаснее с точки зрения сдвига ценностей, который на одном полюсе дает такие явления, как «потребительская психология», а на другом — бунты леваков, хиппи и т. д. И то и другое — обнищание души при обогащении информацией (термин-то какой!), ума-знания. (Образ: человек с огромной головой и маленьким, маленьким сердцем.)

2. Влияние науки на общественные явления, общественные следствия науки, социальные следствия через изменения концепции человека. Люди склоняются перед своими творениями. Новая техника — их кажущееся завершение. Они теперь «видят себя» в работе автоматов, суперЭВМ. Представляют себя по аналогии с ними. Теряют себя в них. Учатся у них уму и равнодушию. Развивается психология «до лампочки». Между «я-функция» и «я-я» разверзается новая трещина. В поглощающей человека системе управления, определяемой ею функциях, осмысливает себя «я-я»; человек как бы ищет оправдания в «выполнении приказа». (...) А ведь приказы только кажутся отдаваемыми лицом или лицами; на самом деле эти лица только персонифицируют Систему с большой буквы, предъявляющую в силу объективного развития свои требования к осуществляющим функции управления людям.

3. Все это ставит архиважную психологическую (можно сказать социально-психологическую) проблему, затрагивающую самые основания психологии современного человека, которые суть общие основания психологии как ведущей науки о человеке. До сих пор психология не осознавала себя ведущей, не была ею.

Пункты, над которыми я бился 40 лет и которые создают элементы, «подпочву» для конкретной (т. е. развитой) науки, понимающей происходящее.

а) Теория движения сознания: чувственная ткань; значения, их равнодушие и их «психологизация», т. е. жизнь в человеке, их человеческое бытие. Как они, получая личностный смысл, становятся орудием пристрастности жизни.

б) Потребности и эмоции: их развитие, существование и трансформации (извращения в том числе!) в деятельности индивидов, в их общении (потребности в обществе потребления — «мебельные гарнитуры»; закон превращения потребностей в условия и отсюда закон роста «отрицательных потребностей» — потребностей в нелишении условий).

Личность (...), ее коперниканское понимание: я

свое «я» не в себе самом (его во мне видят другие), а вовнеменя существующем — в собеседнике, в любимом, в природе, а также в компьютере, в Системе.

4. Психология личности есть психология драматическая. Почва и центр этой драмы — борьба личности против своего духовного разрушения. Эта борьба никогда не прекращается. Суть в том, что существуют эпохи ее заострения.

(Беглые соображения о культурах как типах путей (или тупиков) глобальных решений всех заострений. Путь отрешения от внешнего—

индуизм, дзен, христианство. Путь организации внешнего — социальные концепции общества будущего. (...)

Нужно отметить, что в сартровском экзистенциализме интересно схвачены изменения, которые претерпевает личность при переходе от эпохи жизненного действия к эпохе устроения, организации жизни (у Сартра от борьбы в рядах Сопротивления к жизни после победы над нацистами). Вспомнить опыт Кауровского госпиталя: как жили раненые, когда мы его строили, и как они стали жить, когда он был устроен, налажен. (...)

Всего здесь не запишешь. Нужно садиться за «регулярное», писать «по принятой на себя функции», в ее границах. А это оставить самозавещанием: вдруг будет возможность написать сочинение, которое будет называться «Объяснение», объяснение внутреннего смысла своих статей и книг. Все это еще нужно проговаривать и проговаривать. (...)