Взаимодействие психолога и клиента

На протяжении всего обсуждения разных типов практической психологической работы с конфликтами мы исходили из идеи инициирования, организации психоло­гом диалога человека с самим собой или другими как способа, помогающего осознать свои проблемы и научиться их преодолевать. Понятие диалога в данном случае, под­черкнем еще раз, означает, что человек ведет «честный» разговор с самим собой, не подавляя противоборствующие стороны своего «Я» и не игнорируя внутренние про­тиворечия; то же относится и к его — реальному или воображаемому — диалогу с другими. Более того, используемые терапевтами специальные процедуры организа­ции этого диалога «задают» равенство сторон. Однако этот идущий в самом клиенте диалог, в свою очередь, «встроен» в другой процесс — в процесс взаимодействия кли­ента с терапевтом, и этот процесс, отвечая формальному пониманию диалога как кон­такта и беседы двоих, совсем не обязательно является подлинным диалогом двух рав­ноправных людей. Вспомним, каким был контакт терапевта и пациента в психоанали­зе — исторически первой психотерапии как способа «лечения души». Фактически это было — в нашем современном понимании — скорее избегание контакта. Впро­чем, психоаналитическая процедура с ее специфическим представлением о контакте

между пациентом и терапевтом уже давно подвергалась критике. Так, Морено, обра­щаясь к психоаналитикам, писал, что процедура их работы «допускает анализ, но исключает действие... Пациент пассивно располагался на кушетке, аналитик садился позади него, чтобы его не видеть и избежать интеракции... Ситуация была гермети­чески закрытой... Вполне логично, что вашей проблемой стало изгнание жизни из врачебною кабинета и "бой с тенью" вместо терапевтического процесса» (Moreno, 1964, цит. по: Лейтц, 1994, с. 26-27).

Сегодня фактически речь уже не идет о каком-то определенном типе контакта терапевта с пациентом, скорее о диапазоне возможных позиций психолога в этом взаимодействии. Эта проблема затрагивается Р. Кочюнасом в связи с обсуждением им вопроса о консультативном контакте, в котором выражаются отношения клиента и консультанта, их установки и чувства друг к другу. В частности, он отмечает, что при терапии поведения «консультант является активной и директивной стороной; он исполняет роль учителя, тренера, стремясь научить клиента более эффективному поведению»; в рационально-эмотивной терапии (А. Эллиса) «консультант играет роль учителя, а клиент — ученика», в экзистенциальной терапии — «отношение между консультантом и клиентом понимается как контакт "человек — человек", идентичный встрече двух равноценных людей» (Кочюнас, 1999, с. 48-49).

Особенно принципиальные изменения отношения консультанта и клиента претерпевают в гуманистической психологии, где «терапевтический союз не является отно­шениями врача и пациента (как в динамической психотерапии) или учителя и студен­та (как в поведенческой психотерапии), а представляет отношения одного человеческого существа к другому. Роджерс (1955) писал: "Я вступаю во взаимоотношения не как ученый, не как врач, который может точно определить диагноз и лечение, но какличность, вступающая в личные отношения"» (Психотерапевтическая энциклопе­дия, 1998, с. 124).

В целом, возможные позиции терапевта различаются прежде всего по параметру директивности/недирективности его поведения во взаимодействии с клиентом. Директивное поведение терапевта связывается с такими позициями, как руководи­тель, учитель, опекун и т. д., для обозначения недирективного поведения использу­ются понятия партнера, консультанта, эксперта, помощника. Фактически «данный аспект взаимоотношений "психотерапевт-пациент" отражает распределение в этой диаде (аналогично в групповой психотерапии) власти, а значит, и ответственности за ход и результаты лечения» (там же, 1998, с. 144).

Выбор той или иной позиции осуществляется терапевтом, исходя из его представле­ний о том, какая из них окажется более эффективной с точки зрения реализации психо­терапевтического процесса и достижения его результата. Директивные формы поведе­ния (проявляющиеся в активной, доминирующей позиции терапевта, направлении им процесса психотерапии, инструктировании пациента, использовании элементов вну­шения и т. д.). типичные для начальных этапов становления психотерапевтической практики, несут на себе отпечаток медицинской традиции взаимодействия врача и боль­ного, Недирективные формы поведения терапевта, напротив, исходят из представле­ния о низкой эффективности или даже возможном негативном эффекте его директив­ной позиции. Обычные аргументы, приводимые в подтверждение подобной точки зре­ния, связаны с отрицательным влиянием директивности терапевта на процесс измене­ний в пациенте (или группе пациентов), так как его «руководящая» позиция ограничивает

самостоятельность клиентов и снимает с них, по крайней мере частично, ответствен­ность за происходящее. Предпочтение недирективных форм поведения в современной практике психологической работы сложилось во многом под влиянием гуманистичес­кой традиции К. Роджерса с его триадой качеств психотерапевта: эмпатия, принятие, аутентичность. В отношениях психотерапевта и пациента отражаются и принятые в об­ществе модели взаимоотношений, и представления самой науки. В сущности, контакт между ними всегда описывается в терминах руководства или партнерства и соотноше­ния соответствующих стратегий в общем взаимодействии психотерапевта и клиента.

Вряд ли, однако, целесообразно говорить о преимуществе (с точки зрения потен­циальной эффективности) той или иной формы поведения терапевта вообще, понят­но, что необходим учет и других факторов, часто в конечном счете играющих решаю­щую роль (например, таких как особенности клиента). При пассивности и низкой мотивации пациента терапевт может использовать более директивные формы работы, постепенно все более опираясь на активность самого клиента. Опытный терапевт мо­жет владеть разными стилями взаимодействия, что позволяет ему гибко варьировать элементы своего ролевого поведения в зависимости от поведения клиента и протека­ния терапевтического процесса.

Особенно важным, на наш взгляд, аспектом обсуждаемой проблемы становится вопрос о границах возможного воздействия терапевта на клиента, в частности его влияния на принимаемые клиентом решения. Дело в том, что «биполярность» самого явления конфликта, вызываемая им внутренняя «борьба» в душе человека и тем более противостояние с другими располагают к поиску «истины», «правильного» ответа на возникающие вопросы. И за этим ответом человек часто приходит к психологу, иногда действительно полагая, что профессионал знает и понимает больше, чем он, а потому и сможет найти правильное решение, а иногда явно или неявно рассчитывая на то, что психолог просто возьмет на себя ответственность за него. Это делает особенно важной именно в практике работы с конфликтами проблему границ возможного воз­действия психолога на позицию клиента, его видение ситуации, принимаемые реше­ния и т. д.

Меняется время, и меняются наши представления о свободе человеческой лично­сти, ее правах и мере воздействия на нее. В своих воспоминаниях Юнг описывает следующий эпизод из своей практики. К нему был направлен пациент, которому был поставлен диагноз «алкоголическая неврастения» с крайне неблагоприятным прогно­зом. Этот человек происходил из богатой и почтенной семьи, занимал ведущий пост в семейной компании, имел жену, с внешней точки зрения его ситуация выглядела вполне благоприятно. Однако он много пил, и Юнг пришел к выводу, что у пациента невроз. Причиной его невроза, по мнению Юнга, был «материнский комплекс». Паци­ент находился в угнетающей его зависимости от матери, от давления которой он не мог избавиться, так как был ей обязан работой и не мог решиться пойти против нее и лишиться из-за этого привычного комфорта и стабильности. Предпринятое лечение оказалось успешным, пациент чувствовал себя вполне здоровым, однако Юнг предуп­редил его, что возвращение в прежнюю ситуацию может привести к возобновлению его проблем. Так и произошло. Теперь к Юнгу обратилась мать его пациента, контакт с которой лишь дополнительно убедил терапевта в трудности взаимодействия с ней. Как поступил Юнг? «Я решился на насильственный шаг. Я сказал матери, что алкого­лизм делает ее сына неспособным занимать тот пост, который он занимает. Я пореко-

мендовал его уволить, и она последовала моему совету — сын, естественно, пришел в бешенство. Здесь я сделал то, что в нормальной ситуации считается неэтичным, то, что врач себе позволить не должен. Но я знал, что ради самого пациента я вынужден был пойти на такой шаг» (Юнг, 1994, с. 128-129).

Приведенный пример, при всех оговорках, сделанных Юнгом, примечателен своей несоразмерностью нашим сегодняшним представлениям о мере допустимого воздей­ствия психолога на ситуацию клиента. Как уже отмечалось, предполагается, что по крайней мере отдельные виды консультирования допускают возможность если не со­ветов, то предложения и обсуждения альтернатив, рекомендации клиентам и т. д. Мэй говорит о возможности «изложить клиенту все возможные варианты избавления его от проблемы».

Отечественные специалисты также признают, что психологическая помощь мо­жет быть реализована и в виде необходимой психологической информации, они об­суждают принципиальную возможность «давания советов»; с другой стороны, по­стулируют недопустимость «решения проблемы» за самого клиента. Эти противо­речия и дискуссии, конечно, в какой-то мере являются следствием недостаточнос­ти опыта практической психологической работы, малого «стажа» практической психологической помощи в нашей стране, но и не только этого. Кочюнас под рубри­кой «Советы начинающему консультанту» указывает: «Старайтесь не давать советы». По его мнению, советы не просто неэффективны, но часто и вредны. Среди основных причин, по которым следует воздерживаться от советов, Кочюнас указывает на то, что советы нарушают автономию личности, мы не вправе решать за других. Давая советы, консультант берет на себя ответственность за их последствия. В результате процедуры «советования» усиливается зависимость клиента от консультанта. Боль­шинство проблем клиентов не имеют однозначного решения, а множество противоре­чивых советов только усиливают затруднения клиента (Кочюнас, 1999, с. 135-137).

Традиционно к этому добавляют ссылки на позитивные эффекты самостоятельного принятия решений клиентом — принятие им на себя ответственности за свою жизнь и свои решения, усиление уверенности в себе, личностный рост и увеличение собствен­ного потенциала и т. д. Все сказанное, безусловно, относится и к ситуациям консульти­рования в случае конфликтов. Поскольку в этих случаях речь зачастую идет о весьма конкретных обстоятельствах повседневной жизни людей, вопрос о принимаемых ре­шениях довольно проблематичен. Действительно, какое решение хочет принять чело­век и почему он идет с этим к психологу? Если отвечать одним словом— то человек хочет принять правильное решение, а совета он просит потому, что боится сделать ошиб­ку. Какое решение является правильным? Наиболее распространенное представление о критериях оценки «правильности» решений — это их оценка с точки зрения реальных или предполагаемых последствий. В большинстве жизненных ситуаций нам не дано знать все возможные последствия ни решений клиентов, ни даже своих собственных. Правильные решения в жизненных ситуациях — это нередко простоте решения, кото­рые люди считают правильными. Поэтому, строго говоря, речь часто идет не о том, что­бы помочь человеку принять правильное решение, а о том, чтобы помочь ему принять то решение, которое он считал бы правильным. И в этом случае — как мы хорошо знаем из теоретических представлений социальной психологии — можно вспомнить, что лю­дям свойственно оправдывать и защищать принятые ими решения. Следовательно, если бы мы принимали решения за людей, мы лишали бы их потребности в обосновании сво-

их поступков, лишали бы их уверенности в собственной правоте. Таким образом, если мы хотим придать человеку этой уверенности, равно как и готовности защищать свои решения, чувствовать за них ответственность и стремиться к их реализации, мы должны сделать все, чтобы он мог считать принятое решение не навязанным извне, но своим. Для практической психологии аксиоматично звучат слова Эриксона о том, что «каждый пациент знает решение своей проблемы даже в том случае, когда ему кажется, что он не знает» (Психотерапевтическая энциклопедия, 1998, с. 223).