Психология труда как неспециальная область знания

Выражение "психология труда" не стоит в том же ряду, как "психология дошкольника", "психология подростка". Труд не чудище, у которого есть психика, и в нашем случае независимо от сложившихся речевых штампов можно говорить о фактах и закономерностях психики человека, занятого трудом, трудящегося или человека, формирующегося в качестве субъекта труда. Психо­логия труда — это, прежде всего, система психологических зна­ний о труде как деятельности и трудящемся как ее субъекте.

Является ли психологическое знание о труде и трудящемся жизненно важным для людей, т. е. ориентирует ли оно их в чем-то необходимом или это "тонкости", без которых легко обой­тись? Если справедлива первая часть приведенной альтернативы, то психологические сведения о труде должны были возникать и обслуживать практику уже в незапамятные времена, еще до по­явления науки как формы общественного сознания и специаль­ной области приложения сил людей. Именно так это и обстоит на самом деле. Достаточно напомнить, что в пословицах и пого­ворках разных народов (а это форма фиксации полезного опыта и фактор регуляции деятельности и поведения) отражены мно­гие явления и их зависимости, характеризующие именно психо­логическую сторону труда. "Назначили осла кузнецом — он пер­вым делом себя подковал" — здесь речь идет отнюдь не о внеш­ней — технологической — стороне дела, а о направленности деятельности и осмысления ее результатов в рамках альтернати­вы "себе — другим", "я — другие". Идея ценности волевой ре­гуляции труда представлена, например, в такой пословице: "Как ни верти, а дело верши" и др. В пословицах отражается мысль об уровне владения средствами труда, об относительной роли качеств средств труда и самого субъекта деятельности: "Не котел варит, а стряпуха", "И не плотник, да стучать охотник" и т.п.

Идея должных межлюдских отношений в труде также нашла место в народной мудрости: "Берись дружно — не будет груз­но", "Кто собою не управит, тот другого на разум не наставит", Не ускользнула от народного ума структура трудового действия — ориентировка и обслуживаемое ею исполнение: "Семь раз отмерь, один раз отрежь" (а, кстати, в профессиональном фольклоре хирургов есть к этой пословице еще и добавка "... и если можно, не отрезай"); "Не знавши броду, не суйся в воду". В пословицах отображены существенные явления и зависимо­сти, характеризующие мотивационную, смыслообразующую сто­рону деятельности, труда: "Без охоты не споро у работы", "Страшно дело до зачину", "Горька работа, да хлеб сладок". За­фиксированы определенные подходы к оценке качеств работни­ка: "Не смотри как рот дерет, а смотри как дело ведет", идея оценки его качеств по косвенным симптомам: "Вялый жевака — к делу зевака", идея индивидуального стиля деятельности: "Всяк мастер на свой лад" и др.

В космогонических мифах, например, ветхозаветных (имеющих, как известно, прототипы в еще более древних повериях Восто­ка), содержатся в своеобразно инвертированной форме, в част­ности, психологические сведения о труде: о важной роли замыс­ла, мысли, речи (по одной из версий мир создавался "по сло­ву"), о создании целого по некоему "образу и подобию", о фе­номене удовлетворенности содеянным (сотворил и "увидел, что это хорошо"), о некотором режиме смены труда и отдыха (шесть дней работать, творить, на седьмой — отдыхать). В мифах мож­но встретить идею особо важной роли общения и взаимопони­мания в совместной деятельности (неудачное строительство "вавилонского столпа", связанное с утратой общего языка), об эмоциональных состояниях, мотивах, смыслах деятельности (это выражено, например, в характеристиках "гнева", "благоволения", в требовании трудиться "в поте лица", не служить "мамоне" — богатству, чувственным потребностям) и т.п.

Деловая необходимость и социальная функция охарактеризо­ванных выше донаучных форм существования психологических сведений о труде и субъекте труда понятны — это определенный способ опредмечивания и социальной фиксации полезного опыта, психологических открытий, обобщений, сведений, ориентирую­щих в такой сложной реальности, как труд, трудовые процессы, процессы жизнеобеспечения, деловые качества людей, смысл и организация труда, общение в труде. Кроме того, это и способ придать психологическим сведениям необходимую авторитетность (ссылкой на божество или мудрость народа, предков).

Заслуживающая внимания психологическая информация о труде представлена в разного рода памятниках письменности, литературы. Поскольку речь идет, в частности, об исторических периодах, когда психология как наука не существовала, можно было бы назвать такую информацию "донаучной", или "вненаучной". Но оба эти слова несут для современного читате­ля некий оттенок недоброкачественности, что не соответствова­ло бы действительности.

Необходимость вынуждала людей во все времена выделять истинное и полезное знание, ориентирующее их, в частности, и в явлениях психической регуляции жизненно важной деятельно­сти. Поэтому и искать это психологическое по своей сути зна­ние нужно в документах, связанных с такой деятельностью, а не обязательно только в тех, где оно номинально декларируется (т. е. не только в трактатах "о душе"). Вот почему даже с появлени­ем "официальной" психологии как науки (в XIX, как принято считать, веке) наиболее интересное и продуктивное психологи­ческое знание о труде могло содержаться в работах отнюдь не психологов как таковых, но работников, которые по долгу служ­бы были озабочены человеческими факторами сферы труда, производства. А соответственно в "истории психологии" также оказалась долго не замеченной область порождения и существо­вания психологического знания о труде и трудящемся (подробнее об этом см. Носкова О.Г. [236 — 238]; Климов Е.А., Носкова О.Г. [146; 147; 150]). Это знание о труде и субъекте тру­да порождается и существует не "просто так", а в связи с обслу­живанием важных событий технического и социального про­гресса. Оно возникает, образно говоря, в "часы пик" истории. Соответственно и искать его нужно у тех авторов, которые слу­жили своему времени, хотя и не обязательно называли себя пси­хологами, психотехниками или иными терминами, указываю­щими на душу, психику.

Особое явление в связи со сказанным представляет М.В. Ло­моносов. У него нет специального трактата о душе, но в его ра­ботах по химии, физике, горному делу, географии, в его проек­тах переустройства отечественной науки неизбежно нашло ото­бражение истинное психологическое знание о труде.

Материалы сочинений М.В. Ломоносова (XVIII в.), дающие основание реконструировать его представления, относящиеся ныне к области, именуемой "психология труда", можно упоря­дочить прежде всего в виде совокупности следующих тем.

Построение эмоционально насыщенных образов целей и, следо­вательно, "смыслов" труда, а также вопросы его стимуляции. Система "смыслов" труда включает такие компоненты: "умножение счастья человеческого рода", "слава и польза отечества", "вечное удовольствие отечества", преодоление тягостных состояний — "умаление скуки" за счет использования, в частности, техниче­ских средств — "махин"; а также "облегчение работ", "отвращение препятствий", удобство и безопасность труда, эко­номическая выгода, удовольствие — "увеселение" — от нахож­дения истины (это отмечено у тех, "которые сокровенными ас­трономическими правдами увеселяться обвыкли"), страсть "насыщать свой дух приятностию самого дела" и многое другое.

Вот целостный пример, характеризующий рассматриваемую здесь смыслотворческую функцию М.В. Ломоносова в отноше­нии труда:

Рассуждая о благополучии жития человеческого... не нахожу того совершеннее, как ежели кто приятными и беспорочными тру­дами пользу приносит. Ничто на земли смертному выше и благо­роднее дано быть не может, как упражнение (здесь в значении — занятие, работа, труд. — Е. К.), в котором красота и важность, от­нимая чувствие тягостного труда, некоторою сладостию ободряет, которое, никого не оскорбляя, увеселяет неповинное сердце и, ум­ножая других удовольствие, благодарностию оных возбуждает со­вершенную радость (108, т. II, с. 350).

Вопросы волевой саморегуляции труда. Например, описывая труд рудоискателей, М.В. Ломоносов, в частности, отмечает:

При искании жил не надлежит скоро от дела отставать, когда кто нескоро до руд дойдет...

М.В. Ломоносов рассматривает трудящегося — будь то ака­демик, плотник, рудокоп — как человека, которому нечто обяза­тельно оставляется в труде на его собственное "произволение", "рассуждение".

Вопросы проектирования средств и условий труда с учетом пси­хологических особенностей людей. Сочинения М.В. Ломоносова изобилуют предложениями, проектами разного рода технических средств труда, причем очень часто эти предложения обосновы­ваются ссылками на явления, особенности психики человека. Важное значение с точки зрения психологии труда как науки имеет проект "особливого самопишущего компаса", который можно рассматривать не только как идею усовершенствованного навигационного прибора, но и как первый известный нам в ис­тории замысел самопишущего прибора для психологических ис­следований трудовой деятельности — деятельности рулевого ("правящего") на судне. Приведем фрагменты соответствующего текста:

… Между тем, чтобы все погрешности, которые от оплошностей правящего бывают, знать корабельщику, должен он иметь особли­вый компас самопишущий, который следующим образом сделать можно...

Далее следует техническое описание, сопровождаемое двумя рисунками.

... Присоединенными сим образом часами к компасу станет об­ращаться вал, и с него бумага на другой свиваться; карандаш, легко к ней прикасаясь, начертит линию, которая покажет стоящего у правления ошибки и оплошность, что вообще видеть и весом ис­числить можно будет. Сим, как думаю, можно познать и уничто­жить все погрешности, которые часто случаются от оплошности того, кто на корме правит… [203, т. IV, с. 151. 152].

Это есть идея экспериментально-психологического изучения труда судоводителя. Ведь изучение "оплошностей" — классиче­ская область психологии труда.

Вопросы проектирования больших систем с учетом психо­логических особенностей людей (имеются в виду проекты М.В. Ломоносова об "исправлении" Императорской академии наук и об освоении "Сибирского океана" — Северного морского пути). Интересно, что первый параграф нового "Регламента" академии он начинает с оперирования понятиями, которые в современной науке давно и прочно отнесены к разделу психо­логического профессиоведения, а именно:

§1. Прежде установления и распоряжения (расположения по "ряду", порядку. — Е.К.) академических членов (членов Император­ской Академии наук, ее работников. — Е.К.) должно определить первейших персон сего общества требуемые качества, дабы оных дос­тоинством, знанием и рачением вся академическая система в добром и порядочном движении обращалася [203, т. X, с. 138, 139].

Выражаясь современным научным языком, речь идет об оп­ределении требований к личным качествам ведущих работников "сего общества". Вслед за этим М.В. Ломоносов приводит па­раграфы, содержащие то, что мы теперь бы назвали краткими профессиограммами или профессионально-квалификационными характеристиками. "Требуемые качества" "первейших персон" выводятся из функций, которые предписываются проектом каж­дому работнику. При этом указываются и общие для всех или некоторых работников, и специфические для определенных тру­довых постов требования.

С точки зрения методологии проектирования больших сис­тем, неизбежно включающих человеческий фактор, особый ин­терес представляет то, чтоМ.В.Ломоносов уделяет специальное внимание общим основаниям, принципам проектирования:

Для всякого предприемлемого важного дела должно полагать на­перед непоколебимые основания и предписывать неложные правила, дабы в произведении оных (имеются в виду "предприемлемые" дела. — Е.К.) не подвергнуться каким преткновениям, не просмотреть ни­чего нужного и не употребить бесполезного.

И далее, например, в связи с "исправлением" академии формулируется семь таких правил, которые в наши дни назвали бы правилами системотехники [203, т.X, с. 14].

Вопросы оптимизации межлюдских отношений в труде. Не только сочинения и разработки, но даже деловые заметки "для себя" пропитаны у М.В.Ломоносова темой взаимоподдержки людей, помощи их друг другу. Например, в таких заметках чита­ем: "Игнат... Сперва помогать Гришке, после Кирюшке" [203, т. X, с. 426], "помогать Колотошину" [203, т. X, с. 432] и др. Огра­ничимся одной иллюстрацией из проекта освоения Северного морского пути: "Если, боже сохрани, судно повредится..." и т.д., он излагает предписания по устройству зимовья, организации поведения ("всячески быть в движении"), борьбе с цингой и наряду с этим следующие, чисто психологические:

"... ограждаясь великодушием, терпением и взаимным друг друга утешением и ободрением, помогая единодушием и трудами, как брат брату, и всегда представляя, что для пользы отечества все по­нести должно и что сему их подвигу воспоследствует монаршеская щедрота, от всея России благодарность и вечная в свете слава" [203, т. VI, с 532].

Обсуждая вопросы физики, химии, горного дела, мореплава­ния, М.В.Ломоносов часто делает экскурсы в соответствующие области практического труда, обнаруживая доскональное знание подробностей. Описание области труда, например, "горных лю­дей", даваемое им, оказывается подчас поразительно скрупулез­ным и многоохватным. Он принимает в расчет и внутреннюю, психологическую сторону практического труда, и внешние сред­ства, инструменты, производственные условия, включая тонко­сти обеспечения безопасности, удобства работы и даже специ­фические особенности одежды работающих. Можно подумать, что он читал современные нам работы по эргономике, в которых провозглашается комплексный подход к анализу системы "человек — средства труда — производственная среда" (подробнее по поводу психологического знания в сочинениях М.В. Ломо­носова см. в [143]).

Памятники отечественной письменности, литературы, мате­риалы, характеризующие устное народное творчество, а также памятники материальной культуры еще ждут своего исследова­теля, который призван достаточно полно реконструировать об­суждаемый здесь пласт истинных и полезных психологических знаний о труде и трудящемся. Ограничимся здесь отдельными иллюстрациями. В древнейшем летописном своде "Повесть вре­менных лет" (первая половина XI в., как полагают специалисты) встречаются, в частности, и психологические интерпретации, характеристики субъекта деятельности и процесса труда, его от­дельных сторон. Например: "И бяше около града лесъ и боръ великъ, и бяху ловяща зверь, бяху мужи мудри и смыслени..." Штрих, характеризующий мотивационную сторону деятельности и некоторые явления межлюдских отношений: "... и възлюби место и сруби градокъ малъ, и хотяше сести с родом своим, и не даша ему ту близь живущий..."[344, с. 4, 5] В этом же источни­ке, например, хорошо отрефлексирован процесс принятия госу­дарственного решения с включением в него своеобразного — в две серии — экспериментально-психологического исследования личности военачальника.

Так, из описания войны Святослава с греками узнаем сле­дующее. Когда "одоле Святослав и бежаша грьци", царь их, со­гласно тексту летописи, созвал к себе в палату своих бояр и ска­зал им: "Что створимъ, яко не можемъ противу ему стати?" Боя­ре посоветовали "искусить" Святослава, послав ему золото, до­рогие ткани, — проверить, склонен ли он к драгоценностям ("Любезнивъ ли есть к злату, ли паволокамъ?"). И послали к Святославу "мужа мудра", наказав ему: "Глядай взора и лица его и смысла его". Когда принесли ценности Святославу, выясни­лось, что он оказался к ним сравнительно равнодушен, не гля­нув на них, велел убрать ("не возре на ня, и повеле схоронити"). Тогда эксперимент по изучению личности Святослава был про­должен, и один из бояр посоветовал: "Искуси и еще, поели ему оружье". Когда принесли Святославу оружие, он взял его с удо­вольствием ("Онъ же приимъ, нача хвалити, и любити и целовати царя"). ("Целовати" здесь означает приветствовать. — Е.К.). Здесь "экспериментаторы" приходят к заключению, что этот "муж" таков, что лучше с ним не воевать, а платить ему любую дань: "Лютъ се мужь хощетъ быти, яко же именья не брежеть, а оружье емлеть; имися по дань". И тогда царь направил Свято­славу послание: "Не ходи къ граду, возьми дань еже хощеши".

Существовали ли в действительности события, описываемые в летописи, — это вопрос гражданской истории. С историко-психологической точки зрения здесь важно совсем другое: для автора "Повести временных лет" существует неслучайная зависи­мость между свойствами личности и деятельностью человека (в модельных, кстати, т. е. психодиагностически существенных си­туациях), можно сказать — идея единства личности и деятельно­сти. Для него существуют также и некоторые экспериментальные, как теперь бы сказали, и неэкспериментальные приемы ее изуче­ния. И знание о личности позволяет прогнозировать события на­столько важные, что принимается ответственное и нелегкое ре­шение платить дань "еже хощеши" — какую хочешь [344, с. 15]..,

В той же летописи мы находим описания событий, из которых явствует, что автору ее понятны роль информации в принятии реше­ний и некоторые механизмы психологического ("рефлексивного", как ныне иногда говорят) управления людьми. Так, в сказании о "белгородском киселе" печенеги большим числом обложили го­род, когда князь с войском был в отлучке, в походе. И стал в городе "гладъ великъ". Жители уже готовы были сдать город, но один из них нашел чисто психологический выход. Собрали по горсти остатки овса, пшеницы или отрубей и сделали "цежь", раствор, из которого варят кисель, залили его в бочку и помес­тили в колодец. Аналогичным образом поступили с остатками меда, поместив медовую "сыту" в другой колодец. Затем, дав печенегам своих заложников, пригласили десятерых из них — "лучшие мужа" — для переговоров. И осажденные им сказали — какой смысл осаждать город, если в нем сколько угодно пи­щи из земли ("почто губите себе? Коли можете престояти насъ аще стоите за 10 летъ, что можете створити намъ? имеем бо кормлю оть земле; аще ли не веруете, да узрите своима очима"). Послы увидели колодцы, попробовали пищу. Им даже дали взять ее с собой, чтобы показали своим князьям ("Людье же нальяша корчагу цежа и сыты оть колодязя и вдаша печене­гом..."). В результате те "подивишася" и "всташа от града, въсвояси идоша" [344, с. 19, 20].

Обратимся к материалам XII в. В "Слове о полку Игореве" содержится хорошо известная "психограмма" деятельности ска­зителя Бояна:

«...Аще кому хотяше песнь творити, то растекашася мыслию по древу, серым вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы…»

Столь же образна и психограмма воинов, которых "буй тур Все­волод" характеризует не перечнем названий их личных качеств, а указанием либо на их проявление, либо на происхождение:

«…А мои та куряни сведоми къмети (къметь — воин. — Е.К.): подъ трубами повити, подъ шеломы възлелеяни, конець копия въскьрмлени; пути имъ ведоми, яруги (овраги, яры. — Е.К.) имь знаеми, луци у нихъ напряжени, тули (колчаны. — Е. К.) отворени, сабли изъострени; сами скачуть, аки серый вълци въ поле, ищучи себе чти (чести. — Е.К.), а князю славе…»

По тексту "Слова" рассыпаны разнообразные психологиче­ские характеристики людей в основном в связи с ратным тру­дом: "Игорь мыслию поля мерить оть великаго Дону до малого Донца", "храбрая сердца в жестоцемъ харалузе (харалуз — булат, имеется, вероятно, в виду бой. — Е.К.) скована, а въ буести за­калена" — имеется в виду военная деятельность как фактор вос­питания храбрости, черт характера; "Храбрая мысль носить вашъ умъ на дело!"; об Игоре сказано, что он стянул, напряг ("истягну") "умъ крепостию своею и поостри сердца своего му-жествомъ, наплънився ратнаго духа, наведе своя храбрыя плъкы на землю Половецькую за землю Руськую" — своего рода харак­теристика психологической преднастройки к деятельности, к ратному труду. Много красочных характеристик психических состояний горя, печали, тоски, "туги" в связи с военным пора­жением и вместе с тем картина тех мотивов, которые должны отвратить князей от междоусобиц и объединить перед лицом противника. Мотивы при этом индивидуально дифференциру­ются в зависимости от того, о каком человеке идет речь. Эта информация вложена в уста великого князя Святослава, кото­рый произнес "злато слово, съ слезами смешено". Одному он напоминает о его победах, другому — об "обидах", третьего уко­ряет, что он, имея силы, не направляет их на Кончака и т.д. [344, с. 58 - 71].

"Послание Данила Заточенаго к великому князю Ярославу Всеволодовичю" — этот литературный памятник, известный под названием "Моление Даниила Заточника", возник, полагают, в первой четверти XIII в. Едва ли это личная челобитная. Скорее всего его можно рассматривать как своего рода "рекомендации" руководителю, основанные на психологическом знании и призванные внести коррекцию в стиль его правления и в склады­вающееся в княжестве (как организационной системе) конкрет­ное положение дел — т.е. организационное консультирование, как сказали бы в наши дни. При этом очень многие рекомендации относятся к области межличностного восприятия, "подбору кад­ров", как теперь бы сказали. "Моление" построено очень умно с точки зрения его названной выше цели. Вначале дан своеобраз­ный краткий общий гимн разума, мудрости, призыв к добрым помыслам и обещание сообщить в форме притч нечто важное для будущего. Авторское "я" как здесь, так и на протяжении всего моления скорее собирательное. Это, видимо, "мы, мысля­щие скромные люди". "Я" диктуется скорее конкретной логи­кой примеров, притч, которые нельзя чисто формально отнести сразу ко многим людям. "Я" — это оконкреченное "Мы". Итак, вернемся к началу "Моления":

«Вострубим убо, братие, аки в златокованную трубу, въ разумъ ума своего... да восплачются в нас душеполезный помыслы... Да развергну въ притчах гадания моя и провещаю во языцех (в наро­дах. — Е. К.) славу мою...»

Далее идет текст, как бы улещивающий читателя и распо­лагающий его к чтению (ведь обращаются к власть имущему — "клиенту оргконсультанта", так сказать). Такого рода фрагмен­ты текста, которые должны способствовать установлению кон­такта со специфическим читателем, поддерживать этот кон­такт, стимулировать, мотивировать читателя, отводить некото­рые его возможные сомнения и возражения, встречаются пе­риодически на протяжении всего текста. Так, вначале автор называет читателя благоразумным, расположенным к людям:

"Ведыи (зная. — Е.К.), господине, твое благоразумие и притекохъ (прибег. — Е.К.) к обычней твоей любви". Через некото­рое время автор подчеркнет свою верноподданость князю и то, что князь — глава людям своим. В конце автор как бы извиня­ется за многословие, прибегает к самоуничижению и завершает моление отнюдь не "личной просьбой", а некоей здравицей князю. Все это только обрамление самого главного; основное, о чем говорит автор, состоит в следующем: князю (будем по­лагать, руководителю некоторой организации) нужно за внеш­ностью, богатством и даже возрастом видеть внутреннее, пси­хологическое содержание человека, его ум или глупость и ок­ружать себя умными людьми:

"... Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо семь одеяниемъ скуденъ, но разумом обилен; юнъ возраст имыи, но стар смыслъ вложихъ вонь (в него. — Е.К.)".

Это не самооценка автора-юнца, но указание князю о том, что видеть в людях:"Не лиши хлеба нища мудра, не возноси до облакъ богата несмыслена..." Далее указывается некоторая ха­рактерологическая тонкость, как бы разделяющая храбрых и мудрых (ведь князь, возможно, ценит в других только храб­рость): "Умен муж не велми бывает на рати храбръ, но крепокъ в замыслех". И князю советуют собирать и храбрых и умных. Далее князя призывают проявлять щедрость по отношению к неимущим, раскрывают ему глаза на некоторые кажущиеся яв­ления верности и праведности. Некоторые верны дружбе, пока их кормят, а "при напасти" становятся врагами; монахи и мона­хини — "ангельский имея на себе образъ, а блудной нравъ". Князю еще и еще раз советуют по существу разбираться в "человеческом факторе", как теперь иногда говорят: "Прилепляяся премудрымъ, премудръ будешь. Мужа лукава бегай и учения его не слушай". Выражаясь современными языковыми штампами, в "Молении" мы видим буквально призывный вопль к научному управлению большой социальной группой [344, с. 138 — 145].

Сходную функцию выполняет, например, "Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича" (конец XIV — началоXV вв.). Этот документ изобилует психологическими характеристиками и является своего рода нормативной психограммой "руководителя", его "квалификационной характеристи­кой". Автор даже не преминул указать: "да се слышаще, цари и князи, научитеся тако творити". Из текста реконструируется идея о том, что особенности личности, субъекта деятельности не случайным образом определяются ходом возрастного развития человека, его воспитания: "…воспитан же быстъ въ благочестии и въ славе во всяцеми нака­зании духовными и оть самехъ пеленъ бога възлюби…"

При этом развитие, воспитание происходит в определенного рода деятельности и при самостоятельной активности:

"Еще же младъ сый възрастомъ, и о духовныхъ прилежа делесехъ (делах. — Е. К.), и пустошныхъ беседъ не творяше, и срамныхъ глаголъ не любляше, злонравныхъ человекъ отврашашеся, а съ благыми всегда беседовавше... " и т.д.

Характеристика личности дается здесь в основном через ее проявления в деятельности: "вельможамъ своимъ тихоуветливъ въ наряде (в распоряжениях. — Е. К.) бываше, никого же не ос-корбляше, но всех равно любляше...", "... стражбу земли Руськыя мужествомъ своимъ держаше..., а умомъ свершенъ всегда бываше.." [344, с. 179 - 187].

У Нила Сорского (конец XV — начало XVI вв.) находим сво­его рода "трудотерапевтическую" рекомендацию: "твори что-либо рукоделия, сим бо лукавые помыслы отгоняются" [250, с. 99]. У него также есть некоторое учение о преодолении нежела­тельных психических состояний, "страстей". В рекомендациях по устройству домашнего быта ("Домострой", XVI в.) находим идею сообразовывать выбор направления трудового обучения с личными качествами подрастающего человека: "... учити рукоде­лию матери дщери, а отцу сынове, кто чего достоин, каков кому просуг (способность. — Е.К.) бог даст" [344, с. 273]. А вот сво­его рода нормативная профессиограмма, формулирующая требо­вания к крестьянину, выбираемому на годичный срок в качестве мирского старосты: полагается выбирать "человека добра, душею пряма... не вора, и не бражника, и не миропродавца, кому бы можно в государевых делах и денежных сборах верити" — из де­ловой грамоты крестьян Восточной Сибири (XVII в.) [14].

В книге А.Н. Радищева "Путешествие из Петербурга в Моск­ву" (XVIII в.) акцентирована идея уважения ко всякому труду, описан феномен социогенной непригодности человека к про­фессии — человек должен был оставить службу, так как, будучи честным, не мог совместиться с сослуживцами, практиковавши­ми "беззаконное очищение злодейства" и "обвинение невинно­сти" [290, с. 89 — 101]. В этой же книге в главе "Любани" при­веден поучительный образец определенным образом структури­рованной беседы как метода выявления мотивов труда (более подробное обсуждение этого вопроса см. в [142, с. 17 — 19], а о психологии труда в России XVIII в. — в [147] и [150]).

В романе Н.Г. Чернышевского "Что делать?" (XIX в.) четко выражена, в частности, идея проектирования рабочего места труженика сельского хозяйства в целях оптимизации, гуманиза­ции его труда, как теперь, быть может, сказали бы:

"... день зноен, но им, конечно, ничего: над тою частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как продвигается их работа, продвигается и он — как устроили они себе прохладу! ..."

Есть даже идея нетрадиционного распределения функций между человеком и техникой: "Почти все делают за них маши­ны", а люди "почти только ходят, ездят, управляют машинами" [353, с. 281]. Ценный оттенок мысли в первом из приведенных примеров состоит в том, что трудящиеся сами создают себе комфортные условия труда.

Значительное место занимают психологические понятия в юридических, государственных документах о труде и трудящем­ся. Предоставляем читателю самостоятельно избрать соответст­вующие материалы для анализа. Важное обстоятельство, которое можно при этом подметить, состоит в том, что положения нор­мативных документов (например, о поощрениях, взысканиях) строятся на некоторых подразумеваемых психологических моде­лях трудящегося. А именно, например, система поощрений и взысканий предполагает вполне определенные знания, пред­ставления о мотивации, ценностные представления, о потребно­стях трудящегося, в соответствии с чем и введены, скажем, та­кие категории поощрений, как объявление благодарности, выда­ча премии и т.п. То, что в основе подобного рода нормативных положений лежит вполне определенная психологическая модель работника, становится совершенно ясным, если взять для сопос­тавления другие нормы:

"…А про всяку вину по уху, ни по видению не бити; ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колоть... А плетью с наказани­ем бережно бити" ("Домострой", XVI в.).

Многие понятия, традиционно и бесспорно являющиеся вме­сте с тем и теоретическими объектами психологии, находят ото­бражение в тексте Конституции страны, в уставах общественных и государственных организаций. Попробуйте в порядке упражне­ния выделить психологические понятия из таких документов.

Охарактеризованную выше реальность, сводящуюся к мно­жеству порождаемых и используемых в обществе психологиче­ских знаний о труде и трудящемся, мы и обозначаем как область неспециального истинного знания о труде и трудящемся, или как область "неизвестной" психологии труда [147, с. 73 — 75]. Об­щий признак этого рода знаний — их включенность в контекст практических задач (этим, кстати, определяется и признак ис­тинности, не говоря уже о полезности, указанных знаний; прак­тика как критерий истины закономерно "отшелушивает" все надуманное, недостаточно существенное, ложное).

Вопросы и тем для размышления и разработки

1. Быть или называться психологом?

2. Что я (как психолог) знаю и умею "от науки" и что "от жизни" (состав моего формирующегося профессионализма)?

3. Может ли семантическая точность психологических суж­дений быть полезнее и важнее точности метрической? Когда?

Тема 1. Психологическое знание о труде в фольклоре

Тема 2. Психологическое знание о труде в памятниках пись­менности (варианты: в религиозной литературе, в светской ху­дожественной литературе).

Тема 3. Психологическое знание о труде в деловых, юриди­ческих документах.