Глава ii практическая зтика и практическая психология как профессиональная деятельность

— Я не умею рисовать людей! Не могу, не умею, давайте я вам лучше зайца нарисую!

(Из диалога психолога и мальчика шести лет)

— Что вы так смотрите. Дума­ете, приятно знать, что тебя все время изучают?

(Из диалога психолога и подростка!

Конец XX века принес в нашу жизнь новое явление, которого не существовало в ней легально с 1936 года, когда знаменитым для педагогов и психологов Постанов­лением ЦК ВКП(б) была закрыта, разрушена, изгнана из социального обихода педология — предшественница современной практической психологии¹. По существу, через 50 лет начинают появляться люди, которые назы­вают себя практическими психологами, и предлагают обществу совершенно специфические виды услуг — определение готовности ребенка к школе; психологичес­кое обеспечение бизнес-планов; психологическую харак­теристику членов рабочих коллективов и прогноз их со­вместимости и т. п. Кто эти люди? Каков их социальный статус и место в системе общественных отношений? По какому праву они берут на себя ответственность влиять на индивидуальную и социальную жизнь?

Хотелось бы не только задать эти вопросы, но и попытаться ответить на них исходя из следующих со­ображений:

• появление любой профессии предполагает ее инструктив­ную регламентацию, т. е создание социально приемле-

¹ См.: Постановление ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О пе­дагогических извращениях в системе наркомпроса».

мых норм ее осуществления; естественно, что эти нормы появляются как бюрократическая основа определения меры социальной и личной ответственности профессио­нала за его действия;

• профессии, связанные с воздействием на человека, имп­лицитно несут в себе обобщенную модель человеческой жизни, где отношения с другим человеком (профессиона­лом в том числе) предполагают использование особой ин­формации — информации об индивидуальной судьбе че­ловека;

• использование этой информации делает границы челове­ческого «Я» очень уязвимыми; это явление многократно описывалось в философской и психологической литерату­ре как явление отчуждения человека от собственной жиз­ни;

• появляется (через стандартизацию профессиональных действий с человеком) реальная опасность обесценивания качеств человеческой жизни как индивидуальности (про­блема массового человека, среднего человека, типичного человека);

• существует опасность превращения профессионала, беру­щего на себя ответственность за изменение индивидуаль­ной судьбы, в человека, которому будут передаваться все виды ответственности за качества индивидуальной жизни по типу: «Психолог (или кто-то другой) сказал так, я так делал (думал, чувствовал), но ничего не получилось... (или получилось плохо)».

Эти соображения возникли в результате анализа тех проблем, с которыми сталкиваются психологи в своей ежедневной профессиональной деятельности.

Думается, что ответы на поставленные вопросы надо попробовать искать в анализе тех направлений организации жизни человеческого сообщества, кото­рые вынесены в название главы — в области практи­ческой этики и практической психологии как профес­сиональной деятельности.

Попробуем это аргументировать. Профессиональ­ная деятельность человека в отличие от других видов деятельности (учебной, игровой, общения) состоит в том, что она предполагает обязательную рефлексию на со­держание предмета профессиональной деятельности. При этом совершенно не принципиально в этом смыс­ле физическое отличие предметов профессиональной деятельности. Освоение профессии предполагает вклю-

Гкана

чение ее предмета в содержание Я-концепции челове­ка. Естественно, что варианты этого будут бесконечно разнообразны, но тем не менее в них есть то принципи­ально общее, что конституирует предмет одной профес­сиональной деятельности в отличие от другой.

На уровне Я-концепции человека это переживает­ся как рефлексивно обоснованные ограничения на свои профессиональные действия, знаменитое умение сказать себе и другим: «Это я не умею, это я умею плохо, это я умею посредственно». За этими ограниче­ниями скрывается не только локус контроля, область профессиональной ответственности, но и потенциаль­ная возможность для профессионального совершен­ствования — преодоление «не умею».

Появление профессии психолога в начале века было связано с социальными задачами максимального использования индивидуальных ресурсов человека в трудовой и учебной деятельности, человек должен был хорошо работать и хорошо учиться. Это нашло свое отражение в истории психологии труда и в истории психологии обучения. В конечном итоге это позволило появиться целой отрасли психологического знания — психологии индивидуальных различий.

По существу, психолог на заре существования этой профессии начинал работать с одной из важнейших характеристик индивидуальной жизни — с характери­стикой перспективы личного развития, беря таким образом (пусть даже временно) ответственность за определение этой перспективы в достаточно конкрет­ных проявлениях успешности осуществления учебной или трудовой деятельности.

Аргументами для построения конкретных харак­теристик развития человека в работе психолога высту­пали следующие данные:

• результаты психологического измерения характеристик его активности;

• результаты психологического измерения этих же характеристик как среднестатистических данных;

• интерпретация и сопоставление индивидуальных и сред негрупповых результатов в свете психологической теории

Таким образом, психолог сразу оказывался перед необходимостью работы с двумя реальностями:

_ реальностью психометрических данных, получен­ных с помощью конкретного метода (наблюдения, теста и т. п.);

— реальностью теории (своей или принятой в каче­стве рабочей), в свете которой он мыслил о психо­метрических данных.

Надо сказать, что эти реальности находятся далеко не в однозначных отношениях. Достаточно, думаю, в ка­честве примера привести следующий: психолог при­меняет для изучения личностных качеств графический тест Дом—Дерево—Человек (ДДЧ), и интерпретирует его в теории психологических типов К. Юнга. Уже первый, весьма поверхностный, анализ показывает, что тест ДДЧ и теория К. Юнга строились для разных про­фессиональных задач в личной биографии их создате­лей, не говоря уже о том, что они описываются в раз­ных научных понятиях. Это, естественно, ставит перед психологом, использующим тест и теорию, особую проблему — проблему сопоставления их по отношению к той конкретной профессиональной задаче, которую он решает сам, прогнозируя, например, показатели личного развития человека.

На основании чего возможно сопоставление опи­санных реальностей: реальности факта и реальности конкретно-научной идеи?

Не претендуя на единственно верный ответ, попы­таюсь показать возможный путь поиска ответа на него — тот путь, который позволяет, как думается, из­бежать одной из главных профессиональных ошибок психолога — ошибок превращения его в оракула, ми­стифицирующего данные своих исследований, изме­рений, наблюдений и размышлений.

Для этого вернемся к явлению профессии, профес­сиональной деятельности психолога. Имея дело с че­ловеком как предметом своей деятельности, психолог с необходимостью должен (это профессиональный долг) удерживать свой предмет. Таким предметом яв­ляется психическая реальность человека.

Она порождается и существует по законам, свой­ственным только ей. Удержать ее как предмет профес­сиональной деятельности можно тогда, когда действия психолога (работа психолога) направлены на свойства этой реальности и отвечают законам ее существова-

ния. При всей очевидности этого утверждения и воз­можной его банальности оно далеко не просто для осу­ществления, так как психолог выступает по отношению к другому человеку как Другой человек, порождающий в нем психическую реальность, и как профессионал, сохраняющий эту реальность в качестве предмета вза­имодействия.

Для доказательства утверждения о том, что психи­ческая реальность порождается другим человеком, можно было бы привести множество положений из классических психологических работ по психологии развития. Достаточно вспомнить несколько понятий разных авторов, фиксирующих это: «зона ближайшего развития» (Л.С. Выготский), «явления вертикального и горизонтального декаляжа», «эгоцентрическая позиция» (Ж. Пиаже), «жизненный сценарий» (Э. Берн), «Я-концепция» (Р. Берне), «ценностность» (Н.И. Непомнящая), «типы ведущих деятельностей» (Д.Б. Эльконин), «клю­чевые системы развития» Э. Эриксон) и др.

Выделение другого человека как фактора и условия существования внутреннего мира — индивидуальные характеристики человека — дает основания говорить о нем как о существенной характеристике психической реальности.

К. Лоренц¹ писал о том, что в животном мире проис­ходят качественные изменения в поведении особей, когда они начинают индивидуально относиться к представите­лям своего вида. Именно эти отношения, которые Лоренц описывал как узел личной любви и дружбы, не позволяют членам сообщества бороться и вредить друг другу.

Другой человек. Он порождает своим присутстви­ем в каждом из нас новую, отличную от нашего инди­видуального существования реальность — психичес­кую. Своим физическим и иным присутствием Другой человек структурирует то, что можно было бы назвать внутренним миром. Внутренний мир и психическая реальность, по-моему, не тождественны не только по факту принадлежности: первый принадлежит одному человеку, а вторая — как минимум человеческой диа­де. Они существенно отличаются и содержательно;

достаточно вспомнить феномены группового поведения, которых просто нет в индивидуальном (мода, эмо­циональное заражение, эффект ореола и т. п.).

¹ См.: Лоренц К. Агрессия. — М., 1994

Другой, участник диады, не обязательно физичес­кое лицо, важно его наличие как Другого, отличного, непохожего, нетождественного, если хотите, неподоб­ного. Факт отличия важен как момент, сохраняющий само существование психического. Именно это отли­чие и делает возможным наличие психического как особого качества, характеризующего в конечном сче­те уникальность индивидуальности как целостной характеристики психической реальности. Пережива­ние непохожести на Другого человека является нача­лом психической жизни, фиксация этой непохожести разными способами (предметом, действием, образом, словом и т. п.) создает то ее содержание, которое мо­жет быть изменено при желании или необходимости через варианты его презентации Другому человеку, например в виде чувств. Динамику психической ре­альности (относительно устойчивые и относительно изменчивые ее качества) задает отношение к персо­нифицированным и обобщенным характеристикам Других людей, которые своим присутствием или от­сутствием в разной степени проявляют наличие ее свойств.

В весьма упрощенной схеме (см. схему «Строе­ние психической реальности») психическую реаль­ность можно представить следующим образом: каж­дый последующий период жизни человека (поэтому так важно решение проблемы периодизаций и психи­ческого развития) отличается от предыдущего тем, что появляются качественно новые отношения человека с собой и с другими людьми. В нашей схеме они в обоб­щенном виде представлены как усложнение связей «Я» и «Другого».

Существенным моментом для начала появления психической реальности является установление физи­ческих отношений Я и Другого человека. Назовем это словами Э.В. Ильенкова, как необходимость приобще­ния Я к неорганическому телу культуры, представлен­ному для ребенка в начале его жизни физическим су­ществованием взрослого (Другого человека).

Мы не описываем возрастные границы периодов становления психической реальности, надеясь на то,

что читатель легко сопоставит их сам с феноменологи­ей своей жизни и наблюдаемыми фактами бытовой жизни. Следующий период в развитии психической реальности связан с дифференциацией «Я» на «Я» и не-Я, а Других людей — на своих и чужих и установ­лением связей между этими образованиями, в психо­логии они описываются в понятиях Я-концепции, обоб­щенного представления о других людях (концепция Другого человека), в понятиях индивидуальных ха­рактеристик деятельности, жизненного стиля, когни­тивного стиля, простоты и сложности переживания, в

понятиях идеала человека, в представлениях о его цен­ности и других свойствах психической реальности, ко­торые характеризуют относительную автономность человека от других людей.

Следующий этап развития (3-й на нашей схеме) существенно отличается от предыдущего тем, что на­чинают функционировать в психической реальности два важнейших образования — обобщенное представ­ление о других чужих людях, обычно его называют «они»; оно не тождественно переживанию физическо­го присутствия Других людей и является своего рода обобщенным образом «чужих» в концепции Другого человека В то же время наряду с этим образованием начинает возникать другое качественно своеобразное обобщение — Другие люди (свои), т. е. те, о ком гово­рят «мы», «наши». Эти качественно новые обобщения начинают опосредовать отношение человека с собой (со своим не-Я) и влиять на динамику психической ре­альности.

Дальнейшее развитие связано с качественным усложнением связей (по принципу обратных) внутри этой системы, которая, как думается, имеет завершен­ный вид к концу жизни (при полном ее осуществле­нии) и выливается в то слияние себя с миром (с Дру­гим), которое характерно для мудрости как высшего уровня проявления качества психической реальности.

Думается, что в данной схеме можно увидеть глав­ные точки качественного изменения свойств психичес­кой реальности. На схеме они отмечены кружками и показывают путь развития индивидуальности через освоение своих новых качеств во взаимодействии с Другими людьми как основы для содержательно иных обобщений в Я-концепции и концепции Другого чело­века.

В этом плане (при внешней графической похоже­сти) 4-й уровень отличается от 2-го тем, что обобщения на нем строятся по другим основаниям (например, проблемы задач и резервов развития взрослого чело­века, едва ли не самые сложные в современной психо­терапии, решаются принципиально иначе, чем в детс­ком возрасте).

Кажется, что даже на этой механической модели можно показать возможные следствия нарушения раз-

ных параметров психической реальности и их прояв­ление в феноменах бытовой жизни. Приведем несколько примеров. В свое время меня поразил факт, описыва­емый А. Мещеряковым в книге «Слепоглухонемые дети», — такой ребенок, если его все время носили на руках, не приобретал даже собственной терморегуля­ции. Дистанция «Я» — «Другой человек» в начале жизни так же необходима, как желателен контакт с Другим для обнаружения свойств «Я». Отсутствие (или слабая выраженность) внутреннего плана действий (разделение «Я» и «не-Я») приводит к огромной зави­симости от Другого человека, часто выглядящей как предельно высокая внушаемость (по фактам исследо­вания несовершеннолетних жертв сексуальных пре­ступлений) .

Инфантильная доверчивость ко всем людям ха­рактеризует ребенка с недостаточно сформированной Я-концепцией. Инфантильный взрослый склонен отождествлять себя с Другими людьми, которых он считает «своими», «близкими», сближая в своем са­мосознании Я и «мы», соответственно это приводит к искажениям в развитии социальной и личной ответ­ственности, в частности, является одной из причин правового нигилизма взрослых.

Надо отметить, что психологическое пространство Я и психологическое пространство Другого человека не тождественны, хотя и взаимопроникают друг в дру­га, оставляя в то же время достаточно возможностей для автономности каждого из этих образований. Они соединяются подвижно благодаря такому образованию, как психологическая дистанция, представленная на схеме в виде расстояния «Я» — «Другой человек», которое опосредуется по ходу жизни обобщенным представлением о себе, о Другом человеке (своем, близ­ком), обобщенном представлении, о не-Я, обобщенном представлении о Другом человеке (чужом, далеком) и взаимодействия с физическим Другим.

Итак, психолог как Другой человек своим уже физическим присутствием в жизни Человека способ­ствует обнаружению им в его психической реальности всех образований, связанных с обобщенными представ­лениями (переживаниями) присутствия в своей судьбе Другого, Других людей. Перед психологом возникает

специфическая задача — занять свое профессиональ­ное место в структуре психической реальности. Где оно?

Я бы изобразила его на схеме там, где стоит кру­жок со словом «Человек», зеркально отражая всю схе­му психической реальности.

Объяснение этому вижу в том, что психолог (по его профессиональному долгу) обязан владеть обобщенным строением психической реальности, именно оно будет тем основанием, на котором могут быть восстановле­ны для Другого человека разорвавшиеся или неразвив­шиеся связи за счет его собственных усилий, направ­ляемых во взаимодействии с психологом, знанием о строении психической реальности.

Говоря метафорически, психолог приносит чело­веку карту лабиринта, в которой тот заблудился и вме­сте с ним намечает путь движения по этой карте, а потом отдает эту карту в руки самому человеку. В этой процедуре одно требование становится самым глав­ным — карта должна быть правильной.

Вот здесь и начинается та практическая этика, о которой уже давно надо бы начинать говорить. Она является тем содержанием, где реальность факта, с которым работает психолог, и реальность теории, в ко­торой он осмысливает его, получают личностно-оценочную окраску, ту «пристрастность», ту эмоциональ­ную, ценностную наполненность, без которой нет жизни человека. Через эту ценностную эмоциональ­ность практическая этика становится «видимой» как самому психологу, так и Другим людям, с которыми он имеет дело. Она является как бы тем зеркалом, в котором отражается разрешающая для психолога воз­можность силы воздействия на Другого человека, меры этого воздействия.

Психолог несет человеку знание о нем, именно об этом человеке, используя обобщенное представление о людях вообще.

Психолог сам обладает собственной психической реальностью, которая проявляется в присутствии Дру­гого человека. Этика предполагает установление и сохранение дистанции с «Я» Другого для сохранения этого Я. Этические нормы правильности—неправиль­ности, плохости—хорошести и т. п. всегда предельно

обобщены и могут быть при необходимости конкрети­зированы во множестве вариантов.

Думается, что психологом практическая этика осоз­нается при установлении дистанции с Другим челове­ком и наполнении ее содержанием, рождающимся из усилий Другого человека, при проявлении свойств его психической реальности.

Если психолог делает это отрефлексированно и целенаправленно, то представители других профессий, ориентирующиеся на свойства психической реально­сти (учителя, юристы, врачи, журналисты, социологи и др.), могут использовать (даже случайно) ее фрагмен­ты с целью воздействия на них. Профессионалы — это люди, которые своими действиями создают или разру­шают психическую реальность конкретного человека, на которого они оказывают воздействие. В принципе, это происходит во всех вариантах взаимодействия людей, но, как уже отмечалось, для профессиональной деятельности характерна направленная рефлексив­ность, структурирующая предмет приложения усилий.

В этом смысле этические нормы глубины воздей­ствия на другого человека приобретают характер средств, задающих и создающих условия для проявления автоном­ности, индивидуальности Я человека, в конечном счете, выявление тех образований, которые определяют степень внутренней свободы — одного из высших достижений, в котором сможем увидеть развитие психической реаль­ности современного человека.

Практическая этика опирается на обобщенное пред­ставление о психической реальности, о ее строении и возможном развитии, она включает также эмоциональ­ное отношение к жизни — жизнеутверждение или жизнеотрицание, которое позволяет определять вектор воздействия на само течение индивидуальной жизни. Практическая этика использует и понятие о сущности человека для построения прогностических моделей его поведения и развития. Все выше изложенное позволяет говорить о том, что практическая этика содержит па­радигму жизни как исходную, базисную форму мыш­ления о ней. Парадигма жизни в деятельности про­фессионала, работающего со свойствами психической реальности, не только определяет систему его личных жизненных ценностей, но одновременно является тем

основанием, на котором строится выбор вектора и глу­бины воздействия на другого человека.

Иначе говоря, парадигма жизни является обосно­ванием самого факта существования практической этики как сферы жизни, направленной на сохранение индивидуальности, автономности человека на бытовом уровне осуществления.

Практическая этика не является законом, в обще­стве нет институтов, специально созданных для ее сохранения. Она опирается, как уже говорилось, на отношение к проявлениям человеческой автономнос­ти, «самости», индивидуальности. Соотношение прак­тической этики и юридической практики выступает в использовании понятий «честь», «достоинство», «мо­ральный ущерб», «право», «обязанность» и др., обозна­чающих для юристов меру сохранения или разруше­ния индивидуальности в ситуациях, описываемых в законодательстве.

При этом обоснование основных социальных прав и обязанностей человека осознается в парадигме жиз­ни, доступной для рефлексии создателям "конкретных законов и постановлений. По существу, они также явля­ются носителями практической этики, воплощая в сво­их законах представление о ценности человека и его жизни во всех многообразных ее проявлениях.

Парадигма жизни осознается каждым человеком в виде своеобразной формулы, фиксирующей его пережи­вание (силу, ее вектор, включенность в жизнь и т. п.) в конкретный момент времени: «собачья жизнь», «жизнь — это борьба», «жизнь — это ад», «жизнь — это игра» и т. п. Формула парадигмы жизни воплощается в конкретные действия, оценкой поступки человека. Она является той основой жизнеощущения, которая констатирует образ Другого человека и свой собственный тоже.

В приведенной выше схеме строения психической реальности в каждый момент времени парадигма жизни представляет собой целостное содержание от­ношения «Я» — «Другой», удерживая и сохраняя в нем динамические тенденции.

Глава

Хотелось бы данным рассуждением показать, что отношение к Другому человеку является содержанием, постоянно присутствующим в психической реальности каждого человека как ее составляющая и естественным образом (через механизм проекции) входит во все виды активности.

В известном смысле можно сказать, что каждый из нас занимается практической этикой, осуществляя воздействие на Другого человека и себя.

Те люди, для кого это является профессией, рефлексируют на это содержание, обеспечивая таким об­разом условия для социальной презентации важнейше­го образования психической реальности — парадигмы жизни. Она легализуется в настоящее время в несколь­ких формах: юридических законах конкретной страны, в правах и профессиональных обязанностях (должнос­тные инструкции), в этических кодексах профессий, принимаемых профессиональным обществом, в Меж­дународной Декларации прав человека, в Конвенции о правах ребенка и т. п.

Таким образом, практическая этика является не­отъемлемой частью любой профессиональной деятель­ности, предполагающей непосредственное воздействие на психическую реальность человека. Современная жизнь человека в обществе протекает так, что, по су­ществу, любая сфера общественной жизни оказывает в той или иной мере на него такое воздействие. По­хоже на то, что психической становится вся жизнен­ная среда человека, так как она несет в явной или пре­вращенной форме следы воздействия человека на человека (через предметы потребления, орудия и сред­ства производства, через измененный ландшафт, че­рез меняющие свой состав природные воды и воздух и т. п.).

Практическая же психология как профессиональ­ная деятельность начинает зарождаться в массовом масштабе и, по-моему, требует внимательного к себе отношения с той точки зрения, что именно она соци­ально обостряет до предела проблему обоснованности воздействия одного человека на другого. В конечном счете проблему жизни проживаемой (прожитой) как своей или чужой, жизни проживаемой (прожитой) чу­жим умом (чужими средствами, чужими желаниями, чужими способностями). Что для человека, для людей важнее? Хотелось бы думать, что современное обще­ство, да и каждый человек хотя бы мгновение в жизни

переживали два полярных, а поэтому очень ярких чув­ства:

• чувство полной собственной беспомощности перед жиз­ненными проблемами, желание отдать кому-то все свои оставшиеся силы, только чтобы больше не мучиться нео­пределенностью, бессмысленностью, и

• чувство ликующей радости от осуществленного — вдох­новляющее чувство хозяина жизни. Какое из этих чувств продуктивнее? Наверное, недаром уныние счита­ется смертным грехом. Оно лишает психическую реаль­ность одного из главных качеств — качества глубины, разнообразия, динамики. Уныние, штиль, тишина, смерть, психологическая и физическая. Однако возмож­но ли через воздействие Другого, Других людей вернуть глубину и разнообразие жизни человеку, уже погружен­ному (или погружающемуся) в небытие уныния, апатии, конформизма и прочих форм отказа от собственного Я? Это вопрос о том, идти ли психологу к тем (к тому), кто не зовет на помощь, вяло увлекаемый потоком собствен­ной индивидуальной судьбы к ее естественному концу. Думаю, что ответ на него весьма непрост.

Лезть в чужую душу без спроса не только опасно, но и неэтично. А если она, чужая душа, погружается в мрак потери собственного «Я», если она сама в ужасе от него, своего «Я», спасается знаменитым фроммовским бегством от свободы в невроз, в болезнь, в инфан­тилизм, в никуда... и ты, психолог, это видишь, понима­ешь, и...

Какое решение, профессиональное решение, при­нимаешь (примешь) и будет ли оно правильным? При­знаюсь честно, я не знаю ответа на эти вопросы. Но твердо уверена в том, что профессия практического психолога появилась неслучайно — может быть, я пре­увеличиваю, но это одна из попыток человечества спасти (именно спасти, как живое явление) индивиду­альное сознание от наступления сознания массового человека.

Индивидуальное, живое сознание обладает уни­кальными свойствами, многие из них подробно описа­ны в философской и психологической литературе (В.П. Зинченко, М.К. Мамардашвили, П.П. Флоренс­кий). Среди всех этих свойств внимание, в свете задач этого текста, привлекает свойство целостности. Живое m сознание — оно единое, целое, поэтому оно обладает

Глава II

определенным (но не бесконечным!) запасом прочно­сти к воздействию.

Если этот запас прочности исчерпывается под влиянием воздействующей силы, сознание исчезает, или, разрушенное уже, не восстанавливается в пре­жнем виде, т. е. перестает быть живым. Такое созна­ние уже называется фантомным.

Психолог, оказывая воздействие на другого чело­века, сам является носителем индивидуального созна­ния (живого или фантомного) и при этом имеет дело тоже с живым или фантомным сознанием. Нетрудно представить, какие возможны логические варианты при взаимодействии с одним человеком и как много­кратно они усложняются при взаимодействии с груп­пой людей.

Варианты воздействия живого и фантомного созна­ния многократно переживаются в течение жизни каж­дым человеком как непосредственным участником или наблюдателем таких ситуаций. Основные общие ее признаки — это усталость и чувство опустошенности ее участников, переживающих взаимное сопротивле­ние как невозможность изменения, невозможность достижения согласия.

Варианты воздействия фантомного сознания на фантомное порождают взаимную неудовлетворен­ность, которая может перерасти в открытую конфрон­тацию по принципу взаимного несоответствия.

Воздействие живого сознания на живое сознание связано с появлением воодушевления, переживается как обновление, как прилив сил, как расширение го­ризонтов жизни, как появление (пусть на время) чув­ства общности, единения.

При этом, по моему мнению, абсолютно однознач­но представляются непродуктивными ситуации воздей­ствия на фантомное сознание с точки зрения измене­ния в них сознания в сторону появления признаков психической жизни. Это, по сути дела, варианты воз­можной профессиональной неудачи психолога как человека, ставящего задачу сохранения или восстанов­ления живого индивидуального сознания. Ситуации эти становятся более вероятными при работе со взрослы­ми людьми. Фантомное сознание воспроизводит само

себя — оно неизменно, время жизни для него не при­носит изменения. Скука — основное качество жизни фантомного сознания.

Жизнь людей показывает, что преодоление скуки чаще всего происходит внешними воздействиями на сознание — путешествие, алкоголь, смена сексуаль­ного партнера, смена места работы, риск и т. п. Но эти внешние воздействия бывают достаточно кратков­ременными, скука возрождается снова. Психолог, сам обладая живым сознанием, при работе с фантомным сознанием встречает огромное сопротивление, пре­одолеть которое можно только причиняя Другому че­ловеку боль. Боль психическую, как говорят, душев­ную.

Какое право имеет психолог на эту боль?

Будет ли она, эта боль, тем началом, которое откро­ет живые качества индивидуального, но уже фантом­ного сознания или приведет к появлению еще одного фантома — теперь уже фантома боли?

Это вопросы из области практической этики. Это вопросы из области психологии развития, из тех сфер знания, где обсуждается сущность человека, воплоще­ние сущности в ее конкретные проявления.

А если психолог сам обладает фантомизированным сознанием, что, к сожалению, бывает как следствие шизоидной интоксикации психологической информа­ции, и при этом берется работать с фантомным созна­нием Другого человека? Вот тут и создается ситуация «машинообразного» действия, когда программа одной «машины» не соответствует программе другой. Как следствие, вполне вероятно, видятся горы обломков этих «машин».

Люди переживают глубокое чувство неудовлетво­ренности жизнью — несоответствие своих фантомов чужой (чуждой) реальности.

Обсуждая только логически возможные варианты, приходится констатировать, что живое индивидуаль­ное сознание, жизнеутверждающее переживание соб­ственной индивидуальности как ценности себя подоб­ного Другим, во второй половине XX века претерпело сильные изменения как в социальном, так и в индивидуальном проявлении. Попробуем выделить общекультурные факторы, способствующие его становлению, и факторы, препятствующие этому:

Развитие индивидуального сознания	Разрушение индивидуального сознания
повышение социальной роли лиц, принимающих ответственные решения,
доступность источников информации,	экологические катастрофы,
возможность коммуникации с другими народами,	средства массового уничтожения,
далекие путешествия,	ограничение внутрисемейных коммуникаций,
появление новых мировых религий,	массовое стандартное обучение
увеличение свободною времени,	стереотипы общения и деятельности,
возможность выбора индивидуального стиля жизни,	«новые» знания о мире,
возможность выживания в экстремальных условиях,	стачистические критерии истины,
личное участие в общепланетарных действиях, чувствах, мыслях	кровопролития, войны,
	появление электронной техники (дистан­ционное управление разрушением),
	урбанизация и высокий темп жизни,
	дегуманизация образования,
	обесценивание поиска истины (научного мышления)

Психолог не может не считаться с этими фактора­ми. Естественно, среди перечисленных есть только те, которые в большей степени задевают сознание каждо­го человека, обостряя переживание собственной сущ­ности как принадлежащей себе самому или другим.

Для психолога идеи о сущности человека имеют самое конкретное, ситуативно выраженное оформле­ние в виде жалоб на скуку жизни, неудачливость, вя­лость, отсутствие способности к сосредоточению, по­терю сексуальной привлекательности или потенции и т. п.

За ними стоят нарушения в строении психической реальности, которые делают ее жесткой структурой с фиксированной функцией. Хорошо об этом сказала

К. Хорни: «Подчиняет ли невротик себя другому миру или судьбе, и каково бы ни было то страдание, которо­му он позволяет захватить себя, — независимо от этого удовлетворение, которого он ищет, состоит, по-види­мому, в ослаблении или стирании собственного инди­видуального «Я». Тогда он прекращает быть актив­ным действующим лицом и превращается в объект, лишенный собственной воли»¹ (курсив мой. —А.Г.).

Невротическая личность — это яркое выражение тех фантомных образований в сознании, которые дают основание говорить о превращении живого сознания в его противоположность— сознание неживое. Факти­чески когда речь идет о фантомизации сознания, это уже описание одного из симптомов в синдроме психи­ческой смерти, — явление, которое в условиях массо­вой культуры, как кажется, приобретает значительно выраженный характер и находит свои конкретные формы в вариантах отказа от психического развития (страх перед изменениями своего личного стиля жиз­ни, уход от ответственности за свою жизнь, отказ от усилий по преодолению житейских трудностей, соци­альная пассивность, ожидание чудо-лидера, поиск ку­мира [кумиров] и т. п.).

Думается, что эти феномены индивидуального со­знания — фантомизация и психологическая смерть — с необходимостью ставят вопросы о границе профес­сиональных возможностей психолога в осуществле­нии им профессиональной деятельности. Этот вопрос похож по своим операциональным проявлениям (по усилиям и их направленности) на принятие решения об оказании реанимационной медицинской помощи. Когда уже очевидно, что усилия тщетны, стоит ли тратить силы на борьбу за жизнь, которая все равно погаснет?

Наверное, это та грань, где вопросы профессио­нальной этики и вопросы практической этики смыка­ются в осуществление профессионального долга.

Профессиональный долг требует от психолога действия, практическая этика определяет глубину воз-

С 209

¹Хорни К Невротическая личность нашего времени М., 1993

Глава II

действия на Другого человека, а профессия диктует принятие ограничений на собственные действия. По­пробуем выразить эту же мысль в возможной реф­лективной формуле психолога: «Я как психолог дол­жен принять решение об оказании помощи, но я вижу (понимаю, знаю), что этому человеку я не смогу по­мочь, так как он не примет моей помощи, я должен отказаться от работы с ним, так как я не обладаю для этого необходимыми профессиональными средства­ми». Противоречие в переживании — «я — психолог, я же не психолог» — это не только мощное воздей­ствие на собственный внутренний мир, но и необхо­димость транслировать это для другого человека в адекватной для этого форме.

Готов ли к этому психолог? Как подготовиться к возможному появлению такого противоречия? Это вопросы из области владения психологом практичес­кой этикой как нормой собственной личной жизн