Что на самом деле произошло на рынке

Лицо было мокрое от слёз. Рядом с кроватью сидел Джим, подсунув морду Сергею под руку. Почуяв, что Сергей проснулся, он тихо заскулил.

– Прекрати, Джим, нельзя плакать, мы же с тобой мужчины, – тихо сказал Сергей.

В ответ Джим вытащил голову из-под руки Сергея и два-три раза громко подал голос. На лестнице послышались поспешные шаги. В комнату вошёл Учитель.

– Сергей, этот наглец тебя разбудил?! – Учитель грозно посмотрел на собаку.

– Нет, нет, – поспешно ответил Сергей, – я сам проснулся. Это мы так с Джимом разговариваем.

– Он, конечно, не злой пёс, но чтоб так быстро признать и полюбить кого-то, я такого в его биографии не помню. Поэтому прогресс ваших отношений меня просто поражает.

Учитель подтащил кресло к кровати и сел в него. Джим подошёл к нему и лёг рядом.

– Думаю, что у тебя есть вопросы. Я готов на них ответить.

– Вопросов очень много. Но я не знаю с чего начать.

– Давай сделаем так. Я расскажу всё, что знаю, по порядку. А ты по ходу задавай вопросы, если я что-нибудь упущу.

– Хорошо.

Учитель поудобнее сел в кресле и начал свой рассказ.

– Когда ты лежал в больнице, я ничего не знал о твоём состоянии. Андрей мне рассказал только, что ты очнулся и начал говорить. Но я не знал, насколько ты в таком состоянии сумеешь соблюдать конспирацию. Пришлось обратиться за помощью к моему старинному другу, Викентию. Это он подсказал, что надо сначала послать шифровку, которую никто, кроме тебя не сумеет разгадать. Так сказать, проверить тебя. А если нет, то пришлось бы прислать открытый текст. Но это я оставил на крайний случай. Ты блестяще справился с отгадкой. Телефон тоже дал Викентий. Его знакомые уехали за границу и оставили ему ключи от квартиры. Нам осталось только подключить автоответчик с двусмысленным текстом.

Теперь обо мне. Обычно, я езжу в город железной дорогой. Доезжаю до вокзала, бросаю там машину и далее – электричкой до нашей станции в городе. А там уже на метро. Городские пробки не для меня. И вот однажды со скамейки зала ожидания на меня пробрались какие-то мелкие насекомые. Видимо, до меня там выспался какой-то бомж. А у меня борода, усы, волосы длинные и брови густые. Пришлось всё это сбрить наголо и ходить в берете. Да ещё мазаться какой-то гадостью. Ты улыбаешься, а представь – какого мне было. В таком виде в больницу ездил. Но вот это меня и спасло. Андрюша достал даже мой словесный портрет. Они с матерью смеялись до упаду. Ну, никакого сходства. К тому же мне в драке глаз подбили.

– А как вы на рынок попали?

– Опять стечение обстоятельств. Нашу станцию закрыли на ремонт. Пришлось до следующей добираться на автобусе. А рядом со станцией этот рынок как раз и расположен. Ну, я и решил зайти, купить водички. Жара была страшная.

– А я всё голову ломал: как вы там очутились. Помню ещё, что вас ударили ногой в живот. Поэтому я и вмешался.

– Да, я тут же согнулся и специально сразу не разгибался. Надо было продышаться и осмотреться. А вот когда я встал, они налетели вдвоём с битами. И один удар я плохо сблокировал. Подбили глаз и из носа кровь пошла. Всё лицо в крови. Так что даже стоящие рядом свидетели потом не могли нормально меня описать.

– А с самими бандитами что?

– Их было четверо. Впереди шли сынки, а сзади по охраннику. Меня ударил ногой в живот один из сынков. А охрана тут же подбежала, чтоб продолжить. Услышав твой голос, оба сыночка подошли с битами к тебе. Пока я разбирался с охранниками, они ударом биты свалили тебя. К тебе я подоспел чуть позже. Когда увидел, что тебя просто убивают, то понял, что эти негодяи находятся под воздействием наркотиков. У пьяных не такая координация движений. Дорога была каждая секунда. И я применил боевые приёмы. Андрей говорит, что они лечатся до сих пор. Одному третью челюстно-лицевую операцию сделали недавно, а другой будет хромать всю жизнь и писать левой рукой. Так что успокоятся они не скоро.

– А почему в больницу пришли вы сами?

– Это был самый опасный момент. Я не хотел, чтобы Викентий там светился. Решил сам придти и всё лично проверить. Письмо замаскировал под мусор, а сам загримировался. Потом наблюдал, как ты блестяще справился с задачей.

– Когда я понял, что это вы, то чуть не закричал.

– Вот этого я очень боялся. Но, слава богу, пронесло.

– Учитель, а что с мамой?

– С мамой твоей нам тоже повезло. Эти негодяи думали, что ты вспомнишь и выдашь меня. В этом их главный просчёт. Иначе давно бы сделали её заложницей. Андрей по своим каналам узнал, где она живёт, а я загримировался и приехал к твоей маме сам. Она меня вспомнила.

– Да, да, Учитель. Я много ей рассказывал о вас. А как-то раз она заходила за мной в институтский спортзал и там вас увидела. Точно, это когда мы с ней в театр ходили.

– Мама твоя сказала, что она уже собиралась приехать к твоей жене, чтобы выяснить правду. Сказала, что сердцем почуяла неладное. Говорит, первые два месяца ещё как-то верила, что ты в другой стране, но потом почувствовала, что лжёт сноха: не мог ты, где бы ни был, ей не позвонить. Ну, в общем, я всё ей рассказал. Но без подробностей твоего избиения. Сказал, что она должна сделать. Сначала, конечно, были слёзы, но в целом она оказалась сильной женщиной, всё поняла, и, не долго мешкая, согласилась уехать. Причём сама предложила Белоруссию. Говорит, очень близкая подруга приглашает переехать к ней.

– Это тётя Тася, Таисия Яновна. Раньше они с мужем жили в соседнем районе. Она часто у нас гостила. И я в детстве к ним ездил. До сих пор помню игрушки, которые она мне дарила. Несколько лет назад переехали в Белоруссию. Недавно потеряла мужа. Детей у них не было. Осталась теперь совсем одна. У неё там дом хороший, хозяйство налаженное.

– Точно, мама твоя так же всё и описала. На следующий день я её сам проводил до вокзала. Билет мы купили по паспорту Дарьи. Хотя белорусы на границе особо не проверяют, но подстраховаться не мешало. Насчёт банковской карточки ты знаешь, а квартплата уже давно перечисляется с её пенсии. Живёт она сейчас в Гомельской области, в Октябрьском. Да, твою метрику и диплом о высшем образовании мама передала мне. Это пакет, где ещё какие-то семейные фотографии. Завтра Андрей даст ей телеграмму, что всё в порядке.

– Нет, мамину фамилию лучше не светить. Пусть на фамилию хозяйки дома пошлёт.

– Не волнуйся, мы и это учли. А фамилия маминой подруги… эх,.. ягодная такая…

– Крыжовская.

– Сергей, ну и молодчина же ты. Точно, Крыжовская.

– По-моему, недавно я её во сне видел. Учитель, а можно отсюда денежный перевод сделать?

– Конечно, с почты можно.

– Я хочу ей денег на расходы выслать и чтоб себе телефон купила. Тогда можно созвониться с ней. И ещё один телефон нужен мне. У вас тут можно сотовый купить?

– Конечно, можно. Я же завтра в райцентр еду. Перевод сделаю и телефон тебе куплю. Да, телефон – это здорово.

– Боюсь только, что с телефоном мама может и не справится. У неё никогда сотового не было. Я, дурак, никак ей не мог подарить. Правда, звонил ей домой регулярно. Если долго не приезжал к ней, звонил в неделю один-два раза. Вот она и привыкла к такому общению. Но сейчас я думаю, что надо было общаться чаще.

– Ты не волнуйся. Ещё можно наверстать упущенное. А с телефоном если не справится, то думаю, в посёлке найдётся кто-нибудь. Помогут. Вот увидишь.

– Учитель, а как вы организовали так быстро приезд Афанасия Христофоровича?

– Это не мы. Это Викентий к нему в клинику пошёл. Я с ним по телефону говорил.

– А может не стоило ему звонить, вдруг его телефон тоже прослушивается.

– Ты прав. Но у нас есть договорённость: в экстренных случаях я посылаю ему «эсемеску» с рекламой книги. А он перезванивает с «чистого» телефона. Такого конспиратора как Викентий свет не видывал. Он ещё в детстве хотел стать сыщиком, был помешан на детективах. Но в жизни всё иначе. Стал математиком. Кстати, это он меня к вам в институт сосватал.

– Вы жалеете об этом, Учитель?

– Нисколько. Это были хорошие годы. Я всех вас, моих студентов, с радостью вспоминаю. Так вот. Викентий когда услышал, что ты без сознания, то сразу же решил ехать в клинику. Я только успел сказать ему, что за доктором могут следить. «Не учи учёного», – кричал он мне в трубку. В приёмной он наплёл какую-то ахинею секретарше насчёт строительства нового корпуса для клиники и прорвался в кабинет к директору. Афанасий Христофорович не сразу понял, о каком строительстве идёт речь. Но Викентий оставил ему записку и ушёл. Ну, а доктор всё сделал как надо. Велел своему шофёру отвезти себя в Академию наук. Шофёра отпустил. Викентий ехал за ними. Говорит, никакой слежки не было. А потом они созвонились, и он привёз доктора к станции. Приехать к нам домой обещал позднее. Сказал, дела. Ну, а дальше – мы.

– Но это же целая эпопея! – воскликнул Сергей. – Скольким же людям я обязан своей жизнью и здоровьем?

– Ты прав. Но и люди тебе обязаны.

– Чем же они мне обязаны, Учитель?

– Сам подумай. Тебе помогли, и ты испытываешь вполне понятное чувство благодарности. Но есть и другое: люди, объединяясь против зла, помогают и себе тоже. Когда охранник на рынке узнал, какая опасность мне грозит, то помог мне скрыться. Не каждый может противостоять открыто, как это сделал ты. Но посмотри: сколько людей тебе помогло. Поэтому не только ты им обязан, но и они тебе обязаны. Их помощь – это не только доброта, но и продолжение начатой тобою борьбы против бандитизма и насилия. Такое ведь может случиться с каждым из нас.

– Да, но только сейчас понимаю, насколько я был далёк от таких обстоятельств в жизни. Мне даже казалось, что я хорошо живу, что вокруг меня родные и друзья. А ведь из них только один пришёл меня проведать, и то, его об этом жена попросила. А тесть ни разу не был.

– Сергей, я вижу, что ты многое переоценил в своей жизни. Это очень непростая коллизия. Если хочешь – мы её обсудим. Но не сейчас. Тебе надо побольше спать и отдыхать. Здоровье важнее.

– Да, да, конечно. Я ещё подумаю над всем этим, расставлю всё по своим местам. Но очень, очень хочется с вами обсудить всё это.

– Вот и отлично. А меня ждёт работа. Надо нашу живность накормить и напоить. Ну и всё прочее. Отдыхай. А ты, Джим, веди себя хорошо. Не мешай Серёже.

– Учитель вышел из комнаты, а Джим помахал ему хвостом.

О пушкинской поэзии

Сергей включил телевизор. Показывали какой-то триллер. Инопланетяне гнались за хорошими парнями, какие-то непонятные супермены совершали головокружительные трюки, взрывались дома, десятками гибли люди… И вдруг появилось улыбающееся лицо годовалого карапуза, который, видимо, получал удовольствие от происходящего на экране. Сергей даже не сразу понял, что это – реклама. Переключил канал. Здесь тоже коварные «плохиши» плели коварные замыслы против наивных «лохов». Одного из них преследовали, поймали и начали мучить откуда-то возникшими средневековыми орудиями пыток. Кровь потекла рекой. Но в последнюю минуту появились героические спецслужбы… Сергей выключил телевизор. А ведь если его поймают, то… А вдруг об отсутствии академика стало известно его врагам? Надо поговорить об этом с Учителем. В комнату вошла Дарья Георгиевна.

– Серёженька, как ты себя чувствуешь?

– Вполне прилично. Вот телевизор смотрел.

– Я тебе травяной настой принесла. Вот это до вечера надо по глоточку выпить. Мы его сами пьём. Для здоровья.

– Спасибо, Дарья Георгиевна. Скажите, а Андрей не звонил? Нет ли новостей?

– Есть, Серёженька, есть. Дима с ним разговаривал. Вот он скоро закончит свои дела и придёт. А я знаю только, что всё в порядке.

Сергею захотелось встать и походить. Но он вспомнил своё обещание соблюдать режим. Так и быть, ещё завтра полежу и с меня хватит, решил он. Спать уже не хотелось. Ну что же, надо свыкаться со сложившейся ситуацией. Ведь он у хороших и настоящих людей. Но какое-то тяжёлое беспокойство не покидало его. Сначала он не понимал его причины. В больнице он был вынужден постоянно быть начеку. Решать разные проблемы. Его целью было вырваться на свободу. Он добился этого. А здесь? Да, здесь от него уже ничего не зависит. Понятно, что на какое-то время надо затаиться. Над его головой нависла смертельная опасность, не миновала она и близких ему людей. Сколько времени ждать? Этого никто ему не скажет.

Но беспокойство не только от неизвестности. За время болезни он узнал и прочувствовал так много, что ему теперь постоянно хотелось дотянуться до смысла, до сути всего этого. Каким вот образом академик увидел связь между долголетием и какими-то обычаями? А есть ли такие связи между событиями в его жизни? Да и в целом, – в жизни других людей? Есть ли какая-то связь между далёкими от него событиями и его жизнью, его судьбой? И вообще, есть ли какая-то сущность во всём этом или всё – чистая случайность? Могло ли такое случиться с ним, живи он в другой стране? Мысли роились в его голове, не давали ему покоя. Может почитать чего-нибудь?

Сергей встал и подошёл к книжным полкам. Здесь, видимо, располагались книги по русской поэзии, разложенные по векам: XVIII, XIX, XX. Вот это да! Сколько же разных фамилий! Глаза разбегаются. Почти половину из них он видит впервые: Тредиаковский, Апухтин, Каменев, Антокольский, Кантемир, Веневитинов, Языков, Хармс, Давыдов, Введенский, Хлебников… Он сразу подумал, что его уверенность в знании русской поэзии сильно поколеблена. Там, где стояли книги поэтов ХХ века, большая часть была ему вообще неизвестна. Неужели Учитель всё это читал? Зачем так много книг? Что же взять для чтения? Нет, не будет он гадать. Лучше почитать Пушкина. Сергей взял книгу и лёг в постель. Открыл любимую с детства «Сказку о царе Салтане» и в его ушах зазвучала бесподобная рапсодия пушкинского стиха. Дойдя до эпизода…

В синем небе звёзды блещут,

В синем море волны хлещут…

…он вспомнил, что читал его то ли в третьем, то ли в четвёртом классе на школьном утреннике. На его лице появилась улыбка и не исчезала до конца «Сказки…»

Чтение увлекло и полностью поглотило его внимание. Он даже не заметил, как в комнату вошли сначала Джим, открывший лапой дверь, а за ним и Учитель. И только когда Джим положил голову на постель, магия «Сказки…» отпустила его.

– Ты извини нас, Сергей, – сказал Учитель, – я ничего не могу поделать с этим нахалом. Он на меня даже лаять начал, когда я ему запретил подниматься к тебе.

– Что вы, Учитель, Джим ведёт себя очень тихо, не мешает спать. Он всё понимает. Я даже скучать без него начал.

– Да, вы теперь не разлей вода. А что именно ты так увлечённо читал? Вижу, что Пушкин, но вот…

– А, это, – Сергей смутился, – «Сказка о царе Салтане». Я её очень люблю ещё с детства.

– Я тоже её люблю. Она звучит как-то особенно. Как радостная музыка.

– Да, верно. Но я не могу сказать словами…

– Я тоже не могу… Трудно сказать словами… ну, как… освещённый солнцем ручей, что ли…

– …да, да, журчит как ручей на опушке летнего леса. – воодушевлённо продолжил Сергей.

– Удачное сравнение, – сказал Учитель, – ты, Серёжа, просто молодец.

– Действительно, в ней много света и радости. А какой юмор… Сейчас, когда читал, у меня было такое ощущение, как на больших качелях… Эх, как бы мне хотелось сочинять стихи, радоваться им, не думать, как Пушкин, ни о чём плохом…

– Ну, скажем так, Пушкину тоже приходилось думать о плохом. И чем старше он становился, тем больше.

– Да, да, я помню: эти проблемы с женой… с завистниками…

– Главные проблемы были в отношениях с властью. Мы сейчас, если хочешь, вернёмся к этому. Но я хочу тебе сказать, что разговаривал с Андреем. Доктора он довёз благополучно. Буквально завтра-послезавтра узнает все подробности о нашем деле. Сам понимаешь у кого. Он уже послал телеграмму в Белоруссию о твоём освобождении. Говорит, что, кроме перевода, можешь написать маме письмо, но адресовать, конечно, подруге. Вот в письме и напиши подробно о том, как вы будете переговариваться и что для этого она должна сделать. Такие, вот, дела.

– Учитель, а не смогут ли эти бандиты узнать об отсутствии академика? И ещё. Вдруг мама рассказала о письме подруги, где она приглашает её переехать, кому-то из своих знакомых?

– Ну, насчёт твоей мамы можешь не беспокоиться. Я тоже спрашивал, кто ещё знает о приглашении. Она ответила, что тогда переезд ей казался невозможным. Поэтому об этом ни с кем не говорила. Только тебе сказала о приглашении, да и то – вскользь. А насчёт отсутствия доктора узнаем всё в точности от Андрея дня через три-четыре. Да, а ты сам жене не рассказывал о письме из Белоруссии?

– Нет, у них с мамой напряжённые отношения, и я стараюсь в это не влезать, иначе, как пишут в технике безопасности, «убьёт». Это была моя самая большая проблема в жизни.

– Понятно. Так, я завтра поеду в район, и из банка пошлю перевод. Надо будет узнать: лучше в валюте или рублями. Да, и тебе телефон куплю.

– У меня только валюта. Но если узнаете, что в рублях лучше, то тогда поменяйте. Ладно?

– Не беспокойся. Я всё сделаю. Как видишь: всё идёт нормально, реальных угроз нет. Давай лучше говорить о Пушкине, о стихах, о поэзии.

– Я вот тут думал, как Афанасий Христофорович заметил связь между обычаями и долголетием.

– Ну, на то он и великий учёный, чтобы видеть то, что не дано многим. Но если продолжить эту тему, то могу сказать тебе следующее. Многие, очень многие люди, пройдя некий барьер в своей жизни, хотели бы вернуть времена их отцов и дедов.

– Я думаю, это творческих людей не касается. Вот у Пушкина мы такого не найдём.

– Найдём, ещё как найдём…

– А знаменитое: «Во глубине сибирских руд храните гордое молчанье, не пропадёт ваш скорбный труд…», ну, дальше вы знаете. Ведь это же о борьбе, о свободе, как сейчас бы сказали, о демократии…

– Да, да, ты, конечно же, прав. Но есть более поздние тексты несколько другого содержания. – Учитель пошёл к книжным полкам и принёс другой том.

– Это из поэмы «Езерский». Тут он пишет вначале, что аристократическая молодёжь презирает славу отцов и вращается в обществе людей, с которыми наши деды не стали бы общаться. А дальше, вот, послушай:

VII. Я сам – хоть в книжках и словесно Собратья надо мной трунят – Я мещанин, как вам известно, И в этом смысле демократ. Но каюсь: новый Ходаковский[13], Люблю от бабушки московской Я слушать толки о родне, Об отдалённой старине. Могучих предков правнук бедный, Люблю встречать их имена В двух-трёх строках Карамзина. От этой слабости безвредной, Как ни старался, – видит бог, – Отвыкнуть я никак не мог.

VIII. Мне жаль, что сих родов боярских Бледнеет блеск и никнет дух. Мне жаль, что нет князей Пожарских, Что о других пропал и слух, [Что их поносит шут Фиглярин], Что русской ветреный боярин Теряет грамоты царей Как старый сбор календарей, Что исторические звуки Нам стали чужды – хоть с проста Из бар мы лезем в tiers-étât, Хоть нищи будут наши внуки, И что спасибо нам за то Не скажет, кажется, никто.

IX. Мне жаль, что мы, руке наёмной, Дозволя грабить свой доход, С трудом ярем заботы тёмной Влачим в столице круглый год. Что не живём семьёю дружной В довольстве, в тишине досужной, Старея близ могил родных В своих поместьях родовых, Где в нашем тереме забытом Растёт пустынная трава; Что геральдического льва Демократическим копытом У нас лягает и осёл: Дух века вот куда зашёл!

– Для меня это очень неожиданно. Можно, я ещё раз глазами пройдусь. Прямо не верится. – Сергей взял том и начал перечитывать поэму. Учитель внимательно наблюдал за ним.

– Такое ощущение, что о нашем времени написано. Но, честно говоря, Учитель, тут не всё понятно. Разве Пушкин – мещанин? И о демократии что-то… Что это за Ходорковский[14]…

Учитель рассмеялся.

– Ты перепутал буквы. Ходаровский – современник Пушкина. А настоящие его имя и фамилия – Адам Чарноцкий. Он раскапывал курганы под Новгородом, написал несколько серьёзных работ по истории. А вообще, ты правильно подметил. Здесь достаточно аналогий с нашей современной историей.

– Это здесь, где он пишет: «Мне жаль, что мы, руке наёмной, / Дозволя грабить свой доход, / С трудом ярем заботы тёмной / Влачим в столице круглый год»?

– Да. Владельцы усадеб оставили их наёмным управляющим и уехали в город. Разрушается национальный уклад жизни. Ведь каждая усадьба – это не только штаб, откуда руководили сельским хозяйством, но и некий национально-культурный центр, основа самоидентификации нации. Здесь есть некий руссоизм, проявляемый Пушкиным.[15]

– А можно яснее?

– Это очень важная тема, требующая отдельной беседы. И она у нас ещё впереди. А если коротко… – Учитель сделал паузу. – Что есть малая родина для городского жителя. Для него Россия, особенно в крупных городах – это прежде всего люди. Родители, друзья, знакомые, соседи, учителя, одноклассники, однокурсники, коллеги. Причём зачастую люди разных национальностей и вероисповеданий, приехавшие со всех концов огромной России…

– Я не совсем согласен. Для меня Россия – это и бабушкин дом с садом, и игры, в которые я играл с ребятами, и речка, где я купался, и лес, куда я ходил за грибами, и животные, за которыми я ухаживал…

– Браво! Ты сказал то, что я хотел добавить. Для живущего вдали от большого города самым сильным ощущением своей малой родины является чувство целостности: природа, земля, особые, диктуемые землёй, трудовые заботы, надежды, обычаи, свои песни, праздники, говор, развлечения, уклад. Вот об этом ощущении земли и пишет Пушкин.

А в городе всё иначе. В частности, тщетные попытки стать новоявленными «бизнесменами». В это же время в Европе и Америке уже действовали парламентские партии. Символом демократической партии США является осёл. Вот этот самый осёл «бьёт своим демократическим копытом по геральдическому льву». Изображение льва можно найти на многих аристократических гербах, в том числе и на малом геральдическом гербе Романовых. Здесь Пушкин предупреждает: «демократический дух века бьёт копытом» по самодержавию, по аристократии России во главе с её лидером – царём.

– А откуда Пушкин знал о символе демократической партии США?

– Точно сказать не могу. Но думаю, что из прессы. В Английском клубе Петербурга лондонские и нью-йоркские газеты лежали в свободном доступе. В 1828 году эта партия пришла к власти, и её лидер, президент Эндрю Джексон, использовал изображение осла как символ в предвыборной компании. А поэма написана Пушкиным в 1832 году.

– Значит Пушкин внимательно следил за событиями в мире?

– Конечно. Ведь он жил в очень бурную эпоху, когда страны Западной Европы революционным путём устанавливали буржуазную демократию: парламент, незыблемость права частной собственности, в общем, сам знаешь.

– Ну, да, ради демократии рубили головы королям, императорам и аристократии.

– Головы рубили не только королям, но и друг другу. Вспомним, хотя бы, гражданскую войну в США 61–65-х годов XIX века. Народу тогда погибло много. Так вот, по поводу мещанства Пушкина известно следующее: критик Фаддей Булгарин написал в «Северной пчеле» клеветническую статью о том, что прадеда Пушкина, негра Ганнибала, купили за бутылку рома, что сам Пушкин не аристократ, а обыкновенный мещанин. Это очень сильно задело Пушкина. В ответ на это он написал стихотворение «Моя родословная», где описал своё аристократическое происхождение. Друзья отсоветовали его публиковать, но оно разошлось по России в рукописном варианте.

– А можно его прочитать?

– Конечно. Вот в этом томе. – Учитель передал книгу Сергею и с интересом стал ждать его оценки прочитанного.

– Непонятно, почему в этом стихотворении он опять объявляет себя мещанином.

– Это очень интересный литературный приём. Пушкин воспользовался строками из стихотворения Пьера-Жана Беранже[16] в качестве эпиграфа. Называется «Я – простолюдин». Его русский перевод был хорошо известен в России. Дело в том, что Беранже недолгое время подписывал свои стихотворения «де Беранже», чтобы его не путали с однофамильцами. И хоть по происхождению Беранже не аристократ, его отец каким-то образом добился разрешения писать фамилию с аристократической приставкой «де». Так вот, Беранже – певец простых людей, певец низов – в своём стихотворении пишет, что приставка «де» – это чванство, что он, в отличие от дворян, не предатель родины, не разжигатель гражданских войн, не бандит, грабящий народ.

– Но ведь у Пушкина совсем другое, он поддерживает аристократию. Пишет, что я – мещанин, но мои предки дружили с таким-то царём, верно служили такому-то царю, были казнены таким-то царём и т. д.

– Правильно. Служить царю, означало служить России. Здесь идеализируется старая аристократия. Ведь она руководила Россией, создав самое могущественное государство в Европе. В те времена, как говорила Екатерина Великая, ни одна пушка в Европе не могла выстрелить без ведома России. Но идеал в форме служения Родине был попран, и Пушкин задевает некоторые могущественные фамилии, которые по древности и происхождению значительно уступали роду Пушкиных и думали больше о собственной выгоде. Разразился скандал. Дай-ка твой том. Вот что Пушкин пишет:

Не торговал мой дед блинами

Не ваксил царских сапогов,

Не пел с придворными дьячками,

В князья не прыгал из хохлов…

– Это… что, вот так получали дворянство?

– Да. И довольно часто. Так вот, чтобы избежать скандала, Пушкин написал главному полицейскому России – графу Бенкендорфу, письмо, в котором объяснил мотивы своего поступка. Ведь он задел скопом могущественных князей и графов: Меншиковых, Кутайсовых, Разумовских и Безбородко. И скандал замяли.

– А что значит: «из бар мы прыгаем в тиехэта (tiers-étât)»? – Сергей с трудом произнёс французскую транскрипцию.

– Эти слова означают третье сословие, т. е. буржуазия. Пушкину не нравится молодая аристократия, пытающаяся подражать купцам, мануфактурщикам, банкирам… Попытки заняться, как мы бы сказали, бизнесом, рано или поздно разоряют аристократию, следующие поколения беднеют, род хиреет и уходит в небытие.

– Но это же средневековая точка зрения.

– Да, если судить только по этим стихам, то политические симпатии Пушкина на стороне аристократии. Но я не стал бы абсолютизировать эту пушкинскую точку зрения. Ему претят прежде всего три вещи: потеря дворянством чести, то есть нравственных устоев, во имя наживы, последствия революции и отрыв от земли. Ведь каждая помещичья усадьба – это целый мир, отрыв от которого равносилен отрыву от корней. И Пушкин не хочет в этом участвовать, объявляя себя мещанином, то есть простым обывателем.

– Но в Европе не побоялись это всё порушить и совершить одну революцию за другой.

– Да, и правильно сделали. Там буржуазия и часть крестьянства уже настолько разбогатела и развилась, что момент для революции созрел. Но даже при таких условиях европейцы потратили на это столетия. А теперь представь, что могло бы произойти в России, если б слабая и неразвитая буржуазия и большинство населения – крестьянство – эта веками порабощённая, неграмотная, униженная часть населения, сразу получила бы свободу и право на собственность.

– Ну, слова о беспощадном народном бунте я помню. В школе ещё «Историю Пугачёва» учили.

– Посмотри, есть в той книге «Капитанская дочка»?

– Да, есть.

– Дай-ка сюда. – Учитель начал что-то искать в томе. – Вот, слушай. «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка – полушка, да и своя шейка – копейка». Это слова самого Пушкина из не включённой в основную редакцию «Пропущенной главы».

– Учитель, вы говорите как убеждённый противник революции.

– Быть противником революции – значит быть противником землетрясения, цунами или вулканического извержения. Я хочу сказать, что революция происходит вне зависимости от чьей-либо воли. В обществе накапливаются негативные силы и происходит взрыв. Остановить его никто не может. Другое дело, что революцию можно потопить в крови. Такое тоже было в истории. Но если народное недовольство продолжается, то революция обязательно повторится в той или иной форме.

– Значит, Пушкин не понимал, что революция неизбежна. Почему же он называет её «бессмысленным бунтом»?

– Россия была способна тогда только на бунт и террор. А между бунтом и революцией есть большая разница. Бунт – это внезапная массовая месть, это тотальное уничтожение, грабёж и убийство. Но при бунте власть обычно удерживает свои позиции. А настоящая революция, включая в себя многие стороны бунта, долго созревает в недрах общества, выдвигает скрытых и публичные лидеров, появляется программа действий и средства осуществления.

– А распад Советского Союза – это революция или бунт?

– Раньше я думал, что революция, но, прочитав признание, сделанное Горбачёвым в 2000 г…. Это заявление было сделано в Стамбуле, в Американском университете. Поэтому я начал думать совсем в другом направлении.

– А в чём он признался?

– Он признался в том, что с молодых лет вместе с женой мечтал уничтожить коммунизм.

– И такой человек стал Генеральным секретарём ЦК КПСС!?

– Ну, о подноготной этого «чуда» ещё не скоро станет известно. Однако мы с тобой отвлеклись.

– Верно. Начали с поэзии, а говорим о революции.

– Я рад, что так получилось. Потому что это отвлечение говорит о силе поэзии, её воздействии на жизнь человека. Это всегда происходит тогда, когда имеешь дело с настоящим искусством. Порой читаешь стихи о любви, а думать начинаешь то об устройстве мира, то о человеческой сущности вообще…

– Со мной тоже так бывает, особенно когда читаю великих поэтов.

– Сергей, мне сейчас надо отойти по хозяйственным делам. Через часок вернусь и продолжим. А ты пока отдохни.

– Хорошо, Учитель. Попытаюсь вздремнуть.

Об Александре Пушкине

Учитель вышел, а Сергей попытался заснуть. Но сон не шёл. Разговор о тяжёлой судьбе великого поэта очень подействовал на него. Ему казалось, что он хорошо понимает, что значит – быть под колпаком. Учитель отсутствовал недолго, и вскоре разговор возобновился.

– Вообще, говоря о великих людях, надо помнить, что у них многое, очень многое в духовной сфере происходит иначе, чем у нас с тобой, – сказал Учитель. – Мне кажется, что за прожитые им недолгие годы Пушкин прошёл путь развития человека преклонных лет.

– Наверное поэтому и мировоззрение его сильно изменилось.

– В целом, у Пушкина оно мало изменилось.

– Но всё же мировоззрение Пушкина противоречиво, – сказал после некоторой паузы Сергей.

– Я мог бы с тобой согласиться, но сначала прочитай вот это стихотворение, написанное за несколько месяцев до смерти поэта.

(Из Пиндемонти)

Не дорого ценю я громкие права,

От коих не одна кружится голова.

Я не ропщу о том, что отказали боги

Мне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать;

И мало горя мне, свободно ли печать

Морочит олухов, иль чуткая цензура

В журнальных замыслах стесняет балагура.

Все это, видите ль, слова, слова, слова.[17]

Иные, лучшие, мне дороги права;

Иная, лучшая, потребна мне свобода:

Зависеть от царя, зависеть от народа -

Не всё ли нам равно? Бог с ними.

Никому

Отчёта не давать, себе лишь самому

Служить и угождать, для власти, для ливреи

Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно в восторгах умиленья.

– Вот счастье! вот права...

Пока Сергей читал, Учитель, откинувшись в кресле и закрыв глаза, медленно и задумчиво поглаживал по голове подошедшего к нему Джима.

– Я знал когда-то это стихотворение, – сказал, наконец, Сергей. Но тогда я не задумывался над ним.

– А что ты думаешь сейчас? – спросил Учитель.

– Ну, здесь всё иначе, чем в предыдущих стихах. Здесь говориться о таких вещах, о которых можно лишь мечтать.

– Вот тут я с тобой полностью согласен. Ты уловил самое главное. Действительно, здесь уже нет идеализации старой аристократии. Любая власть, и царская, и народная (выражаясь буржуазным языком – парламентская) для Пушкина одинаково неприемлемы. Он видел, что самодержавию в Европе приходит конец. Но что взамен? Власть, выбитая из рук самодержцев – Людовиков, Карлов, Наполеонов, переходила в руки земельной и промышленной олигархии. Для народов и в передовой Англии, и во Франции тяготы жизни легче не стали. И Пушкин во многом интуитивно это чувствовал.

– Почему интуитивно?

– Это характерно для гениев. Ведь интуиция – это достижение некой истины, но не последовательно поднимаясь по ступенькам логического размышления, а как бы прыжками через очередную ступеньку.

– А свобода слова?

– Для этого достаточно прочитать два-три тома из «Человеческой комедии» великого Оноре де Бальзака[18]. Он же был современником буржуазных революций 30-х годов 19 века. И камня на камне не оставил от показной свободы «новой» прессы.

– А что же тогда остаётся? Повторить выступление декабристов?

– В советское время некоторые исследователи писали, но широко не афишировали, что декабрьское выступление было подготовлено при активнейшем участии масонской ложи в России. Какое-то время Пушкин и сам в неё входил и понял ей цену. Именно масоны взяли за образец «пронунциаменто» – испанскую революцию 1820–1823-х годов.

– Испанская революция в России?

– Вот именно. Её лозунг – «За народ, но без народа».

– То есть как?

– А так, что армия совершает переворот, а впоследствии к нему присоединяется гражданское население. Грубо говоря – военный путч. Ты же знаешь, что по этой схеме в Латинской Америке, Азии и Африке в ХХ веке было совершено десятки переворотов. Кстати, и в Греции тоже.

– Понятно. Но думаю, что в России XIX века это было невозможно.

– Особенно при Николае I.

– Ну да, конечно. Контрразведка Бенкендорфа головой шефа отвечала за нераскрытый заговор, – улыбнулся Сергей, чувствуя, что разговор его сильно увлёк.

– Эх, напрасно ты иронизируешь. Под Бенкендорфом ходили все.

– Почему?

– Да потому, что он владел главным – конфиденциальной информацией. Мы, по сравнению с ним, просто Незнайки[19] какие-то. Ведь он знал о Пушкине, да и о всей России, включая самого Николая I, буквально всё.

– Но мы же говорим о мировоззрении Пушкина, о поэзии, в конце концов.

– Именно так. – Учитель пошёл к полкам и вернулся с какой-то старой книжкой в руках.

– А теперь послушай, что пишет выдающийся историк русской литературы Павел Елисеевич Щёголев. «Начальник III Отделения, он же шеф корпуса жандармов ежегодно докладывал царю отчёт по своему учреждению в форме „Обозрения расположения умов и некоторых частей государственного управления“. Такой отчёт был представлен Николаю Бенкендорфом и за 1837 год. В нём находим и краткое сообщение о смерти Пушкина, которое даёт окончательный взгляд на Пушкина, подытоживая, так сказать, отношения III Отделения и царя, конечно, к поэту. Приведём эту часть отчёта, хранящегося в настоящее время в Москве, в архиве внешней политики и революции (л. 61 об. – 62 об.). Ни одна деталь отношений III Отделения не должна исчезнуть для потомства.

“В начале сего года умер, от полученной на поединке раны, знаменитый наш стихотворец Пушкин. Пушкин соединял в себе два отдельных существа: он был великий поэт и великий либерал, ненавистник всякой власти.

– Осыпанный благодеяниями государя, он, однако же, до самого конца жизни не изменился в своих правилах, а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных.

– Сообразно сим двум свойствам Пушкина, образовался и круг его приверженцев: он состоял из литераторов и из всех либералов нашего общества. И те и другие приняли живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина;

– собрание посетителей при теле было необыкновенное;

– отпевание намеревались давать торжественное;

– многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в Псковской губернии; наконец, дошли слу<