Глава одиннадцатая, в которой Кьяра покупает весьма дорогую вещь

До памятного перевала они добрались без приключений и разговоров; Ораха пребывал в своем собственном мире, где слова были не нужны, Амадею было о чем поразмыслить, Кьяре Мильфлер тоже, а орк был попросту неразговорчив.

Через перевал, где им пришлось пережить несколько неприятных часов, Цатх и Амадей решили не ехать; лучше провести несколько лишних дней в пути, чем еще раз оказаться рядом с Матушкой Порчей. На вопрос спутницы, чем им настолько не угодила короткая дорога через горы, что они тащатся в объезд, они отговорились чем-то вроде «тропу размыло, не стоит рисковать».

Воспользовавшись тем, что спутники уже достаточно опередили их, Амадей подъехал к Кьяре, которая явно не торопилась и чуть ли не придерживала поводья.

-Послушай, я еще вчера хотел спросить тебя… Ты так простилась с братом, что он потом тебе вслед как побитый пес глядел. А ведь ты не хуже меня знаешь, что Ставрос гордится тобой, и любит тебя. Тебе не кажется…

-Не кажется. – Отрезала девушка. – Лучше бы он уважал меня и ценил, как равную. Чтоб ты знал, я за него перед родителями с двенадцати лет отвираюсь! Одну половину его подружек в своей комнате прятала, а вторую через черный ход выпроваживала! А уж сколько раз он через мое окно домой возвращался, и не сосчитать. Кобель. – Припечатала Кьяра и ненадолго замолчала.

-И после всего этого он вздумал мне мораль читать! - Не выдержав, взорвалась она. - Мол, как я могла быть такой дурой, чтобы одной в дом к Вермисам ходить. А еще сказал, что я могла бы и не устраивать представлений, выйти за Диккона и прибрать его к рукам еще до того, как свадебные колокола отзвонят. И вить из него – ну, не веревки, но уж шнурки точно!

-И жила бы себе преспокойно, делала, что вздумается - замужним-то дамам много что с рук сходит, не то что девицам на выданье… муж бы тебе в рот заглядывал, а его мамаша и дорогу к твоему дому забыла, уж об этом бы мы позаботились, - проговорил Амадей, понимая, что ничего более умного Ставрос сказать не мог.

-Вот-вот, слово в слово. – Скривилась девушка.

-А чего ты ждала, скажи на милость? Я знаю Ставроса вполовину меньше твоего, но чтобы он философски принял скандал, в который ты впутала дом Тавма – не фыркай, так оно и есть, - вот на это я бы уж точно не рассчитывал.

Кьяра с деланным безразличием пожала плечами.

-Ну и наплевать.

-На что именно? – Амадей ехал рядом с девушкой, глядя куда-то вдаль. – Не спеши с ответом. Дорога займет самое малое две недели, так что у тебя есть время на все мысли, что ты не успела подумать после того, как вышла из
ратуши.

-Я боюсь их думать. – Тихо ответила Кьяра. – Все это кажется мне дурным сном. Даже ты. И надо только еще немного потерпеть, и я проснусь в своей кровати… мама войдет ко мне, по обыкновению выговаривая за брошенное платье, растворит ставни. Я встану, обниму ее, выгляну в окно - посмотреть погоду - и увижу, как по улице несут даму Вермис в гробу.

-Хорошее начало дня. – Амадей присмотрелся к спутнице – прежде он не чувствовал такой обиды, видимо, была спрятана слишком глубоко.

-А ты что же, ждешь от меня веселых дорожных песенок? Ты всю мою жизнь спутал одним рывком, как негодные нитки! – В голосе Кьяры звенели обида, недоумение и недовольство. – Явился как хогмен из сказки – весь из себя, да еще и с королевской грамотой, раз-два и готово! Госпожа Мильфлер, извольте пожаловать во дворец. Выдернул меня как нитку из основы, я и пикнуть не успела…

Амадей крепко взялся за луку седла Кьяры и наклонился к девушке так близко, что мог пересчитать едва заметные веснушки на ее скулах.

-Так может, мне отправить тебя обратно домой? Чтобы ты, как следует, насладилась сочувствием ближних, как перепелка на вертеле – медленным огнем? Будешь ныть и жаловаться – я так и сделаю, Кьяра Мильфлер, и отправлюсь искать себе другого декоратора.

Девушка растерянно молчала, глядя в темно-красные, злые глаза альбиноса, остановившиеся прямо напротив ее собственных.

-Ты сама, еще до моего предложения отказалась от своего имени. Эту нитку ты сама выдернула. Мне осталось только подобрать ее с пола, куда ты ее уронила. Я умею видеть в грязи, все-таки сын старьевщика. – Напомнил Амадей, отстраняясь. – Вот что, Кьяра. Сделай милость – передумай все свои плохие мысли до того, как мы въедем в Трискелион. Столица кислых физиономий не любит. Где твой кураж? С таким настроем надо было за Вермиса замуж идти. Верни мне ту, которая хотела танцевать со зверями в лесу. Да поскорее.

Амадей пришпорил коня и оправился догонять опередивших его спутников, оставив Кьяру в одиночестве. Однако уже через пару часов она поравнялась с ними и более не отставала.

Они провели в пути уже неделю. С каждым днем весна все смелее шагала по земле; она забирала часы у ночи и отдавала их дню, хватала серые тряпки туч, протирала ими небо и отшвыривала прочь, суровым гребнем расчесывала древесные кроны до первых брызг зеленой крови, вышептывала из-под земли молодую траву. А в ледяном флаконе у нее за пазухой дожидался своего часа сладкий яд, собранный по капле неведомо где; она выльет его во все колодцы и источники на исходе апреля, чтобы всякий живой в мире обезумел от стука своего сердца и заметался в поисках такого же шалого существа.

Ветер теплел с каждым часом, небо разворачивалось свитком темно-голубого бархата, и на пригорках уже трепетали от собственной дерзости цветы, которые Кьяра называла слезами зимы, а Ораха – лепестки-леденцы. Дорога уводила их вглубь острова, дальше от побережья, вдоль гор.

Амадею без видимых причин с утра было не по себе; едва дотянув до полудня, он понял, что более не в силах делать вид, что ничего не происходит. Привстав на стременах, он раскинул руки, вдохнул полной грудью, открыл глаза по-настоящему и посмотрел в сердце мира – и чуть не захлебнулся от тревоги, плеснувшей ему в лицо порывом горького ветра.

-Остановимся. – Он натянул поводья, не слушая возражений спутников.

-Амадей, самое большее через час мы будем в Каппио, - Кьяра не спешила спускаться с лошади. – Городок на три десятка домов, но уж лучше жесткие стулья в их харчевне, чем камни у дороги.

-Нам не надо в Каппио, - ответил Амадей, оглядывая спутников, - как хотите, только не туда.

-А чем он тебе не глянулся? – Удивилась девушка. – Захолустье, конечно, но мы туда не навек собираемся.

-Что, опять? – Цатх подъехал ближе к Амадею.

-Вроде того. – Ответил тот. – Не так сильно, но как посмотрю в ту сторону - так меня с души воротит. Найдем обходной путь?

-Почему нет. - Орк тронул коня. – За мной.

Они свернули с дороги в сторону, намереваясь проехать через поля и лес, и обогнуть город, не приближаясь к нему, не ступая на его землю. Спустя несколько часов пути тропа вывела их из леса к оливковой роще, за которой вновь показалась дорога, будто только их и поджидавшая. Однако через полчаса пути Амадей вновь остановился.

-Мы здесь уже были. Тут деревья даже для олив старые, я их запомнил. Цатх, похоже, мы вернулись туда, откуда свернули.

Вместо ответа орк подъехал к Кьяре, выдернул белую ленточку, продернутую через прорези в ее рукаве, и повязал на ветку, повыше. Потом он повернул коня и направил его вспять, в сторону моря. Спутники последовали за ним, поторапливаясь и не рассуждая. Еще пара часов галопом по дороге, а потом – по невесть откуда взявшейся тропе, путающейся под ногами и уводящей в поля, рысью по редколесью, шагом между крупными валунами, последний поворот – и вот они, подуставшие и растерянные, оглядывают все ту же рощу вековечных деревьев с серой морщинистой корой. В сгустившихся сумерках было еще видно, что на одной из веток повязана белая ленточка, и ветер треплет ее почем зря.

-Ходим кругами. – Цатх покачал головой. – Амадей?

-А я что? Может, попробуем запутать следы?

-Так ведь за нами не следят. – Подал голос Ораха. – Тут никого кроме нас, даже птиц не слышно, а они в это время поют как нанятые. От кого убегаем-то?

-От беды. – Цатх озадаченно нахмурился. – Амадей?

-Да не знаю я, что делать!

-А твой приятель?

-Он спит. - Амадей опустил голову. – Боюсь, на этот раз он прозевал момент, и толку от него в этот раз не будет. Так что решаем сами.

И тут же, без предупреждений, будто боясь, что еще неосознанное намерение может быть услышано, юноша поднял своего коня на дыбы, разворачивая его, и вонзил шпоры в черные бока. Он помчал, не разбирая дороги, поминутно поворачивая то вправо, то влево, прижимаясь к жесткой гриве – а за ним скакали его спутники, пытаясь не упустить альбиноса из виду. Они походили на потревоженную стайку птиц, взлетевших с дерева и мечущихся по небу в поисках спасения.

Но что неспешный шаг, что отчаянное бегство – все оказалось без разницы и без результата. Дорога вновь свернулась в невозможный узел и обернулась сама против себя. Взмыленные, хрипящие кони вынесли четверых всадников уже в ночь, все к тем же старым оливам, и Кьяра дрожащей рукой отвязала свою ленточку с дерева.

-Ну все. – Ораха мешком сполз с коня. – Как хотите, мне выдохнуть надо.

Он уселся прямо на землю, открыл флягу и глотал воду, дергая кадыком. Напившись, он вытер лицо рукавом и с тихим вздохом вытянулся на каменистой земле. Остальные также спешились, чтобы перевести дух.

-Не вышло. – Цатх раздраженно блеснул клыками.

Амадей глотнул из фляги, прикрыл глаза.

-Ага. Похоже, здесь для нас оставили только одну дорогу. И ведет она как раз туда, куда идти не стоит.

-Вы двое знаете явно больше, чем мы, - подал с земли голос музыкант. - Может, поделитесь?

-Я предпочел бы поделиться с вами чем-то лучшим, - ответил Амадей. – А придется вместе ехать в дурное место. Я, знаешь ли, их издалека чувствую. В прошлый раз мне удалось удрать, а сейчас не выйдет.

-Может, переночуем здесь? – Спросила Кьяра. – А поутру отправимся в Каппио… уж не знаю, за что ты его дурным местом назвал.

-Идет. Я туда на ночь глядя не поеду. – Кивнул Амадей. – Устроимся за валунами, с подветренной стороны.

Они расседлали лошадей, и Цатх отвел их к ручью, напиться; сложили из камней очаг и соорудили из веток и плащей навес от ночного ветра. Кьяра пошарила в котомках и попыталась сложить собранную снедь в подобие ужина. И только когда все уселись рядом с весело горевшим костерком, то почувствовали, что устали до дрожи в ногах. Удивительно, но как только они смирились с тем, что придется ехать в Каппио, их будто оставили в покое, прекратили изводить тягостной тоской, и никому даже не пришло в голову, что подобная умиротворенность сродни той, что испытывают приговоренные к казни – все определено и скоро закончится.

Ораха, едва успев прожевать свой кусок хлеба с сыром, прикорнул на земле и тут же тихо засопел. Кьяра клевала носом, Амадей поминутно протирал глаза; и только Цатх невозмутимо смотрел на огонь, пошевеливая длинной веткой угольки.

-Спите, - наконец сжалился он. – Толку от вас…

Совести у его спутников было небогато, и они не преминули воспользоваться орочьей добротой.

Проснулись все еще засветло, на голой земле не очень-то разоспишься; наскоро прожевали остатки ужина, запивая его водой из фляги Цатха, и, не особо торопясь, направились в сторону Каппио.

Городок уютно устроился в излучине небольшой реки, бегущей с гор; три десятка домиков вели хоровод вокруг колокольни, особняк здешнего нобиля грелся на возвышении, окруженный садом. Остатки крепостной стены, некогда защищавшей Каппио от алчных соседей, наполовину были разобраны жителями, наполовину попросту осыпались. Затянутые плющом, выщербленные руины могли разве что дать приют козопасу в жаркий полдень, или стать местом детских игр. Поравнявшись с этой зримой границей города, путники остановились. До города они доехали спокойно, не вспоминая о том, как их сюда привели, но теперь остановились, переглядываясь в нерешительности.

-Тихо как, - покачала головой Кьяра, - как на кладбище. И воздух нездоровый.

-Кьяра! – Оборвал ее Амадей. – Выбирай слова. Тем более здесь.

-Ну, не так уж и тихо, - пожал плечами Ораха. – Я слышу шаги, и плеск воды, и прочие звуки маленького города, вот только разговоров не слышу совсем. И еще… что-то постукивает, ровно так, звонко, будто козочка копытцами… - И он поцокал языком, обозначая ритм, слышный только ему одному.

-И что это может быть? – Кьяра озадаченно посмотрела на музыканта.

-Откуда мне знать, - пожал тот плечами.

-Надо ехать. – Цатх оглядел спутников. – Держитесь рядом.

И стоило им двинуться в сторону городка, как та сила, что привела их против воли, вновь дала о себе знать. Да так, что им пришлось изо всех сил сдерживать коней, чтобы не влететь в Каппио лихим галопом. Первого жителя они увидели, когда проезжали через уже вскопанные огороды, тянущиеся полосой вдоль остатков южной стены.

-Эй, любезный!.. – И Амадей подавился своим голосом.

Горожанин, по всей видимости, огородник, таскал воду из колодца, расположенного неподалеку. И все бы ничего, но воды он натаскал столько, что грядки превратилась в болото, а он, не замечая того, что бродит уже по щиколотку в грязи, выливал очередное ведерко в земляную жижу. Путники постарались объехать его стороной – выглядел огородник не лучшим образом; насквозь промокший, чуть ли не мхом поросший, с безумными вытаращенными глазами и очень уж серым лицом. И запах, окружавший его, не внушал доверия – так пахнет стоячее болото, в которое забрела корова, да там и околела.

-Он мертв, - Цатх сплюнул. – Недели две.

-Как мертв? – Кьяра ахнула. – Он же ходит, вы что?

-Для этого необязательно быть живым. – Амадей усмехнулся через силу. – Сама посмотри. У живых таких лиц не бывает.

Мертвец добрел до колодца, опустил ведерко за водой, потянул его наверх; он не обращал ни малейшего внимания на всадников. Полностью поглощенный своей работой, он не представлял для них опасности, разве что лошади забрызгали себе бока разведенной им грязью. Они продолжили свой путь, даже не обсуждая возможность свернуть и оказаться где-нибудь подальше; яснее ясного было, что так просто их не отпустят.

Следующий встреченный ими горожанин подрезал виноградник; дело нехитрое, хотя и требующее известной сноровки: резать не торопясь, не сплющивая лозу, не слишком укорачивать плечи, на которые придется по осени вся тяжесть гроздьев – ну, и еще соблюсти кое-какие правила. Если сделать все это один раз и оставить виноградник в покое до подвязки перед обильными апрельскими дождями – жди хорошего урожая. А если повторять обрезку раз за разом… и про урожай, и про сам виноградник можно забыть. Горожанин, такой же серолицый и отвратительно пахнущий даже на расстоянии, медленно, лениво кромсал кривым ножом ни в чем не повинную лозу.

-Что он будет резать, когда закончит с этими пеньками? – Ораха подстегнул лошадь. – Поехали быстрее, что ли.

-А зачем? - Кьяра старалась держаться поближе к Цатху. – Хочешь полюбоваться на остальных горожан? Кажется, они тут все на одно лицо…

Она оказалась права. Во всем Каппио не оказалось ни одной живой души. При этом каждый был на месте и занят своими делами – но уж лучше бы они спокойно лежали в земле. Даже верховым всадникам вскоре стало тошно; Кьяра обернула лицо полотняным платком, Ораха прижимал к носу полу плаща. Тяжелый гнилостный запах висел над домами подобно отравленному облаку, стелился по улицам как туман с малярийных болот. На новоприбывших мертвецы не обращали никакого внимания, поэтому первоначальная оторопь вскоре сменилась тоской и отвращением. Бывшие горожане двигались медленно, как заводные куклы, у которых ослабела пружина, их мертвые лица были похожи на выжатые серые тряпки. Старик в длинном холщовом фартуке подметал улицу перед своей лавочкой, и его метла уже процарапала в утоптанной земле канавку; хозяйка трактира носила туда-сюда кувшин и стаканы на подносе – удивительно, до сих пор целые. В одном из домов, куда Амадей рискнул заглянуть (но тут же выскочил, зажимая рот ладонью), семейство сидело за столом и ужинало из давно пустых мисок, запихивая обгрызенные ложки в гнилые рты…

День выдался ясный, солнце улыбалось с небес, ранняя трава уже пробилась сквозь пожухлую старую, зеленея нежной отвагой. Каппио оказался уютным, спокойным городком, в такие обычно отправляют незаконнорожденных детей наполовину знатной, наполовину красивой крови, чтобы они росли там, не зная горя и забот, выпавших на долю одного из родителей.

И на фоне этого благоденствия, будто отвратительные насекомые по девичьей вышивке, ползали мертвые горожане; один из них заставил коня Кьяры шарахнуться, а саму ее взвизгнуть не своим голосом. Этот человек, бывший при жизни плотником, не так давно взялся сколачивать помост для выступлений артистов, которые обязательно приедут на весеннюю ярмарку. Он почти успел закончить свою работу, до того, как стал перебирать доски в бесконечных поисках нужной. Когда притянутые насильно в городок путники выехали на площадь, он стоял неподвижно, изредка поматывая головой как спящая лошадь. Казалось, он устал от такого нелепого посмертия и желает лишь поскорее рассыпаться в прах. Своей неподвижностью он отличался от большинства горожан, делающих свое дело с методичностью механизмов; казалось, он противился силе, управляющей здесь всем, будто гвоздь, попавший в шестеренки. И вдруг его затрясло, он схватился за молоток и, размахнувшись, что есть сил грохнул им по помосту – да так, что расколол доску. Вот тут-то Кьяра и завизжала; после тягостной вязкой тишины удар прозвучал вдвойне устрашающе. Однако этим все и закончилось; плотник, выронив молоток из внезапно ослабевшей руки, принялся бестолково примерять доски, не решаясь выбрать нужную.

Они проехали городок насквозь, не испытывая желания задержаться; все увиденное или заставляло тяжело дышать, подавляя отвращение, или нагоняло тоску. Оказавшись возле осыпающейся стены, на которую вылезли погреться ящерицы, путники посовещались и направились по дороге, выводящей из города – без особой надежды. Однако не прошло и пяти минут, как стало ясно, что она каким-то неведомым образом извернулась, и теперь ведет их прямиком в город.

-Попробуем еще раз? – Кьяра повернула коня. – Следите внимательно, где мы сворачиваем не туда?!

-Да тут хоть обсмотрись, - Ораха сжал губы так, что его скептическая родинка почти исчезла, - толку-то?!

И все же они попытались еще раз. И еще. И только когда Кьяра, уже открыто всхлипывая, направилась на дорогу из города в пятый раз, Амадей преградил ей путь. Он подъехал к девушке, осторожно вынул поводья из судорожно стиснутых рук и протянул ей почти пустую флягу с водой.

-Не реви. А то домой отправлю.

-Может, нам стоит наведаться туда? – Ораха указал на стоящий в пределах городской стены на небольшом холме дом, окруженный садом. – Тот стук… он все так же доносится оттуда. Что, никто кроме меня не слышит? Вот ведь тугоухие.

-А что? Поехали, посмотрим поближе. – И Амадей, не выпуская поводья коня Кьяры, направился по тропе вверх.

Подъехав ближе, они спешились и подошли к распахнутым высоким дверям; теперь уже все слышали легкий перестук, доносящийся из глубины дома. За порогом их ждали полумрак, воздух затхлый – но не столь тошнотворный, как в других домах, - и широкий коридор, из которого арочный проем вел в залу, и заканчивающийся лестницей на второй этаж.

-Идем? – Амадей вошел в дом первым. – Чтоб вам не так страшно было – мне здесь тоже тошно, но кроме смерти я чувствую еще что-то, и это не отвращает меня.

Вместо ответа Цатх отодвинул его себе за спину и направился к арке, занавешенной тяжелой портьерой.

Большая круглая зала была щедро освещена весенним солнцем; оно лилось в высокие окна, согревало серый камень пола, расцвечивало поблекшие фрески золотыми полосами. Посреди залы на раскладном деревянном кресле сидела девушка: и при жизни она не отличалась красотой, и будто мало было природе того, что она поскупилась на правильные черты для ее лица, так она еще и наградила ее горбом – не столь большим, чтобы помешать девушке ходить без костыля, но достаточно заметным, чтобы навсегда сделать ее несчастной. Единственное, чем девушка не была обижена, так это волосами – они ниспадали до полу тяжелыми локонами цвета черного золота. Наряд ее был изящен без излишеств, и ясно давал понять, что семья горбуньи привычно зажиточна и родовита, и не кричит об этом на каждом углу. Пояс, украшенный серебряными литыми маргаритками, дважды обвивал ее тонкую талию, а поверх голубого верхнего платья была накинута кружевная пелерина необычайно тонкой работы – будто перья белоснежных птиц осыпали угловатые плечи девушки.

Вокруг хозяйки дома были аккуратно расставлены несколько деревянных высоких козел, служащих подставками для подушек-валиков разных размеров, а также несколько плетеных корзин. Девушка не обратила на вошедших ни малейшего внимания; она всецело была поглощена своим занятием. Перед ней стояла самая большая подставка с огромной плоской подушкой, на которой было закреплено кружевное покрывало. Ее тонкие, проворные пальцы втыкали и выдергивали бесчисленные булавки, и плели вокруг них кружево из белых нитей так быстро, что казалось, что у девушки по десять пальцев на каждой руке; в руках мастерицы покачивались, издавая тот самый звонкий стук точеные, длинные, тонкие катушки. Но лицо ее было землисто-серым, а глаза напоминали рыбью чешую: кружевница была мертва, как и все люди в Каппио.

Кьяра, увидев, наконец, что-то понятное только ей одной, набралась храбрости и подошла поближе. Она встала по левую руку девушки и внимательно рассмотрела ее работы на валиках, законченные и начатые, и принялась разглядывать покрывало. Внезапно ее глаза округлились, и она поманила спутников к себе.

-Вы только гляньте! В ее кружевах весь город… домики, улицы… люди… а обрамление! - В глазах Кьяры промелькнуло нечто, очень похожее на зависть. – Какая тонкая работа… я в жизни такого кружева не видела.

- Кажется, я понял, как нас сюда затянули. – Амадей внимательно рассматривал кружевные фигурки. - Она как паук – и плетет не только сеть, но и самих мух в этой сети.

-Почему-то мне кажется, что она это не со зла, - растерянно выговорил Ораха. – У нее такое грустное лицо…

-Вот что. – Кьяра отошла в сторону и поманила к себе спутников. – Я попробую с ней поговорить. А вы не мешайте мне.

-Ты с ума сошла? – Ораха вытаращился на девушку. – Или ты некромантией владеешь?

-Я владею ремеслом. – Вздернула подбородок Кьяра; надо сказать, что выглядела она против прежнего значительно увереннее: слезы высохли, глаза блестели. – Она тоже.

С этими словами девушка взяла стоявший в углу залы тяжеленный резной табурет, подтащила его прямо к кружевнице и села по правую руку от нее, решительно отодвинув в сторону козлы с валиком. Посидев с минуту, она вынула из поясной сумочки сложенную в аккуратный моточек толстую нитку, встряхнула ее и надела на пальцы обеих рук. Потом протянула руки так, чтобы они оказались перед мертвой мастерицей.

-Поиграй со мной.

И Кьяра несколькими движениями пальцев превратила растянутые нитки в простой узор из углов и петель.

-Прошу тебя. Окажи мне честь, поиграй со мной.

Медленно, очень медленно кружевница подняла голову и уставилась на Кьяру перламутровыми глазами. Узкое лицо, невзрачное при жизни, в смерти приобрело жутковатую выразительность, которую дали ему тени, залегшие под глазами и в уголках губ, заострившийся нос и серый, восковый цвет кожи. Не опуская глаз и не моргая, кружевница сняла с пальцев свои шелковые нити, положила катушки на колени и потянулась к живым, теплым рукам Кьяры. Мгновение – и бледные, будто уже костяные пальцы кружевницы нырнули в сетку, сплетенную для игры и забавы. И всем живым показалось, что мертвая девушка улыбнулась.

Первые минуты играющие мастерицы просто перекидывали нити друг другу, выплетая все более сложные узоры; потом кружевница вытянула сетку, протягивая противоположный край Кьяре – она предлагала плести вдвоем.

-Меня зовут Кьяра, - негромко сказала Мильфлер. И подцепив пальцем нитку, добавила: - А ее – Мелита.

Ее спутники переглянулись: не каждый день увидишь такое – сидящие лицом к лицу живая и мертвая девушки, растянувшие на пальцах сеть из гладкой, крученой нити, поддевающие петли и цепляющие перекрестья. И все это без малейшего страха, но в полном доверии. Назвав имя хозяйки дома, Кьяра продолжила пересказывать друзьям то, что сама понимала без слов, легко читая в нитяном узоре.

-Мелита всю жизнь провела в Каппио. Здесь все ее любили. И она любила всех.

Сетка растягивается, сжимается, нить перекидывается с теплого пальца на холодный, узор меняется.

-Когда Она пришла в город, люди стали умирать один за другим. И тогда Мелита сама нашла Ее и умоляла оставить хоть кого-нибудь в Каппио. Взамен она обещала создать для Нее самый красивый узор, какой только сможет. Она ответила Мелите, что оставит ей всех, кого мастерица сможет вплести в свое кружево.

Мужчины смотрели, затаив дыхание. Это не был поединок, хотя каждая мастерица подолгу обдумывала свой ход. В игре нитей выигрыша не предполагается, главное – это прямая, проведенная сквозь сотни арабесок, свободно скользящая, не оскверненная узлами.

-Мелита вернулась домой и принялась за работу. Она трудилась день и ночь, работала так много, что не заметила, как умерла сама. Перестала дышать, но плести не перестала.

Голос Кьяры дрогнул, но пальцы порхали легко и безошибочно. Мертвая девушка опустила голову, движения ее рук замедлились.

-Та, что приходила из-за гор, выполнила свое обещание. И обманула Мелиту. Она оставила всех. Но в живых – никого. Они обречены тянуть свои дни мертвыми куклами, потому что…

-Матушка Порча поймала бедняжку на слове. – Амадей презрительно скривил белые губы. – Как подло. Вполне в хогменском духе.

День уже перевалил за половину, солнечный свет загустел, застаиваясь в горячих золотых пятнах на каменном полу. Первый испуг, как и первое очарование, проходит быстро; теперь, когда стало ясным все произошедшее в городе, путники уже испытывали не страх перед неупокоенными – скорее жалость. И желание поскорее покинуть пределы Каппио, которому не в силах были помочь.

-Кьяра. – Тихо позвал Амадей. – Спроси Мелиту, как мы оказались здесь?

-Мелита не может остановиться. Поэтому она и плетет узорный край покрывала все шире и шире. И он уже может захватывать дороги, ведущие в город. Нас поймала нитка в ее руках.

Кружевница так низко опустила голову, что ее золотые локоны коснулись пола.

-Кьяра, ты должна ее остановить. – Альбинос смотрел на Мелиту с сожалением. – Скажи ей, что ее мужество достойно восхищения. И эта работа не имеет себе равных. Но она должна закончить ее.

Мелита долго смотрела на немыслимо переплетенную нить, и несколькими движениями скинула лишнее, упростив узор до первоначальной простоты. Кьяра вздохнула и в первый раз за время игры обернулась к спутникам.

- Пока цело покрывало Мелиты, ее город так и останется неупокоенным. И никто не сможет покинуть его пределы. А остановиться она не может – потому что вплела в кружево и себя саму тоже. И должна подчиняться его чарам.

-Ты можешь его распустить? – Подал голос Цатх.

-Ишь, какой скорый. – Кьяра усмехнулась. – Такую работу не так легко уничтожить, слишком много в нее вложено. Теперь она сила сама по себе. Только сунься к ней – и живо поймешь, что чувствует висельник. – И, помолчав, добавила: - Мелита говорит, есть одна нить, которая держит весь узорный край и выходит из него в главное плетение. Только она может освободить кружево.

-Но она ее не укажет. – Ораха вздохнул.

-А ты бы указал? - И, не дождавшись ответа, девушка замолчала.

Игра подошла к концу; нить, пройдя через лабиринты узоров, вернулась к первоначальному незатейливому перекрестью, а мастерицы все сидели, не опуская рук. Наконец, Мелита первой вынула свои пальцы из шелкового силка и, накрыв руки Кьяры своими мертвыми ладонями, ласково опустила их ей на колени. А потом она повела рукой, будто приглашая равную себе еще раз полюбоваться своей работой.

-С вашего позволения, кирия Мелита. – Кьяра встала, оправляя платье; не глядя, она смотала и убрала в сумку моток нити. – С вашего позволения.

Она подошла к покрывалу, серебрящемуся на темно-синей подушке, и стала медленно обходить вокруг, взглядом цепляя каждую нить, то прищуриваясь, то прикусывая кончик языка. Она останавливалась и подолгу вглядывалась в хитросплетения кружева. Обойдя три полных круга, девушка остановилась. Она посмотрела на Мелиту с восхищением и низко поклонилась ей.

-Если бы семья позволяла вам продавать свои работы, заказчицы ползали бы перед вами на коленях. Я преклоняюсь перед вашим мастерством, кирия Мелита, наипервейшая кружевница королевства.

Амадею показалось, что в мертвых глазах мелькнул огонек удовольствия, и уголки запавших серых губ дрогнули в улыбке.

Кьяра положила левую руку на край подушки. Ее пальцы поглаживали нить, будто успокаивали. И негромко, на ходу вспоминая слова, она начала читать старый детский стишок про обычное в девчачьем обиходе поверье:

Если девица до свадьбы умрет –

Ее Одна из Пяти заберет.

Дева Болота – самых ленивых:

Жабами вспучатся, квакать научатся.

Дева Метели – самых спесивых:

В зеркалах ледяных растворятся они.

Дева Садов – самых прилежных:

В цветочные сети просеивать ветер.

Дева Репейника – слишком уж нежных:

Ко всякому типу бессовестно липнуть.

А самых искусных ждет - не дождется

Дева Луны, нареченная Солнца,

И благодатен их ангельский труд –

Звездное кружево девы плетут.

И, ясно выговаривая слова, Кьяра тянула и тянула нитку, невесть как выхваченную ею из кружева. Мелита подалась было вперед, но сдержалась и лишь стиснула в руках тонкие катушки, лежащие у нее на коленях.

Кьяра распускала покрывало быстро, наматывая на правую ладонь петли шелковой нити, и легко роняя их; на полу уже лежали легкие белые мотки; и мало-помалу узорный край покрывала таял, освобождая заключенный под его властью город. Прошло почти два часа, заскучавшее солнце ушло из окон, но вот, наконец, нить с почти слышным хлопком перешла с обрамления на центральный узор. Руки Кьяры двигались все так же уверенно и быстро, и нимало не дрожали, когда она принялась распускать кружевных человечков, одного за другим.

И снова время разматывалось тонкой нитью, уже проснулись в углах первые тени, от пола потянуло холодом. Самой последней оказалась сгорбленная фигурка, сидящая в окружении легких петель в верхнем углу покрывала. Пальцы Кьяры замерли на секунду… но она продолжила расплетать кружево, пусть и в два раза медленнее – никто не посмел поторопить ее. И когда была распущена последняя петля, и нить перестала удерживать заданные ей контуры, Мелита тихо склонилась на бок, будто укладываясь подремать на подлокотнике кресла. Катушки из рук она так и не выпустила.

Амадей подошел к Кьяре, взял ее за плечи, повернул к себе и крепко обнял. И, возможно, он собирался что-то сказать, но тут Ораха упал на пол как подрубленное деревце. Так что пришлось им всем вместе броситься к потерявшему сознание спутнику; хватило пары несильных оплеух, и музыкант пришел в себя.

-О боги! Какая оглушительная тишина! – Пожаловался он, прижимая ладони к ушам. – Уши просто разрывает!

-Пора уходить, – и Цатх помог музыканту встать.

-Разумеется. – Амадей огляделся. – Здешний покой не для живых. Кьяра, ты наша спасительница, но об этом потом. Если не забуду. Ты закончила свою работу?

-Да. Целиком и полностью. – Девушка не могла оторвать взгляд от мотков шелковой нити, разбросанных по полу.

-Тогда нам незачем более тут оставаться. – И Амадей потянул ее за руку к выходу.

-Постойте. – Кьяра вдруг воспротивилась. – Я не могу допустить, чтобы все закончилось вот так… бесславно.

И, не раздумывая ни секунды, она решительно отвязала от пояса свой кошель, шагнула вперед и положила его на колени неподвижной кружевнице, а потом, быстро оглядев осиротевшие подставки, сняла с одной из них длинный, воздушный шарф, такой же нежно-белый, как лепестки первых весенних цветов.

-Когда меня спросят, сгорая от зависти, у кого я купила это кружево, достойное королевы, я отвечу – его сделала Мелита из Каппио, и я отдала за него все свои деньги. – Кьяра осторожно свернула шарф. – Пусть люди смотрят на него и дивятся тому, что могут сотворить руки девушки.

И она поклонилась мертвой, прижимая кружево к груди.

Через час они оставили вымерший городок уже далеко позади; застоявшиеся кони легко скакали по ровной дороге, ведущей вдоль гор. Только один раз путники спешились, чтобы напиться из родника и наполнить фляги водой; ни отчаянный голод, ни усталость не могли заставить их остановиться. Взошла полная луна, и в ее холодном свете они продолжили путь, проезжая виноградники, апельсиновые рощи, одинокие пастушьи хижины. Еще через час пути Амадей ощутил, как на его запястье шевельнулся нерадивый фамилиар.

-Выспался? – С плохо скрытым облегчением спросил Амадей. – Мог бы и предупредить, что впадаешь в спячку.

-Охх-ссс… - Змей шипел и, кажется, плевался. – Ну и дела… Просссти, не доглядел. Ссспал не ко времени, так и попалссся. Однакошшш вы сссправилисссь?

-Это Кьяра, - с удовольствием сообщил Амадей. – Ее заслуга, что мы живы.

-Ну и ссславно, - одобрил Шеш. И тут же добавил без обычного присвистывания и шипа: - Потом расскажешь. Холодно тут, и темно. Я, пожалуй, посплю еще. Раньше полудня не буди, сделай милость.

И бессовестный фамилиар вполз наверх по руке, в тепло, где и замер через минуту. Амадей покачал головой, опустил рукав пониже и пришпорил коня.

Глава двенадцатая, в которой в которой пойдет речь о власти железа
и сахара

-Я так и не поняла, почему ты под конец свалился как подкошенный. – Кьяра недоуменно пожала плечами. – Все уже закончилось тогда, да и запаха этого ужасного в доме не было.

-Как бы тебе объяснить… - Ораха, ехавший по левую руку от девушки, подергал непослушную прядь своих волос, спадающую на нос. – Вот если бы тебя кинули в огромный подвал, забитый паклей, очесами всякими, нитками рваными, а сверху бы еще навалили этого добра, тебе бы понравилось?

-Ну это вряд ли. Да я бы там задохнулась в одночасье.

-Вот и мне дурно стало невмочь. Тишина – это тоже звук, Кьяра, причем весьма сложный. Тишина, что пришла в Каппио, когда ты распустила это проклятое покрывало – и пусть мне играть до конца дней на одном дырявом бубне, если я понимаю, как ты могла найти ту самую нить! – та тишина не оглушала и не пугала. Она высасывала все, что осталось от жизни в этом несчастном городишке, а мы были для нее как кусочки масла в миске каши, лакомые кусочки, живые, еще дышащие…

-А я ничего такого не почувствовала. – Девушка чуть придержала поводья, чтобы ехать вровень с музыкантом. – Скорее даже облегчение какое-то наступило.

-Разумеется. – Ораха улыбнулся. – Ты разрушила чары, что же еще ты могла ощущать? Они уходили как дурная вода, а на их место хлынула дурная тишина. Жаль, хороший был городок. А стало недоброе место.

-Откуда ты все это знаешь? – Кьяра с интересом разглядывала музыканта.

-Пошатайся по королевству с мое – и не такое увидишь. Я уж лет десять бродяжничаю, и в Гринстоне жил, и в Аль-Джеле, и в твоей Влихаде. В больших городах задерживался, в небольших – когда как, либо насквозь проходил, либо оставался надолго.

-Надолго – это для тебя сколько?

-Это больше года. Вот в Трискелионе я целых три прожил.

-А почему ушел?

-Глохнуть начал. – Ораха скривил рот. – Нельзя мне застаиваться.

-Ты посмотри на них. – Амадей указал орку на едущих впереди Кьяру и Ораху. – Щебечут как две пташки по весне. Улетели из ловчей сетки и радуются… и невдомек, что рядом такая же растянута.

-Не каркай. – Орк сплюнул через плечо. – И фамилиара своего разбуди, не помешает.

-Он не спит. – Альбинос чувствовал, как Шеш