Никита михалков как завтрак для медведя

Съемочная группа поехала на двух ледоколах в Северное море, туда, где есть настоящие льды. Михаил Константинович приглашал меня поплыть вместе со всеми, но у меня была параллельная работа, и я отказался. О чем до сих пор безумно жалею.

Там произошел случай, едва не закончившийся трагически. На Никиту Михалкова бросился белый медведь!.. Расторопный Никита успел ухватиться за какой-то трос, подтянулся и ускользнул от длинных медвежьих когтей. В медведя пришлось стрелять.

Михалков, к счастью, уцелел, и благодаря этому впоследствии наснимал кучу прекрасных фильмов. А администрации картины пришлось заплатить штраф за убитого медведя в пять тысяч рублей…

Там, во льдах, соорудили красную палатку и продолжали снимать. Потом вернулись в Москву, более или менее смонтировали и показали художественному совету.

Члены худсовета посмотрели и сказали:

-Все замечательно, все прекрасно!

Приезжает Кристальди, смотрит и говорит:

-Ну, это же ужасно! Очень скучно! С такой картиной мы прогорим!

И он берет еще одного сценариста - англичанина Александра Бовта. Платит еще миллион долларов, чтобы тот посмотрел отснятый материал и, учитывая его, переделал сценарий.

И Бовт многое изменил, сделал, к примеру, совершенно иной финал. Люди, погибшие в экспедиции, как будто оказались живыми и пришли, чтобы судить Нобеля…

Худсовет почитал и принялся восторгаться:

-Вот это здорово! Вот это замечательно!

Удивительно, что один человек - Кристальди - трезво оценивал ситуацию и прекрасно понимал, что надо делать, что хорошо, что плохо, все решал и платил свои деньги.

Досняли, монтируют. Началась запись музыки. В Италии параллельно идет свой монтаж фильма. Кристальди пригласил двух известных европейских монтажеров, которые сделали картину на две или три части короче нашей. Она, кстати, от этого явно выиграла, став более динамичной. Итальянцы требуют музыку! А мы ее не можем записать, потому что, как всегда, не успеваем. Мы все еще монтируем, мы не готовы.

Я говорю Михаилу Константиновичу:

-Может, пока запишем хоть как-то и пошлем? А потом подсократим. Я умею резать, сокращать, добавлять…

-Нет, нет, Саша, пока не надо, - отвечает он. - Пока до конца не смонтируем, записывать не будем! У нас нет столько денег.

Проходит две недели. Итальянцы закидали нас телеграммами, звонками: дайте срочно музыку!

Они уже смонтировали фильм, у них время идет даром. А каждый день – это потерянные деньги! Они не привыкли их терять. Раньше продадут фильм - раньше начнут другую работу.

А запись музыки, по договору, делать нам…

КТО УСПЕЛ, ТОТ ДВА СЪЕЛ

Прошло еще две недели. И Кристальди сказал:

-Мы больше ждать не можем! Берем своего композитора.

Мы же еще не приступили к записи…

Нам навязывали кинооркестр, Калатозов протестовал. Начали они играть струнную тему под экран – нестройно! Хороших инструментов нет. А струнные инструменты звучат тогда, когда и скрипки хорошей марки, и музыканты хорошие. Если же скрипка сделана неизвестно где, да и музыкант средний, то и звук получится не очень приятный. Вот у скрипачей Большого театра все инструменты качественные, музыканты высококлассные, поэтому и звучание совсем другое.

В общем, сколько не пытался Эмин Хачатурян сделать работу тщательно, - звук все равно не тот!.. Тогда Калатозов сказал:

-Нас это не устраивает!

Оркестр свернулся и ушел. Мы написали письмо в Главк Министерства культуры и нам разрешили взять оркестр Большого театра.

Записывали в церкви, где находится студия «Мелодии». Пришел туда Большой оркестр, пришел Виктор Бабушкин, расставили два десятка микрофонов, я принес свой кинопроектор…

У меня дома был кинопроектор. К нему я сделал специальную кассету, каких на «Мосфильме» нет. В нее можно было зарядить кольцо на более ста метров пленки. У меня и экран имелся. А так как все свое ношу с собой, то и экран я тоже принес. Под него мы спокойненько писали. Тут я был одновременно и композитором, и киномехаником, и помогал Бабушкину записывать музыку.

Хорошие музыканты, классные инструменты, красиво записали всю музыку. Один номер я переписал, сделал его с вокальным квартетом «Аккорд». Калатозову очень понравилось. Но потом второй режиссер убедил, что это не совсем то: номер выбивается из общего ряда, он получился немножко эстрадный. Я послушал-послушал и понял, что он прав, и мы переписали…

Но, к моему великому сожалению, моя музыка осталась лишь в советской версии фильма. В итальянской – записана совсем другая. Мы так и не успели!..

Кристальди обскакал нас и при продаже картины. Начали делить страны, кому СССР будет продавать, кому – Италия. Мы в коммерции ничего не соображали, жаждали заполучить Америку. А нам говорят:

-Подождите, кроме Америки, еще много стран!..

В итоге Кристальди поделил все так, как ему хотелось.

-Желаете, - говорит, - Америку? Пожалуйста! Америка - огромная страна, за прокат фильма вы там сразу получите миллионы! Мне взамен дайте пять других стран…

Мы же не учитывали того, что Америка сама выпускает уйму фильмов, и не рассчитывает выгодно продать их только в Европе. Сначала ориентируется на своих зрителей, окупает у себя, а Европа остается на десерт. И Америка не рвется брать чужие фильмы. Поэтому Кристальди спокойно отдает нам Америку, а мы ему – европейские страны, куда он хорошо продает фильм.

Америка же, конечно, «Красную палатку» у нас не покупает. Бывший мотогонщик, муж самой красивой женщины Италии и близлежащих стран это прекрасно знал! Как опытный игрок, он козыри держал до конца и выиграл, заработав намного раньше и, наверное, вдвое больше, чем Советский Союз.

Итальянскую версию картины я не видел, но у меня есть пластинка с музыкой. Музыка хорошая, где-то даже у нас перекликается решение фильма, есть что-то общее в концепции. Эннио Морриконе чувствовал Север, льды, трагедию, как и я. Он очень известный композитор, живет уже в Америке…

ОТДЫХАТЬ, ТАК С МУЗЫКОЙ!

У меня всегда был одинаковый распорядок дня. Проснулся - пятнадцать минут – зарядка. В девять утра я садился работать. В час-два приходила жена и говорила:

-Обедать, обедать!

Я, конечно, еще часика три посидел бы, меня не остановишь, но раз надо обедать, значит, надо обедать.

Так и сейчас, работа меня очень увлекает, хочется что-то закончить, «еще немного, еще чуть-чуть»!..

После обеда минут пятнадцать отдыхал. Ложился на спину, и, как учат йоги, расслаблял все мышцы. При этом пытался увидеть голубое небо и синее море. Это очень трудно, потому как в Москве ни того, ни другого не наблюдается. Но иногда все же удавалось. И тогда возникали ощущения, будто часик поспал.

После этого - опять за работу! Времени на что-то другое не оставалось. Английский учил в машине. Пешком ходить ненавидел, все время на машине. Мама у меня, наоборот, любила ходить пешком. Она и в восемьдесят пять лет говорила:

-Пока не пройду несколько километров, чувствую себя плохо. А ты вечно сидишь, сидишь… Так нельзя! Надо двигаться, ходить!

Наверное, она права. Но времени жалко!..

Суббота, воскресенье - для меня все равно, что понедельник. Хотя все же предпочитал выходные: не звонят официальные лица из всяких учреждений, тихо… Можно работать спокойно.

Дачи у меня не было: не хотел. Кто за ней будет ухаживать, где там заниматься? В детские каникулы мы ездили в Дом творчества, в Рузу. Сосновый лес, чистый воздух!.. Я любил там пятнадцатую дачу. Три комнаты, хороший, настроенный рояль, порядок. Приходит уборщица, убирает, зимой топит печи дровами. Хорошая столовая, теннисный корт, волейбольная площадка, где мы играли, купание… Я там, конечно, работал. Да и все композиторы работали. Встречались все за обедом, в пять часов пили традиционный чай.

Светлана работала в музыкальной школе, летом у нее отпуск был два месяца. В июне мы ездили в Рузу, а в июле чаще всего - в Коктебель. Просто дикарями. Нам очень нравилось. На диком пляже у самого моря мы ставили тент от солнца, Жена и дочь спали в машине, я - на раскладушке. Замечательно!

Как-то приехали на море и встретили Людмилу Лядову… Значит, не мы одни любили такой отдых! Единственное, что было плохо, - по полчаса стоять в очереди в столовую. Но мы чередовались - то один шел с судками за обедом, то другой. Иногда шашлыки делали.

Один раз объехали все побережье. С нами были Жора Гаранян с женой Инной. В Новороссийске я снимал своей камерой порт, море. Вдруг подходит милиционер.

-А вы знаете, - спрашивает, - что порт снимать нельзя?

-Я не знал, - отвечаю. - Нигде ничего не написано.

-Тогда пойдете со мной!

-Ну, зачем? – говорю. - Давайте я открою камеру, оторву кусок пленки, на которой все снято, и дело с концом!

Открыл, оторвал полтора метра, отдал ему, и мы поехали дальше. Километров через пятнадцать встретилась нам чебуречная. Мы сели, едим чебуреки. Видим – идет к нам запыхавшийся милиционер, тот самый.

-Нет, - говорит, - вы должны со мной поехать в Новороссийск!

Приехали. Он привел нас в какой-то дом, наверное, КГБ. Вышел человек в штатском, полковник, не меньше. Показываю ему членский билет Союза композиторов, говорю, мол, откуда я знаю, что нельзя снимать, а что можно?..

-Нельзя снимать панорамы, - поясняет он.

-Я снимал вон то судно, - показал я в окно. – Может, конечно, и панораму прихватил, точно не помню…

Этот полковник просто хотел убедиться, что я не какой-нибудь американский шпион. Он понял, что мы вполне благонадежные, безобидные граждане. Если обидим, так только муху. Контрразведчик извинился, что нас задержали, пожелал хорошего отдыха, и мы уехали.

Иногда мы отдыхали в Доме творчества в Гаграх. Потом, когда уже разрешили, мы ездили на машинах в Болгарию через Венгрию, Чехословакию и Румынию. Загорали на «Золотых песках» и на «Солнечном береге». У нас там завелись хорошие приятели - композитор Ангел Заберский, очень талантливый, который писал для популярной тогда певицы Лили Ивановой, и поэт Димитр Точев. Они работали на иностранном радио в Москве, где мы с ними и познакомились. Я написал две песни, Димитр - слова на болгарском. Замечательно там отдыхали...

СНАЙПЕР ОЛЕГ АНОФРИЕВ

Режиссеры картины «Земля Санникова» попросили меня прийти на съемочную площадку, где шли пробы. Я увидел там Володю Высоцкого. Спрашиваю его:

-Ты в главной роли?

-Да, - отвечает.

-А зачем же, - говорю, - тогда меня пригласили? Естественно, ты песни будешь писать и петь их сам. Возьмете какого-нибудь композитора или просто аранжировщика, он из какой-нибудь твоей песни сделает тему фильма, аранжировку, и твоя музыка будет по фильму. Зачем тебе я?

-Так я тебе дам одну песню! - говорит Высоцкий. – Ты напишешь, я спою.

Он хотел, чтобы было шесть песен в фильме. Известные актеры любят, чтобы делали так, как они хотят.

-Ты же сам понимаешь, - говорю, - что это не лучший вариант. Мне так работать неинтересно.

Потом скажут: «О, Зацепин не мог написать песни, Высоцкий спел все свои…»

Я объяснил режиссерам, что такая работа не для меня, и ушел. Однако на пробах Высоцкого почему-то не утвердили, и взяли Олега Даля. Меня позвали опять. Сказали, что будет две песни. Я написал одну мелодию, другую… Режиссеры были очень требовательны, я им за это благодарен. Просили: поярче, поярче!..

А у меня до этого была оперетта в московском театре, называлась она «Золотые ключи». Спектакль о колхозе, где человеку, который хорошо работает, дают золотые ключи. Он как бы живет при коммунизме. Все, что ему нужно, может взять, например, телегу мяса. И там была песня с мелодией «Есть только миг» (только с другими словами, естественно). И я решил, что эту музыку в оперетту не отдам. Написал им другую, а эту показал режиссерам. Она им сразу понравилась.

Если бы я ее не вынул из оперетты, наверняка, она и погибла бы. Ведь Леня Дербенев написал на нее такие замечательные стихи! Конечно, была бы другая музыка, появились бы другие стихи, все другое...

Потом еще сложности были. Когда Даль записывал песни, он был немножечко в запое. Пришел на запись и спрашивает:

-Ну, что тут спеть надо?.. А где этот… микрофон?..

Сам еле на ногах стоит.

Я ему наиграл мелодию, дал слова. Даль послушал, пошатываясь. Правда, запомнил сразу, он музыкальный человек. Но спел, не всегда попадая в такт. В целом это вроде и не заметно. Потом под эти песни снимали какие-то сцены, и артикуляция должна была совпадать. А когда показали Сизову, директору «Мосфильма», он сказал:

-Голос Даля заменить! Такой пропитой голос идет через весь фильм!.. Надо озвучить его кем-то другим. И песни – тоже. Или песни убрать совсем.

Но убрать – жалко! Значит, нужно переделать.

Я позвал Валеру Золотухина. Мне казалось, это ему должно подойти по фактуре, по всему. Он мучился, мучился, не мог попасть под артикуляцию Даля! То раньше вступит, то позже.

Все в панике. Режиссерам песни нравились, снято хорошо… Тогда я позвал Олега Анофриева. Он человек аккуратный, точный, максимум отдачи. Он как раз жил недалеко, небольшая квартирка на первом этаже, у него там пианино стояло, над ним микрофон висел. Мы выучили «Есть только миг», и Олег, как снайпер, попал. Только в одном месте было в принципе невозможно попасть. Но что-то сделали с кадром (а там тоже панорама была, никуда не сдвинешь), и все закончилось благополучно.

А Даль - мало того, что под музыку пел неточно, он еще и на съемках артикулировал неточно под эту фонограмму. Поэтому Анофриеву было вдвойне труднее. Например, уже музыка пошла, Олег Анофриев слышит: «Есть…» Он начинает: «Есть…», а Даль в кадре еще рот не открыл…

Но Анофриев – снайпер, великолепный мастер, спас фильм от катастрофы! И спел ее замечательно. Он до сих пор исполняет ее на концертах.

Говорят, где-то есть и запись Даля, вроде ее кто-то переписал с «Мосфильма». Я не слышал. Сейчас «Есть только миг» и Коля Расторгуев поет, и Виктор Маркин. Но самое приятное для меня, конечно, что я ее несколько раз слышал в подземном переходе, на Арбате. Маленький оркестрик играл, и кто-то пел.

Мой коллега Женя Крылатов, замечательный композитор, сказал мне как-то:

-Ну, Саша, я тебя поздравляю! Мои песни, конечно, поют по радио, но чтоб вот так на улицах пели!.. В народ у тебя ушла песня, в народ!..

Он тоже слышал «Есть только миг» на улице…

А могло бы этой песни и не быть! Погибла бы в коммунистической оперетте 1977-го года… Ведь ту оперетту разругали в пух и прах! Сказали: «Какой там коммунизм!..» А я старался сделать ее современным мюзиклом, микрофоны поставил, добивался звучания… Это не помогло. Получилось как пародия на мюзиклы. И микрофоны правильно никто не ставил, солистов плохо было слышно, никто за этим не следил. То ли никому не нужно было, то ли не сумели…