Исполнение гимна в положении лежа

Виктор Николаевич Кнушевицкий…

Это был знаменитый дирижер, замечательный человек. Он руководил сначала большим джазовым оркестром, потом - большим эстрадным оркестром всесоюзного радио. После него туда пришел Юрий Силантьев. Но Кнушевицкий, конечно, был посильнее. У него и брат был прекрасным виолончелистом.

Первый раз я приехал к нему из Алма-Аты записывать музыку к фильму «Наш милый доктор». Ему было пятьдесят с чем-то, мне – около тридцати. Я сделал все аранжировки, что-то показывал профессору Брусиловскому, но тот хорошо знал симфоническую музыку, а джазовую – не очень. Да и я где мог в Новосибирске учиться джазовой музыке?.. Только слушая «вражеское» радио и грампластинки. Так в нашей стране учились все джазовые музыканты.

Поселился в гостинице «Москва», а записывали мы в Доме звукозаписи.

Кнушевицкий говорит:

-Я к тебе приду, посмотрим партитуры.

И пришел. Через какое-то время предлагает:

-Пойдем по рюмочке выпьем!

Он был большой любитель. Мне до этого говорили, что если он запьет, то может и вообще на запись не придти. И я, конечно, очень волновался.

Мне про него интересную историю рассказывали. Раньше на радио государственный гимн каждое утро играли «живьем». Приходил оркестр и играл: «Та-ра-ра ра-ра-ра!..». Магнитофонов не было, они появились в конце сороковых годов. И вот в одно прекрасное утро музыканты приготовились исполнять гимн. Кнушевицкий махнул рукой и упал: пьяный был в дым. А оркестр только первый аккорд успел сыграть! Так Виктор Николаевич лежа дирижировал!.. И ничего, сыграли. Если б не сыграли, - Колыма…

Колоссальный был дирижер!

Еще рассказывали: когда он дома сидел, жена Юля прятала его ботинки, чтобы он не ушел в магазин. Но он все равно - в пижаме и в тапочках - за водкой ходил!..

К нему приходил Даниил Покрас, тоже знаменитый композитор, и они вместе в тапочках ходили. Им удавалось достать зелье в любое время. Мастера были!..

Так вот, сидим мы в гостиничном буфете, и Кнушевицкий говорит:

-Давай по рюмочке?

А я:

-Да нет, я не пью….

Взял себе кофе, а он - рюмочку. Потом еще одну.

-Ну, сейчас, - говорит, - еще одну и пойдем!

А работали мы нормально. На первую запись он пришел в форме. Мы как раз записывали песню «Надо мной небо синее». Она стала популярной, долгожительница - из тех моих первых песен. Ее пел народный артист СССР Ермек Серкибаев, она держалась в эфире около двадцати лет.

Когда записали аранжировку, оркестр мне аплодировал. Какое было счастье! Я – еще никому неизвестный композитор из Алма-Аты, а тут лучший эстрадный оркестр страны!.. И Кнушевицкий мне говорит:

-Ну, что ты живешь в этой дыре? Видишь, как хорошо к тебе относятся музыканты? Найдем тебе работу, все будет замечательно!

А в Алма-Ате оркестра хорошего в то время не было, джазовый – на уровне самодеятельности. И эти слова Мастера стали толчком для меня к переезду в Москву. Я ведь из Алма-Аты уезжать не собирался.

Кнушевицкого обожали музыканты. Он был очень добрый. Я говорю:

-У меня же в Москве квартиры нет.

Он:

-Ничего! У меня поживешь, найдем тебе невесту…

-Так у меня,- говорю, - жена есть...

Мы с ним очень подружились. Я бывал у него в гостях. Рассказывал ему: закончил консерваторию, то-то и то-то написал, учился у хорошего педагога из Ленинграда Евгения Григорьевича Брусиловского. Они были знакомы.

А фильм, благодаря режиссеру Шакену Айманову и с легкой руки Кнушевицкого, действительно, стал популярным. Прошел в России, песни все время крутили по радио. Картина послужила для меня трамплином для будущей работы.

Кстати, и тут не обошлось без казусов. Мы привезли пленки с записью музыки на киностудию, а звукооператором оказалась неопытная женщина. Она сделала копию и положила пленку в сейф. Но не переписала с узкой ленты на широкую перфорированную. Пролежав полгода, лента вытянулась, и, когда начали перезаписывать фильм, фонограммы «поползли». Они стали на три-четыре секунды длиннее записанной песни. Артикуляция стала уходить, уходить, уходить…

Что делать? Хоть выбрасывай все! А «подвинуть» изображение можно не всегда. Например, «Песня о весне» – сплошная панорама: камера поехала, выезжает из окна, едет, едет… Если вырезать кусок на три секунды, изображение дернется. Мы оказались в сложном положении. И я придумал выход. Переписывая на второй магнитофон, я притормаживал его левую кассету рукой. Тридцать минут на такой скорости мы все это переписывали. Послушали - оказалось, короче на полминуты. Снова начали записывать. Наконец я нашел нужный нажим. В результате все совпало, положение было спасено.

В этом фильме был еще забавный момент. Пел песню Ермек Серкибаев, молодой, красивый. И вот заходит он в белом пиджаке в телефонную будку, кому-то звонит, потом идет перебивка, Ермек выходит из будки… без пиджака!.. Снимали в разное время, и костюмер забыл пиджак на него надеть. Было тепло, лето… Так и осталось в фильме. Зрители, может, и не заметили. На съемках всегда случаются подобные казусы.

КУХОННЫЕ ВАЛЕНКИ

После окончания консерватории меня оставили там же преподавать. Целый год я вел гармонию. Но я не чувствовал себя полноценным педагогом: это совсем не моя профессия. Мне не хватало строгости…

А мой друг Кудуз Кужамьяров, ставший к тому времени ректором консерватории, построил гигантский концертный зал, вложил массу энергии, чтобы улучшить систему обучения. И когда я стал собираться в столицу, сказал мне:

-Ну, что ты едешь в Москву? Ты там затеряешься среди композиторов, будешь ходить выклянчивать работу!.. Ну, может, у тебя песенку какую-нибудь купят, заплатят пятьсот рублей. Будешь нищенствовать… А здесь ты будешь преподавать по специальности, через годик получишь доцента. Через какое-то время напишешь новое большое произведение, станешь профессором. Звание дадут! Квартиру тебе выделим. Здесь ты все получишь. Оставайся! У меня связи с министерством культуры, я тебе все сделаю!..

И хоть велик был соблазн, я не остался. И в общем-то до сих пор не жалею об этом.

Конечно, я советовался со Светланой (она тогда работала концертмейстером в консерватории). Переезжать было страшновато, но опыт переездов и у меня, и у нее уже был. Светлана раньше жила в Минске. Ее отчима, после того, как он отбыл срок по политической пятьдесят восьмой статье отправили в Алма-Ату (потом он уехал в Новосибирск, стал там ректором консерватории). Бывшего «врага народа» услали подальше от центра.

Светлана понимала: если я хочу что-то сделать, то обязательно сделаю, на полпути не остановлюсь. И она согласилась.

Но переехать в Москву в то время было делом нелегким. Требовалось или жениться на москвичке, или иметь блат в верхах, чтобы получить разрешение. Вот Леня Афанасьев, мой друг, учился в Московской аспирантуре, за скрипичный концерт получил Государственную премию. Бывшему военному летчику, имевшему ранение, ему дали две комнаты в коммунальной квартире. Когда я приехал в Москву, первое время жил у него, спал на диване в кабинете.

Прописку получить можно было только в Московской области.

Шел пятьдесят восьмой год. В Перово, тогда еще пригороде Москвы, я нашел деревянный дом, часть которого продавалась. С одной стороны там жили мирные Рабиновичи, с другой – рыжий Вася, который регулярно напивался и дрался с женой. Маленькое крылечко, холодная кухня – метра полтора, с двухконфорочной газовой плитой. Открываешь дверь – там две смежные комнаты, одна – восемь, другая – десять метров. Стена разделяет их до половины. Там, где проход, - печь с газовой горелкой. Отопление газовое, дров не надо.

Стоило все это сокровище не очень дорого. Но надо было оформить документы до первого января (потом ужесточались правила), а на календаре значилось двадцать девятое декабря…

Не хватало каких-то бумаг, я нервничал. Однако перед самым Новым годом успел все оформить. Получив жилплощадь, прописал там жену, дочь и маму. В этих смежных восемнадцати метрах мы начали жить вчетвером. Пятым был рояль, занимающий уйму места.

Зимой в кухне надо было находиться в валенках, чтобы готовить. От плиты – жарища, высота потолка – два метра, дышать нечем, а ноги замерзают…

Примерно через год-два в райисполкоме я добился разрешения пристроить одну комнатку. Это была целая эпопея! Я пришел в райисполком, попал к юристу, очень приятной женщине. А у меня уже вышла «Операция «Ы», пластиночку маленькую выпустили… Перово к тому времени присоединили к Москве. Я советовался с юристом, что надо сделать, чтобы оформить пристройку. И эта милая женщина-юрист пошла к начальнику, доложила ему, что, мол, такой-то композитор пришел с такой-то просьбой… Потом к этому начальнику со своей пластиночкой зашел я. Он говорит:

-Вот как раз сейчас заседает комиссия, которая все и решает! Я там все про вас и расскажу.

И рассказал. И в конце добавил, что надо бы разрешить композитору пристроить комнату, а то четверо – на восемнадцати метрах…

Короче, хороший попался человек. Комиссия его поддержала.

Так наша жилплощадь увеличилась на десять метров, больше не получалось. Мы утеплили кухню и стали там обходиться без валенок. Теперь мы владели как бы трехкомнатной квартирой.

Мы жили там еще несколько лет, пока наш дом не решили сносить. И тут нам дают двухкомнатную квартиру в пятиэтажном панельном доме. Но за нами-то числится трехкомнатная! Я – в райисполком:

-Как же так?

-Так у вас же всего двадцать восемь метров! – говорят.

-Ну и дайте двадцать восемь, но трехкомнатную!

-Но таких нет!

В итоге та же добрая женщина-юрист мне опять помогла. И нам дали трехкомнатную аж тридцать семь квадратных метров! Маленькая квартирка, но все-таки больше прежней. У мамы появилась отдельная восьмиметровая комнатка. В семнадцатиметровом проходном зале поставили рояль, диван. стол.

Поклеили мы обои и счастливо зажили.

В новой квартире и работалось как-то веселее. Старая-то у нас была мрачная. Зато там не было слышно рояля. А в новой, думаю, музыка до соседей доносилась хорошо. Под нами жил учитель, человек интеллигентный, вежливый, никогда не жаловался. Я его спрашивал:

-Извините, как там, слышно?

-Нет-нет! - отвечал он. - Нормально!

Это сейчас можно с компьютером в наушниках заниматься, а тогда… Вот сейчас в Париже я не играю громко. Одеваю наушники, и, хотя это немножко утомительно, работаю в них. Просто я людей уважаю, их покой. А слышимость во Франции – с нашими хрущевками не сравнить! Да и в Америке – тоже. Я как-то жил несколько дней у приятеля на Брайтон-Бич. Так вот сидим, разговариваем, слышу: кто-то в верхней квартире ногой постукивает. Потом - ложечкой стучит по блюдцу… Сбоку через стену слышу русскую речь. Спрашиваю у приятеля:

-Там русский живет?

-Да, - отвечает, - русский.

Вот такая слышимость.

Я был в гостях у декана колумбийского университета. Огромный 80-этажный небоскреб, внизу полицейские сидят, как у нас консьержки. Лифт скоростной. Мы поехали на сороковой этаж, там у этого декана хорошая квартира. Время было около десяти часов вечера. Он включил музыку. Не очень громко, не так, как у нас иногда включают. Тут же - телефонный звонок. Сосед:

-Уже десять часов, не включайте, пожалуйста, музыку!

Декан сразу же выключил. Вот вам и хваленые небоскребы!

В моей парижской квартире я слышу домофон у соседки. Иногда к своему бегу, думаю: у меня звонит. А это у нее! Внизу, под нами живет негр, он иногда на барабане играет – тоже превосходно слышно.

Но там люди друг к другу относятся уважительно. Если ты скажешь, что неважно себя чувствуешь, устал, никто не будет шуметь или включать музыку. А позже десяти вечера вообще тихо. Есть специальный закон, охраняющий покой граждан.

И ДОБРАЯ АЛЯ ПОШЛА В МОССОВЕТ…

Когда мы несколько лет прожили в Перовской хрущевке, я попытался вступить в кооператив, чтобы где-нибудь неподалеку купить однокомнатную квартиру маме. Места для работы уже не хватало. Подрастала дочь, она занималась на пианино. Светлане тоже надо играть на инструменте. И мне надо…

Но в кооператив вступить нельзя. Для этого необходимо десять лет прожить в Москве, потом еще подождать, взятку кому-то дать… А я этого не умею. Поэтому решил меняться с доплатой. Я тогда зарабатывал хорошо, и хотел сделать большую квартиру в центре.

Однако никто не хочет ехать жить в Перово, хоть тресни! У меня был огромный талмуд, куда я записывал все варианты. Наконец нашел квартиру в Ржевском переулке. Дом, в котором жили дипломаты и генералы. Квартира принадлежала очень симпатичной вдове. Она вышла замуж за аккордеониста Бориса Тихонова. Мы с ним были немного знакомы.

Бывшей вдове нужно было две квартиры - для себя с мужем и сыну с женой. А я к тому времени кое-как влез в кооператив (десять лет уже прошло, да и заплатил лишних три тысячи рублей), и купил однокомнатную квартиру.

Путем утомительного поиска вариантов, обмена, доплат мы начали оформлять на себя огромную квартиру в Ржевском переулке. Стоило мне это невосстанавливаемых нервов, унижений, массы времени, двух моих квартир, гаража и еще восемнадцати тысяч. Это были большие деньги. «Жигули» тогда стоили пять с половиной.

Но кто же разрешит такой обмен? Я пошел к Але Пахмутовой, она была депутатом. Говорю:

-У меня единственный шанс! Я беспартийный, мне никто ничего не даст. Помоги!

И добрая Аля повела меня в Моссовет. Мы зашли в кабинет к нужному человеку. Аля говорит, вот, мол, это композитор Зацепин, автор музыки к «Операции «Ы», «Кавказской пленнице», «Бриллиантовой руке», ему надо помочь оформить обмен квартир.

Чиновник присел на край своего стола и сказал:

-Я помогу. Сейчас как раз комиссия заседает! У вас бумаги с собой? Тогда подождите немного, вас вызовут.

Надо же, как и десять лет назад, попал прямо с корабля на бал – на комиссию! Ну, Господи, благослови!..

Захожу. Длинный стол, человек десять заседателей, все угрюмые, с презрительными, надменными лицами. Я задрожал. Думаю: «Ну, все, зарежут сейчас, задавят, не видать мне новой квартиры!..»

А чиновник наш стоит спокойно перед ними (все же зависит от него!) и говорит:

-У нас в гостях, друзья, знаменитый композитор Александр Зацепин! Вы, конечно, видели и «Кавказскую пленницу», и «Бриллиантовую руку»…

После этих слов все десять человек повернули головы в мою сторону, но взгляд у них не изменился. Ни улыбки, ни знака уважения - нет ничего!

-Александру Сергеевичу надо помочь. – продолжает их начальник. -Ему рояль некуда поставить. Вот он сейчас обменивает квартиру… Я думаю, ему надо помочь, как вы считаете?..

И все подняли руки, все решилось. Ура! С этого дня в течение месяца я должен был успеть все оформить.

Через пять-шесть дней мы приходим в обменное бюро подписывать бумаги, а Бориса Тихонова – нет. Звоню ему и слышу:

-А я-то что с этого дела имею?..

-Ты же раньше мог об этом сказать! - говорю. – А не ждать последнего момента!..

-Мне нужна однокомнатная квартира, - заявляет Тихонов. - Если ты не заплатишь мне за однокомнатную квартиру, я не приду, и весь обмен поломаю!..

Это я потом уже понял, что он и женился-то для того, чтобы кусок себе оторвать. Вскоре он и развелся.

В итоге условия шантажиста-вымогателя я принял. Нам назначили другой день, через неделю. Я дрожу, потому что оставалась мало времени. Написал расписку Борису, что выплачу деньги, когда получу ордер.

Вскоре ордера получили, и деньги я ему отдал. А уже когда мы жили на Ржевском, звонит какая-то женщина и говорит какими-то намеками:

-Вы вот переехали сюда, а не все довольны!..

Это явно были происки Бори. Он и сам потом звонил, пугал. И пока год не прошел, я жил в постоянном напряжении: какой еще фортель выкинет аккордеонист?.. Обмен можно было расторгнуть в течение года…

Я пригласил главного художника по интерьерам «Мосфильма», чтобы он разработал проект интерьера. У него были хорошие мастера, они приходили вечером после работы и трудились до часу ночи. Сделал все великолепно. Мы жили, медленно передвигаясь на отремонтированное пространство. Это был какой-то ужас!.. Ведь надо было еще и работать…

Ремонт стоил мне много крови. По всей Москве и пригороду я мотался на машине в поисках фанеры, гвоздей, плитки…

Но было приятно, что хоть к пятидесяти годам я обретал хорошую, уютную квартиру, купленную на честно заработанные деньги. Может, нужно было вступать в партию, писать комсомольские песни и получить квартиру от родного государства. Многие мои коллеги так и поступали. И на них сыпались звания, премии, квартиры, машины, ордена… У меня ничего этого не было. И нет до сих пор. Все, что имею, - заработал сам. И я спокоен, потому что никому не должен.

А с Алей Пахмутовой я знаком давно. Мы с ней часто встречались в Доме творчества в Рузе, под Москвой. Аля - отзывчивый, добрый, очень талантливый человек. Коля Добронравов, ее муж, пишет стихи, она - музыку, многие их песни просто потрясающие! Что интересно, Аля - беспартийная, а написала массу комсомольских песен, которые стали шлягерами. В ней столько молодежного задора и энергии!.. Если б не ее помощь в моем квартирном вопросе, не знаю, что бы и получилось… Когда-то я у нее и деньги занимал на машину…

А в Рузу я ездил раза по два в год, зимой и летом – на месяц. Иногда на два месяца зимой, в каникулы, когда можно было взять дочку и жену. Там хорошо работалось. Общались друзьями-приятелями. Эшпай, Шнитке, Флярковский, Фельцман, Френкель… Все там бывали. Иногда и Новый год в Рузе встречали вместе. Там хорошая бильярдная (а я - любитель поиграть), летом - лодки, Москва-река, купайся…

Тихон Николаевич Хренников приезжал. Очень приятный человек, всегда старался помочь. А какие у него песни!.. Чего стоят только его «Московские окна» - прекрасная песня!.. Замечательный организатор, очень много хорошего сделал для Союза композиторов. Всегда откликался на любую просьбу. Я не раз обращался к нему за помощью.

Вот, например, еще в советские времена готовилась поездка работников культуры во Францию. Я ехал от Союза композиторов. Можно было с женами, но в райкоме всем женам отказали под предлогом, что они не работают. А у меня жена преподавала в музыкальной школе. Я пришел к Хренникову и говорю, жена, мол, двадцать лет работает в музыкальной школе, и отказывать ей нечестно!..

Тихон Николаевич позвонил – в райком ли, в горком, не знаю, и нам разрешили.